Я все помню.
!!TW!!
Я не знаю, сколько прошло времени.
День? Два? Больше?
Я просто лежу.
Иногда слышу, как мимо двери проходят люди. Смеются, живут.
А я — не живу. Я гнию.
Мне стыдно.
Больше, чем когда-либо в жизни.
Я не должна была позволить ей войти.
Не должна была дать ей увидеть это.
Меня.
Такую.
Сломанную, грязную, заваленную бутылками и крошками, с лезвием под подушкой и руками, израненными до мясного цвета.
С немытыми волосами, с пустыми глазами, с запахом плесени на коже.
С этой пустотой внутри, что не уходит даже после десяти часов сна и полбутылки дешёвого вина.
Я же знала, что она всё увидит.
Знала, что не смогу скрыть.
Знала, что это будет — как будто стою обнажённой в толпе, и все тычут в меня пальцами.
Но хуже всего — не это.
Хуже всего то, что я… чувствую.
Тело.
Оно помнит.
До сих пор.
Те руки.
Те голоса.
Тот смех.
Как обхватили за запястья.
Как хохотали, когда я пыталась отвернуться.
Как вонзались пальцы.
Как разрывалась внутри.
И ничего не могла сделать. Ничего.
Даже крикнуть.
Теперь — всё грязное.
Всё.
Я вся — внутри, снаружи — грязная.
Я — грязная, я помню все те прикосновения, это же просто жуткая грязь...
Я не понимаю, почему лиза пытается достучаться до меня? зачем она пришла? она не должна видеть меня такую, слабую, грязную, сломанную.
Я недостойна Лизы. Я недостойна того, что бы она приходила ко мне. Аня вновь взялась за лезвие, просто... что бы почувствовать хоть что то, кроме тех прикосновений. пару резких движений и по телу растекается сладкая боль, которая даёт Ане знать — она живая. она всё ещё живая.
И Лиза...
Она сидела рядом.
Смотрела.
Дышала один воздухом со мной.
Я хотела крикнуть: «Не смотри! Не подходи! Я — испорчена.»
Но не могла.
Не было сил.
Теперь она знает.
Не все, но достаточно, что бы не возвращаться.
Так будет лучше.
Я сама пошла туда.
Сама выбрала.
Сама выпила.
Сама уснула.
Сама позволила.
Я— сама.
Одна.
И должна быть одна.
В этом вся правда.
Больше — нет ничего.
Я больше не плачу.
Слёзы будто закончились.
Как вода в старой батарее — раньше била горячая, больно, обжигала.
Теперь — пусто.
Холодно.
Немое.
В глазах темно. Даже если открыть их.
Комната как коробка, как подвал без окон.
Даже днём свет не кажется настоящим.
Да и зачем мне свет? Он только подчёркивает, как я выгляжу.
Зеркала я давно закрыла пледом.
Не хочу видеть себя.
Не хочу знать, кто я стала.
Телефон где-то валяется. Молчит.
Может, села батарея. Может, просто никто не пишет.
Да и неважно.
Я не хочу разговаривать.
Ни с кем.
Я хочу, чтобы всё исчезло.
Чтобы не было этих стен. Этого тела. Этой памяти.
Чтобы не было лета, не было той вечеринки, не было тех людей, не было комнаты, не было… меня.
Я ведь всё испортила.
Лиза больше не вернётся.
Она увидела достаточно, чтобы исчезнуть навсегда.
И пусть.
Так и надо.
Я останусь здесь.
В тишине.
Со своими мыслями, своими руками, своими тенями.
Я не заслужила больше.
Ничего больше.
Только одиночество.
Только пустоту.
Пусть всё кончится.
Это не просто боль… это что-то неправильное.
Я ведь… я всё равно думаю о ней.
Даже после всего.
Даже сейчас, лежа здесь, в этой проклятой комнате, среди гнили и хаоса, в этом теле, которое я ненавижу, — я всё равно думаю о ней.
О Лизе.
О её голосе, когда она звала меня.
О том, как дрожали у неё пальцы, когда она положила ладонь рядом, просто… рядом.
О её заплаканных глазах.
И мне хочется обнять её.
Но это… больно.
Это же больно.
Нельзя так.
Я больная.
Не в смысле «грустная» или «сломанная».
По-настоящему.
У меня в голове что-то не так.
Я люблю её. Люблю. Уже тысячу лет, кажется. Садик, школа, кино, печенье, ругань с родителями, бессонные ночи, розовый лак на ногтях — всё было с ней.
И я — всё это время — вела себя нормально. Просто подруга. Просто рядом.
И продолжала любить. Тихо. Внутри. До тошноты.
Это же ненормально.
Ненормально, когда тебе хочется, чтобы подруга осталась ночевать только потому, что ты хочешь слышать, как она дышит рядом.
Ненормально думать, что её поцелуи — не тому, не туда.
Ненормально хотеть, чтобы она смотрела так только на тебя.
Я — урод.
Изломанная, треснутая, вонючая от дешёвого вина и влюблённая в свою лучшую подругу.
И даже сейчас, даже после... даже когда моё тело орёт от боли, даже когда я не могу смотреть в зеркало… я всё равно хочу её.
Я всё равно люблю её.
Что со мной не так?
Что, чёрт возьми, со мной не так?!
( от лица Лизы)
Я прихожу каждый день.
Уже не считаю, сколько прошло времени. Неделя? Две?
Каждое утро — как по инерции.
Я встаю, собираю пакет — йогурты, вода, шоколад, иногда мандаринки, если найду хорошие — и иду к ней.
Стою перед дверью.
Иногда прислоняюсь к ней лбом.
Иногда просто сажусь на пол.
И жду.
Иногда слышу шаги внутри.
Иногда — полная тишина.
Я не стучу.
Я боюсь.
Бояться странно, да?
Но я правда боюсь. Боюсь, что она не захочет меня видеть.
Что я — её боль.
Что я — её причина.
Но я всё равно прихожу.
Сажусь на холодный пол в подъезде и просто… сижу.
Час, два. Иногда больше.
Слушаю, как капает где-то вода.
Как соседи хлопают дверями.
Как кто-то ругается этажом выше.
Иногда я засыпаю там. У двери.
Скручиваюсь в клубок и просто пытаюсь чувствовать её рядом.
Иногда пишу ей:
«Ты жива?»
«Можешь просто точку?»
«Я оставила тебе сок и печенье…»
Ответов почти нет.
Раз в несколько дней — холодное «спасибо», иногда — местоположение.
Я вижу её точку — и начинаю дышать.
Пока она где-то, пока она существует — у меня есть смысл.
Я всё вспоминаю.
Как она смеялась.
Как прятала глаза, когда злилась.
Как могла просто молча сидеть рядом, и мне было спокойно.
Теперь она где-то в темноте.
Одна.
А я…
Я не знаю, как туда пробраться.
Как достучаться.
Как стать ей нужной.
Но если единственное, что я могу — сидеть здесь, за её дверью,
и ждать,
то пусть.
Я буду ждать.
Я помню, как Аня держала меня за руку в садике.
Когда мне впервые порвали любимую куклу.
Я тогда рыдала, а она просто села рядом и протянула свою — маленькую, в царапинах от дерева — ладошку.
Ничего не сказала. Просто была.
Я помню, как мы писали друг другу глупые записки в школе.
«Урок — ад. Считаю трещины в стене. 27».
«Химичка похожа на ящерицу. Я уверена».
Я тогда жила от перемены до перемены, только чтобы снова смеяться с ней.
Я помню, как она укутывала меня в одеяло, когда я лежала с температурой.
Как варила чай и приносила его в кружке с трещиной — моей любимой, розовой, с облезшим мишкой.
Как гладила меня по волосам и бормотала: «Только не умирай, глупая».
Я помню, как она первой узнала, когда я влюбилась.
Как выслушивала мои восторги и разочарования.
И как смотрела на меня так… будто всё это — смешно. Или… больно?
Я помню каждый её смех.
Каждое «тсс», когда я слишком громко жаловалась на жизнь.
Каждую плёнку, которую мы смотрели в темноте.
Каждый день рождения, каждое мороженое, каждый снег.
И даже теперь, спустя столько лет, после всех моих исчезновений, всех слов, которые я не сказала, и шагов, которые сделала не в её сторону —
даже теперь, когда я сижу у её двери,
впервые в жизни по-настоящему боюсь её потерять.
Потому что без Ани я как будто вообще не существую.
Я снова посмотрела на дверь.
Никакого движения. Никакого света снизу — она всё ещё там, внутри. Наверное, лежит в той же позе, в которой я оставила её в последний раз — свернувшись под одеялом, уткнувшись в стену. Безразличная. Опустошённая.
Может, она действительно не хочет меня рядом.
Может, я правда сделала слишком больно.
Может, своим появлением только раню её сильнее.
Но я не могу уйти.
Просто не могу.
Что, если завтра она…
Что, если я уйду — и это будет последним разом, когда я её вижу?
Мы ведь обещали — быть рядом.
С детства.
В любые времена.
“Пока не исчезнет небо над Питером”, говорила она.
Дурацкое, детское обещание. Но оно засело где-то в груди — глубже, чем я себе признавала.
Я провожу пальцами по этикетке на бутылке воды, которую принесла — уже тёплая.
Рядом — йогурт, шоколадка, мандаринки. Она их, наверное, даже не тронет.
Но это всё, что я могу. Это — мой способ быть хоть как-то полезной, хоть как-то рядом.
Я бы зашла.
Я бы осталась.
Я бы легла на полу рядом с её кроватью и просто молчала.
Я бы умоляла рассказать. Обнять. Плакать вместе.
Но она не пускает. И я не могу ворваться туда без её разрешения.
Я просто остаюсь.
Каждый день.
Пока не потемнеет.
Пока пальцы не зябнут.
Пока не перестаю чувствовать ноги.
И даже тогда — я всё равно сижу.
Потому что…
Потому что без неё — я как будто забыла, кто я есть.