Чонгук
Я БЕГУ ПО УЛИЦЕ. Бегу слишком быстро, люди шарахаются, ругань летит мне в спину. Но я просто не могу остановиться. Мне хочется бежать быстрее, быстрее, еще быстрее. Разбрызгивая лужи, круша стены, уничтожая все на своем пути. Непоколебимое желание скрыться от своей долбаной жизни наполняет всего меня без остатка! Хочу оказаться как можно дальше от самого себя.
Образ Лалисы , удивление и напряжение в ее взгляде – это хуже, чем нож в спину. Но ведь она вспомнила мое имя. Так резко и неожиданно. Почему этот факт лишь сильнее расшатывает нервы? И вроде бы мне надо радоваться, ведь не все потеряно. Но я был не готов оказаться незнакомцем для нее. Я настолько взбудоражен, что просто не могу успокоиться и взять себя в руки.
Выбегаю на Марсово поле и продолжаю свой бег. Во рту появляется вкус крови, легкие горят, но ноги несут меня. Несут в неизвестном мне направлении. Я не вижу ни дороги, ни смысла, ни цели. Спотыкаюсь о камень и со всей дури лечу в грязь. Я не чувствую боли, я утопаю в грязи, судорожно пытаясь избавиться от страха в сердце. Хочется заорать во все горло. Но крик и боль оккупировали мою грудную клетку, не желая ее покидать. И я со злости бью кулаком о землю. Еще один удар, еще раз и еще раз. Кровь на костяшках смешивается с грязью, но я не останавливаюсь. Нервные окончания посылают импульсы боли в обезумевший разум. Но я не могу взять себя в руки, осознание разрывает меня.
Лиса ничего не помнит. Лиса меня забыла. Сердце болезненно сжимается в груди, и вместе с этим ощущением приходит полнейшая безысходность.
Лиса, та звездочка в кромешной тьме, на свет которой я готов идти. Но мне сейчас так страшно, что тьма поглотила ее навсегда и я не смог у зажечь ее сияние вновь. Я даже бежать уже не могу. Я ничего не могу: опускаю голову на колени, стараюсь нормализовать рваное дыхание. Закрываю глаза и вижу ее: хрупкие плечи, тонкая шея, вздернутый подбородок, полные губы, темные глаза, в которых полнейшая пустота.
П-У-С-Т-О-Т-А.
Но надежда – маленький огонек, который найдет дорогу даже в кромешной тьме. Она шепчет мне «Чонгук» голосом Лисы. Шепот слабый и неуверенный, но я видел, как вспыхивает проблеск в карих глазах. Надежда шепчет, что не все потеряно. Что я еще не проиграл, что мне нужно встать, отряхнуть грязь с колен, утереть нос и биться. Биться до тех пор, пока не выиграю, до тех пор, пока «Чонгук» не будет звучать из ее уст как молитва. Душа болит, терзания и сомнения говорят надежде заткнуться. Но я сжимаю кулаки и напоминаю себе, что я живой, я все еще на этой земле, все еще дышу, все еще могу. Могу попытаться, могу сделать, могу действовать, могу добиться. Я медленно приподнимаюсь и неожиданно для самого себя даю клятву.
Я никогда не был верующим человеком. Но сейчас мне необходима вера в нечто несокрушимое. Я сделаю все, чтобы она вновь звонко смеялась, так громко, надрывно, бесстыдно, как умеет только она. Я сделаю все, чтобы вернуть тот дерзкий, уверенный, надменный взгляд. Я сделаю все, чтобы вернуть ее любовь. Эта любовь – словно та ниточка, за которую мне хочется ухватиться двумя руками, иначе я потону, пойду на самое дно. Говорят, нельзя так зависеть от другого человека, говорят о гордости, самодостаточности, здравомыслии. Моя гордость рассыпалась пеплом перед Лалисой. Я не вижу ничего зазорного в том, чтобы бояться потерять человека, ничего постыдного в том, что теплится в моем сердце с мыслями о ней. Я не потеряю ее. Поднимаю голову к темному небу, с которого льет с самого утра.
– Я не потеряю ее! – кричу я так громко, как только могу. Чтобы сам Господь Бог услышал меня. Это чертово предупреждение, сукин ты сын.
– Я не потеряю ее! – повторяю я, и гремит гром, а небо осветляет молния. Мне кажется, он только что бросил мне вызов.
* * *
По дороге домой мечтаю лишь о том, чтобы принять теплый душ и лечь в постель. Но вокруг как-то слишком тихо. Несколько фонарей подозрительно не работают. Меня часто били в этих подворотнях, я прекрасно знаю это внутреннее ощущение надвигающейся опасности. В моей жизни хватает врагов. Достаю из кармана длинную цепь, на конце которой висят мои ключи. Если посмотреть на нее при дневном свете, сразу бросится в глаза ее резкий ржавый цвет. Вот только ржавая она не от воды, а от крови. Медленно наматываю ее на правую руку. Ощущаю кожей все неровности – результаты ударов о чьи-то зубы и кости. Костяшки побаливают, а инстинкт самосохранения обостряет чувства. Я начеку, пульс учащается, я сжимаю кулак с цепью, крепко стискивая пальцами ключ, ощущая выбросы адреналина в крови. Слышу едва уловимые шаги. Если мне повезет, все начнется с разговора. Мне не страшно, я вырос здесь. Лишь смутное чувство тревоги мелькает на задворках моего сознания. Глубоко вдыхаю и выдыхаю. Это моя жизнь, и она такая, какая есть.
Навстречу идет Мехмед . Он присвистывает мне, будто шлюшке.
– Какие люди! – Жирное лицо расползается в довольной улыбке. – Слышал, ты отсидел. Был крайне удивлен, что твоя белая задница оказалась в тюряге. Но такова судьба, Белоснежка. Мы все прокляты в этом месте.
Он ниже меня ростом, но шире раза в три. Мой первый перелом носа – его рук дело. «Либо работай на меня, либо учись быстро бегать», – сказал он мне девятилетнему.
– Че молчишь? – Он отхаркивается и плюет прямо мне под ноги.
– Дай пройти, – говорю я, не реагируя на его выпады.
Боковым зрением вижу, как из-за угла выходят еще трое парней. Каждый из них мечтает за что-то отомстить мне. Они медленно меня окружают. Глупые шутки, мат и наглые ухмылки, которые мне так сильно хочется стереть. Меня прошивает злость, сжимаю крепко челюсть и смотрю на Мехмеда, который доволен собой. Да, тварь, ты загнал меня в угол. Но, как говорится, загнанный зверь вдвойне опасен.
– Я решил проявить соседскую доброту и предложить тебе работу. С судимостью тебя нигде не возьмут, да и выглядишь ты омерзительно. – Он оглядывает меня сверху вниз, а я весь в засохшей грязи. – Ты че, в дерьме вывалялся? – спрашивает он и начинает ржать, как гиена. – А я думаю: чем тут несет?
Его шестерки подхватывают глупый смех. Предложить работу... Заставить меня продавать наркоту – идея фикс этого ублюдка. Но я не сломался, даже будучи маленьким и слабым, на что он рассчитывает сейчас?
Я подхожу к нему вплотную. Смех резко обрывается, все с опаской смотрят на меня и гадают, что же будет дальше. Уверен, они уже потянулись за кастетами и ножами. Я холодно улыбаюсь:
– Я вынужден отказаться от твоего предложения.
Я бью его в лицо, чувствуя, как от силы удара железная цепь разрывает мою плоть, а также слышу хруст костей Мехмеда. Он падает, я перескакиваю через него и бегу. Я все-таки последовал его совету и научился быстро бегать, а также ломать носы, челюсти, руки и наносить удар первым. За мной, конечно, несутся. Главное – попасть в свой подъезд и добежать до квартиры.
– Стой, сука! – орет кто-то из них, и мне хочется в голос засмеяться. Да, сейчас остановлюсь и встану столбом в ожидании тебя, придурок.
– Сюда иди! – изрекает другой.
Конечно, лечу навстречу. Тупые псы! Я столько раз удирал в этом районе, знаю самый кратчайший путь к дому. Я найду эту дорогу даже с закрытыми глазами. Быстро набираю код от входной двери и забегаю в подъезд. Чудо, что замок вообще работает. Перепрыгивая через ступеньки, оказываюсь на своем этаже. Мне везет, дверь открыта, мама дома. Оказываюсь в квартире и тут же закрываю дверь на все замки. Тяжело дыша, упираюсь лбом в нее. В квартиру вламываться никто не будет. Они хоть и тупые, но в тюрьму возвращаться из-за меня явно никто не захочет.
–Чонгук, – взволнованно шепчет мама.
Я оборачиваюсь. Моя грудь все еще поднимается в беспокойном дыхании. Мама при виде меня прикрывает рот рукой, и на глазах у нее выступают слезы.
– Все хорошо, я убежал, – хрипло говорю я, и она качает головой, пальцем указывая на мою правую руку. Цепь в крови, с пальцев капают алые капли прямо на пол. От шока я даже не чувствую боли.
Подхожу ближе к маме, левой рукой вытираю слезу и молча направляюсь в ванную зализывать раны.
Над раковиной медленно распутываю цепь, стиснув от боли зубы. Моя кисть трясется и выглядит пугающе. Включаю холодную воду и подставляю под струю руку, наблюдая, как вода окрашивается в красный цвет. Мне абсолютно точно нужно к врачу. Боль практически невыносимая. Левой рукой открываю шкафчик и достаю болеутоляющее. Нет смысла терпеть. Выпиваю сразу две таблетки. Медленно расстегиваю пуговицу на джинсах, снимаю обувь, носки. Стараясь не задеть правую кисть, стягиваю с себя куртку и майку. Смотрю на себя в зеркало, и самому тошно. Отражение в зеркале меня злит, испытываю к себе самому ни с чем не сравнимую ненависть и злость. Синяки на теле уже болотно-зеленого цвета и не болят. Но их слишком много... Такое ощущение, что в тюрьме каждый решил проверить на стойкость боксера. От скуки или полнейшего идиотизма. Не знаю, но мне в любом случае не повезло. Выключаю воду и направляюсь в душевую кабину.
Горячая вода, как же я мечтал о тебе! Закрываю глаза и стою под струями, стараясь смыть с себя ощущение липкого страха, которое есть, как бы я ни храбрился и ни занимался самообманом. Глубоко внутри мне всегда страшно оказываться ночами в этих подворотнях. Но страх можно выпускать лишь после боя. Во время него он изрядно портит игру, не давая голове оставаться холодной.
Выхожу лишь тогда, когда чувствую, что вода заметно остыла. Я использовал весь запас теплой. Надо будет извиниться перед мамой. За все. Выхожу из душа и сую вещи вместе с кроссовками в стиралку, все насквозь промокло и пропиталось грязью. Таблетки действуют, рука ноет, но дикой боли нет. Аккуратно обрабатываю ее и обматываю бинтами. Не хочется еще сильнее пугать маму. Оборачиваюсь в полотенце и тихо прикрываю дверь. Хоть бы она уже спала, хоть бы пришлось избежать разговора о случившемся. На цыпочках прохожу к себе в комнату и надеваю старые спортивные штаны. Без сил падаю в кровать в надежде уснуть крепко, без сновидений.
Тихий стук в дверь, и мне хочется выть: она не спит.
– Гук, – шепотом зовет она, и в голове проносится: «Может, притвориться спящим?» Но мама словно читает мои мысли. – Я знаю, что ты не спишь.
Она открывает дверь, включает свет и жалостливо оглядывает меня.
– Хуго хочет поговорить с тобой, – она подает мне трубку.
Я нехотя забираю у нее телефон. Слушать нотации своего бывшего тренера мне как-то не хочется.
– Алло.
– Ты там как, живой? – спрашивает он, и я от удивления не знаю, что ответить. Я ожидал услышать ругательства о том, какой я непроходимый идиот, что вновь вляпался в неприятности и напугал до смерти собственную мать.
– Ну вроде как, пока копыта не отбросил.
Хуго молчит.
– Да ладно тебе, – говорю я, – первый раз, что ли, удираю от Мехмеда? Ничего серьезного.
– Послушай, я не твоя мама, чтобы ты вешал все эти «несерьезно» мне на уши. Я, точно так же, как и ты, вырос там. И могу с уверенностью тебе сказать, что в следующий раз ты никуда не удерешь. Тебя просто-напросто пырнут ножом, порежут, как скотину, и оставят подыхать на улице, понял? – Голос у него очень низкий, грубый, но в нем слышится искреннее беспокойство. – Собирай прямо сейчас свои вещи и, пока RER работает, вали из этого района.
– Мне некуда идти, – мрачно сообщаю я, на что Хуго уверенно заявляет:
– Есть, я уже продиктовал твоей маме адрес. Пойдешь туда, у входа тебя встретит мой хороший друг Кевин. Ты виделся с ним лет пять назад. Здоровый черный парень, который работал в тренажерке, припоминаешь?
– Да. – Такого, даже если захочешь, не забудешь: бугай под два метра в длину и ширину.
– Он открыл свой зал, готов взять тебя к себе, будешь спать на раскладушке у него в офисе. Открывать зал в семь утра и закрывать после десяти. Кевин сразу официально на работу не устроит, но платить немного будет. Как только руки заживут, может, и тренером станешь. Он лишь просил не разводить срач, но я ручался за тебя.
Я молчу, даже как-то не верится.
– Ты сейчас серьезно?
– Как никогда, Чонгук. Тебя не оставят живым, после того как ты разбил рожу этому ублюдку. И угадай, что? Полиции тоже будет плевать: очередная жертва в преступном гетто – ничего особенного.
– Ты сейчас пытаешься запугать меня? – Я искренне негодую.
– По-твоему, я свалил в Штаты от хорошей жизни?
– Я не могу оставить маму без присмотра, – отвечаю я, и Хуго вздыхает.
– Послушай, насчет твоей мамы я еще летом хотел с тобой поговорить. – Он замолкает, словно ищет правильные слова. – Я нашел ей работу в Штатах: нянечкой в хорошую семью, родители хотят, чтобы дети выучили французский. Она из-за тебя не поехала, у нее даже открыта виза. Планировала сделать тебе сюрприз, все рассказать, когда ты приедешь повидать ее. Но ты не доехал и в итоге устроил сюрприз всем нам.
Вот оно, недовольство: он никогда не простит мне ту драку в больнице. Какие бы ни были у меня причины, для него они ничего не значат. Он растил меня не для того, чтобы я оказался за решеткой.
– Так что отпусти маму и займись своей чертовой жизнью наконец. Достаточно уже наломал дров.
– Она все еще может уехать? Предложение работы в силе? – тихо спрашиваю я, и Хуго отвечает:
– Да, но она точно так же, как и ты, не хочет тебя оставлять. Поэтому будь добр: доставь свою задницу в безопасное место и сиди тише воды ниже травы.
Вновь повисает тишина, которую нарушает Хуго, неожиданно тихо говоря:
– И не думай искать с ней встречи, Чонгук. Пять лет тюрьмы – помни об этом и не ломай свою жизнь.
Мы оба знаем, о ком идет речь. Я резко встаю с постели и, будто не услышав его, произношу:
– Я сейчас соберусь и поеду к Кевину, а ты забери мою мать. Я поговорю с ней.
Хуго удовлетворенно вздыхает:
– Как только договоришься с мамой, пусть позвонит мне, я куплю ей билет на ближайший рейс.
У меня нет слов, устало тру глаза и шепотом говорю:
– Ты опять спасаешь меня.
В моей жизни есть один ангел-хранитель. Выглядит он устрашающе, но сердце у него доброе.
Хуго бросает трубку, не проронив ни слова на прощание.
* * *
С мамой говорить практически невозможно. Она не слышит меня, лишь причитает:
– Нет-нет, это не обсуждается, я не оставлю тебя.
И лишь когда я взрываюсь и выкрикиваю: «Нам нельзя здесь оставаться, кого-нибудь из нас убьют», она замолкает и начинает плакать.
– Послушай, мам. Надо было давно валить отсюда, но сейчас нет выбора. Собираем вещи и уходим. Я пойду по этому адресу, а ты уезжай. Пожалуйста, уезжай. Ради всего святого!
Мама подходит и крепко обнимает меня.
– Ты точно будешь в безопасности? – спрашивает она хриплым от плача голосом.
– За пределами этого района мне ничего не угрожает, – успокаиваю я, и мама, утерев слезы, заглядывает мне в глаза.
– Поклянись, что не нарушишь запрет, – требует она серьезным тоном. – Поклянись, Чонгук, – повторяет она с нажимом.
И, глядя ей в глаза, я даю клятву, которую знаю, что нарушу. Клянусь, что не нарушу запрет, клянусь, что не приближусь к Лалисе де Флориан.
Мама снимает с шеи крестик и надевает мне на шею.
– Да хранит тебя Бог, – шепчет она и крепко обнимает.
Мне хочется сказать: «Да пошел он к черту!» – но зная, насколько сильна ее вера, я молчу.
– Я помогу тебе собраться, – предлагает она.
– Нет, – я отстраняюсь, – я сам, а ты позвони Хуго.
Иногда судьбоносные решения в жизни принимаются за считаные секунды, потому что нет времени размышлять, гадать и сомневаться. Я с детства понял, что нет такой вещи, как стабильность. Люди отчаянно пытаются ее найти. В денежном достатке, в гороскопе на завтра и во всем прочем. Нам нужна уверенность в завтрашнем дне для собственного внутреннего спокойствия. Правда же заключается в том, что мы даже не знаем, наступит ли завтра. От нас настолько все не зависит. Но есть и хорошая новость: когда ты готов принять нестабильность и непостоянство собственной жизни, в некоторых моментах становится проще. Например, тебе проще отпустить свою мать на другой континент ради ее собственной безопасности.
Наше прощание получается смазанным. Во-первых, я не люблю прощаться. Во-вторых, RER закрывается через двадцать пять минут. Мама вновь крепко обнимает меня, целует, требует позвонить и отпускает. Я закидываю рюкзак на плечи и выхожу из квартиры. Вся моя жизнь, все двадцать три года, уместилась в один лишь рюкзак. Адрес на помятой бумаге: «14 Rue Marcadet» внизу нацарапан номер с подписью «Кевин».
Я иду по пустой улице. Высокие парижские фонари освещают здания. На душе волнительно: что же ждет меня? Я подхожу к номеру 14, достаю из кармана свой обычный телефон и набираю номер.
Слышатся гудки и грубое «алло».
– Это Чонгук, – коротко сообщаю я и слышу возню на там конце.
– Код двенадцать пятьдесят шесть, проходи в здание и выйди во внутренний двор. Я спускаюсь.
Я делаю то, что мне сказали. Кевин уже ждет меня, вид у него еще более зловещий, чем я запомнил. Но вдруг этот громила мне улыбается и, протягивая руку, говорит:
– Очень рад тебя видеть. Не переживай, ты меня вообще не стеснишь. Я рад помочь Хуго и его отпрыску.
Кевин словно прочитал мои мысли. Конечно, не так сложно догадаться, о чем я думаю, но все же я очень благодарен ему за прямоту. Он одним предложением разрушил между нами неловкость. А то, что он назвал меня отпрыском Хуго, не удивляет. Друзья моего тренера частенько шутили, что я его потерявшийся ребенок. Настолько у нас была схожая тактика боя и стиль. Я перенял у своего учителя все, как под копирку. Когда был подростком, мне очень нравились эти шутки. Ведь где-то на этой земле есть мой потерявшийся отец, по крайней мере он точно был. Но мне не было суждено его встретить. Зато судьба подарила мне Хуго.
Я жму Кевину руку и искренне говорю:
– Спасибо.