12
"Кэндалл Лэнгфорд: взрыв формулы 1 с блондинистыми вихрями"
— статья в The Guardian, опубликованная накануне Гран-при Великобритании, Сильверстоун
Она — не просто первая девушка в Скудерии Феррари со времён, которые предпочли бы забыть. Она — первый гром, который раздался в паддоке не как сенсация, а как предвестник шторма.
За последние три месяца Кэндалл Лэнгфорд стала тем, кого уже не называют новичком. Её имя — в десятках заголовков. Её фото — в каждом редакционном коллаже. Её гонки — в прогнозах букмекеров, аналитиков и фанатов, которые ещё полгода назад не могли запомнить ни номер, ни лицо.
Но теперь все знают: номер 66, алая форма, пронзительный взгляд под козырьком кепки. Девчонка, которая сражается, будто за свободу, и выигрывает, будто так и должно быть.
С трёх подиумов подряд и победой в Монце, Лэнгфорд превращается из симпатичной исключительности в опасную закономерность.
И вот — Сильверстоун. Домашняя гонка. Там, где она впервые обняла руль. Там, где её называли «мальчишкой в комбинезоне». Там, где начался путь, а теперь — может начаться легенда.
По итогам квалификаций она — в первом ряду. Рядом с Максом. Позади — Сайнс и Расселл.
От неё ждут чуда. А она...
А она молчит. И делает своё.
Сильверстоун. Англия.
07:24 утра. Гоночный день.
Небо над трассой было тяжёлым, серым, как будто кто-то разлил по нему ртуть. Но дождя не было. Ещё нет. И это раздражало сильнее, чем если бы он пошёл. Потому что ожидание — хуже бурь.
Девушка сидела в углу моторхоум-комнаты. Одна. На стуле, который скрипел при каждом её движении, будто тоже нервничал.
На коленях — ноутбук. Но экран погас. Он не нужен. Она просто держала его — как щит. Или как повод не смотреть в зеркало.
Там, в отражении, была бы она.
Девушка. Гонщица. Блонди.
С синими глазами, в которых сегодня слишком много белка.
С губами, прикусанными изнутри.
С руками, которые слегка дрожали.
И с головой, в которой не было ничего, кроме вопросов.
— Почему сейчас?
— Почему дома?
— Почему я снова боюсь?
Потому что это была Англия.
Здесь всё начиналось. Здесь остался отец. Здесь — всё, что она доказывала себе годами.
И теперь она вернулась — не картингисткой.
А — главной надеждой страны, которая всё ещё сомневается, можно ли доверять ей рулевое место в команде, которую раньше называли клубом для богов, а не девчонок.
Слишком юная. Слишком быстрая. Слишком заметная.
Кто-то вошёл в комнату. Она не подняла глаз. Только услышала, как дверь закрылась.
— У тебя есть всё, чтобы выиграть, — сказал Джо. Спокойно. Без пафоса. Как если бы он говорил это о кофе, а не о гонке.
Она кивнула.
— Я знаю.
Но знала ли она?
Или просто должна была знать?
Плечи ныли от вчерашней медиаактивности. Губы — от натянутых улыбок. Голова — от слов. Всех этих слов, что произносили вокруг неё: аналитики, гонщики, журналисты, фанаты, женщины, мужчины, подростки, старики.
"Будет ли она первой?"
"Сможет ли обойти Ферстаппена?"
"Сколько сезонов ей нужно, чтобы стать новым Шарлем?"
"Слишком яркая, чтобы не перегореть?"
Слова.
Слова.
Слова.
А где была тишина?
Та, в которой можно просто дышать?
Она встала. Медленно. Как будто по частям. Как будто каждая мышца сомневалась.
Джо смотрел на неё. Сдержанно. Он никогда не навязывался. Он знал: перед стартом — она одна. Даже если вокруг весь паддок.
— Я оставлю тебе кофе. Чёрный. Без сахара. — Он положил стакан и вышел.
Кендалл села обратно. Не пила. Просто смотрела на пар.
А потом закрыла глаза.
Коридор был узким. Настолько, что двум людям пройти бок о бок было неудобно.
А может, это просто ощущалось так — когда навстречу шёл он.
Леклер.
Красный комбинезон расстёгнут до середины. Волосы — чуть влажные, будто он только что вытер лицо.
Губы прищурены. Глаза — как у человека, которому не спится уже четвёртую ночь.
Они остановились почти одновременно. И тишина между ними была не просто напряжённой.
Она была электрической.
— Ты снова не здороваешься? — голос его прозвучал не как у парня, а как у пилота, которого вытолкнули из круга доверия.
Кендалл прищурилась.
— Мы и не друзья, насколько я помню.
Он усмехнулся. Тихо. Сухо. Без намёка на тепло.
— А раньше казалось — что-то похожее.
— Раньше ты не устраивал грязных игр, — резко бросила она.
И всё. Коридор будто сузился ещё. Воздух стал тяжёлым, как после молнии.
— Ага. Вот мы и пришли к этому, — кивнул он. — Всё-таки ты поверила.
— Мне не нужно верить, — перебила она. — Я видела. Я слышала.
Это был разговор, который должен был произойти давно. И он случился — в самый неподходящий момент. Перед гонкой. Перед Сильверстоуном. Перед тем, как она должна была быть собранной.
— Ты хочешь сказать, — медленно произнёс он, — что я специально сказал инженерам не передавать тебе данные о погоде?
Она не ответила. Только сжала кулаки.
Он подошёл ближе. Ещё на шаг. Ближе, чем позволяла логика. Ближе, чем позволяют себе пилоты, если не хотят, чтобы их рвануло на части.
— Скажи. Скажи прямо. Скажи, что я подставил тебя.
— Ты знал, что на том отрезке асфальт был влажнее, — прошептала она. — И ты молчал.
Он сделал шаг. Один. И в его взгляде уже не было растерянности. Только злость. Тонкая, горящая.
— Потому что мне плевать на твою чистоту? На твою "правильность"? Потому что я — монстр?
Она сжала челюсть. Он видел, как напряглись жилы на её шее.
— Потому что ты боишься, — прошипела она. — Боишься, что кто-то придёт и будет лучше.
— Ты? Лучше? — Он усмехнулся резко. — Ты просто фейерверк, Кендалл. Яркий. Быстрый. Но фейерверки — сгорают.
Она шагнула ближе.
— Может быть. Но я не прячусь за красивыми интервью и старой славой.
— И ты не умеешь слушать, — прошипел он.
— А ты — не умеешь терпеть, — отбросила она.
Секунда.
— Может, это ты боишься проиграть? — добавила тихо. Почти ядовито.
Он уже дышал резко. Два шага — и между ними больше не было воздуха. Только искры.
Он схватил её за талию — не грубо, но резко. Настолько, что она вздрогнула.
— Знаешь, что ты делаешь сейчас? — выдохнул. — Заставляешь меня хотеть тебя ещё сильнее.
И прежде чем она ответила — он поцеловал её.
Глубоко. Агрессивно. Не про чувства. Про вызов. Про власть. Про то, что они ненавидели — и в себе, и в друг друге.
Это был поцелуй не о любви.
А о власти.
О боли.
О том, что слишком долго не говорилось словами.
Она не отстранилась.
Она впилась в него так же. Потому что ненавидела этот момент. И его. И себя в нём.
Потом он резко отпрянул. Челюсть сжата. Глаза — чернее, чем обычно.
— Удачи, Лэнгфорд, — выдохнул. — Только не проиграй мне.
И исчез.
Оставив после себя — огонь.
А не тепло.
В паддоке было душно. Хоть небо над Сильверстоуном всё ещё оставалось серым, как недосказанность, воздух был перегрет. Тело — в огне. Но не от погоды. От неё самой.
Пилот стояла перед зеркалом в мобильном трейлере.
Её отражение смотрело в упор.
Гонщица. Девушка. Блонди.
С идеальной линией подводки.
С густыми ресницами.
С губами, всё ещё чуть опухшими.
От него.
Она провела пальцами по нижней губе. Почти машинально. Почти с раздражением. Как будто могла стереть этот след, как макияж.
Глупо.
Всё было глупо.
Этого не должно было быть.
Он не должен был.
Она не должна была.
Но он поцеловал.
И она — не отстранилась.
Не потому что хотела.
А потому что... не могла.
Они оба были на грани. Измотанные. Издерганные. Враждебные.
И это проклятое электричество, которое всё лето собиралось между ними — оно рвануло.
— Чёрт, — прошептала она.
Но не от стыда. От злости.
На себя. На него.
На этот день.
На то, что он должен быть её. Только её. Без отвлекающих прикосновений. Без взгляда, который обжигал даже издалека.
Она вышла из трейлера и медленно пошла в сторону боксов.
Комбинезон затянут на груди, волосы аккуратно убраны под балаклаву. На лице — холодная маска.
Никаких эмоций.
Но внутри...
Внутри пульс бился, как сердце в клетке.
Пока её вели на стартовую решётку, она мельком оглянулась на трибуны. Не специально. Просто... почувствовала.
И он был там.
Отец.
Второй ряд, над пит-лейном.
Красная кепка. Очки.
Смуглое, обветренное лицо.
Губы в знакомой полуулыбке, которую она узнавала даже с расстояния в сто метров.
Он смотрел только на неё.
И в этот момент ей захотелось расплакаться.
Не от слабости.
От тяжести.
Потому что если бы он знал, что произошло час назад...
Если бы он знал, что она поцеловала своего напарника. Что она... впустила в свою голову что-то лишнее. Перед гонкой. В самый важный день.
Он бы, может, не осудил.
Но она сама не могла себе этого простить.
Не сейчас.
Не так.
Не перед стартом.
Инженер говорил с ней — что-то о давлении в задних шинах, о температуре трассы, о старте в левом ряду.
Она кивала. Она всё понимала. Она была готова.
Но в глубине души — не могла выкинуть из головы его глаза. Его слова. Его губы.
"Ты сводишь меня с ума".
"Ты заставляешь меня хотеть тебя ещё сильнее".
Она ненавидела его за это.
Потому что он сказал то, что чувствовала она сама.
Ненавидела — и за правду.
И за поцелуй, после которого всё стало хуже.
Мотор загудел.
Время — сжалось.
Всё стало резче. Четче. Настоящее.
Она опустила визор.
Осталась только она. Трасса. И трибуны, где её отец поднялся на ноги.
И этот чёртов номер 16 — рядом.
Она не смотрела в его сторону.
Он не смотрел в её.
Но в воздухе между машинами будто всё ещё стоял вкус этого поцелуя.
Горький.
Соленый.
Правдивый.
от автора: Как вам глава? Жду отзывов! Страсти накаляются..