Грязная любовь.
!!TW!!
девушка решила отдалиться от подруги, что бы та не разрушила её. Ну или наоборот.
Аня начала с малого.
Реже отвечать.
Не писать первой.
Придумывать глупые отговорки — "голова болит", "работа", "завал", "прости, нет сил".
Лиза писала: "Ты где?"
"Ты не заболела?"
"Я соскучилась."
Аня смотрела на экран, словно в пасть монстра, в которой уже было слишком темно, чтобы понять, где выход.
Стирала черновики. Переписывала: короче, холоднее, нейтральнее.
“Всё ок. Просто устала.”
“Работа сожрала.”
"Прости, не до разговоров.”
Впервые за долгое время Лиза не прислала ни мем, ни глупый смайлик в ответ. Только: "Хорошо. Я рядом, если что."
Если что…
А что — «что»?
Когда ты каждую ночь обнимаешь подушку, воображая, что это её плечо.
Когда накрываешь рот ладонью, чтобы не закричать.
Когда твоя кожа в ожогах — от лезвия, от вины, от желания.
Когда её имя становится молитвой, за которую тебе стыдно.
Лиза не знала.
И, может быть, это было к лучшему.
Аня смотрела на свои пальцы.
На тонкие, треснувшие от сухости ногти, на следы резинок, которыми она перетягивала запястья, чтобы не сорваться.
В шкафу — чай с бергамотом, так и не открытый.
Он пах ей.
Иногда ночью она просыпалась от собственного плача.
Беззвучного.
Вырванного из груди, как мясо.
Сон — в котором Лиза смотрела на неё с ужасом в глазах, отталкивала, кричала:
"Ты больная!"
Аня просыпалась в липком поту.
Тихо шла в ванную.
Открывала холодную воду.
Дрожала.
Не от холода.
От одиночества.
Она пыталась представить: как это — быть нормальной?
Быть той, кого можно любить без стыда?
Быть рядом с Лизой — и не чувствовать этой мерзкой щемящей боли в груди?
Невозможно.
Она видела, как Лиза всё реже пишет.
Как голосовые стали короче.
Как исчезли глупые фотографии с фильтрами и смехом.
Аня сделала это.
Своими руками.
И это правильно.
Она же «лечится».
Она «отрезает зависимость».
Она «заслуживает одиночества».
Она — грязь.
Лиза не должна касаться грязи.
Иногда, в глубокой ночи, она садилась на пол, спиной к двери.
И шептала:
— Прости. Прости, что люблю тебя.
— Прости, что не могу остановить это.
— Прости, что ты — моя единственная свеча в этой чёртовой темноте.
— Прости…
— Прости…
Потом она засыпала там же, на холодном полу.
Обняв свою вину.
И прижав к груди то, чего никогда не скажет вслух.
Отдаление. Дальше. Глубже.
На третий день без переписки Аня впервые не смогла встать на работу.
Будильник звенел, а она лежала и смотрела в потолок, будто тот мог дать ей ответ, зачем она еще существует.
Телефон мигал новыми письмами, сообщениями от начальницы, но она выключила звук.
Она отдалилась не только от Лизы.
От всего.
И от себя — тоже.
Порез на бедре зажил.
Но вместо облегчения пришла злость.
Она не заслуживала заживления.
Она должна была помнить. Каждый день. Каждый вдох.
Аня стояла перед зеркалом, смотрела на свое тело, и ей хотелось его вырезать из себя, как чужой, ненужный орган.
Это тело, которое было использовано.
Которое помнит.
Которое тянется к Лизе, как к спасению, как к наркотикам.
А Лиза не должна быть наркотиком.
Не должна быть тем, что вгоняет под кожу холод, когда её нет рядом.
«Ты просто путаешь привязанность с любовью.»
«Это просто остаточные эмоции от травмы.»
«Ты лечишься, ты молодец…»
Психолог говорил всё это.
Аня кивала, соглашалась, проглатывала, глотала, глотала — до тошноты.
Потом шла домой.
Курила в ванной.
Стирала слёзы с лица, как будто они — доказательство слабости.
В один из вечеров она получила от Лизы:
"Я скучаю. Очень. Можешь просто сказать — всё ли с тобой в порядке? Я не лезу. Просто… хоть одно слово."
Аня перечитывала это сообщение восемь раз.
Пальцы дрожали.
Грудь жгло.
Она открыла диалог.
Набрала:
«Я живу.»
Стерла.
Набрала:
«Я скучаю тоже.»
Стерла.
Потом всё-таки отправила:
«Прости. Не могу говорить. Надо побыть одной.»
Три секунды.
Статус "прочитано".
Ответа не последовало.
Это правильно.
Ей нельзя быть рядом.
Слишком близко — и Лиза узнает,
увидит,
поймёт.
Увидит лезвия.
Увидит шрамы.
Узнает, что в ту ночь не просто поцелуй случился —
а внутри Ани что-то обрушилось.
Что-то, что уже не собрать.
Аня сжимала в руках зажигалку, крутила её в пальцах.
Потом приложила к коже на руке.
Чуть-чуть.
На секунду.
Огонь.
Жжение.
Вот так должно быть.
Так — чувствуется.
Так — по-настоящему.
В ту ночь она снова не спала.
Сидела у окна, курила, смотрела в темноту.
И только одна мысль не давала ей покоя:
"Я бы умерла, лишь бы однажды проснуться рядом с ней и не чувствовать вины."
На седьмой день Лиза прислала:
"Ань, я скучаю по тебе.
Правда скучаю.
Я люблю тебя… как подругу.
И всегда буду рядом, если тебе станет плохо.
Просто знай это."
Аня перечитала сообщение трижды.
Четырежды.
Потом снова.
«…как подругу.»
Слова впились в кожу, будто обернулись тем самым лезвием.
Тонко.
Холодно.
Медленно.
Как будто кто-то вколотил их под ногти.
Как будто все её надежды, все эти молчаливые прикосновения, взгляды в ночи, тепло рядом —
всё оказалось неправильно прочитано.
Неправильно прожито.
Она не плакала.
Не было даже слёз.
Просто онемение.
Пустота.
На следующий день она вышла на работу.
Накрасила ресницы.
Надела любимую кофту.
Сделала кофе коллеге.
Улыбнулась, когда кто-то сказал комплимент.
— «Ты сегодня хорошо выглядишь.»
А внутри —
ничего.
По ночам она сидела на кухне.
В одной футболке.
Прокручивала в голове каждую их встречу.
Каждый намёк, который она так истово ловила.
Каждую ночь, когда Лиза клала голову ей на плечо, и Аня думала:
«А вдруг?..»
Но теперь знала.
Теперь — точка.
И было так... мерзко.
Собой.
Своими чувствами.
Своим телом, которое до сих пор помнило вкус того случайного поцелуя,
и губы Лизы во сне,
и дыхание рядом.
Ты грязная.
Ты снова всё испортила.
Это не любовь, это ошибка.
Ты — ошибка.
Психолог задавал вопросы.
Спокойным, добрым голосом.
— «Вы чувствуете улучшение?»
— «Да, немного.»
— «Вы всё ещё причиняете себе вред?»
— «Реже.»
— «Вы можете сказать, что держитесь?»
— «Я стараюсь.»
Она не сказала про Лизу.
Про поцелуй.
Про кровь на внутренней стороне бедра.
Про то, как сжимает в кулаке край простыни, чтобы не закричать ночью.
Нельзя.
Никому нельзя знать.
Слишком стыдно. Слишком мерзко. Слишком — я.
Аня вновь стала героиней спектакля,
в котором всё — в порядке.
Смех в нужных местах.
Улыбка, когда надо.
Плечи расправлены.
А внутри —
только тень от той, кем она когда-то была,
и любовь, которую пришлось убить,
прежде чем она убила её.
Прошло ещё несколько дней.
Жизнь Ани складывалась из автоматических движений.
Будильник — проснулась.
Душ — лишь на минуту, чтобы не опоздать.
Работа — механика.
Ответы — шаблоны.
Смех — без эмоций.
На кухне дома — засохшая кружка с остатками чая.
На диване — плед, который она не складывала уже неделю.
В зеркале — усталое, опустошённое лицо.
С отёками под глазами.
С губами, которые давно никто не касался.
…и не должен.
Каждый вечер — как наказание.
В голове снова и снова проигрывалось:
"…как подругу."
Сколько боли можно спрятать за пятью словами?
Она перестала отвечать на сообщения.
Не сразу, нет.
Сначала были короткие ответы: «Угу»,
«Ок»,
«Позже»,
«Извини, устала».
Лиза звонила пару раз.
Аня сбрасывала.
Потом вовсе поставила телефон на беззвучный.
Потом — стала забывать, где он.
Ночами — холод.
Не от температуры.
От отсутствия.
От того, что её не любят.
Не могут полюбить.
Не должны.
В какой-то момент она достала блокнот.
Открыла на чистой странице.
Написала:
"Если бы я могла стереть себя — я бы сделала это без колебаний."
Потом ещё строку.
"Может быть, без меня ей будет легче."
Потом долго сидела, сжимая ручку.
Лезвие снова оказалось рядом.
Как собака, которая всегда возвращается к хозяину.
Друг?
Палач?
Разницы уже не было.
— «Как вы себя чувствуете?» — спросил психолог.
— «Нормально.»
Улыбка. Натянутая. Но убедительная.
— «Вы всё ещё не хотите говорить об отношениях?»
— «У меня их нет.»
— «О чувствах?»
— «Их тоже нет.»
Вечером в окно тихо стучал дождь.
Аня сидела у подоконника, завернувшись в плед.
Смотрела, как капли стекают вниз.
Медленно. Как слёзы.
Она думала, почему вообще родилась.
Кто допустил ошибку.
Почему в ней столько любви, которую нельзя никому отдать.
Сколько раз можно умирать внутри,
прежде чем снаружи кто-то это заметит?
Она почти не спала.
В темноте — всё было громче.
Мысли — острее.
Воспоминания — тяжелее.
Случайный поцелуй.
Взгляд Лизы после.
Фраза, брошенная между строк.
"…как подругу."
И всё, что было — оказалось иллюзией.
Выдумкой.
Фантазией больной головы.
Аня думала, как легко Лиза с ней обращается.
Ласково, но не глубоко.
Заботливо, но поверхностно.
Она не видит тебя.
Не чувствует.
Ты всегда была ей просто — фоном.
Когда наступило утро — Аня встала.
Натянула худи.
Зачесала волосы в хвост.
Сделала кофе.
И пошла на работу.
Как будто ничего.
Как будто жива.