11
Мир не сразу вернулся.
На мгновение, после финиша, всё будто вывернулось наизнанку. Пространство стало звуком, звук — светом, свет — пульсом. В ушах гудело, как под водой. Глаза смотрели, но не видели. Тело дрожало. Мотор стих. Всё стихло.
Она сидела в болиде, руки так и остались на руле. Не могла разжать пальцы. Они были белыми от напряжения. Словно она и не финишировала, а всё ещё ехала — внутри себя.
Победа была не зовом фанфар. Победа была тишиной. Пронзительной. Холодной. Внезапной.
"Ты первая". Слова Джо повторялись внутри неё, как эхо. Как будто кто-то говорил это ей не впервые. Как будто это было давно, в детстве, под дождём, где-то в Англии, когда она, мокрая, в комбинезоне на три размера больше, вертелась в картинге на площадке, а голос отца — тёплый, хрипловатый — прошептал ей сквозь рацию:
— Кики, ты летишь.
Кики.
Когда она сняла шлем, волосы прилипли ко лбу, шея пульсировала, глаза были распахнуты, как после поцелуя ветра.
И тогда она услышала трибуны.
Они кричали.
Не просто шумели — они звали. Её имя, её шестьдесят шестой номер, её флаг. Кто-то держал табличку: "Pit Princess ". Кто-то хлопал, кто-то ревел. Её красный комбинезон сверкал в ярком солнце, и она, казалось, светилась изнутри.
Механики подбежали к ней первыми — Джо, руки дрожат, как будто он выиграл. Объятия, хлопки по плечу, чужой пот, чужой смех. Камеры, вспышки, фото на коленях.
— Ты сделала это, девчонка, ты... — задыхался Джо.
Она просто улыбнулась. Без слов. Потому что внутри неё не было слов.
Потом подошёл Макс.
Не с яростью. Не с сарказмом.
А — с уважением. Таким, каким не все умеют пользоваться. Как чем-то дорогим.
Он снял шлем, пот катился по вискам, глаза прищурены, челюсть напряжена. Несколько секунд — и ничего. Просто смотрели друг на друга. Два бойца после боя. Без глянца. Без фасада.
— Жёстко, — сказал он. — Но чисто.
Она кивнула.
— Ты не оставила мне шанса, — добавил он. — И это бесит. Но... круто.
Он протянул ей кулак. С натянутой улыбкой. Но глаза — тёплые. Она стукнулась своим. Неловко. Но искренне.
— Спасибо, — сказала она. И впервые за всё время голос у неё дрогнул.
Гонщик молча кивнул и ушёл.
И сразу стало тише.
А потом — он.
Он появился не сразу.
Не с поздравлениями. Не с аплодисментами.
Словно просто оказался рядом. Словно случайно.
Шарль.
Шатен. Красивый до дерзости. Глаза цвета холодного кофе, волосы в беспорядке. Красный комбинезон расстёгнут до середины груди, шея покрыта потом. Он шёл, как человек, у которого нет ни одной секунды в запасе. И при этом — будто весь мир должен его подождать.
Она увидела его сразу.
И он — её.
Не было ни камер, ни вспышек. Они оказались в небольшом коридоре за подиумом. Между рекламными стендами, где пахло резиной, металлом и потом. Там, где не было официального. Только настоящее.
Он подошёл. Близко. Слишком. На грани приличия.
И не улыбнулся.
— Тебя разорвало на трассе, — сказал он тихо. Голос хриплый. Разбитый. Словно от гнева. Или от желания. Или от всего сразу.
Она не поняла сразу: это обида? Зависть?
— Не шутишь? — выдохнула она.
Он склонил голову чуть вбок. Усмехнулся. Без тепла. Без злобы. Просто... как-то опасно.
— Ты сделала то, что обычно делаю я. — Пауза. — И мне это не понравилось.
Кендалл прищурилась. Его лицо было слишком близко. Его дыхание касалось её кожи. И он знал это. Специально знал.
— Тогда отойди.
— Нет.
Тишина.
Потом он чуть склонился ближе. Голос стал ниже, глубже. Уже не голос гонщика. Голос — мужчины.
— Но знаешь что? Ты сегодня была чертовски красива за рулём. И не вздумай делать это часто. У меня сердце не выдержит.
Он сказал это, почти касаясь губами её уха. И она... она не смогла сдержать. Ни усмешку. Ни дрожь внутри. Ни то, как кровь отхлынула от кончиков пальцев.
И он это почувствовал.
Он отстранился — почти не глядя.
— Поздравляю, блонди. И... наслаждайся. Сегодня ты была быстрее меня.
И ушёл. Просто ушёл. Как уходит пожар — оставляя дым.
Она стояла, прижавшись к стенке. Не двигаясь. Не веря, что всё это — не во сне.
Потом медленно провела рукой по волосам. Всё тело ещё вибрировало — от гонки. От слов. От него.
Это было лучшее поздравление в её жизни.
Потому что оно — жгло.
Позже. Уже когда закончились хлопки по плечам, когда адреналин начал сходить, как пар с горячего металла. Когда бокал шампанского в руках больше казался атрибутом, чем желанием. Когда шум начал растворяться, и осталась только тяжесть — приятная, оглушающая, личная.
Она выскользнула из помещения с трофеем в руках. Осталась где-то между флагами и техническим боксом, у стены, где пахло бензином и озоном, и где наконец было одиночество.
Из всех, кому она хотела позвонить — не журналистам, не агенту, не даже Шарлю, чьё дыхание до сих пор отзывалось в коже — был только он.
— Папа.
Она прошептала это, прежде чем нажать кнопку вызова.
И телефон тут же ответил.
— Кики?
Этот голос. Такой знакомый, чуть хрипловатый, всегда немного северный — как английские поля, по которым они ездили к старой трассе в Нортгемптоне. Где она впервые села в картинг. Где впервые услышала:
— Не бойся, просто нажми газ.
— Я... я сделала это. — Голос сорвался.
Он молчал секунду. И этой секунды хватило, чтобы в груди всё оборвалось. А потом —
— Конечно, сделала. Потому что ты Лэнгфорд. И потому что ты — моя дочь.
И всё.
Горло сжалось. Она зажала лицо рукой, чтобы не разрыдаться. Всё напряжение, всё, что сдерживала — как плотину прорвало.
— Они... они говорили, что я слишком юная. Что я девушка. Что я... никто.
— А теперь?
— А теперь... я на первом месте.
Пауза. А потом он тихо рассмеялся.
— Как там ты себя назвала? Принцесса пит-лейна?
— Это не я... — она фыркнула сквозь слёзы. — Это интернет.
— Интернет тоже знает, что ты огонь. Но я знал раньше. С четырнадцати.
Тишина. Лёгкая, тёплая. Как плед. Как чай с мёдом.
А потом —
— А мама? — спросила она. Тихо. Почти неслышно.
Пауза. Уже не уютная. Уже — как тень.
— Не знаю, Кен. Я не думаю, что она смотрела.
— Даже сегодня?
— Даже сегодня.
Боль была не неожиданной. Но — болезненной всё равно.
Мать никогда не понимала её. Ни трассы. Ни азарта. Ни упёртости.
— Девочка должна быть девочкой. А ты с этой грязью, маслом, шинами... — говорила она всегда. С отстранённой строгостью.
Последний раз они разговаривали — не считая дежурных открыток — два года назад. Когда Кендалл подписала контракт с молодёжной академией.
— Ты сломаешь себе жизнь.
— А если построю? — ответила тогда Кендалл.
Больше не было ни писем. Ни сообщений. Ни звонков.
— Не думай о ней, — сказал отец, словно почувствовав её молчание. — У тебя есть я. И у тебя есть трасса.
Она кивнула.
— И... Феррари.
Он рассмеялся.
— И целый красный ад на колёсах.
— Я люблю тебя, пап, — выдохнула она.
— Я тоже. И я так чертовски горжусь тобой, Кики. Слышишь? Го-ржусь.
Она улыбнулась.
— Ну всё, а то я сейчас разревусь тут, с кубком в руках. Не хочу, чтобы это попало в прессу.
— Тогда положи трубку, чемпионка. Отдохни. А завтра — пусть мир продолжает смотреть. Потому что ты им ещё покажешь.
Она отключила звонок. И стояла там ещё долго.
С кубком. С солью слёз. С тишиной, где впервые — ей не было одиноко.