там, где боль - дом.

!!TW!!

На улице было почти пусто.
Глубокая ночь, когда даже Питер становится тише.
Когда не слышно голосов, машин, музыки. Только ветер и мокрый асфальт.

Аня натянула капюшон и вышла из подъезда.
В пакете — пустота, в голове — шум. Но она шла.
Неуверенно, словно заново училась ходить.

Её шаги были резкими и дрожащими, как будто воздух сопротивлялся.
Она не выходила на улицу… сколько? Неделя? Больше?
Потеря времени перестала быть пугающей — теперь она была привычной.

Почти никто не смотрел в её сторону.
И это было легче, чем она думала.

Магазин светился неоном, больно бил в глаза.
Она взяла бутылку воды, какой-то батон, сигареты.
Стояла у кассы, будто не понимая, что происходит.
Кассир не задал ни одного вопроса. И это было хорошо.

Когда она вернулась домой, её руки дрожали.
Не от холода. От себя самой.

Но что-то было иначе.
Не так тошно.
Не так темно.

И вдруг — мысль. Осторожная, как тонкий лёд:
А что если… попробовать?

Не ради Лизы. Не ради кого-то ещё. Ради себя.
Ради той девочки, что любила чай с мятой и смеялась в голос.

На следующий день она открыла ноутбук.
Поищет… психолога?
Нет. Закроет вкладку.

Откроет снова.

Скользнёт глазами по списку. Почитает отзывы.
Тыкнет на первую попавшуюся женщину с добрым лицом. Запишется.

И не отменит.

На первый приём она пойдёт, будто по минному полю.
Вся скованная, молчаливая.
Психолог будет говорить спокойно. Без нажима.
А Аня будет кивать. Или не кивать.
Просто сидеть и дышать.

Но внутри, тихо, начнёт шевелиться мысль:
Может, я всё-таки заслуживаю быть живой? Может, кто то полюбит меня такой?

Прошло несколько недель.

Аня начала снова видеть дни. Не просто их просыпать, а чувствовать.
Утро — с резким светом в окно. Вечер — с тишиной и звуками за стеной.
Она вставала, мыла посуду, выносила мусор. Казалось бы, мелочи. Но для неё — победы.

Работу она нашла случайно — по объявлению.
Маленькое кафе, утренние смены, тёплый свет.
Клиенты не задавали вопросов. Коллеги не лезли в душу. Это было достаточно.

Иногда она даже ловила себя на том, что слушает музыку.
Иногда — что смотрит на небо.
Иногда — что дышит ровно.

Но всё равно каждый вечер ложилась в постель с одной и той же болью в груди.
Как фантомная конечность, от которой невозможно избавиться.

Лиза.

Её имя звучало внутри как эхо.
Сладкое, тягучее, мучительное.

Аня держала всё в себе.
Она не говорила ни психологу, ни себе вслух.
Это казалось чем-то… не тем.
Глупым? Пошлым? Неправильным?

Ты же женщина, она же твоя подруга, лучшая подруга…
Нельзя. Нельзя так. Это болезнь. Надо вылечить. Нужно забыть.

Но чем больше она убеждала себя,
тем сильнее ощущала, как эта любовь проросла в ней корнями.

Иногда она вспоминала, как Лиза заплетала ей косу.
Как гладила её волосы. Как смотрела на неё — так близко, так по-настоящему.
И у Ани сжималось сердце.

Она никогда не скажет.
Никому.

Слишком страшно.
Слишком стыдно.

Пусть это будет её тайной.
Её болью.
И, может быть, её проклятием.

Сообщение пришло вечером.

"Привет. Как ты?"

Аня смотрела на экран, как будто он был окном в другую жизнь.
В ту, где всё не разрушено.
В ту, где Лиза ещё рядом — но не призрак, не воспоминание.

Руки дрожали.
Она не знала, что ответить.

Спустя почти десять минут просто набрала:

"Нормально. Работаю. А ты?"

Ответ пришёл почти сразу:

"Тоже вроде норм. Я рада, что ты отвечаешь."

Аня читала это сообщение снова и снова.
Будто в нём было что-то важнее, чем слова.
Я рада, что ты живёшь.

И она тоже была рада. Но не сказала.

Разговор завязался медленно, как будто с нуля.
Про книги, про осень, про кофе, про сериал, который Лиза смотрела.
Простой, безопасный, без углов.

— Ты изменилась, — написала Лиза.

Аня долго смотрела на экран. И наконец написала:

Все меняются.

Она не сказала про психолога.
Не сказала про крышу. Про то, как впервые после месяцев купила себе новое мыло.
Не сказала про те руки, что она до сих пор чувствовала.
Про вино, сигареты, лезвия.

И, конечно, не сказала, что каждый вечер, когда засыпала, представляла лицо Лизы.
Как раньше. Как будто ничего не сломалось.

Разговор закончился спокойно.

"Если что — напиши,
   хорошо?"
  "Хорошо."

Телефон остался на тумбочке.
А Аня легла, уткнувшись в подушку.

Как мало она сказала.
И как много осталось внутри.

Переписка не оборвалась.

На следующий день Лиза снова написала.
Потом — ещё раз.
Потом уже Аня первой прислала сообщение.
Небольшое, неловкое. Про дождь, который льёт без остановки, про то, что кофе в кафе сегодня выдался особенно горьким.

И Лиза ответила:
"Ты всё ещё пьёшь чёрный без сахара? Ты ненормальная."

Аня улыбнулась. Настояще. Не отражением, не вежливо — а по-настоящему.
И тут же испугалась этой улыбки.
Как будто это — предательство. Предательство боли, которую она обязана нести.

Они начали переписываться почти каждый вечер.
О простом.
О мелочах.
О том, что не страшно.

Лиза однажды написала:

"Я часто думаю о тебе. Я скучала."

Аня долго смотрела на экран.
Пальцы дрожали.
Она почти написала «Я тоже скучала» — но удалила.
Написала просто:

"Спасибо, что пишешь."

Пусть лучше Лиза не знает. Не видит, сколько раз Аня перечитывает каждое сообщение.
Пусть не знает, как сердце сжимается от каждого её «привет».
Пусть не знает, что каждый раз, когда она смеётся в тексте, — Аня слышит этот смех внутри.
Как тогда. До всего этого.

Аня не говорила о психологе.
О снах.
О том, что до сих пор не может смотреть в зеркало.
О том, что иногда, когда она засыпает, ей кажется, что сердце у неё внутри — чужое, не её.

Она держала всё при себе.
Бережно, будто стыдно показать.

Вдруг Лиза отвернётся?
Вдруг скажет: «Ты… больная»?

И снова, снова возвращались мысли:
Это всё неправильно. Неестественно. Грязно.
Ты просто сломалась. И теперь любишь не так. Но ты вылечишься. Когда-нибудь. Главное — не говорить. Никому. Даже ей.

Вечер.
Тишина.
Телефон не вибрирует. Лиза не пишет. Может, занята. Может, просто нет повода.

А у Ани внутри — дрожь.
Тонкая, невидимая снаружи. Но от неё трясутся руки.

Воспоминание пришло не сразу. Сначала — запах.
Сигаретный дым.
Потом — тяжесть на груди.
Руки.
Тот смех.
Шепот, от которого хотелось вырваться из своего тела.
Из своей кожи.

Она села на пол в ванной.
Обняла себя руками.
Всё ещё дрожала.
Словно ей снова девятнадцать. Словно та ночь снова началась.

"Ты сама пошла туда."
"Ты сама легла спать."
"Ты сама виновата."

Резкий вдох.
Ножницы. Не лезвие. Но достаточно острые.

Боль почти не чувствовалась. Только кровь.
Она смотрела, как она медленно течёт. Как будто из неё выходило что-то чёрное, вязкое.
Вина. Грязь. Память.

"Ты же была чистая. Пока не стала вот этим."

Она вытерла руки, медленно встала.
Посмотрела в зеркало.
Глаза пустые.
Под глазами тени.
Волосы спутаны.
На шее — тонкая нить старого ожерелья, которое когда-то подарила Лиза.

"Ты не имеешь права любить её."
"Твои чувства — это плесень, это гниль. Ты сама погрязла в этом липком сиропе — и теперь хочешь её туда же затащить?"

Она закрыла глаза.
Села на пол в комнате, прижавшись спиной к стене.
Телефон на полу мигнул. Сообщения не было.

И слава богу.
Потому что если бы Лиза написала сейчас — Аня не знала бы, что сказать.
Как объяснить, что каждое прикосновение теперь как ожог.
Что она чувствует себя мусором. Порванной. Ненужной.

"Я не достойна её. Ни дружбы. Ни любви. Ни слова."

И снова тишина.
Только кровь под повязкой.
И мысли, которые невозможно остановить.

Утро началось с серого света.
Он просочился сквозь пыльное окно, лег на стены и на её лицо — безжалостно обнажая то, что осталось от Ани.

Она лежала на полу.
Одеяло свалилось где-то рядом. Кровь на повязке успела засохнуть.
В комнате стоял затхлый запах старых слёз, сигарет и чего-то ещё… неживого.

Телефон издал звук.

Лиза.

"Доброе утро. Как ты?"

Аня смотрела на экран. Долго.
Слишком долго.

Что ответить?
«Хорошо» — ложь.
«Плохо» — бессмысленно.
«Я снова навредила себе, потому что не могу вынести себя» — нет.
Этого Лиза не должна знать. Не может знать. Она не выдержит. Или… уйдёт. Совсем.

Руки тряслись.
Она напечатала:

"Спасибо, что написала. Всё нормально."

И тут же нажала отправить — быстро, пока не удалила.

Она положила телефон на кровать. Села.
Ноги подогнуты под себя. Тело ломит.
Рядом — пустая чашка. И бинт, что начала разворачиваться.

"Всё нормально."
Какая же это издевка.

Но Лиза ответила почти сразу.

"Если что, я рядом. Серьёзно."

Аня посмотрела на экран.
Её дёрнуло внутри.
Так хотелось верить. Так хотелось просто написать:
«Приди. Просто посиди. Просто дотронься до меня, и я, может быть, не рассыплюсь окончательно.»

Но она написала другое:
"Спасибо. Всё в порядке."

И отключила телефон.
Снова.

Она не знала, зачем продолжает.
Для кого.
Но где-то в ней, глубоко под слоем боли, ещё что-то билось.

Слабо.
Неритмично.
Но всё ещё — живое.

Жизнь вернулась. В каком-то виде.
Серая, аккуратная, аккуратно запечатанная в папку под названием «надо».

Аня снова вставала по утрам.
Мыла голову.
Собирала волосы в низкий хвост.
Пила воду.
Ела что-то вроде еды.

Она ходила на работу — не в кафе, другое место, там меньше людей.
Там не спрашивают, почему ты такая тихая.
Там просто дают задания — и уходят.

Психолог. Раз в неделю.
Мягкий голос. Чай с мёдом.
Вопросы, на которые Аня иногда отвечала. Иногда — нет.

"Вы держитесь. Это уже победа." — сказала как-то она.

А Аня улыбнулась.
Вежливо.
И подумала, что держаться — это просто другое слово для не умереть.

Она не пила. Совсем.
Алкоголь теперь вызывал тошноту, даже запах.
Но лезвие…
Лезвие всё ещё лежало в коробочке, на полке в ванной.

Иногда, когда особенно пусто — она доставала его.
Садилась на край ванны.
И делала надрез.
Один. Не глубоко. Осторожно.
И смотрела.

Не на кровь.
А на то, что она чувствует.
Хотя бы что-то.
Острая, быстрая боль. Она была — настоящая. Живая.

Аня убирала всё аккуратно. Обрабатывала. Прятала.
Жила дальше.

Иногда Лиза писала.
Ровные, спокойные сообщения.
Аня отвечала. Спокойно. Нейтрально.
Разговоры были как серые кирпичи — ни к чему не вели, но были.

Лиза не знала. Ни про лезвие. Ни про сны.
Ни про то, что Аня каждую ночь просыпалась в холодном поту.
Что она боялась сна — и боялась бодрствования.
Что её чувства — по-прежнему здесь.
Скрытые. Страшные.
Грязные, как она сама.

Но Аня жила.
Каждый день.
По чуть-чуть.
По кусочку.