Секунды до грозы Книга #1

Пустота, глухая и давящая, заполнила узкий коридор госпиталя. Каменные стены, обычно скучные, как лекции старшего лекаря о пользе козьего навоза в компрессах, теперь дышали тревогой — да так, что мурашки по спине маршировать начинали. Свет из крохотных окон под потолком лениво струился вниз, выхватывая из полумрака пыль, тени и нехорошее предчувствие. Где все? Где Леклер?

Единственное место в госпитале, откуда доносился хоть какой-то подозрительный шорох —.зал отсечения конечностей. Я направилась туда с видом мученицы, которую вот-вот принесут в жертву во имя высшего медицинского долга. Едва я подошла к массивной дубовой двери — такой увесистой, что ею запросто можно было бы заколотить вход в драконье логово, — как она, будто учуяв моё приближение, жалобно заскрипела и распахнулась сама.

Я едва не впечаталась носом в жилет доктора Пьера Леклера. Моего начальника, учителя, и, без всякого сомнения, одного из самых талантливых лекарей, каких только носила земля. Пациенты его обожали — и не только за то, что говорил ласково, а резал точно. За три года под его началом я не видела ни одной ошибки — ни капли лишней крови, ни диагноза мимо цели. Да кто он вообще, человек или благословение? Удивительно, что за двадцать лет безупречного врачевания его ещё не переманили в госпитали Голубых Крыш почётным титулом и подносом пирожков.

Правда, в данный момент он выглядел так, будто вот-вот кого-нибудь вскроет не по медицинским соображениям, а чисто для душевного равновесия.

— Здравствуйте, месье Леклер, — пробормотала я, чувствуя, как щёки залились лёгким румянцем от его мягкого, почти родного взгляда — тёплого, уютного, заботливого. Мы не были близки, но я невольно считала его своим дедушкой. Возможно, это из-за того, что, когда он улыбался, морщинки у глаз становились такими же, как у капитана над камином в гостиной дома.

— Оставим формальности, Софи, — сказал он, обхватывая меня за плечи, и с мягким усилием уволок в свой кабинет, что находился в том же коридоре.

Каменные стены этой лечебной коморки, в отличие от унылых госпитальных коридоров, не вызывали желания срочно сбежать куда подальше, желательно в лес и с кабаном наперегонки. Тут было... уютно. По-провинциальному, по-домашнему. Полки ломились от склянок с настойками, мазями и прочими зельями, которыми можно было и вылечить, и покалечить. Большую часть из них я заготавливала сама, а потому знала, где какая стоит, даже с закрытыми глазами — особенно если сильно воняет.

Потолок хоть и низкий, но не давил — широкое окно щедро пускало внутрь солнечные лучи, и казалось, что комната приглашает: мол, заходи, чайку попьём, потом ноги ампутируем. Свет играл на стеклянных пузырьках, и всё вокруг словно оживало. Аромат свежей ромашки с ноткой лаванды ласкал нос, вызывая острое желание завернуться в плед и лечь посреди пола, игнорируя больных и свою работу. Да, кабинет явно был единственным местом в этом госпитале, где не хотелось повеситься. Или кого-нибудь повесить.

Я перевела взгляд на отполированную поверхность стола, где уютно расположились три кожаных тома, видавших больше страданий, чем оракул на исповеди. Края страниц были измяты, пятна расплылись по обложкам, а записи — такими корявыми, будто делались в самый разгар землетрясения. Или приступа ярости. Рядом мирно лежали инструменты: щипцы, скальпели с ручками, которым пора бы на покой, и ножи с такими зазубринами, что ими можно было не только резать, но и кости дробить. И на каждом из них видны следы прошлого — высохшие капли крови и стёртые пятна, которые ни одна усердная сестра не сумела до конца очистить. Прямо-таки выставка анатомического ужаса. Эти штуковины, вообще-то, должны находиться в ампутационном зале, а не здесь, в тёплом кабинете, где пахнет ромашкой, а не свежей мясной нарезкой.

Бросив на доктора выразительный взгляд с лёгким намёком: «Случаем, не меня ли собираетесь разбирать на органы, уважаемый?» — я сдержала усмешку, чувствуя, как тот чуть заметно напрягся. Он, будто уловив мой ментальный сарказм, перешёл к делу, и я приготовилась слушать. Или, если повезёт, остаться при всех конечностях.

— Сегодня к нам привезут больного, важного не только для этого города, но и, быть может, для самой короны, — сказал Леклер, его голос был серьёзным, даже тревожным. — Его ждёт сложная процедура, от которой зависит его жизнь. Но, к несчастью, сестра, что должна была помогать, занемогла — лихорадка, бедняжка. И я, конечно, не могу позволить ей приблизиться к пациенту. Особенно когда дело касается такого высокого гостя.

Подойдя к столу с важным видом, доктор аккуратно провёл рукой по инструментам. Затем смахнул кудрявые, седые волосы с глаз, глубоко вздохнул и твёрдо заявил:

— Процедура должна быть проведена именно сегодня. В нашей лечебнице скончалась девушка. Трагический случай оборвал жизнь юной мадемуазель. Однако её преждевременная смерть, хоть и полна печали, может сослужить нам добрую службу.

Месье Леклер сделал многозначительную паузу. Затем сел за стол, важно подпёр руками подбородок и продолжил.

— Сейчас к нам везут шевалье Луи Перро, и его жизнь мы можем спасти, если сумеем воспользоваться этим грустным стечением обстоятельств в корыстных целях.

— Тот самый?! — удивлённо выпалила я.

Город уже неделю шептался, что весьма знатная особа прибыла из столицы в Луарион, но я не придавала этому значения — военные меня редко волновали. Вот только другое интересно: как шевалье сюда занесло? При всём уважении к нашему довольно посредственному госпиталю, он явно не подходит для важной особы с титулом.

— В нашем госпитале вечно хаос, запах трав перебивает аромат гнили, и в крыше дыры! А тут — шевалье Луи Перро, человек при дворе. Почему его везут сюда, а не в королевскую лечебницу Шатодора? Или на худой конец в госпитали наших Голубых Крыш?

Месье Луи Перро — человек, чьё имя известно по всей империи, многократно отправлявшийся в военные походы по личному указу самого императора. Говорят, что он жесток, привержен традициям и непреклонен в соблюдении всех правил. Для него нет ничего важнее, чем отдать свою жизнь за страну. Так о нём шепчет народ.

— Вопрос не в том, почему он здесь, а в том, сможем ли мы ему помочь?

Доктор устало откинулся на спинку, потерев подбородок — жест, который я знала наизусть. Леклер обычно не держал меня в неведении, особенно когда дело касалось пациентов. Так что сейчас моё любопытство вспыхнуло, как искра в сухом лесу. Почему шевалье у нас? Что случилось? Куда делись другие пациенты? Ах, как я хочу это обсудить с Рене... Она точно будет в восторге!

— Если речь об ампутации, — предположила я, — здесь мне бояться нечего. Я справлюсь. Вы сами говорили, что у меня рука твёрдая. Могу помочь, если понадобится.

Не зря Леклер выходил из зала, где люди теряют всё, что только можно потерять — руки, ноги, пальцы, уши... и дальше по списку, который мог бы растянуться до самых подземелий.

— Ампутации? Нет, Софи, эта процедура совсем иного рода. Мы говорим о пересадке сердца.

— Пересадка... сердца? — слова застряли у меня в горле, и я непроизвольно сделала шаг назад, не веря услышанному. Ошарашенно посмотрела на доктора, ожидая, как он вот-вот скажет, что это ошибка. Но Леклер сохранял спокойствие, хоть в глазах его и проскользнула тень сомнения.

— Да, дитя моё. Не ампутация, — голос доктора стал низким, почти шепчущим. — Мы собираемся пересадить сердце. От одного человека — другому.

— Но как? — вырвалось у меня, и я уже чувствовала, как логика соскальзывает в бездну абсурдности. — Это вообще возможно?

Леклер посмотрел на меня, как на маленького упёртого котёнка, который только что понял: молоко из котелка не убежит. Одновременно терпеливо и осуждающе.

— Но... это же... — я попыталась найти хоть какой-то здравый смысл, но, похоже, сознание решило взять короткий перерыв. — Это вообще возможно? Он... выживет?

— Возможно ли это? Никто не знает. Но когда иных путей нет, приходится ступать в неведомое. Послушай, дитя моё, — доктор стал напряжённым, как струна, натянутая до предела. — У нас нет права на ошибку. Этот эксперимент, хоть и смелый, обернётся катастрофой, если что-то пойдёт не так.

— Но... никто в империи Тринитэ никогда не делал подобного, — тихо произнесла я, пытаясь осознать весь ужас предстоящего. Где-то в глубинах разума мне послышался смех — наверное, это мой внутренний голос, наконец-то понял, что пора смеяться, иначе свихнусь от всей этой абсурдности. — Что-то подобное вообще практиковали в мире? Есть ли у нас примеры других таких пересадок? Лекари, которые проводили нечто подобное? Как же мы можем...

Доктор устало прикрыл глаза. Он знал, что я не просто задаю вопросы — я кричу в тишину. Он понимал и принимал мою панику, негодование, растерянность. А что ещё оставалось? Любой другой на моём месте уже давно бы растерял всякую решимость. Я же, надо признать, держалась удивительно стойко, учитывая, что на душе была выжженная драконьим пламенем пустота.

— Мы готовились долго, очень долго, но планировали провести эту процедуру позже. Сейчас же... — он замялся, собираясь с мыслями. — Риск велик, но у нас нет времени. Буду с тобой честен, только одна крыса выжила после испытаний, и до сих пор неясно почему. Хочу, чтобы ты понимала, о какой услуге я тебя прошу.

— Тогда к чему такая спешка? — я не могла скрыть растерянности. Мне давали выбор без выбора.

— Сегодня утром сердце шевалье остановилось. Маги воды, благословенные своими дарами, поддерживают жизнь как шевалье, так и девушки, которая станет спасением Перро, дабы мы успели подготовиться к великому делу. Время истекает, и нам предстоит осуществить то, что, дитя моё, кажется совершенно невозможным.

— Доктор, — произнесла я, стараясь заглянуть в его глаза, — могу ли я отказаться от этой процедуры?

Он замер. Слова повисли в воздухе, как виселица для мыслей. Молчание было таким плотным, что его можно было нарезать на куски и подавать на ужин. Он не ответит. За три года работы вместе доктор слишком хорошо изучил меня. Леклер знает: я не смогу уйти.

— Хорошо, — выдавила я, хотя внутренний голос уже прыгал с крыши, крича «Софи, остановись!». Но, конечно, зачем его слушать?

Доктор поднял глаза, и в них мелькнула такая поддержка, что я чуть было не бросилась ему на шею. Да с чего бы, собственно? Он-то меня в эту безумную затею и втянул! Безумную, говорю! Но... Святой Корбо, интересную. И вот это уже плохо. Моё любопытство стало настолько жадным, что оно поглотило весь страх, как голодный волк — кролика. И хотя сомнения всё ещё шептали мне на ухо, что затея — полная чушь, я не могла не признать, что хочу рискнуть. Иначе как ещё вырваться из своего скучного болота и почувствовать хоть какой-то прилив перемен и интерес в жизни?

— Что от меня требуется?

— Никаких новых обязанностей, милая, — сказал Леклер с таким видом, как будто только что позволил мне дышать. — Инструменты передавать, раны прижимать — всё как обычно. Удерживать никого не потребуется, маги позаботятся, усыпят пациента. А вот чистоту рабочего места проверишь, — он махнул рукой на инструменты, беспечно разложенные по столу, — и следуй моим указаниям, когда они появятся. Слушай лишь меня на операции, никого более.

Доктор впервые за весь разговор назвал процедуру её истинным именем — операцией. Святой Корбо! Мои мысли тут же метнулись к Храму Смерти, и я помолилась за спасение шевалье, за то, чтобы эта процедура прошла успешно. После простой ампутации не каждый выживает. И многие пациенты умирают, сгорая в мучительной лихорадке. Иная часть попросту сдаётся, не в силах смириться с потерей. А нам предстоит не убрать, а вставить? Пришить? А что к чему Леклер собрался пришивать? И кем станет шевалье после ТАКОГО вмешательства? Сохранит ли он себя? Каково будет его душевное состояние? Если, конечно, Перро вообще выживет.

Но как только доктор начал распинаться о деталях процедуры, словно это был обычный поход в аптеку, как моя паника обиженно засопела и ретировалась куда-то в сторону мизинца левой ноги. Там, судя по лёгкому покалыванию, и обосновалась. А на её место с важным видом заявилась сосредоточенность. Передумывать было поздно. Да и зачем? Иногда ведь так приятно пнуть судьбу под зад и посмотреть, не пнёт ли она в ответ.

— О, моя дорогая, — пророкотал доктор так торжественно, что не хватало только праздничной музыки на заднем плане и падающих с потолка лепестков, — в операции участвуют не только я и ты, но и другой лекарь с сестрой, четыре мага, два оракула. Спасибо хоть, не половина местного храма.

— А шутов не забыли пригласить? — пробормотала я, но он продолжил, игнорируя неуместную шутку:

— Оракулы нужны, чтобы очистить сердце девушки от грехов. Без этого, сама понимаешь, оно не заработает как надо.

Я кивнула, с трудом удерживаясь от вопроса, не стоит ли ещё окропить всё святой водой и сплясать на удачу.

Доктор сделал паузу, будто тщательно подбирал слова. А я-то знала — сам он в этих оракулов верит примерно как я в возможность чесночного отвара спасать от чумы. Мы оба люди практичные: логика и холодный расчёт. Остальное — для тех, кому нравится пялиться на звёзды в поисках просветления.

Смотреть, как он изображает серьёзность, было почти весело. Почти. Потому что лицемерие Леклера щекотало нервы. Доктор явно рассчитывал, что я приму всё именно так, как ему настоятельно рекомендовали говорить.

— Маги воды будут поддерживать жизненные функции обоих сердец, — продолжал он, его взгляд становился всё более сосредоточенным. — Один из наших коллег извлечёт сердце у девушки, в то время как мы заменим сердце шевалье. Этот процесс требует большой осторожности и полной сосредоточенности, ибо на кону стоит не только жизнь, но и сама суть веры в возможности медицины и магии.

Если уж быть до конца честной, само по себе присутствие магов — особенно магов стихий — интриговало. Это ж не зельевары с наборами эликсиров «от всех бед», а настоящие, боевые экземпляры! А вот оракулов... их бы с миром отправить куда-нибудь поближе к алтарям в храмы, пусть там совершают свои важные ритуалы с благословением, свечками и обязательным пением на три голоса. Исключительно ради блага пациента, между прочим! Чем меньше народу в ампутационной, тем меньше соблазна кому-нибудь уронить инструмент.

Похоже, все эти мысли у меня были написаны на лице крупными буквами.

— Софи, не забывай, — с важным видом начал доктор, словно я вдруг свалилась с дуба и ничего не знаю о здешней кухне, — все госпитали в нашем городе основаны храмами Жизни и Смерти. Их участие в столь серьёзном деле вполне логично.

О да, логично. Как поставить повара варить зелья, а менестреля — оперировать. Ну ладно, может, я слегка утрирую... но не сильно.

— И именно они давали разрешение на проведение всех экспериментов для семьи Перро, — добавил он, и в голосе прозвучал пафос, которого уместен только на церемонии коронации. — И если сработает, это будет прорыв! Не только в медицине, но и в вере! Уверен, оракулы будут возвещать об этом на весь свет!

Последнюю фразу доктор выдал с едва уловимым сарказмом. Ну наконец-то — Леклер снова стал самим собой, а не этим благочестивым представителем госпиталя. Я невольно усмехнулась: вот ведь артист, играет по нотам не сбиваясь. Но стоило ему сбросить маску святого мученика, как лицо снова стало нормальным — живым, человеческим...

— Всё ли тебе ясно, моя дорогая?

Я кивнула. Звучит это всё сомнительно и подозрительно. Не верю я в эту операцию. Тогда зачем согласилась? Хороший вопрос. Я вообще умею говорить нет?

Нет. Не умею.

И вот у входа в госпиталь зашевелились люди, как муравейник, в который тыкнули палкой. Доктор Леклер, буркнув что-то под нос, шмыгнул за дверь, а я подошла к окну. Из повозки, запряжённой парой лощёных кобыл, с достоинством, будто ступают по облакам, выплывали знатные особы. Всё, как полагается: взгляд снисходительный, подбородок вверх. У них, наверное, и зубы скрипят благородно. Явились не на операцию, а на коронацию.

Не дожидаясь, пока Леклер заметит моё отсутствие на рабочем месте, я мигом направилась в резальню — то есть, ампутационную. Захватила всё, что блестело, звенело и вообще внушало доверие больным меньше всего. Сейчас важно одно: порядок на столе и острые ножи, а не рюшечки на мантиях и благородные носы. Залюбоваться можно и позже — если после операции я не лишусь головы от недовольства супруги или матери шевалье. Всё-таки не каждый день выпадает шанс влезть в самую гущу великосветской резни. Буквально.