Тьме нравится лилии (Shadowlily)

Рекомендация: при чтении главы, особенно учитывая, что будет в середине главы, для усиления атмосферы слушайте песню "Karma" — Vivions (надеюсь я правильно написала). Да, я хочу вас добить ещё и песней. Не одной же страдать. ಥ⁠‿⁠ಥ

______________________________________

Кенди Эппл, едва покинув сад, продолжала бурлить от ярости, словно тёмный вихрь, раздирающий душу. Это было невыносимо — она из последних сил рвалась к Шедоу Милк, прокладывая путь сквозь свои собственные сомнения и страхи, а эта чопорная, ледяная героиня вдруг сумела его завоевать! Идя по запутанным коридорам Шпиля Лжи, она внезапно столкнулась с Черным Сапфиром. Их взгляды пересеклись — он лишь фыркнул, словно чувствуя надвигающуюся бурю. В голове Кенди мгновенно зародилась коварная идея. Если она действительно хотела разорвать эту зыбкую связь, что держала их вместе, то лучший способ — распускать слухи или же раскрывать темные секреты жертв. На этот раз это был второй вариант.

— Черный Сапфир... — произнесла она, сладко-злобным голоском.

Сапфир напрягся от её обращения. Кенди была той ещё мерзавкой, а такой тон обещал неприятности — и не только для его нервов, но и для всей обители вокруг. Он устал, и ему вовсе не хотелось ввязываться в её проделки.

— Я занят, — коротко отрезал он, пытаясь уйти.

Но Кенди не собиралась сдаваться. Мгновенно нагнав его, она сложила руки перед собой, словно умоляя.

— Но, Черный Сапфир, это важно! — её голос стал чуть ли не умоляющим. — Мне нужна твоя помощь, как лучшего сплетника! Нужно пустить слух... вернее, кое-что гораздо более опасное.

Он замер, глядя на неё с явным раздражением. Он чувствовал, как усталость въедалась в каждую клетку тела после бесконечных походов между Садом Удовольствий и Шпилем. Но не мог отвернуться от этого предложения — любопытство брало верх.
«Что же на этот раз задумала эта чертова мерзавка?» — пронеслось в голове. С тяжёлым вздохом он махнул микрофоном, который был ему и посохом.

— Говори. Что ты задумала?

Кенди изменилось лицо — ухмылка, полная триумфа, расплылась по губам. Прекрасно.

— О, просто распустить слух... хотя это и не слух вовсе, а самая настоящая правда. Но-

— Если это не ложь, мне не интересно. Всего доброго, — прервал её Сапфир и попытался обойти, но Кенди снова его остановила.

— Выслушай до конца, идиот! — вспыхнула она. — Пусть это и не совсем слух, но обещает грандиозный скандал во всей Хлебоземле!

Он остановился, заинтригованный. Пусть это не та ложь, которую он ожидал, но если всё обернётся хаосом… возможно, стоит послушать. Увидев, как Сапфир снова обратил на неё внимание, Кенди продолжила с той же зловещей улыбкой:

— Мы можем пустить слух, что эта чопорная героиня целуется с моим-кхм! — она резко замялась, но тут же поправилась, — то есть, с нашим господином!

Черный Сапфир чуть улыбнулся. Идея была вкусной, словно сладкое искушение, и он уже предвкушал, какой взрыв эмоций последует, когда этот возмутительный секрет всплывёт наружу.
«На что только не пойдёт эта чертовка ради любви Шедоу Милк», — подумал он. Кенди, заметив его улыбку, уже чувствовала приближение победы. Если он согласится — всё пойдёт как по маслу. Она принизит ту чопорную героиню, которая была для неё словно соринка в глазу, и, возможно, даже Шедоу Милк наконец обратит на неё внимание.

— Ну что? — с нетерпением спросила она.

Сапфир сделал вид, что размышляет, но вдруг покачал головой.

— Ммм, как бы скандально это ни звучало, но я пас.

Шок Кенди был неописуем. Почему он вдруг отказывается?! Он был всегда рад раскрыть чужой темный секрет, чтобы обречь беднягу на вечный позор, а теперь, видите ли, отказывается! Вспышка злости вспыхнула в ней, она топнула ногой по холодной керамической плитке, сжав кулаки.

— Что?! Какого чёрта «пас»?! Что это значит?! — возмутилась она.

Сапфир снова ухмыльнулся, словно наслаждаясь её гневом. Сложив руки на груди, он медленно проговорил:

— Слушай, дорогая, я знаю о плане Шедоу Милк на неё. Не думаю, что он будет рад, если всё всплывёт слишком рано. К тому же... — сделал паузу, наклонился ближе и с хитрой ухмылкой добавил, — я слушаюсь только приказов господина. Если он решит, что это время пришло — я раскрою всю интригу. Пока что приказа не было.

Она стояла, словно окаменевшая, глядя ему в глаза, а в груди бушевал ещё более большой шторм гнева. Шок медленно отступал, уступая место настоящему возмущению, жгучему и неудержимому. Её глаза вспыхнули — в них горели не только недоверие, но и ярость, кипящая внутри, как расплавленное железо. Она стиснула зубы, чтобы не сорваться в гневный крик, пальцы сжались в напряжённые кулаки, сердце бешено колотилось. Но она не собиралась принимать это молча.

— Да мне плевать! — вырвалось из неё с ледяной яростью. — Эта сука меня бесит до самого костного мозга, а когда она целовалась с господином Шедоу Милк... Это... это... Аргх! — срывисто рявкнула она, топнув ногой так, что плитка под ней треснула.

Ревность раздирала её изнутри, раздувая пламя гнева, заставляя сердце биться в бешеном ритме. Она могла разорвать эту Лилию на тысячи мелких кусочков — и каждый из них вонзить в её холодное сердце.

Черный Сапфир приподнял бровь, и его ухмылка дрогнула, словно черная тень, скользнувшая по лицу. Шедоу Милк и Белая Лилия уже целовались? Интересно, с какого момента? Судя по всему, учитывая всё, что он слышал в разговорах с ним несколько дней назад, их поцелуй мог случиться задолго до того, как Кенди Эппл заметила. Он продолжал ухмыляться, предвидя, что с такими темпами они скоро перейдут за грань и займутся чем-то более откровенным. Возможно, уже занимались, как знать...

— Как интересно... — пробормотал он, извращенно наслаждаясь моментом, а затем насмешливо улыбнулся ей. — Увы, придётся потерпеть. Скорее всего, наш господин нашёл себе новую игрушку и... не собирается её отпускать.

Кенди поморщилась — смесь отвращения и всепоглощающей ярости обожгла её лицо. Это было даже хуже, чем она могла себе представить. Почему она рвалась за каждую крупицу внимания и похвалы Шедоу Милк, а получала лишь жалкие обломки, в то время как эта Лилия... Нет, она не позволила бы этому так остаться.

— Я всё равно всем расскажу! — её голос прорезал тьму, наполненный бесконечной яростью и решимостью. С этими словами она прошла мимо Сапфира и исчезла в коридорах, словно буря, оставляя лишь звук поспешных и яростных шагов.

                                   •••

Шедоу Милк и Белая Лилия стояли в саду, окутанные тишиной, словно время застыло вокруг них. Она обнимала его так нежно, что казалось — пытается проникнуть в глубины его души, где скрывались тайны и раны, неизвестные никому кроме него. Впервые за долгое время она позволила себе задуматься: а что, если взглянуть на него иначе? Что заставило его стать таким? Её сердце жаждало понять его, разглядеть ту скрытую часть, которую он прятал даже от себя самого. Может быть, ей под силу было указать ему другой путь — пробудить надежду там, где казалось, что её давно не осталось.

Подняв голову, она встретилась с его взглядом и на мгновение замерла — он казался таким уязвимым, словно тонкая трещина в броне, сквозь которую пробивался свет. Это заставило её сердце затрепетать, а в животе заплясали невидимые бабочки, что переполняли её тревогой и нежностью.
«Впервые я чувствую что-то подобное... И подумать только — из-за кого именно я так себя чувствую,» — размышляла она.

Она медленно подняла руку и легкими кончиками пальцев коснулась его подбородка, а затем — щёки, будто боясь нарушить эту хрупкую связь.

— Шедоу Милк... Что с тобой? — спросила она тихо, почти шёпотом, словно боялась, что слишком громкий голос может разорвать эту невидимую нить между ними.

Шедоу Милк вышел из оцепенения, и в его взгляде мелькнула лёгкая мягкость, которая редко появлялась на его лице. Она ощутила знакомую усталость, которую он прятал за маской, ту самую, что вырывалась из него по ночам и терзала его бессонницей. На мгновение он позволил себе показать слабость — редкую и почти запретную, — но тут же взял себя в руки. Взглянув ей в глаза, он хотел понять: настоящее ли волнение она испытывает или всё это игра. Но глядя в её глаза, он сам начал верить, что её забота была искренней. Это ощущение обнажённости перед ней волной прокатилось по его телу.

— Ничего... — пробормотал он, и спустя паузу добавил с едва заметной мягкостью: — Пойдем, я провожу тебя в твою комнату.

Белая Лилия лишь слегка кивнула, убирая руку, принимая его слова, но тут он неожиданно взял её за руку. Его тонкие пальцы обвили её, нежно сжимая в крепком, но бережном жесте. Сердце Лилии забилось сильнее — дрожь пробежала по коже, а мысли застыла в моменте. Она шла рядом с ним, не замечая путь, словно ведомая лишь теплом их соединённых пальцев.

Когда они дошли до её покоев, Шедоу Милк, не говоря ни слова, пропустил её вперёд. Его пальцы на мгновение ещё держали её — тёплые, уверенные — но вскоре отпустили. И в этот короткий миг, когда связь оборвалась, Лилия ощутила странную пустоту. Как будто с потерей этого касания исчезла нечто большее: поддержка, тишина, ускользающая близость. Она немного замешкалась, но всё же вошла в комнату.

Подойдя к кровати, она опустилась на край, а он, сдержанно, будто по привычке, закрыл за собой дверь. Взяв стоящий рядом стул, он сел напротив неё — близко, но не слишком. Между ними повисла тишина: густая, как предгрозовое небо, наполненная невысказанными мыслями и словами, которые пока не решались быть произнесёнными.

Она не знала, как начать разговор. В её сердце бился вопрос — что сломало его? — но как подойти к нему, не задев, не спугнув, не сломав ту тонкую связь, что только начала рождаться между ними?

Первым тишину нарушил он.

— Скажи... что ты делала у Озера Истины? — голос его прозвучал спокойно, но взгляд был слишком внимателен. Он изучал её, будто хотел заглянуть глубже слов — в суть, в мотивы.

Он слегка склонил голову, ухмыльнулся — не злобно, скорее насмешливо, как будто не мог удержаться от лёгкого подтрунивания.

— Какие мысли терзают твою светлую головку, крольчиха?

Белая Лилия отвела взгляд. Ей вдруг стало трудно смотреть ему в глаза — слишком многое она чувствовала и слишком мало понимала. Но, зная, что уйти от ответа не получится, она глубоко вздохнула и заговорила тихо:

— Я давно размышляла... — её голос был будто шелест листвы. — Почему мы были созданы? Ради порядка? Ради иллюзии мира? Или мы просто... игрушки? Марионетки судьбы, забавляющие её в бесконечной пьесе?

Взгляд Шедоу на мгновение стал тяжёлым. Её слова будто коснулись в нём чего-то давно забытого, пыльного, затопленного мраком. Он ведь и сам когда-то задавал себе эти вопросы — до того, как пал. До того, как отбросил свою веру и вместе с ней — старые заметки, записи, поиски смысла.

— Игрушки, говоришь? — с тенью усмешки отозвался он, но голос его был приглушённым. — Интересные мысли у тебя, Лилия. Честно говоря... Я тоже задавался этими вопросами. До того, как... ты знаешь. До того, как всё стало тьмой.

Она кивнула, в глазах её мелькнуло нечто похожее на сочувствие — и ещё нечто большее: интерес. Подлинный, живой. Он действительно думал об этом? Искал ответы? Неужели в нём была эта боль, которую она ощущала сама?

— А ты вёл записи? Что-нибудь осталось? — спросила она, наклоняясь ближе, с робкой надеждой.

— Увы, я уничтожил их, — ответил он сухо, отводя взгляд. — И сам уже едва помню, что там было.

Она едва слышно выдохнула — почти стон разочарования. Чёрт. А ведь она надеялась. Она хотела верить, что он сохранил хоть часть своих поисков.

— Вот блин... — пробормотала она с досадой.

Шедоу Милк усмехнулся, качая головой. «Бояться ли мне её любопытства... или восхищаться им?» — пронеслось в мыслях. Он встал со стула и с каким-то ленивым изяществом опустился рядом с ней на край кровати.

— Может, тебе стоит оставить это в тени, Лилия, — произнёс он, почти небрежно, но в голосе его звучал странный оттенок — словно отголосок боли. — Некоторые вещи лучше остаются забытыми. Может, так и должно быть... Чтобы никто не знал.

Она обернулась к нему, глядя поражённо — как будто он только что отрёкся от самого себя. Как можно было не хотеть знать? Не стремиться к истине? В её взгляде было негодование, разочарование и нечто более глубокое — горечь, смешанная с верой в него.

Он заметил это и, как всегда, не смог не усмехнуться.

— Но знаешь ... — тихо произнёс он, уже другим голосом, почти ласковым. — Раз уж мы заговорили об этом... Поделишься своими мыслями?

Озорная искра в его глазах всё ещё играла, но под ней пряталось нечто большее. И в этой тишине, полной теней и нераскрытых слов, между ними будто бы начала рождаться новая искра — тихая, опасная и притягательная.

Её бордовые глаза расширились от неожиданности. Он... серьёзно? Он хочет выслушать её? Не перебить, не отмахнуться, а просто — слушать? Эта простая готовность, как глоток воздуха, дала ей силы, и она начала говорить. Всё, что копилось в ней — вырвалось наружу. Теории, догадки, обрывки знаний из свитков, домыслы о ведьмах и их истоках. Голос её был живой, полон огня и веры. Она говорила, не замечая, как летит время.

Шедоу Милк молчал, внимая. И в её страстной речи он увидел... себя. Того, кем был когда-то — одержимого поисками, правдой, смыслом. Только его тогда никто не хотел слушать. А теперь он — слушает её. Иногда перебивал — но лишь чтобы уточнить, чтобы углубиться. Его лицо теряло маску безразличия, за которой он привык прятаться. Он стал мягче. Настоящим. Но он всё же позволял себе бросать ироничные фразы, шутки, лёгкие насмешки — те, что, как ни странно, только сильнее цепляли Лилию.

В какой-то момент настала тишина. Но теперь — не неловкая, а наполненная. Уютная. Между ними установилась близость, тонкая и тёплая, как шёлковая нить. И всё же Лилия решилась.

— Скажи... — её голос стал тише. — Почему ты свернул с пути? Почему ты пал?

Вопрос прозвучал, как выстрел. Шедоу замер, будто на долю секунды забыл, как дышать. Желание отстраниться было почти инстинктивным. Он испугался — не за себя. За то, что если сейчас покажет ей свою правду, она уйдёт. Он откашлялся, будто прогоняя ком в горле, и выдавил:

— Я... — он запнулся. Его взгляд метнулся в сторону, губы сжались. — Это не... Всё не так просто...

Он боролся с собой. Обида и гнев били изнутри. С одной стороны, хотелось рассказать, выплеснуть обиду что чтобы он не говорил это воспринималось как правда и никто не удосужился проверить, правду он сказал или нет. Такая тупость его так бесила и он почувствовал что бесполезно говорить только правду. Скажет ложь — ему поверять, потому что он, черт возможно, Мудрец Истины. Не имели своих мозгов, чтобы удостовериться. И тогда — он сломался...
Но с другой стороны... Он не хотел показаться слабым и так же чувствовал, что если раскроет себя, то может пожалеть об этом.

Лилия заметила, как дрожат его пальцы. И, преодолев сомнение, осторожно взяла его за руки. Прикосновение было робким, но тёплым. Она боялась, что он оттолкнёт её — но он не сделал этого. Он остался.

— Тише... — прошептала она, придвигаясь ближе. — Не нужно сейчас. Только если будешь готов. Я... рядом. И останусь.

Он посмотрел на неё. В его глазах бушевала буря. «Почему она... остаётся?» — думал он. — «После всего этого дерьма?..»

— А если тебе не понравится то, что ты услышишь? — его голос стал хриплым, низким. — Может я самого начала своего существования мне было предназначено быть... Таким?

Белая Лилия почувствовала, как глаза предательски наполнились слезами, застилая бордовые зрачки влажной дымкой. В груди всё болезненно сжалось, словно внутри её сердце вдруг сжали ледяные пальцы. Она наклонилась ближе, пока не прижалась к его боку — так тихо, как будто пыталась раствориться в его присутствии.

Пальцы её легонько сжали его ладонь, чуть дрожащие от волнения.

«Я… Я не могу…» — пронеслось в голове, хрупким эхом отозвавшись в каждом нерве. — «Что ты делаешь с моим сердцем?.. Почему это так больно и так правильно одновременно?»

И всё же... среди боли, среди растерянности, внутри неё теплилось другое — что-то крепкое и нежное. «Но если это — правда… если это — начало... тогда я готова. Даже если всё сгорит дотла.»

Горькая, почти обречённая улыбка скользнула по её губам сквозь слёзы. И тогда, почти шёпотом, будто боясь разрушить тишину между ними, она сказала:

— Тогда я услышу это. И просто... останусь. Я не здесь, чтобы изменить тебя. Я просто хочу быть рядом. Это всё, что могу.

Гетерохромные глаза Шедоу Милка резко расширились — её слова пронзили его, будто остро заточенный клинок, вонзившийся прямо под рёбра. И всё же… в этой боли было что-то странно освобождающее. Как вдох после долгого, мучительного молчания.

Он вырвал руку из её хватки — не грубо, но быстро, будто не справлялся с собственной кожей — и, почти судорожно, стёр слёзы с её щёк. Его пальцы дрожали, как будто касались святого — или запретного.

— Ты... чёртово чудо, — прошипел он, и голос его был неустойчивым, натянутым, как струна на грани разрыва. — Даже не знаю… бояться мне этого или принять, как приговор.

Лилия лишь молча всмотрелась в него, а потом тихо, но с какой-то пугающей для него уверенностью произнесла:

— Просто хочу, чтобы ты знал… Я не боюсь тебя.

Её голос был как нежный удар молнии — мягкий, но неумолимый.

Она наклонилась ближе, и в этот миг само время будто застыло, разом лишившись дыхания. Мир вокруг утратил цвет, звук, форму — остались только они двое и то безмолвие, что кипело между взглядами.

Он смотрел в её глаза, полные бесстрашия и света, которого он не заслуживал. А внутри него что-то рвалось, ломалось — и пылало.

«А я… боюсь себя, когда ты рядом,» — подумал он, и эта мысль жгла сильнее любых слов.

Он провёл ладонью по её плечу — медленно, будто спрашивая разрешения. Она не сказала ни слова — лишь кивнула. Всё, что между ними было — теперь пульсировало в этом молчаливом согласии.

Её дыхание стало глубже, кожа Белой Лилии покрылась дрожью — тонкой, едва уловимой, как дыхание чего-то древнего, давно спящего, но пробуждённого его прикосновением. Её руки обвили его, мягко, без спешки, и скользнули по спине — под пальцами она чувствовала напряжение мышц, скрытую силу и странное, пугающее тепло, будто он пылал изнутри.

Сердце билось чаще, но не от страха. Нет. Это было что-то хрупкое и нежное, неведомое до сих пор, и потому пугающе прекрасное. Она позволяла себе чувствовать — впервые, без оглядки.

Шедоу Милк наклонился к ней, и его губы коснулись её шеи — лёгкие поцелуи, почти неосязаемые. Как будто он не целует, а извиняется за то, что осмелился прикасаться. Как будто боялся разрушить мгновение, которое могло исчезнуть при малейшем движении.

Шедоу Милк двигался медленно, бережно. Его ладони будто читали её кожу — не жадно, не жёстко, а как будто он вспоминал её заново. Каждый жест был наполнен уважением и... странной, упрямой нежностью, которую он так долго в себе прятал.

Свет свечей колебался, отбрасывая плавные тени на их тела — отражая пульс, дыхание, желание, которое не рвалось наружу, а тлело, глубоко и сильно. Их руки искали друг друга, не для власти, а для смысла. Чтобы почувствовать: «ты здесь».

— Шедоу... — её шёпот был почти беззвучным.

— Лили... — ответил он, как дыхание. — Ты либо глупая... либо сумасшедшая.

— А ты причина, — сказала она, с горькой улыбкой, сладкой как яд.

Их взгляды встретились — с разных берегов, из разных миров, и всё же в этот миг они были неразделимы. Слов не хватало. Чувства были слишком острыми, слишком хрупкими для языка. Но тела... тела могли сказать. Могли попросить. Могли молча закричать.

Он провёл рукой по её плечу, мягко, с вопросом, на который боялся услышать отказ. Она кивнула едва заметно, губы дрогнули. Возможно, она пожалеет. Но молчание жгло куда сильнее, чем любой поступок.

Шедоу Милк не торопился. Он дотронулся до подола её платья, стянул его вверх, обнажая её медленно, как будто раскрывал тайну. Остановился. Взгляд его скользнул по ней, задержался. Такая невинная. Такая живая. Такая… его?

Он наклонился и оставил на её шее укусы — не грубо, но с притязанием, как метка. Как признание, от которого не сбежать. И в следующий миг она оказалась под ним — платье с шуршащим звуком упало на пол, как выброшенный страх.

— Мы будем жалеть... — прошептал он в её шею, голос срывался, будто от боли.

— ...Но если не сделать это — боль не уйдёт, — ответила она. И в этих словах была трещина. Такая, через которую в сердце проникает свет.

Он горько усмехнулся, почти беззвучно.

Она права.

Иногда чтобы выжить, нужно сгореть.