4 часть.
Хёнджин не отрывал взгляда от Феликса. Его глаза, обычно жесткие и скрытные, сейчас были полны слёз, неподдельной мольбы. Он видел, как дрожат пальцы Феликса на щеколде, видел борьбу между страхом и зарождающимся сочувствием в его большом, испуганном взгляде.
— Прошу, Феликс, — голос Хёнджина прозвучал тише, почти шепотом, но в нем слышалась стальная решимость. — Не уходи. Дай мне шанс.
Феликс медленно опустил руку. Он все еще был готов рвануть с места, но что-то в тоне Хёнджина удержало его.
—Хорошо, — выдохнул Феликс, и его собственный голос дрогнул. — Рассказывай. Но я ничего не обещаю.
Облегчение промелькнуло на лице Хёнджина, но тут же сменилось новой напряженностью. —Я все расскажу. Все, что смогу. Но... мне нужна твоя помощь. Мне нужно позвонить моему другу, связаться с ним. Это опасно, но иного выхода нет. Я молю тебя.
Феликс смотрел на него, и его собственное сердце сжималось от противоречий. Страх кричал ему бежать, но впервые за долгое время кто-то просил у него помощи, кто-то в нем нуждался по-настоящему.
—Если ты скажешь мне правду, Хёнджин, — тихо произнес Феликс, — хоть на край света с тобой пойду. А так... как мне знать? Может, я помогаю настоящему убийце? Может, ты просто врешь мне, чтобы спасти свою шкуру?
Внезапно по щекам Феликса покатились тихие слезы. Он даже не сразу осознал, что плачет. Слезы стекали по его веснушкам, капая на пол.
Хёнджин смотрел на него с растерянностью. Его собственная боль на мгновение отступила перед видом этого плачущего юноши. —Эй... — голос Хёнджина 6евольно смягчился. — Ты почему плачешь? Если не хочешь — не надо. Не заставляй себя. Я не буду тебя винить.
— Твою семью... правда убили? — выдохнул Феликс, всхлипывая. — Ты можешь не говорить почему и как ты сбежал... Я... я понимаю. — голос Феликса сорвался на высокой ноте. — Я понимаю, каково это — когда те, кто должен защищать, причиняют самую страшную боль.
Феликс закрыл лицо руками, его плечи тряслись от беззвучных рыданий. —Извини, — слова Феликса были едва слышны сквозь пальцы. — Я ужасен.
Хёнджин, не вынося вида этих тихих, горьких слез, сделал неожиданный для себя шаг вперед. Он обнял Феликса, грубовато притянув его к себе.
— Не ной, ты же мужик, — его голос прозвучал сдавленно, но без упрека, скорее с неподдельным, хоть и неловким, участием. — Боже, что с тобой не так?
Феликс замер. Его тело на мгновение окаменело от неожиданности. Тепло... Он почувствовал тепло. Крепкие руки Хёнджина обхватили его, не сжимая, а просто... держали. Грубая ткань его рубахи касалась щеки Феликса, а от самого Хёнджина пахло лекарствами, пылью и чем-то неуловимо мужским, чужим, но сейчас — невероятно успокаивающим.
Это было так неожиданно. Так просто. И так давно. Месяцы? Годы? Феликс и не вспомнит, когда последний раз кто-то обнимал его просто так, не требуя ничего взамен, не упрекая, не причиняя боль. Его собственные руки повисли как плети, он боялся пошевелиться, боялся спугнуть это хрупкое, мимолетное ощущение безопасности. Внутри него поднялась настоящая буря: сердце бешено колотилось, крича о голоде, о жажде этого простого человеческого объятия, в то время как разум яростно сигнализировал тревогой: «Осторожно! Отстранись! Обожжешься снова! Это ненадолго!»
Время для Феликса действительно замерло в этом объятии. Оно длилось всего несколько секунд, но успело промыть его душу целым океаном противоречивых чувств — от растерянности и страха до щемящей, почти болезненной благодарности.
Наконец, Феликс с силой выдохнул и легонько, но решительно отстранился. На его лице появилась нервная, смущенная усмешка, маскирующая переполнявшие его эмоции.
— Я... я сейчас принесу тебе телефон, — быстро, почти тараторя, выпалил Феликс, отступая на пару шагов, будто дистанция могла вернуть ему самообладание.
Феликс развернулся и побежал вглубь дома, к старому аппарату, стоявшему на тумбочке в прихожей. Его пальцы дрожали, когда он снимал трубку с рычага. «Просто телефон, просто помочь, ничего больше», — твердил он себе, стараясь не думать о том, как тепло и прочно было то краткое объятие.
Вернувшись, он молча протянул Хёнджину тяжелую пластиковую трубку с длинным спиральным проводом. Его взгляд избегал встречи с глазами Хёнджина, но в воздухе между ними теперь висело что-то новое — хрупкое, едва зародившееся доверие, выкованное в слезах и одном неловком, но искреннем жесте.
Феликс, дав Хёнджину телефон, торопливо ушёл из гостиной, давая ему уединение для важного разговора. Феликс притворился, что занят уборкой на кухне, но все его существо было напряжено, прислушиваясь к приглушенным звукам из-за двери.
Хёнджин, оставшись один, быстро опустился на пол, прислонившись спиной к стене. Пальцы дрожали, когда он набирал заученный наизусть номер. Каждый щелчок диска отдавался в тишине гулким эхом. Он молился, чтобы ответил именно Минхо.
Трубку подняли почти сразу. Но голос на другом конце был чужим, усталым и надломленным. Это был брат Минхо.
—Алло? —Привет, это ты Мики? Можно Минхо? — быстро выпалил Хёнджин, сжимая трубку так, что кости белели.
—К сожалению... нельзя, — голос прозвучал глухо, словно сквозь пелену слез.
В груди у Хёнджина похолодело. —Почему? Что случилось?
—Выжил только я. Пришли... и всех... — голос на другом конце сорвался на рыдании. — Минхо пошел на верную смерть, пытался их остановить... Его застрелили на месте...
Хёнджин не услышал продолжения. Трубка выскользнула из его ослабевших пальцев и с глухим стуком упала на пол. Он сидел посреди комнаты, не видя и не слыша ничего вокруг. Внутри него все сжалось в ледяной, безвоздушный ком. Минхо... его последняя ниточка, последний друг. Теперь он остался совершенно один. Бессмысленность всего — его побега, его мести, его жизни — накрыла его с чудовищной силой. Жить больше не хотелось.
Взгляд Хёнджина упал на темную стеклянную бутыль с самогоном, стоявшую под столом. Он дополз до нее, с силой выдернул пробку и, зажмурившись, сделал несколько глубоких, жгучих глотков прямо из горлышка. Алкоголь обжег горло, но внутренний холод был сильнее.
В этот момент из кухни вышел Феликс с тарелкой дымящегося супа. Он замер на пороге, увидев картину: Хёнджин, сидящий на полу, с безумным, пустым взглядом и бутылкой в руке. —Ты с ума сошел?! — вырвалось у Феликса. Он бросился к нему, вырывая бутылку. — Это же чистейший спирт! Ты умрешь!
— Не хочу жить, — хрипло прорычал Хёнджин, его речь уже была заплетающейся. — Опять свой дурацкий суп принес? Оставь меня.
—Что случилось? Скажи мне! — настаивал Феликс, пытаясь поднять его.
—Ничего не случилось. Пожалуйста, уйди. Не хочу видеть тебя. Ты противен мне, Феликс, — Хёнджин бросил ему прямо в лицо, и в его пьяных глазах читалась неподдельная боль, вывернутая наружу.
— Ты пьян. Тебе нужно лечь, — сквозь стиснутые зубы проговорил Феликс, с силой толкая его к кровати. Им удалось кое-как забраться на нее, сидя рядом, плечом к плечу.
— Что случилось? — снова, уже тише, спросил Феликс поворачиваясь к лицу Хёнджина.
Но Хёнджин не отвечал. Алкоголь и горе полностью отключили его сознание. Он медленно, почти неуловимо, приблизился к лицу Феликса. Тот замер, не в силах пошевелиться, наблюдая, как запавшие, полные страдания глаза Хёнджина приближаются. Разум Феликса кричал: «ОТОЙДИ! ЭТО ОШИБКА!», но сердце колотилось так бешено, что весь мир сузился до этого момента, до этого человека.
И тогда Феликс почувствовал это. Губы Хёнджина коснулись его губ. Сначала неуверенно, почти робко, пахнущие самогоном и горем. Потом настойчивее. Это был не поцелуй страсти, а поцелуй отчаяния — жадный, соленый от слез, безумный поиск хоть какого-то утешения, якоря в мире, который рухнул. Хёнджин положил ладонь на щеку Феликса, и тот, против всякого здравого смысла, ответил на поцелуй, отдаваясь этому порыву, этой иллюзии близости.
Так длилось несколько секунд. Потом Хёнджин резко оторвался, без сил рухнул на подушку и мгновенно провалился в забытье, оставив Феликса одного с бушующей бурей внутри.
Феликс вскочил с кровати, как ошпаренный. Он отшатнулся к стене, дрожащей рукой провел по своим губам, все еще чувствуя их прикосновение.
—Дурак... — прошептал Феликс сам себе, сжимая кулаки.
— Дурак! Какой же ты дурак, Феликс! — Он ударил себя по лбу, потом еще раз, пытаясь выбить из головы это воспоминание, эту смесь стыда, непонимания и странного, запретного трепета. Он только что поцеловал человека, который назвал его противным, который был пьян и убит горем. И самое ужасное — что часть его самого этого хотела.
--
1263 слов.