Всего один шаг.
!!TW!!
Иногда просыпаться — самое трудное.
Иногда просыпаться — самое страшное.
Аня лежала в тишине. Одеяло скомкано, в комнате — спертый воздух и горький запах несвежих вещей, сигарет и вина.
Уже третий день она не выходила из квартиры. Даже на балкон. Даже к двери.
Телефон где-то пищал. Но звук казался далёким, как будто не из её жизни. Она перестала отвечать давно.
Сообщения от знакомых: «Как ты?» — остались непрочитанными.
Никто уже не звонил.
Она не мылась.
Не потому что не хотела. Потому что просто — не могла.
Каждый подъём с кровати давался, как восхождение на скалу. Тело болело. Суставы ныли.
Головная боль стала привычной, как пульс.
В холодильнике — почти пусто. Пару дней назад она залила в себя остатки вчерашнего супа. Больше — ничего.
Она снова достала бутылку. На кухне оставалась только дешёвая полусладкая дрянь. Но Аня пила её, как лекарство.
Чтобы не думать. Чтобы не жить.
На работе она больше не появлялась.
Просто однажды не пришла.
Сначала писали. Потом звонили.
Потом перестали.
«Извините. У меня тяжёлое состояние. Я увольняюсь.»
Короткое сообщение, отправленное в пустоту.
Чтобы купить ещё вина, Аня начала занимать деньги у тех, кто когда-то просто пересекался с ней — старые знакомые, одногруппники, коллеги.
Сначала были робкие просьбы: «Зарплату задержали, выручишь?»
Потом — молчаливые переводы.
А потом — начались отказы.
Но ей уже было всё равно.
Ночи стали самыми страшными.
Лежать в темноте — означало вспоминать.
Вспоминать вечер. Ту комнату. Те руки. То ощущение, что ты — мясо.
Вспоминать Лизу. Её голос. Её «ты можешь позвонить в любую минуту».
А разве она бы осталась, если бы увидела, во что ты превратилась?
Лезвие больше не пугало.
Теперь оно просто лежало рядом.
Как привычный инструмент.
Как спасение.
Руки были в свежих порезах. Спрятанных под длинными рукавами и стыдом.
А иногда — открытых. Потому что уже всё равно.
Она сидела на полу в ванной, обняв колени, и не плакала.
Слёзы ушли. Осталась пустота.
Собака, которую когда-то хотела завести — не появилась.
Письма, которые хотела написать — остались в голове.
Жизнь, которую мечтала построить — отдалилась навсегда.
«Ты — ошибка. Ты — тень. Ты — мусор.»
Эти слова крутились в голове, как мантра.
На пятый день она не смогла подняться, чтобы включить свет.
Оставалась в темноте.
Сидела. Лежала. Иногда теряла сознание. Иногда просыпалась от собственного дыхания.
Она не верила, что всё это закончится.
И даже не хотела.
Пусть бы просто исчезнуть. Потихоньку. Никому не сказав. Так легче.
Время перестало существовать.
Аня не знала, какой сейчас день. Вчера ли было утро, или это ещё продолжается вчера. Или позавчера.
Календарь на стене не перелистнули с апреля. В комнате — запах. Старый, тяжёлый, затхлый. Она перестала замечать.
В какой-то момент в животе что-то сжалось. Голод.
Но мысль о еде вызывала тошноту.
Вода — единственное, что не вызывало рвотного позыва. Иногда.
Она вставала только в туалет. Иногда. Остальное — просто лежала.
Смотрела в потолок. Без мыслей. Без надежды.
«Может, я уже умерла. Просто тело не поняло ещё.»
Стук в дверь.
Она не двигалась.
Потом — звонок.
Его было много. Навязчивого. Мерзкого. Как будто кто-то хотел вытащить её из её ямы, выдернуть на свет.
Она просто натянула одеяло на голову.
Чтобы не слышать. Чтобы не быть.
(От лица Лизы)
Сначала были звонки.
Потом — сообщения.
«Аня, я знаю, что ты не хочешь говорить. Но мне просто нужно знать, что ты жива.»
«Ответь одним словом. Или даже просто поставь точку.»
Тишина.
Лиза звонила каждый вечер.
Сначала уверенно. Потом — с дрожью.
В голосе — напряжение, которое нарастало.
Иногда она оставляла голосовые, тихо, будто боялась нарушить что-то хрупкое:
«Я не знаю, что происходит. Но ты мне важна. Даже если ненавидишь меня. Просто... просто живи. Пожалуйста.»
(От лица Ани)
Она слушала эти голосовые.
Тайком. Когда уже темно. Когда всё стихло. Когда вино закончилось.
Иногда по нескольку раз подряд.
И каждый раз чувствовала, как сердце сжимается. Но не от нежности.
От стыда.
«Если бы ты знала, что я сделала... Тебе бы стало противно. Ты бы стерла все эти сообщения. Ты бы не звонила.»
Потом — снова лезвие.
Иногда на ногах. Иногда на внутренней стороне руки. Там, где никто не увидит.
Однажды она смотрела на свои руки.
Каждый шрам — как отметка на карте боли.
Каждый порез — как попытка сказать миру: «я не справляюсь».
Но мир не слышал.
И она больше не хотела, чтобы слышал.
(От лица Лизы)
На третий день молчания Лиза стояла у двери Ани.
Стучала.
Долго.
Сначала — настойчиво. Потом — просто ладонью.
— Ань... пожалуйста… — голос дрожал. — Если ты там… хотя бы скажи это.
Слышно было, как внутри скрипит пол. Кто-то есть.
Но ответа — нет.
Она опустилась на ступеньки, обняла колени и просидела так минут двадцать.
Потом встала, положила у двери плед, воду, шоколад и записку.
«Я буду возвращаться. Даже если ты не откроешь.»
(От лица Ани)
Она слышала всё.
Каждое слово.
Каждое касание двери.
Но не могла подойти.
Потому что знала: если посмотрит в глаза — всё рухнет.
Она не заслуживает заботы.
Не заслуживает любви.
И особенно — не заслуживает Лизы.
Скоро наступит ночь.
Аня налила остатки дешёвого вина, медленно выпила и закрыла глаза.
Может, если я просто не проснусь — всё это закончится.
Аня больше не считала дни.
Не знала, какая дата. Какая погода. Какой месяц.
Иногда в окно пробивалось солнце, и это раздражало.
Свет ранил глаза. Как будто осуждал.
Она не умывалась. Не причесывалась. Не мыла руки.
Иногда просто сидела у стены, прижавшись лбом к прохладной краске.
Так легче было не чувствовать.
Есть не хотелось. Но в животе урчало.
Йогурты у двери. Кто-то оставляет.
Она знала — это Лиза.
Иногда брала.
Без эмоций.
Без благодарности.
Просто потому, что тело требовало хоть что-то, чтобы не сдохнуть.
Открывала упаковку руками — ложек не было рядом. Ела, как животное.
Потом снова — тишина.
Лежать. Смотреть в стену.
Не думать.
(От лица Лизы)
Каждый день она приходила.
Иногда — утром. Иногда — ближе к вечеру.
Покупала молоко, бананы, йогурты, хлеб, воду. Оставляла у двери.
Сидела рядом. Минут по десять. Иногда — по часу.
Молча. Без стука.
— Прости, что я не рядом тогда была, — шептала однажды, прижавшись лбом к холодной двери. — Я не знала… Но я рядом. Я всё ещё здесь.
Ответа не было. Но она всё равно говорила.
Иногда рассказывала о себе. О случайных новостях.
Иногда просто сидела в тишине.
Соседи уже привыкли. Проходили мимо.
Кто-то кидал косые взгляды. Кто-то жалел. Кто-то — не замечал.
Но Лиза не уходила, пока не оставляла что-то тёплое у двери.
Хотя бы что-то.
(От лица Ани)
Один раз она почти открыла дверь.
Когда услышала, как Лиза тихо плачет на пороге.
Но не смогла.
Пальцы дрожали.
Страх накрывал с головой.
«Ты думаешь, что хочешь меня спасти… А если увидишь, что осталось — уйдёшь. Сразу.»
Она снова легла на пол, прижалась щекой к прохладным плиткам.
Так боль от тела перебивала боль внутри.
Время расползлось.
Шрамы на руках затягивались медленно.
Но Аня всё равно продолжала причинять себе боль.
Чтобы хотя бы чувствовать.
Хоть что-то.
И когда Лиза в очередной раз оставила под дверью письмо — с аккуратным, неровным почерком:
«Я не буду торопить тебя. Просто знай — ты мне нужна. Живой. Даже в молчании.»
Аня не плакала.
Плакать — это когда есть сила.
У неё уже ничего не было.
Комната давно перестала быть комнатой.
Это была свалка — не вещей, а забытых намерений.
Пустые бутылки из-под вина валялись в углу. Некоторые прокисли, другие разбились — осколки оставались лежать, вросшие в пыль.
Пакеты с мусором — затянутые плесенью. Их Аня складывала на автомате, но никогда не выносила.
Когда-то простыня была белой. Сейчас — в пятнах. Застаревших, непонятных, жирных.
В воздухе висел едкий запах — смесь затхлого алкоголя, кислого пота, прогорклой еды и одиночества.
Волосы — спутанные, жирные, торчащие в разные стороны.
Расчёска где-то потерялась. Или сломалась.
А может, Аня просто давно не пыталась искать.
Иногда она вставала, чтобы открыть йогурт или хлеб. Съесть руками, стоя, не жуя. И тут же — обратно. На матрас. В кокон из старых пледов и одежды.
Часы тикали. Слишком громко.
Она сняла батарейку.
Теперь тишина.
Только сердце — глухо, вяло. Иногда напоминало о себе давлением в груди.
Словно просило: «Пожалуйста, хватит.»
Под дверью — очередной пакет.
Запах йогурта уже не вызывал раздражения. Он был единственным намёком на постоянство.
Единственным, что говорило: кто-то там, за этой стеной, всё ещё помнит, что она есть.
Аня приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы протянуть руку.
Увидела записку, но не взяла.
Слишком яркая. Слишком прямая.
Она не могла сейчас читать.
Вернулась обратно.
Рухнула на пол.
Руки — в тонких, свежих порезах.
Но уже не резала. Просто чесала старые. До крови.
Иногда ей казалось, что всё это происходит не с ней.
Что где-то есть другая Аня — чистая, живая, любимая.
Но та Аня давно умерла.
А эта — остаток. Оболочка. Проживающая дни без цели и смысла.
«Если бы Лиза знала, как я живу… Она бы больше не стучалась.» Носилось в голове у девушки. Словно стая ворон, не дававшая дышать спокойно.
На окне — слой пыли.
На полу — крошки.
В зеркале — тень.
И даже в этой тени Аня не узнавала себя.
Телефон лежал на полу.
Разбитый угол, трещины по экрану.
Он вибрировал. Снова. И снова. И снова.
Имя: Лиза.
Голубое, светящееся пятно.
Как заноза в глазу.
Зачем ты звонишь?
Зачем ты всё ещё звонишь?..
Аня сжала подушку. Сквозь неё — глухой, надрывный рёв. Почти детский. Беспомощный.
Так ревут в животе, когда всё уже потеряно.
Когда внутри — только серое, тяжёлое месиво из стыда, вины и тоски.
Она не брала трубку. Никогда.
Иногда включала громкую связь, чтобы услышать дыхание. Или шёпот.
— Аня... пожалуйста…
— Ответь. Просто скажи, что ты жива…
— Я не уйду. Даже если ты ненавидишь меня. Я всё равно буду.
А потом — короткие гудки.
И — тишина.
(От лица Лизы)
Она стояла у двери. В руках — горячий суп в банке. Потрескавшийся термос. Пакет с фруктами.
Глаза — на мокром месте.
— Аня, я оставила тебе чай… он ещё тёплый, — говорила тихо.
Сама себе.
Потому что за дверью — ничего.
Она садилась на пол, прислонялась к двери спиной.
Слушала. Искала хотя бы шорох.
— Я схожу с ума, Ань. Ты понимаешь?..
— Я боюсь, что однажды я просто найду тебя слишком поздно…
И тогда голос срывался.
Она вжималась в дверь, будто хотела пробиться через неё всем телом, всеми слезами.
— Ты мне нужна…
— Пожалуйста, вернись. Хоть чуть-чуть… хоть одним словом.
(От лица Ани)
Она слышала.
Каждое слово.
Каждый вдох.
Сидела по ту сторону. Молча.
Колени поджаты. Пальцы вцепились в покрывало.
Губы искусаны. До крови.
Ты мне нужна…
Эти слова прожигали.
Они не должны были быть такими добрыми.
Не для неё. Не сейчас.
«Если я скажу, что больше не человек — ты уйдёшь? Если узнаешь, что меня трогали, когда я не могла двигаться, — ты всё ещё будешь рядом? Если увидишь мои руки — не отвернёшься?»
Она не знала.
И потому молчала.
Телефон снова зазвонил.
Аня смотрела на экран.
Имя: Лиза.
Слёзы покатились сами.
Она выключила звук.
И легла обратно.
В ту же позу. В ту же тишину.
Где боль была хоть чем-то знакомым.
Глубокая ночь.
Питер спал в своей влажной, чёрной тишине.
Ни одного окна со светом. Ни одного прохожего. Только гул далёкого метро под землёй. И ветер.
Аня стояла у двери чердака. Руки дрожали, но она открыла.
Ржавые петли скрипнули, как будто протестовали.
Она вышла.
На крышу.
Асфальт был холодный. Мокрый.
Ветер трепал волосы.
Город расстилался внизу, как карта жизни, в которой она больше не видела места для себя.
«Так странно… сверху всё такое маленькое… И я — тоже маленькая. Никчемная. Пустая.»
Она подошла к краю. Осторожно. Словно во сне.
Сняла кроссовки. Встала босыми ногами на бетонный выступ.
Одна нога вперёд.
Ветер трепал кофту.
Лицо обжигало холодом.
Глаза слезились — не от боли, а от ветра. Хотя какая разница?
«Просто один шаг. Один.»
Пальцы сжались в кулаки. Сердце гулко ударяло в грудную клетку — единственное, что ещё напоминало: живу.
Живу?
Нет. Это было не жизнь.
Это была тень. Остаток.
Аня закрыла глаза.
Сквозь ветер ей послышалось:
— Аня…
Но вокруг было пусто.
Никого. Ни души.
Она выдохнула.
«Показалось.»
Сделала шаг. Ещё ближе.
Носки босых ног свисали над краем.
Небо — тёмное, без звёзд.
Под ногами — пустота.
И вдруг…
Что-то внутри сжалось.
Как судорога.
Как вопль.
«Нет…»
Тело дёрнулось.
Колени подкосились.
Она упала на крышу, вцепившись пальцами в камень.
Дыхание сбилось.
Рыдания вырвались сами. Без предупреждения.
Глухие, бесконтрольные, звериные.
Она ползла назад.
От края.
Прочь.
Как будто от края мира.
Пока не прижалась к бетонной стене, обняв колени.
Одна.
Живая.
Потерянная.
И только ночь смотрела на неё сверху.
Безразличная.
Бессонная.
Питерская.
Словно ночь видела действия Ани, но не могла ей помочь. Слишком уж Аня потеряла веру к жизни.