Суицидник тоже может любить... |BSD|ДазАцу

Второй раз. Второй раз пришлось очутиться в больнице с беспомощным видом и подавленным состоянием. Ничего не меняется, чувствуется, что скоро это войдёт в привычку, при чём нежелательную и вредную...

Остатки решимости наполняли опустошённую душу для вдохновения идти вперёд. Но таковой целостности, как раньше, он уже давно не чувствовал, даже не помнил тех беззаботных дней, пусть они и были наполнены самым безнадёжным оптимизмом. Создавая для себя иллюзию того, что всё отлично, это приводит в глубокое заблуждение и к шансу потери своей особенности. Для Ацуши все иллюзии, фантазии давно были стёрты из понятия, он не верил ни в добро, ни в зло — для него это уже не имело значения. Стоило понять, что даже самое искреннее добро может оказаться леденящим злом, как перед глазами мир просто рухнул, а разум вечно преследовала мысль: — «Не важно, кому ты доверился, всё, что должно произойти обязательно произойдёт». Верить в добро кажется очень легко, пока сам не впадёшь в глубочайшее отчаяние. И так, лёжа на белом и мягком матраце, сжавшись от болезненных, но терпимых, ощущений, светловласый раздумывал на тему произошедшего не меньше, чем остальные. А всё-таки, было неправильно так легко сдаться и открыть врагу сущность. Да вот, в том и вопрос, как же этот мафиози догадался о истине Ацуши, или может это было простое запугивание? Не уж-то юноша слишком подозрителен, что дела зашли о убийстве?

На душе так же паршиво, как и на теле. Ему не впервые просыпаться от болевых ощущений, машинально был задействован страх, который в последнее время слишком часто им движет. Сердце разрывалось изнутри из-за всего происходящего, повезло ведь, что нет перелома, а привычная рана. Здесь, в агентстве, нечего бояться до поры, пока не случиться что-то подобное, как сегодня. Нестерпимое чувство вины окутало его, на странность очень сильное и непривычно давящее. Раньше, получая серьёзные ранения, он никогда не испытывал подобного, словно, та сцепка с мафиози заставила чувствовать вину перед кем-то. Словно, это как-то повлияло на него, при этом морально, а не физически, как обыденно. Так, перед кем же он остался виновным? Уж точно не перед Рюноске, тот испытывает к нему ничего более, чем ненависть и презрение, появившееся при первой встрече. А мог ли быть причиной тому Осаму? Слишком уж часто, мысли юноши сводились в тупик из-за беспричастного обвинения шатена, ведь это произошло вовсе не по вине последнего. Переложить ответственность светловласый мог только нас себя, рассуждая, что ему стоило поступить умнее и тогда исход был бы совершенно другой. Получается, всем он доставляет только неприятности и проблемы, придерживаясь желания оставаться в стороне и никому не досаждать уже не было таким простым. Но что же тогда сделал Дазай? Выходит, что когда мужчина попросил его побыть в соседнем кабинете — это вовсе не из-за того, что он мешает, а от того, что хотел защитить? Кажется, Дазаю тоже не по нраву был взгляд мафиози, одного их пересечения ему хватало, чтобы вмиг стать серьёзней и более чутким. Ацуши не понимал, почему у Акутогавы такая внезапная ненависть, ведь он ничего плохого ему не сделал и не собирался, сам побаивался не то, чтобы подойти, даже заговорить с ним не хотелось. Не ясно, что заставило мафиози сказать подобные слова: — «...если ты думаешь, что можешь получить внимание Дазай-сана одной жалостью, то ошибаешься, он на такое не поведётся», но прозвучали они серьёзно, словно парень, как кость поперёк горла, мешал брюнету и тут Дазай точно был причастен. Так оно или нет, но Накаджиме это ощущение воссоздалось в воображении, как смерть за чью-то честь и достоинство — красиво и как можно трагичнее, за которой последует что-то переломное и отталкивающее. Но влезать в подобное юноше не хотелось, так как, только что полученный опыт сильно отыгрался на нём. К тому же, каждому есть что скрывать, будь это он или же Дазай.

В момент встречи Акико и Осаму, Ацуши знал только меньшую часть, потому для него оставалось дождаться спасительного чуда, или же подарка судьбы. Однако, какая здесь судьба, когда его отстранили от остальных и придётся проводить некоторое время в одиночестве, без единого шанса подняться на ноги. Прошло около часа, а то и больше, признаков жизни в агентстве не наблюдалось, хотя, может этому виной дальнее расположение. Конечно, вечер пятницы, уже почти ночь, время свыше десяти часов — тут души живой нет, помимо него и доктора Йосано. Откровенно, желания что-то сделать не было, даже есть не хотелось. Единственное, чем сейчас был обречён юноша — это чувство ожидания, которое убивало изнутри. Но ждал и страдал не он один.

С усилием и едва слышимым болезненным шипением, Ацуши принял сидячее положение и смотрел в сторону входа в лазарета, но из-за белого полотна виднелась только часть. Он слышал шаги, которые перемещались особо осторожно и без лишнего шума, явно направляющиеся сюда. Натянув одеяло поближе к себе и сжав его край в кулак, юноша переглянулся, вновь улавливая звуки за дверью. Ручка двери тихо щёлкнула, полотно сдвинули рукой в сторону и парень смог увидеть источник этого внезапного шума.

  — Добрый вечер, Ацуши-кун.

Осаму стоял подле кровати, немного придерживая рукой белое полотно, смотрел на юношу привычным взглядом, но во взгляде была неопределённость, а губы растянулись в неловкой улыбке.

  — Здравствуйте, Дазай-сама.

Парень вновь перешёл в официоз, не смотря на ранние просьбы детектива, всё равно общался с ним на «Вы» — по-другому он просто не мог. Мужчине, конечно, такое не понравилось, но исправлять не стал. Подсев рядом с ним, он пытался скрыть всю свою неуверенность, которая накатила очень не вовремя.

  — Ты как, Ацуши? Сильно задело?

Опять же, Дазай просто не привык за кого-то переживать и волноваться, ему в тягость осознавать тот факт, что его разрывает мучительное ожидание за человека, к которому уже успел привязаться. А заботится или проявлять хоть малейшую озабоченность легче, когда осознаешь, что в итоге тебя ждёт счастливый конец. Потому, шатен не знал с чего можно начать разговор, не считая работы или продвижения разгадки дела. Сидя и смотря на него с немного глуповатой улыбкой, старший с ожидающим взглядом надеялся услышать в ответ хоть что-то.

  — Мне... уже лучше, честно, не стоит так беспокоиться.

Смысла описывать, насколько больно и плохо, не было, навряд-ли кто-то может испытать подобное в повседневной жизни. Руки покрылись мелкой дрожью, вызванной неизвестно чем, светловласый коротко кивнул и избегал встречи их взглядов, но желание посмотреть на его эмоции было несдержанно сильным.

  — Такое, второй раз, уж точно не повториться.

Осаму произнёс это с нескрываемой надеждой на лучшее, будучи не уверенным в своих словах. Но, как всем известно, будущее складывается из наших действий и только мы в силах повлиять на него — шансы на исполнение сказанного могут возвыситься в несколько раз. Ему много времени понадобилось, чтобы вечно отрицать свою внезапную привязанность к юноше, которого ещё вовсе не знает, его стремление помочь шло поперёк рабочей деятельности... Ацуши был тесно связан с этим криминальным делом, но, кроме убийственной роли, не мог предположить иного, пока сам не услышит правду. И не важно, насколько она будет горькой, ведь это всяко лучше, чем сладкая ложь.

Снова погрузившись в раздумье, шатен не сразу вспомнил, зачем пробрался в лазарет, при этом нарушив указ Акико. Принесённый с собой небольшой пакет он протянул Накаджиме, перед этим кивнув ему и тем самым давая «разрешение».

  — Я знаю, что Йосано-сан запретила заходить сюда, поэтому... Лучше возьми, пока меня не заметили.

Не сказать, что Дазай был удивлён своей дружелюбности, скорее поражён, со всей своей неловкостью в улыбке мужчина смотрел на не менее удивлённого парня, который уставился на пакет, как на бомбу замедленного действия. Внутри были свежие онигири и сладкие моти, явно приобретённые в магазине, ибо юноше было хорошо известно о том, что кулинар из Дазая никакой; последняя его попытка приготовить едва не увенчалась вызовом пожарных. Но было жутко приятно чувствовать чью-то заботу, которая ощутилась только в этот волнительный и совсем не романтичный момент. Едва смутившись от чувств и вымолвив тихое «спасибо», Ацуши даже не заметил, как мягко и непринуждённо улыбнулся, впервые в такой сложный период своей жизни. Осаму приметил его улыбку, которая словно искра передалась ему и невольно заставила улыбнуться. Тут он отрицать не мог - улыбка действительно была к лицу парня и она делала его более миловидным, чего точно не хватало ему всё это время.

Однако, изнутри шатена убивало колючее желание узнать, что же такого произошло между Рюноске и Ацуши, раз дело дошло до драки. Обстановка была несказанно хороша, даже чуть мила, но было грехом её испортить одним неприятным вопросом, который напоминал эту ситуацию. Но так просят его детективные обязанности и любопытность, чего шатен не мог исправить.

  — Ацуши-кун, что... произошло между вами? Почему всё так закончилось?

Светловласый вмиг из счастья прильнул к недопониманию, потеряв улыбку на своих устах. Смотря на Осаму, он искренне пытался изобразить, что действительно не понимал причину произошедшего, хоть и получалось провально. Но не мог же Ацуши прямо сказать ему, что был убийцей — такое не каждому суждено понять, уж точно Дазаю, ведь он даже не похож на злодея. Что уж сказать, это ошибочное мнение.

Шатен был безвозвратно убеждён, что на подобные вопросы точно ответа не последует, но попытать удачу стоило. Он знал, Акутогава без причины нападать не станет, если нет условия, которое этому противоречит — причина была и юноша, как никто другой, точно знал её — это подтверждали его внезапную испуганность и расстерянность. Такая реакция вызвала у мужчины некую обиду.

  — Знаешь, не то, что я сильно был обеспокоен этим, просто вдруг это поможет тебе принять это происшествие.

Дазай произнёс это задумчиво и с намёком на обиду за несказанный ответ. Как бы он не старался выглядеть безразличным и равнодушным, с Ацуши его поведение и манера речи легко ломались и с этим он не мог ничего поделать. Может, именно по этим возникшим дефектам он пытался понять его? Накаджима плохо скрывал свои эмоции, чаще ничего не испытывал, но когда дело касается до личности, он словно бронированная стена, ни слова о себе и своей жизни.

  — Что это значит, Дазай-сама?

Осаму, слегка загрустив, отвёл взгляд в сторону и непринуждённо сказал:

  — Ничего, Ацуши, это не так важно.

Не сказать — не значит соврать.