глава 5.2. Правота поцелуя
Огонь в камине догорал, отбрасывая на стены длинные, пляшущие тени. Комната погрузилась в полумрак, наполненный теплом и ароматом древесины. Снег за окном уже не падал, а кружил в свете луны, вынырнувшей из-за туч, превращая мир в безмолвную, зачарованную картину.
Виктория все еще сидела, прижавшись к Николаю, слушая ровный стук его сердца. Его пальцы медленно, почти неосознанно, перебирали ее длинные каштановые локоны. В этом прикосновении была не только нежность, но и какая-то сосредоточенная точность, будто он изучал что-то хрупкое и бесценное.
— Знаешь, чего я боюсь? — его голос прозвучал глухо, нарушая тишину. Она подняла на него глаза.В полутьме его черты казались более резкими, а взгляд — еще глубже.
—Чего? — выдохнула она.
—Что однажды ты проснешься и поймешь, что это все — слишком сложно. Что игра не стоит свеч. Что проще вернуться в Курск, стать военным врачом и писать свои стихи где-нибудь в тишине, без... всего этого, — он сделал легкий жест рукой, словно указывая на невидимые вокруг них стены из правил, обязанностей и чужих глаз.
В его словах не было жалости к себе. Была суровая, трезвая оценка реальности. Та самая серьезность, которая так в нем проявлялась.
Виктория помедлила, собираясь с мыслями. Ее розовые щеки пылали.
—А знаешь, чего боюсь я? — перевела она вопрос. — Что однажды ты поймешь, что я — слишком обычная. Что мир твоих решений и ответственности слишком велик для моих стихов и простых радостей.
Он покачал головой, и тень улыбки тронула его губы.
—В этом и есть вся твоя сила, Вика. Твоя обыкновенность. Она — настоящая. А мой мир... он часто бывает бутафорским. И я больше всего на свете ценю в тебе именно эту настоящесть.
Его рука переместилась с ее волос на щеку. Большие, теплые пальцы мягко коснулись ее кожи, проводя по скуле, заставляя ее сердце бешено колотиться в груди. Он смотрел на нее так пристально, словно пытался запечатлеть каждую черточку ее лица в этой лунной полутьме.
Его взгляд упал на ее губы, потом снова поднялся на глаза, словно спрашивая разрешения. Воздух между ними сгустился, стал плотным и сладким, как мед. Виктория почувствовала, как перехватывает дыхание. Весь мир сузился до треска углей, до лунного света за окном и до его лица, приближающегося к ней.
Он наклонился медленно, давая ей время отстраниться. Но она не отстранилась. Она замерла, покоренная моментом, тонущая в его серьезном, полном обета взгляде.
Их губы встретились.
Его поцелуй не был порывистым или требовательным. Он был таким же, как и он сам в эту ночь — уверенным, но нежным, серьезным, но полным скрытого чувства. Это был не захват, а вопрос, на который ее собственные губы тут же ответили безмолвным, но ясным «да».
Для Виктории мир перевернулся и замер. Звуки — треск камина, собственное дыхание — ушли куда-то далеко, растворились в огненном вихре, пробежавшем по всему телу от точки соприкосновения их губ. Не было ни страха, ни сомнений, только ошеломляющая, всепоглощающая правота происходящего. Ее пальцы непроизвольно вцепились в ткань его свитера, чтобы не упасть, потому что ноги подкосились. Это было падение в бездну, но падение, которого она желала всем существом.
Он оторвался первым, всего на сантиметр, чтобы перевести дыхание. Его лоб уперся в ее лоб, глаза были закрыты. Его дыхание, сбившееся и теплое, смешивалось с ее дыханием.
—Вика... — прошептал он хрипло, и в этом одном слове было столько облегчения, столько накопленного напряжения и невысказанной нежности, что у нее по спине пробежали мурашки.
Она не могла вымолвить ни слова, только кивнула, все еще не открывая глаз, боясь разрушить хрупкость момента. Ее губы горели, а щеки пылали румянцем, который было видно даже в полумраке.
Он снова поцеловал ее. На этот раз чуть сильнее, чуть увереннее, и она ответила ему с той же страстью, которую так долго подавляла в себе. Это был поцелуй, который стирал границы между Минском и Курском, между сыном президента и простой девушкой, оставляя только его и ее — Николая и Викторию, двух одиноких сердца, нашедших, наконец, пристанище друг в друге.
Когда они наконец разъединились, чтобы перевести дух, в комнате стояла полная тишина, нарушаемая только их учащенным дыханием. Он не отпускал ее, держа так близко, как будто боялся, что она исчезнет.
— Теперь ты часть этого сложного мира, — тихо сказал он, и в его голосе прозвучала не тяжесть, а скорее обещание. — И я никогда не дам ему тебя обидеть.
Виктория посмотрела на него, и в ее карих, сияющих от влаги глазах он прочитал ответ, который не нуждался в словах. Она не боялась. Потому что его серьезность была ее самой надежной защитой. А ее искренность — его самым большим утешением.
И за окном, в лунном молчании, падал снег, укутывая их новый, общий мир в белое, чистое покрывало.