Тьме нравится лилии (Shadowlily)

Идя по тропинке у Молочной реки, она наслаждалась тишиной и приятным запахом от самой реки. По глянцевой, молочной глади лениво плывут лепестки сахарных кувшинок, а камыши вдоль берега кажутся взбитыми сливками, вытянутыми в высокие завитки.

Над рекой висит постоянная белая дымка, пахнущая ванилью и чем-то тревожно сладким. На миг Лилия даже потянулась вперёд, слишком близко… почти готовая упасть в эту сладкую бездну.

По всей территории сада высились причудливые деревья — с прозрачными, будто стеклянными стволами, в которых пульсировал свет. Их плоды свисали тяжело и медленно: то в форме конфетных сердец, то синие яблоки с одиноким глазом в середине, следившим за каждым шагом.

Но настоящая опасность крылась не в реке, не в этих странных плодах. Она пряталась в ком-то. Кто желал ей ничего кроме боли и страданий.

Из кустов перед Белой Лилией вдруг выкатился… сундук.
Он казался нелепым: весь сделан из жевательной карамели, мягкий блеск его поверхности напоминал о чем-то детском. От него пахло жареными орешками и тёплым молоком — запахом утреннего детства, забытым, но таким живым. Лилия застыла, немного растерянная. Аромат окутал, заставляя расслабиться.

«Интересно, что внутри?..» — подумала она, сделав шаг ближе, поддавшись соблазну. Её рука уже почти коснулась крышки, когда кто-то резко дёрнул её назад.

— Ты с ума сошла?! — рявкнул раздражённый голос.

Лилия резко подняла голову. Перед ней вновь стоял Шедоу Милк — хотя, казалось, он исчез всего час назад.

— Ты что, шпионишь за мной?! — возмутилась она, одёргивая плащ. — И убери руки! Не мни мне одежду!

— Я знал, что тебя нельзя оставлять одну. Тебе вечно надо совать нос, куда не следует! — буркнул он и уставился на сундук, который теперь медленно покачивался из стороны в сторону, словно от нетерпения.

Он уставился на сундук. Тот едва заметно покачивался из стороны в сторону, как зверёныш, который ещё не решил — броситься ли вперёд или ждать удобного момента. Лилия встала рядом, взглянула на него и, заметив его сосредоточенность, тихо спросила:

— Что не так?

— Карамельный мимик… — медленно проговорил он. — Они обитают в лесах моего Шпиля. В саду им не место. Это не случайность. Значит, кто-то привёл этого паразита сюда. Вопрос только - кто?

— Карамельный... кто?

Шедоу медленно повернул голову в её сторону. Его гетерохромные глаза сузились, словно в них сквозь лёд проблеснуло недоверие. Он не верил — не мог поверить, что она и вправду ничего не знала.
Но как иначе объяснить её спокойствие? То, с какой безмятежной решимостью она приближалась к опасности, не мигая, не дрогнув.
Он тяжело выдохнул, как будто сдерживая то, что закипало внутри, и устало провёл пальцами по переносицы — будто хотел стереть сомнение или раздражение… а, может, боль.

— Карамельный мимик — полуживой, полиллюзорный хищник, — начал он. — Принимает облик того, что человек больше всего хочет увидеть: сундучка, торта… любимой игрушки. Того, что ассоциируется с уютом, с безопасностью.

Он махнул рукой в сторону сундука.

— Но внутри не подарок. Когда жертва поддаётся — мимик раскрывается. Втягивает её в вязкую, сладкую, лживую пасть. Погружает в собственные воспоминания… и не отпускает. Пища ему — твоя память.

Лилия побледнела. Её взгляд вновь упал на сундук — теперь в нём читалась тревога, пробуждённое предчувствие. Что-то было не так.
И в следующий миг это «что-то» ожило.

Сундук дёрнулся, будто сдёрнул маску, и рванулся вперёд — прямо к ней.

С короткими, нелепыми на первый взгляд ножками, он мчался пугающе быстро, как будто голодная бездна двигалась к своему жертвенному алтарю.
Лилия вскрикнула, дёрнулась — и в тот же миг осознала: силы нет. Посох остался… в покоях. Она совершенно безоружна. Беззащитна.

«Чёрт!» — мелькнуло в голове. Она зажмурилась... Но вместо боли — голос.

— Кто ходит без посоха, если в нём вся сила?

Он встал между ней и угрозой.
Его волосы — чёрные с отблесками ночного серебра — шевелились, будто ветер ласкал их, хотя в воздухе царила мёртвая тишина. Они извивались, как живые. Как тени, у которых был свой замысел.

Взгляд Шедоу стал холодным, почти нечеловеческим. Мимик, словно наткнувшись на нечто древнее и опасное, застыл.
Беззвучные слова стекали с его губ, и когда было произнесено последнее — земля разверзлась.
Из тьмы, пропитанной древней магией, вырвались цепи. Они с треском сомкнулись вокруг сундука, впились в него и вдавили в землю.

Скрежет, визг, изломанные движения — мимик боролся, но тьма была сильнее. И она подчинила его себе. Шедоу, словно не замечая происходящего, опустился на колено. Долго всматривался в зверя. Потом сжал челюсть.

— Вот как, — выдохнул он.

Одним резким, отточенным движением он отпустил цепи.

Подошёл. Молча. Ладонь легла на крышку сундука — уверенно, властно. Кончики когтей слегка впились в гладкую карамельную поверхность, оставляя тонкие следы, словно клеймо.

— Белая Лилия, — произнёс он, глухо, но чётко — как приговор, как заклинание.

И в тот же миг всё изменилось.
Сундук издевательски скрипнул — будто в последнем вздохе — и распался, осыпаясь в белую дымку, исчезая, как наваждение. Шедоу Милк знал, что делал.

Если сказать имя жертвы, Лилии, то он сможет её скрыть некой "пеленой" из собственной лжи и паразит мигом потеряет интерес. Для жителей Шпиля Лжи, карамельный мимик был безвреден и хорошо знал это.

Лилия застыла. Шок, страх, осознание нереальности происходящего сжали ей грудь ледяными пальцами. Ни звука. Только две слезинки, медленно, почти с упрямством боли, скатились по её щекам.

Шедоу обернулся. Он уловил это движение — не взглядом, чем-то другим, почти звериным. Его лицо, всегда скрытое в полумраке, вдруг стало… мягче. Он подошёл ближе, не спеша, и лёгким касанием, почти неощутимым, стер слёзы подушечкой пальца.

— Тише, — прошептал он, едва слышно, но с силой. — Он больше не вернётся.

Касание его пальцев к её щеке было почти призрачным — едва уловимым, как дыхание сумерек. И всё же, по коже тут же побежали мурашки, будто это прикосновение зажгло искру где-то под самой поверхностью.
Она не шелохнулась. Будто оказалась во власти чар, сплетённых из неожиданной нежности и чего-то… опасно близкого к заботе.

Где-то глубоко внутри поднялось странное, тихое чувство.
Благодарность.
Не яркая, не сказанная вслух. Но настоящая.

Если бы не он… Она бы уже исчезла. Растворилась во лжи, затянута мимиком, как в трясину, из которой нет возврата. Стала бы просто ещё одной потерянной вещью среди красоты, которая была лишь маской — у сада были свои зубы. Она медленно подняла на него взгляд. Их глаза встретились. И в этом взгляде — что-то дрогнуло.

Треснуло.

Словно между ними рушилась стена, которую они оба не замечали, но держали. Лилия всхлипнула — тихо, как будто испугалась собственного звука.

«Может, в нём и правда есть что-то хорошее?..» — пронеслось у неё в голове.
«Мы все сложнее, чем кажемся. Даже он…»

«Я хочу... Узнать, какой он на самом деле...» — снова промелькнуло в её голове. — «Хочу... Узнать, как он опустился до всего этого...»

Шедоу всё ещё молчал, но в его взгляде что-то изменилось. Что-то сдвинулось, вышло из равновесия.
Она молчала слишком долго, и он чувствовал это — странную тревогу. Она не была привычной. Она была липкой, чужой.
И мучительно реальной.

Что, если она ранена?.. Боится?.. Ускользает?..

Он не успел и подумать — чувства пересекли все границы разума. Сделав шаг навстречу, он словно растворился в этом мгновении. Его руки — холодные, будто покрытые инеем ночного воздуха, — мягко обняли её лицо. Они были едва ощутимы, но в то же время трепетны, будто он боялся своей силой разбить эту тонкую, почти прозрачную связь между ними. Казалось, что в этом прикосновении содержалась вся его нежность и тревога — страх потерять то, что едва начал понимать.

— Эй… — прошептал он. Почти на выдохе. — Ты слишком долго молчишь. Я начинаю… бояться.
Ты цела?.. Ты не ранена?

Этот голос… он проникал глубже любой угрозы, раня без боли и укола. В нём не было ни иронии, ни холодной жёсткости, которые он привык носить как маску. Вместо этого звучало тихое, почти неслышное волнение — трепетное и неожиданно искреннее, словно под слоем привычной бронёй впервые проснулась его настоящая душа.

Его голос дрожал, словно хрупкая свеча, что может погаснуть от малейшего дуновения, но не желает этого сделать.

Её дыхание сбилось, сердце забилось быстрее. Руки дрожали, пытаясь сдержать всю ту бурю, что бушевала внутри. Щёки пылали, предательски выдав свои чувства — смешение страха и надежды, боли и нежности — тех, что не поддавались словам и ещё не имели имени. К которым она даже не умела подобрать слов — это был и стыд, и спасение, и что-то новое, что впервые рождалось в её сердце. Все перевернулось и металось.

— Я... в порядке, — вырвалось из её губ тихо, почти молитвенно, голос задрожал и утонул в тишине.

Она собрала последние силы и тихо, но с необычайной силой добавила то, что до сих пор не осмеливалась произнести — не перед ним, не вслух:

— Спасибо. За то, что спас меня...

Это было больше, чем слова — это было признание, которое рвалось из глубины её души.

Глаза Шедоу внезапно расширились — как будто впервые он действительно увидел её не просто как "инструмент" для мести, а как нечто большее, более хрупкое и живое, чем мог предположить. Это «спасибо» звучало иначе. Не вежливо и не скованно, не как формальный жест, а как тихое, но горькое и искреннее признание, что обожгло его внутри, заставив сердце биться громче.

В её взгляде больше не было скрытой игры, только честность — редкая и хрупкая, словно ночная роза, что раскрывается в полной темноте. Это влекло его... Как мотылька к пламени.

Но Шедоу Милк замедлил движение, словно время вокруг сжалось до хрупкой паузы. В холодном воздухе комнаты пахло влажным камнем и горьким дымом, отбрасывая тени, которые плясали на стенах, словно ожившие призраки прошлого. Он сжал губы в тонкую линию — жест невыносимой борьбы внутри. «Я не достоин её света... Не сейчас... никогда.» — прозвучало в глубине его души и доносилось до его разума.

Он убрал руки с её лица и отступил на шаг, чуть нахмурившись, словно пытаясь сдержать бурю эмоций, что колотилась в груди. Сердце предательски билось, стремясь к ней, но разум — холодный и беспощадный — пытался усмирить этот порыв.

Белая Лилия вздрогнула от его отдаления, словно холодный порыв ветра проник в её тело. Она смотрела на него, и в её взгляде смешались страх и надежда, а внутри бушевала битва — разум спорил с сердцем, но сегодня сердце взяло верх.

Без раздумий она бросилась к нему, обнимая худое, но крепкое тело. Его кожа была ледяной, словно скованная морозом ночи, но постепенно холод уступал место нежному теплу, что пробуждало что-то давно забытое в них двоих.

— Всё равно... спасибо, — её голос дрожал, а горло сдавил ком. — Спасибо, что спас меня.

Его глаза расширились, в них впервые за долгое время не было ни шута, ни маски — только немое признание. Обычно он был полон слов, шуточек, но теперь молчал, словно слова утратили смысл.

«Что со мной происходит?» — мелькнуло в его голове, но ответ не пришёл. — «Я хотел её сломать, но сейчас ... И думать про это больно». Сердце и разум вновь боролись за контроль над проклятым телом — и эта борьба казалась почти болезненной, слишком истинной и живой.

В этот момент Шедоу ощутил, как всё внутри меняется.
Он понимал — если сделает шаг вперёд, он почувствует мир так, как прежде, но уже совершенно иначе.

В памяти всплывали образы прошлого — боль, предательства, одиночество. И вдруг всё это приобретало новый оттенок — оттенок хрупкой надежды, смешанной с тенью неизбежной боли.

Он не сможет долго жить в пустоте. В бездне, которую он сам себе создал. Ему нужна была она — с её светом и тенью, с её теплом и холодом. Он стоял на краю нового мира, где чувства будут резче, ярче и темнее, чем когда-либо прежде.

Ночь окутывала их как и сладкие запахи сада, и в её тишине звучал новый шёпот — обещание начала, которое страшило, манило и... будоражило их сердца.

                                 •••

Кенди Эппл буквально вгрызалась в ноготь, как дикая зверушка, едва сдерживая крик. Её план — тонкая, как паутина, интрига — рухнул с оглушительным треском. Всё пошло не по сценарию. Эта белоснежная, приторная героиня выжила. Чёртова Лилия…

Она мечтала вычеркнуть её из уравнения, растворить, как пятно на платье. Хотела, чтобы мастер наконец открыл глаза и обратил на нее внимание, но вышло всё наоборот — после покушения он лишь ещё крепче к ней привязался!

«Что он в ней нашёл? Что он вообще в ней видит, кроме этого противного сияния и пустых глаз?!» — пронеслось в её голове с такой яростью, что грудь сдавило, как будто сама зависть сжала её сердце ледяной хваткой.

Она вонзала взгляд в них, как нож, с такой силой, будто могла расплавить Лилию одним только желанием. Но, заметив малейшее движение, резко отпрянула, спрятавшись за ствол дерева. Кора врезалась в спину, влажная и холодная от ночной сырости. Она затаилась, дыша тяжело, но бесшумно. Их взаимодействие только вызвало привкус рвоты во рту, а руки сжались в кулаки с такой силой, что чуть не вонзились в кожу до крови.

Карамельный мимик... исчез. Больше он не придёт на её зов. Разорванные нити контроля висели в воздухе, как обрывки проклятого заклинания. Теперь нужен новый план. Что-то тоньше, темнее, изощрённее.

С этими мыслями и с бурей в голове, похожей на ревущую грозу, Кенди развернулась и скрылась в тенях, в лесной тишине, что была обманчива, как и она сама.

В их жизнях грозили новые перемены, а с ними и новые испытания. Треснут они или же нет... Только свыше было виднее как никому другому.