Укради меня

7 дней до похищения, 1984г.

Всю ночь я проворочалась в кровати, чувствуя на себе чей-то взгляд. «Всё это психосоматика», – успокаивала себя. В последний раз я спала здесь два года назад.

Дом, в котором прошло моё детство, теперь казался чужим. В нём не было любви, но были книги, лампы, запах ванили. Я цеплялась за них, как за доказательство того, что тепло всё-таки существует.

Теперь обстановка казалась другой: стены, некогда тёплые и живые, будто выцвели. Обои облезли в углах, воздух стоял тяжёлый. Полы скрипели не от времени, а от заброшенности – будто жаловались на одиночество. Словом, всё, что раньше наполняло этот дом теплом, выветрилось, оставив после себя только пустоту и эхо.

Проснувшись утром с болью в голове, я с удивлением обнаружила записку в почтовом ящике. Развернула шершавую бумагу и пробежалась глазами по аккуратному почерку:

«Ты говорила, что любишь кино Хичкока. Я заеду за тобой в семь.»

Матиас. Ну конечно.

Настроение с утра было паршивое, а вечером и вправду не помешало бы отвлечься. Мне не хотелось признаваться себе, но после всего случившегося я была рада его видеть. Все эти годы Матиаса не хватало. И теперь, когда он снова появился в моей жизни, я словно ожила.

***

Похороны проходили на маленьком кладбище. Небо было затянуто дымчатыми тучами. Ветер гнал их, как гончих, но дождя не было. Как и людей. Всего пара человек – пастор с дежурными фразами и две соседки с искусственными цветами.

Я отстранённо наблюдала, как гроб опускали в рыхлую землю. Странное чувство. Казалось, должна плакать, чувствовать боль... но ничего этого не было. Когда хоронили мать, я не вспоминала хорошего. Только тишину между нами. Упрёки. Отсутствие малейшей теплоты, объятий, слов – всего того, что обычно бывает в нормальных семьях.

Я приехала попрощаться. Но казалось, она ушла задолго до того, как я уехала.

Всё детство я старалась заслужить любовь матери. А она умерла, так и не сказав, любила ли.

Я отвернулась, когда гроб почти полностью засыпали землёй. Где-то вдалеке стоял силуэт. Кто это? Слишком далеко и в тени. Не разглядеть. Слова пастора вырвали меня из раздумий.

***

В тёмном кабинете с журналами на столике и кофейным пятном на бумагах пожилой юрист процедил:

– Согласно завещанию, всё имущество – дом, участок и банковский счёт – переходит вам. Соболезную вашей утрате.

Он потянулся к краю стола и протянул мне бумаги.

– Подпишите здесь... и здесь, – произнёс юрист, поправляя очки.

Я быстро сделала, как он сказал. Роспись вышла кривой. В кабинете воцарилось тяжёлое молчание.

– Мы с ней не общались последние пару лет. Я думала, мать вычеркнула меня. Почему она оставила мне дом? – тихо спросила я.

Юрист пожал плечами, поправляя коричневый пиджак.

– В завещании указано: «Дом – моей дочери. Пусть решает, что с ним делать».

Я кивнула, мысленно находясь совсем в другом месте.

– Очень в её стиле. Ни прощания, ни объяснений. Только дом, – я замолчала, смахнув выбившуюся прядь волос из пучка. – А если я пока не решу, продавать или нет?

Мужчина нахмурился, постукивая скрюченными пальцами по столешнице.

– У вас есть шесть месяцев, прежде чем дом перейдёт в официальный реестр. Жить в нём вы можете хоть сегодня.

***

Я сидела на кухне, разбирая груду нераспечатанных писем, когда в дверь постучали. Три аккуратных, но настойчивых удара – будто кто-то боялся потревожить, но не мог уйти.

Я прошла в коридор. На стене у двери ржавел топор – мать когда-то рубила им лёд на крыльце.

– Да? – потянула дверную цепочку.

На пороге стояла пожилая женщина в выцветшем синем кардигане, прижимающая к груди стеклянную тарелку с чем-то румяным.

– О, ты дома! – старушка улыбнулась, обнажив золотой зуб. – Я – миссис Кларк, с Пайн-стрит. Принесла тебе яблочный пирог, твоя мать любила мой рецепт, – она протянула выпечку, но я заметила, как соседка заглядывает за моё плечо, будто кого-то ищет. – Ты приехала одна?

– Да. Спасибо, это очень мило, – я взяла тарелку. Ароматы корицы и яблок заполнили комнату.

– Ох, извини, дорогая... – миссис Кларк запнулась, потупив взгляд. – Просто не верится, что Лоретты больше нет. Я так и не смогла прийти на похороны... надеюсь, она простит меня... – старушка быстро сменила тему: – Не одолжишь сахара и молока? Внук приезжает завтра – хочу испечь его любимые пышки. В магазин мне уже тяжело...

– Конечно, – я придержала дверь, пропуская её внутрь. – Заходите, я сейчас поищу.

Соседка переступила порог, синие туфли со стразами скрипнули по полу.

– Учишься, слышала, в Берлингтоне? – спросила она, пока я копалась в холодильнике. – Как там с отпусками? У нас осенью в университете всегда каникулы были.

– Да, у меня неделя, – я протянула пакет молока. – После похорон надо будет договариваться об академическом отпуске.

– Ах, да... дела, – миссис Кларк взяла молоко. Её пальцы были густо усыпаны жёлтыми и коричневыми пятнами. – Ты... будь осторожна, ладно? В последнее время у нас жуткие вещи творятся. – она вдруг закашлялась. – Ой, да что я болтаю. Спасибо, милая.

Когда дверь закрылась, я случайно заметила: на столе осталась газета – свежий номер с заголовком: «Четвёртое убийство за месяц!»

По коже пробежал холодок. Я осторожно взяла газету – внутри всё похолодело.

«Вчера вечером полиция Портленда обнаружила тело двадцатидвухлетней Эмили Росс, студентки консерватории. Трагедия произошла в районе Старого города – труп со следами насильственной смерти был найден в заброшенном гараже. По данным источников, жертва получила множественные ножевые ранения, но главной травмой стал разрез горла (похожий на те, что были у трёх предыдущих жертв). Никаких следов и отпечатков пальцев на месте преступления не выявлено. Дело ли это рук группировки или в Портленде завёлся серийный убийца? Вопрос остаётся открытым.»

***

Мне хотелось отвлечься и забыться, поэтому я согласилась на встречу с Матиасом. Если в Портленде и орудовал убийца, оставаться одной этим вечером мне уж точно не хотелось.

Когда я собиралась, жутко нервничала. В этом было что-то неправильное, странное. Но я решила отмахнуться от назойливых раздумий. В конце концов, сегодня мне лучше не быть одной. Не сейчас, когда все мысли возвращаются только к матери.

Я собиралась выпрямить волосы старым утюжком – тем самым, что она привезла из Европы. Но, вспомнив слова Матиаса, просто распустила кудри.

Когда я переступила порог, сердце забилось чаще. Ноги подкосились.

Матиас ждал у дома с букетом алых роз. Без упаковки – только шелковая лента, туго перевязанная вокруг стеблей. Он выглядел безупречно: тёмное пальто, лёгкая небрежность в прядях, и этот взгляд – внимательный, чуть насмешливый. Я вымученно улыбнулась.

– Розы? – спросила, делая шаг навстречу.

Матиас протянул букет. Я обхватила его двумя руками – он оказался неожиданно тяжёлым.

– Ты когда-то говорила, что не любишь ромашки. Я запомнил, – мужчина улыбнулся, почти рассеянно, но в глазах вспыхнуло что-то тёплое.

Всё казалось неправильным. Я только что похоронила мать – и вот уже стою с букетом роз.

– Не помню, чтобы говорила такое, – заметила я, садясь в машину.

Матиас сел за руль, бросив на меня долгий взгляд.

– Вот и хорошо. Значит, сейчас это будет впервые, – он завёл «Бьюик», и мы тронулись. – Ты прекрасно выглядишь, Вивьен.

Я отвела взгляд, поспешно заправляя кудрявую прядь за ухо.

– Спасибо, – пробормотала, глядя на огоньки ночного Портленда за окном.

***

В воздухе витал аромат карамели и старой плёнки. Старик-продавец вздохнул, когда Матиас спросил, что идёт. Это был Хичкок – «Леди исчезает».

Я смотрела его раза три, но была не против пересмотреть. Мне было всё равно, какой фильм. Хотелось просто отвлечься. Почувствовать себя в безопасности.

Зал был почти полон. Мы сидели в последнем ряду. Фильм давно начался. Я закинула в рот карамельный попкорн, не чувствуя вкуса. На экране мелькали чёрно-белые тени, но я не следила за происходящим. Чувствовала, как Матиас смотрит – не на фильм, а на меня. Словно я была единственным объектом в этом зале, достойным внимания.

– Ты не смотришь, – его голос скользнул по шее – тёплый, низкий.

– А ты?

Наши лица оказались так близко, что я различала каждый миллиметр его черт.

– Я смотрю на то, что важнее.

Матиас взял мою руку, перевернул ладонью вверх. Его большой палец медленно провёл по линиям запястья, скользнув к сгибу локтя.

– Знаешь, почему Хичкок снимал блондинок? – хрипло прошептал Матиас, наклоняясь ближе.

– Почему? – так же тихо спросила я, встретившись с ним взглядом.

– Потому что на чёрно-белой плёнке их страх выглядел чище. Почти святым.

Его пальцы сжали мои чуть сильнее. Сосредоточиться на фильме не получалось.

– Говоришь как маньяк, – усмехнулась я.

Матиас тихо рассмеялся, поглаживая мою руку – теперь мягко, почти ласково.

– Был бы я маньяком... – он наклонился совсем близко, горячее дыхание коснулось моей шеи, – ты была бы идеальной жертвой.

Я замерла. Но Матиас лишь усмехнулся:

– Слишком умна, чтобы кричать. И слишком любопытна, чтобы убегать.

Его губы коснулись моего виска. По коже пробежал табун мурашек.

– К счастью, – Матиас отстранился, игриво щёлкнув меня по носу, – я всего-напросто обычный человек.

Оставшуюся часть фильма мы смотрели молча. Каждый – в своих мыслях.

***

Он завёл двигатель. Радио ожило с лёгким треском, затянув знакомую мелодию. Christopher Cross – Sailing. Матиас покосился на меня и, не говоря ни слова, убавил громкость.

– Тихо слишком? – спросил он, не отрывая взгляда от дороги.

– Нет. Так лучше, – я поудобнее устроилась в кресле. В груди всё ещё щемила тревога.

Матиас кивнул. Странно, что он не спросил ни слова о матери. Будто её смерть не стоила даже упоминания.

– Ты всё ещё играешь? – вдруг спросила я, изучая его сосредоточенный профиль.

– Я бросил музыку, Виви. Теперь работаю частным инвестором и владею антикварным магазином.

Его голос стал чуть жёстче – или мне показалось? Матиас продолжил:

– Магазин – это скорее хобби. Туда почти никто не заходит. Я покупаю то, что другим кажется сломанным. А потом – продаю дороже. Или оставляю себе.

Это звучало странно, почти абсурдно. Но, возможно, я просто накручивала себя? Матиас действительно старался, а я везде искала несостыковки.

– Почему ты бросил музыку? У тебя ведь так хорошо получалось. Нет, серьёзно – ты был лучшим! Что же изменилось?

Его руки крепче сжали руль. Так сильно, что я испугалась: Матиас сейчас сломает его пополам. Я напряглась, глядя в окно. Из магнитолы лилась музыка:

– Every word is a symphony – won't you believe me?

Некоторое время он молчал. Я не смотрела специально – взгляд сам зацепился. За то, как под тонкой рубашкой обозначались волны его мышц.

– Музыка напоминает мне о брате. Я больше не могу заставить себя играть. – глухо процедил Матиас.

Я осторожно коснулась его плеча. Мужчина вздрогнул. Наши глаза встретились.

– Я до сих пор не могу в это поверить... И представить не могу, каково тебе. Ты правда думаешь, что это сделал Рован? Но почему? – я опустила глаза, понизив голос. – Что может заставить человека убить всю свою семью?

Матиас резко затормозил. Ремень безопасности врезался в грудь – я едва не полетела вперёд.

– Мы уже приехали, Виви. – резко бросил он, выходя из машины.

Я медленно отстегнула ремень, осторожно взяла букет, пытаясь прийти в себя. Матиас обошёл машину и открыл передо мной дверь.

– Не стоило поднимать эту тему. Прости, – прошептала я, переминаясь с ноги на ногу.

Он протянул руку и заботливо поправил выбившийся каштановый локон у моего виска.

– Это не делает тебя виноватой, Виви, – проговорил Матиас. – Ни в вопросах, ни в том, что тебе страшно услышать ответ.

Он улыбнулся – едва заметно, но по-настоящему. Я не сразу поняла, что мы уже у входа.

– Спокойной ночи, – прошептала я.

Но Матиас не ответил. Букет дрожал в пальцах – от холода или от того, как быстро рушится всё, что казалось стабильным.

Когда я обернулась в последний раз – его уже не было. Только мокрый асфальт и лунный свет.