Контракт на чувства

Студия утопала в мягком, рассеянном свете. Вокруг — звукопоглощающие панели, сложные пульты, стеклянная кабина для записи и легкий запах кофе, который всегда чуть пахнул спешкой. Но сегодня — не спешкой, а ожиданием.

Карла Сантори сидела на узком кожаном диване у стены, закинув ногу на ногу. В чёрных джинсах с грубыми разрезами, свитере на три размера больше и в старых кедах — она выглядела как случайная гостья, но каждый в этой студии знал, что именно она сегодня — центр притяжения.

— Ты уверен, что хочешь, чтобы я слушала? — спросила она с приподнятой бровью, не глядя на Кайла. В руках у неё был ноутбук, она что-то набирала, но явно лишь делала вид, что занята.

— Нет, — честно ответил он, поправляя наушники, — но когда ты рядом, я пою лучше.

Карла отложила ноутбук и прищурилась.

— Прости, что? Ты поёшь лучше, когда я рядом? Это заявление уровня «я лучше готовлю, когда у меня давление». Хочешь, я уйду, и ты сразу станешь Бейонсе?

— Ты знаешь, что я имел в виду.

— Знаю, но где в этом веселье?

Он усмехнулся, сел к микрофону и сделал знак звукоинженеру: «запускай».

Музыка пошла — глухой бит, плавные аккорды, и Карла, даже если и хотела остаться равнодушной, не смогла. Она узнала мотив — он сочинял его на кухне неделю назад, когда они спорили о том, кто первым признается в любви.

Но теперь — это была песня. Завершённая, живая, настоящая.
И она — была в ней.

«Ты — как шторм, что меня уносит,
И берег, где я засыпаю.
Я был один — ты стала голосом,
Который внутри меня поёт...»

Карла села ровно. На её губах появилась лёгкая, чуть тронутая удивлением полуулыбка. Она никогда не просила его писать о ней. Никогда не спрашивала, любит ли он. Никогда не нуждалась в громких словах.

Но эти слова — были громче любого признания.

Он вышел из кабины — с тихой улыбкой, немного смущённый, как будто только что обнажил себя на сцене. Он подошёл к ней, встал прямо перед ней, но она всё ещё сидела.

— Это было про меня, да? — сухо спросила она.

— А про кого ещё?

Карла молчала. Потом встала. Встала близко. Слишком близко.

— Ты знаешь, что если ещё раз скажешь что-то настолько искреннее — я уйду.

— Почему?

— Потому что я начну верить. А я не умею верить. Это — опасно.

Он усмехнулся, обвёл её лицо рукой.

— А если я начну петь это каждый день?

— Тогда, может, и выживу.

И она поцеловала его — не мягко, не робко, не по-женски. А так, как целовала только она — с вызовом. Как будто бросала вызов самой любви. Себе. Ему. Будущему.

Позже

— Ты серьёзно собираешься выпускать альбом с этой песней? — Карла лежала на полу студии, положив ноги ему на колени. Он водил пальцами по её щиколотке, лениво.

— А почему нет?

— Потому что это песня про меня. И я не общественное достояние.

— Во-первых, ты очень даже достояние. Моё. Во-вторых, никто не знает, что это про тебя.

Карла приподнялась на локтях и строго посмотрела на него.

— В этой песне строчка: «Ты смеёшься, как будто плюёшься искрами». Кто, кроме меня, так делает?

Кайл засмеялся.

— Ты правда плюёшься искрами, Карла.

— Ты ненормальный.

— А ты — моя муза.

Она снова легла. На этот раз — рядом с ним. Прижавшись. Голова на его груди, руки под его рукой. Молчали долго. И в этой тишине не было неловкости. Только их дыхание, сбившееся в один ритм.

Ночь. Возвращение домой.

Они ехали в такси молча. Карла смотрела в окно, склонив голову.
Когда машина притормозила у её дома, она не вышла сразу.

— Знаешь, что я думала сегодня? — произнесла она, не глядя на него. — Если бы всё это вдруг исчезло — песни, музыка, ты... Я бы не выжила.

Он взял её за руку. Молча.

Карла повернулась, посмотрела прямо в глаза.

— Никогда не предавай меня, Кайл. Я тебя не прощу.

— Я не предам, — просто сказал он.

Она поцеловала его — мягче, чем обычно. Почти с нежностью.
И вышла из машины.

Прошло две недели с того дня в студии.

Они всё ещё были вместе. Вместе просыпались. Вместе готовили кофе. Вместе спорили, кто будет мыть кружки. Вместе смеялись. Вместе замирали, когда в комнате становилось слишком тихо. Слишком тихо — для двоих, которые боялись, что эта тишина может стать последней.

Но нечто начало меняться.

Не снаружи — в ней. В нём. Между ними.

— У тебя опять съёмки до ночи? — Карла стояла у плиты в его футболке и варила кофе. Волосы были спутаны, голос — хриплый, утренний, но глаза уже острые.

— Репетиция. Потом интервью. Потом встреча с менеджером.

— И всё это без меня?

— Карла, ты же знаешь...

— Я знаю, — перебила она. — Что ты занят. Что ты артист. Что ты должен.

Он подошёл, обнял сзади.

— Я не должен. Я хочу. А тебя я люблю.

Она не ответила. Не сказала «я тоже». Только поставила чашку на стол с чуть сильным ударом.

Это была не злость. Это была тень.

Позже. Студия звукозаписи.

Карла пришла неожиданно. Без предупреждения. В своём безупречном пальто, с красной помадой и уверенной походкой.

Он был в кабинке, записывал новую песню. Она села на диван, скрестила руки и стала слушать. Он не знал, что она здесь. Но она — знала, что песня не про неё.

«Ты красивая, но не моя.
Я пишу тебе, как в никуда...»

И это было хуже, чем предательство.

— Кто она? — спросила Карла, когда он вышел.

— Что?

— Не делай вид, что не понял. Ты никогда не писал песни в третьем лице. Только если не пытался спрятать чувства.

— Это просто песня, Карла.

— Нет, Кайл. Не просто. Я была твоей песней. А это — не про меня.

Он подошёл ближе, но она отстранилась.

— Ты ищешь что-то новое? Уже? Насколько быстро для тебя заканчивается вдохновение?

— Ты с ума сошла?

— Нет. Я просто слушаю. И слышу. Ты пел про кого-то другого. Про кого-то, кого хочешь.

Он сжал кулаки.

— Ты — моя муза. Неужели ты в этом сомневаешься?

— Прямо сейчас? Да.

— Карла, хватит.

— Я не умею "хватит". Я умею чувствовать. Я умею умирать за каждую строчку, которую ты поёшь. А ты... Ты просто переписываешь меня.

— Потому что ты боишься любить!

Тишина.

Он не хотел кричать. Но крикнул.

Она замерла.
Медленно подошла. И шепнула:

— Ты только что сказал худшее, что мог.

Он понял. Поздно.

Она развернулась и ушла.

Несколько дней спустя

Он не писал песни. Не ел. Не спал.
Музыка казалась фальшивой. Студия — пустой. Комната — холодной. Жизнь — чужой.

Карлы не было.

Он пробовал звонить. Писал сообщения. Она не отвечала.

Поздно вечером. Его дом. Звонок в дверь.

Он открыл, даже не надеясь.

Карла стояла на пороге. Без макияжа. В старой куртке. Взъерошенная. Злая.

— Я не собиралась приходить.
— Но пришла.

— Потому что ты сломал меня.
— Я знаю.

— Потому что я тебя люблю.
— Я тебя тоже.

— И это бесит.

Он не сказал ничего. Просто протянул руку.

— Я не прощаю тебя, — сказала она, входя в дом. — Но я не могу быть не с тобой.

— Я не прошу прощения. Я прошу шанса.

— Один.

— Один.

Она подошла. Уткнулась в его плечо. Он обнял крепко. Как будто знал: это не конец. Но это — начало конца.

Поздняя ночь

— Почему ты пел не про меня? — спросила она тихо, лёжа на его груди.

— Потому что боялся, что потеряю тебя, если продолжу петь только о тебе.

— Ты и так потерял бы.

— Знаю.

— Только запомни одно, Кайл Алессандро.
— Что?

— Я не песня. Я — весь альбом. И если ты забудешь это, я сотру весь трек-лист.

Он засмеялся.

— Ты ненормальная.

— А ты мой.

Он провёл её внутрь, не выпуская из объятий.
Она вошла как буря — и осталась как штиль.

Карла скинула куртку на пол и обернулась к нему. Волосы спутаны, губы покусаны — не макияж, не маска, а настоящая она. Такая, какой он любил её больше всего. Настоящую. Рваную. Без фильтров.

— Не вздумай снова петь о другой, — бросила она, глядя прямо в глаза. — Или я вырежу тебе гортань и продам на аукцион.

Он усмехнулся. Подошёл ближе.

— Только если ты будешь диктовать мне каждую строчку.

— Я диктую тебе жизнь, Кайл Алессандро.

Он накрыл её губы поцелуем.

Дерзким. Хищным. Без права на компромисс.

Это был не поцелуй прощения.
Это был поцелуй войны.
Поцелуй: «Я ненавижу, что люблю тебя так сильно».

Карла застонала, сжав его куртку в кулаках, как будто могла сломать саму ткань, лишь бы не утонуть в этом моменте. Он прижал её к стене, вжимая пальцами в талию, будто пытался понять, реальна ли она.

— Ты сводишь меня с ума, — прошептал он между поцелуями.
— Это и есть мой план, — усмехнулась она и укусила его за нижнюю губу.

Он зарычал, приподнял её и понёс в спальню.

Они не были нежными. Они не были тишиной.
Они были громким взрывом в двух телах, которые говорили лучше, чем слова.

Позднее. Спальня. Полусвет.

Карла лежала, прислонившись к его груди, рисуя пальцем круги на его ключице.

— Мы ненормальные, — прошептала она.

— Мы идеальные, — поправил он.

— Ты знал, что у тебя родинка в форме скрипичного ключа на плече?

— Нет. Но теперь мне её татуировать?

— Только если с подписью «принадлежит Карле».

Он рассмеялся и прижал её ближе.

— Я всё равно твой, дурочка.

Она зарылась лицом в его шею, дыхание стало медленным.

— Мне страшно.

— Почему?

— Потому что если это сломается... Я не смогу снова собрать себя.

Он погладил её по спине, долго молчал, прежде чем сказать:

— Тогда давай не будем ломать.
— Это не от нас зависит.
— Но мы будем драться. За нас.

Она подняла голову и поцеловала его. Медленно. Глубоко. Без слов.

В этом поцелуе не было страсти — была вера. И отчаяние.

Они не спали почти всю ночь.

Смеялись. Ссорились. Мирились поцелуями. Спорили, кто из них более сумасшедший. Кайл пытался научить Карлу играть аккорды на гитаре — она фальшивила с нарочитым вызовом. Она пыталась заставить его читать с ней газету — он делал это голосом мультипликационного кролика.

Под утро, измотанные, они упали в кровать.

Карла повернулась к нему, слипшиеся ресницы, голос как шёпот:

— Кайл...
— М-м?

— Я никогда не хотела любить.
— А теперь?

— Теперь я не умею без тебя.

Он поцеловал её лоб. Потом глаза. Потом — губы.

— Не учись. Мне нравится, когда ты зависима.

— Ты придурок.

— Ты — мой придурок.

И в этой фразе было всё. Всё, что нужно, чтобы прожить хотя бы одну настоящую жизнь.

Они заснули под утро, сплетясь, как корни двух старых деревьев.

Они были несовершенны.
Они были сумасшедшими.
Они были один для другого — как воздух.