2 часть.
Вечерние улицы были для Феликса единственным убежищем. После изматывающего дня за рулем учебного автомобиля, когда все мышцы ныли от напряжения, он медленно брел домой, оттягивая неизбежное. Он учился на шофера не из-за мечты, а из-за тяжелой, давящей необходимости. Их семья когда-то действительно была богата, но с тех пор, как погиб его старший брат Ли Кён, мир перевернулся с ног на голову. Будто вместе с ним из дома ушло не только счастье, но и сама удача. Теперь все — рухнувшие надежды, долги и безысходность — держалось на его, на Феликсе, еще неокрепших плечах.
Подойдя к дверям своего дома — некогда роскошного, а теперь обветшалого и нуждающегося в ремонте — оФеликс услышал родителей. Сначала приглушенные, потом все громче. Крики. Проклятия. Звук разбитой посуды. Рука Феликса на мгновение замерла на ручке двери. Он сделал глубокий вдох, словно готовясь нырнуть в ледяную воду, и вошел внутрь.
В прихожей пахло остывшим горелым супом и чем-то ещё. Феликс молча скинул потрепанную кофту, пытаясь стать невидимкой, раствориться в тенях. Но бесполезно.
Мать вылетела из гостиной, как ураган. Ее лицо, когда-то ухоженное и мягкое, теперь было искажено гримасой гнева и отчаяния. В ее руке был тот самый нож — небольшой складной ножик, последняя тайна Феликса, его последнее утешение.
—Я снова нашла это в твоей комнате! — голос матери визжал, сорвавшись на крик.
Мать с силой ударила Феликса по щеке. Боль была острой и унизительной.
— Ты что, умирать захотел? Или с ума сошел? Я не понимаю! Ну давай, режься еще! Ты же хочешь, чтобы у нас с папой сердце разорвалось?!
Истерику матери перекрыл низкий, хриплый голос отца. Он вышел из кухни, опираясь на косяк, и в его мутных глазах читалось не столько беспокойство, сколько презрение.
—Ну что, сосунок, молчишь? — отец сплюнул на пол.
— Или покажешь нам представление? Режь, давай, в этот раз чтобы наверняка. Избавь нас от лишнего рта.
Эти слова, холодные и острые, как лезвие, вонзились в Феликса глубже любой физической раны. Он посмотрел на запястья, десятки бледных и свежих шрамов — молчаливые свидетельства его немой боли, его крика о помощи, который никто не слышал. Он ненавидел эти руки. Ненавидел себя за свою слабость. Ненавидел их — этих опустошенных горем людей, в которых не осталось ничего, кроме злобы друг к другу и к нему.
И больше всего Феликс ненавидел то, что его больше нет. Ли Кён. Его брат. Его защитник. Если бы он был жив, он бы встал между ними. Он бы нашел слова утешения для матери, остановил бы отца. Он бы не дал Феликсу потеряться в этом хаосе. Его смерть украла не просто брата — она украла будущее, украла любовь, украла саму возможность быть счастливым.
— И где деньги? — внезапно проревел отец, прерывая мучительные размышления Феликса. Взгляд отца стал пристальным и жадным.
— Зарплату за прошедшую неделю должен был получить. Где они, а? На твои дурацкие ножики потратил? Или опять на какие-нибудь глупости?
Феликс молчал, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони. Деньги… всегда только деньги. Родители не видели его усталости, его отчаяния. Они видели лишь кошелек, который должен был наполняться, чтобы заткнуть дыру в их рухнувшей жизни. В горле встал ком, а в глазах застыло море непролитых слез, которые он никогда не позволит себе показать.
— Посмотри на меня! Нет, опусти глаза и посмотри на свои уродские шрамы! — визг матери резал слух, сливаясь с воем ветра за окном. Она с силой хватала за руки Феликса, сжимала его запястья так, что кости трещали, и шрамы, свежие и затянувшиеся, жгуче ныли под ее грубыми пальцами. Каждое прикосновение было как удар раскаленным железом — не столько физическим, сколько душевным.
— Это что, украшения? Твои достижения?
Феликс не сопротивлялся. Он смотрел поверх ее плеча, в пустоту, где когда-то висела их счастливая семейная фотография. Его взгляд упал на пол, где лежал тот самый нож — маленький, холодный, его единственный немой собеседник, хранитель всей его боли.
И тогда в нем что-то надломилось. Тихий, глубокий щелчок, после которого мир перестал иметь значение. Феликс грубо отстранил мать, ее хватка ослабла от неожиданности. Он наклонился и поднял лезвие. Металл был холодным и успокаивающе знакомым в его ладони.
Феликс не сводил с родителей глаз. В его взгляде не было ни злобы, ни вызова — лишь бесконечная, всепоглощающая усталость и пустота.
—Вам нравятся мои шрамы? — голос Феликса прозвучал тихо и хрипло, будто сквозь сон. — Вы хотите увидеть новый?
Медленно, не отводя взгляда, Феликс провел острой гранью по всей длине своей ладони. Движение было точным и решительным. Сначала просто белая полоса, а затем, через долю секунды, из разреза хлынула алая, живая кровь. Она текла густо и горячо, капая на грязный пол, образуя темные, быстро растущие пятна.
Мать ахнула, зажав рот ладонями. Отец замер, его агрессия мгновенно испарилась, сменившись шоком. В комнате повисла оглушительная тишина, нарушаемая лишь мерным звуком падающих капель.
— Видите? — прошептал Феликс, глядя на свою искалеченную ладонь с каким-то отстраненным любопытством. — Мне не больно, мам. Совсем не больно.
Феликс поднял на них глаза, и в них стояли слезы, которые так и не пролились.
—Мне больно от ваших слов. Мне больно не от ран, которые я себе наношу. Мне больно от вас. Каждый день. Каждый час. Я ищу в ваших глазах хоть каплю любви, а нахожу только боль и разочарование. Я забыл, каково это — быть любимым. Я забыл, каково это — любить самому. Вы убили во мне все.
Феликс разжал пальцы, и окровавленный нож с глухим стуком упал на пол между ними, как символическая черта, которую он только что провел.
Не слушая их подавленных всхлипов и оторопелого молчания, Феликс быстро натянул свою рваную кофту, даже не попытавшись остановить кровь. Алая краска проступила сквозь серую ткань, расплываясь мрачным цветком.
Феликс развернулся и вышел. Деревянная дверь захлопнулась с оглушительным, финальным хлопком, который прозвучал как выстрел. Он оставил их в том аду, который они сами создали, и погрузился в холодную, безразличную темноту ночи, унося с собой свою тихую, истекающую кровью боль.
***********************
Феликс шёл, не разбирая дороги, прижимая окровавленную ладонь к груди. Физическая боль была тупой и жгучей, но она не меркла по сравнению с той адской пустотой, что разрывала его изнутри. В голове звучал бесконечный монолог:
«Они ненавидят меня. Я ненавижу их. Я никому не нужен. Ли Кён, зачем ты ушел? Зачем оставил меня одного в этом аду?»
Его собственные шрамы на запястьях, скрытые под рукавом, горели воспоминанием о недавнем унижении, словно подтверждая его никчемность.
Внезапно тишину ночи разрезал звук, от которого Феликс вздрогнул. Не крик, а низкий, хриплый, прерывистый стон.
Инстинкт самосохранения кричал Феликсу бежать, но в нем не осталось страха. Ему было уже все равно. Он медленно двинулся на звук, его шаги эхом отдавались в узком проходе.
За грузным мусорным контейнером, в луже темного, почти черного вещества, которое даже при тусклом свете луны явственно отливало багрянцем, лежали две фигуры. Одна — совершенно неподвижная. Вторая — живая. Она извивалась в тихой муке, одна рука судорожно прижимала живот, из-под пальцев обильно сочилась кровь.
— Помоги... молю... — выдохнул раненый, услышав шаги. Его глаза, широко раскрытые от боли и страха, поймали взгляд Феликса. Он из последних сил протянул в его сторону окровавленную ладону.
Феликс замер в растерянности, озираясь по сторонам. Улица была пуста.
—Я... я сейчас вызову скорую, — голос Феликса сорвался. — Где-то здесь должна быть будка... Держись!
—Нет! — в голосе незнакомца прозвучала настоящая паника. — Пожалуйста, не вызывай никого... Просто помоги... Отведи... куда угодно...
Что-то в этом отчаянном «нет» задело Феликса глубже, чем любая просьба. Это был не просто страх перед врачами — это был страх чего-то большего. Не думая о последствиях, Феликс подбежал и наклонился. Он закинул руку незнакомца себе на шею, почувствовав, как тот весь обмяк от боли и слабости. Другой рукой он крепко прижал ладонь к его животу, пытаясь сдавить рану. Теплая, липкая кровь сразу же просочилась сквозь пальцы, заливая его собственную свежую рану новым, жгучим жаром.
Вести его домой, к родителям? Невозможно. Единственное место, которое пришло на ум — старый заброшенный дом его покойной бабушки на окраине района. Они брели, спотыкаясь, как два алкаша, оставляя за собой на асфальте темный, прерывистый след. Незнакомец тяжело дышал, его голова беспомощно болталась на плече Феликса, но он боролся, цепляясь за сознание из последних сил. Феликс чувствовал каждое его напряжение, каждый судорожный вздох и задавался единственным вопросом: Кто ты? И что с тобой сделали?
***********
Дом встретил их пылью, запахом тлена и воспоминаний. Феликс, пнув ногой заклинившую дверь, втолкнул незнакомца внутрь и почти на руках доволок до старой железной кровати в единственной относительно сохранившейся комнате. Тот рухнул на просевшие пружины с тихим стоном. На кровати был только матрасс. Феликс быстро сбегал, достал тёплое одеяло и подушку, чтобы укрыть незнакомца и, чтобы было удобно лежать.
Феликс торопливо зажег несколько свечей, найденных в ящике. Трепещущий, неровный свет заполнил пространство, отбрасывая на стены гигантские, пляшущие тени.
И только теперь, при свете, Феликс смог разглядеть того, кого спас. Юноша был бледен как полотно, его лицо и шея были покрыты каплями пота и пятнами грязи. Его черты, искаженные гримасой боли, были удивительно... красивыми. Изящный нос, резко очерченный подбородок, высокие скулы. Даже сейчас, на грани между жизнью и смертью, в нем угадывалась какая-то дикая, первобытная сила и благородство. Это была красота заточенного зверя, благородного и опасного. И от этой мысли по спине Феликса пробежал холодок, смешанный с странным, непонятным интересом.
*****************************
Ночь растянулась в бесконечную, изматывающую процедуру. При тусклом свете свечей Феликс, обрабатывал глкбокие раны незнакомца. Каждое прикосновение к воспаленной коже заставляло того метаться в полубреду, стонать и выкрикивать обрывки фраз, полные отчаяния и вины.
— Нини!.. Прошу, прости меня... я не хотел... — его голос, хриплый и надломленный, разрывал тишину заброшенного дома, заставляя Феликса вздрагивать. Кто эта Нини? И что он не хотел?
Незнакомец был весь мокрый от пота и испачкан засохшей кровью и грязью. Феликс, превозмогая отвращение и слабость, терпеливо обтирал его прохладной водой с тряпкой, смывая следы борьбы и страдания. Он промыл раны, и вытащил пули, наложил самые примитивные повязки из того, что нашлось в бабушкиных закромах — чистые, но ветхие простыни, разорванные на лоскуты. Переодеть его было непросто: тело незнакомца, несмотря на истощение, было тяжелым и мускулистым, а сам Феликс, хрупкий и изможденный, с трудом справлялся, чувствуя, как ноет каждая его мышца.
**************************
Прошло два дня. Два дня, в течение которых Феликс почти не спал, отлучаясь из дома лишь на пару часов, чтобы найти еду и сменить воду. Его собственная семья не искала его — этот факт вызывал в душе горькую, язвительную усмешку. Он был никем, призраком, и его исчезновение никто не заметил.
На второй день Феликсу удалось провести в дом антену и наладить старый телевизор. Тихое бормотание дикторов и мелькание черно-белых картинок немного разбавили гнетущую тишину.
Сидя на скрипучем деревянном стуле у кровати, Феликс наблюдал, как грудь незнакомца ровно поднимается и опускается в глубоком сне. Его взгляд упал на руку мужчины, лежавшую поверх одеяла. Она была большой и сильной, с длинными пальцами и выступающими венами на тыльной стороне ладони — рукой воина или рабочего, привыкшей к тяжелому труду.
Феликс медленно, неосознанно, протянул свою собственную руку. Он положил свою ладонь рядом с ладонью незнакомца. Контраст был поразительным. Его собственные пальцы были тонкими. Рука незнакомца была больше, шире, с грубыми мозолями.
От этого нелепого сравнения на губах Феликса появилась слабая, уставшая улыбка. Он тихо хихикнул — короткий, сдавленный звук, полный горечи и странного удивления.
И в этот самый момент Феликс почувствовал на себе тяжелый, сфокусированный взгляд. Феликс медленно поднял глаза и замер. На него смотрели два темных, глубоких, как ночь, глаза. Сознание в них было ясным и настороженным. Незнакомец не шевелился, лишь пристально наблюдал за ним, и в его взгляде читался немой вопрос, смешанный с болью и любопытством.
--
1856 слов.