О благоухающей тьме и змее рассвета

Тэхён хмуро бродил по комнате, словно гроза по горному хребту — резко, гулко и с искрами (хорошо хоть не из глаз, а то бы и обои задымились). В груди у него что-то неприятно ныло, зудело и настойчиво требовало внимания (а что, если это заноза, а не нервы? Давно пора уже было скамейку отшлифовать — хоть какая-то польза была бы). Он то замирал, будто вот-вот услышит шаги Судьбы за дверью (главное, чтобы не Перелесника с подснежниками), то снова принимался (как тот карась) метаться по комнате, пыхтя так истово, что даже сова на чердаке закашлялась от зависти. Каждая минута без вестей от Маруськи тянулась, как холодный воск с церковной свечки: медленно, мучительно, без просвета. И вот вроде бы столько лет в медитации, в гармонии с самим собой, а терпению он так и не научился (обидно даже как-то). Тревожные мысли всё роились в голове, как комары в июльский вечер: а вдруг бабка отказала? А вдруг, ни с того ни с сего, решила, что её внучка достойна большего (хотя, казалось бы, куда уже)? И что тогда делать? Собираться в поход на вершину Говерлы? Вдруг там, под снегом, подснежники притаились?

Отчего-то всерьёз начав обдумывать этот момент (будто ему, в его-то положении, действительно светит так далеко уйти от дома), Тэхён с каждым новым шагом приунывал пуще прежнего. Внутри всё как-то кисло сжалось, даже метафизический желудок засосало. Он уже почти решился выйти во двор (может, воздухом подышать, может, паука прогнать, может, просто побродить, чтобы не свихнуться окончательно), как вдруг через мутное оконное стекло заметил знакомую огненную макушку. Маруська. Наконец-то! Та вся запыханная, с ярким румянцем, Тэхён мог бы начать любоваться ей, если бы его взгляд не упал на маленький пузырёк с янтарной жидкостью в её руках. Свет, проходящий сквозь него, казался словно сам закат, разведённый на спирту, мерцающим внутри. Он застыл, словно в оцепенении. Его сердце (точнее, фантомная его версия) будто упало в желудок и сразу взмыло ввысь. Неужели это именно то, о чём он думает?

— Ты... это что? — выдавил Тэхён, не решаясь протянуть руку. Вдруг это иллюзия. Вдруг она сейчас скажет: «Шутила я! Это масло облепиховое для губ!». И тогда всё. Конец. Можно сразу закапываться — морально, а потом и физически, если силы позволят.

Но Маруська с видом алхимика и немножко полубогини приподняла пузырёк, словно кубок за первое место в жизни, и гордо провозгласила:

— Сама мешала. Бабка рецепт дала. Сказала: если и не оживит, то хотя бы склеит по частям. Ему бы, конечно, настояться пару дней, но и так пойдёт. Просто эффект будет короче. Для пробы пера — самое то.

— Маруська, — одними губами прошептал Тэхён, всё ещё не веря своему счастью.

Заторможенно тряхнув и без того больной головой, Тэхён то открывал, то закрывал рот, будто перезагружаясь, как тот старый компьютер в кабинете главы их сельсовета. Неужели... неужели в этом крошечном пузырьке — его билет обратно в ряды живых? С руками, ногами и возможностью шлёпать Перелесника по тому самому месту (что у кого болит, как говорится, лучше бы он, конечно, про вишенки Маруськи думал). Пресвятой Перун, как бы сейчас от радости на небо не вознестись! Рано! Внутри всё заклокотало, защекотало, и словно маленький парад устроился в районе души. А вдруг сработает? А вдруг — нет?

— Ну что, готов? — открутив крышечку, спросила Маруська. — Если сработает, приготовлю ещё.

— Да, — на автомате кивнул Тэхён. Готов ли он? Совершенно точно нет! Но какое это сейчас имело значение?

Направив все свои силы в руки, Тэхён осторожно взял пузырёк и опрокинул его в себя. Он ожидал, что жидкость просто прольётся сквозь него, как всё остальное, — как дождь сквозь паутину, как слёзы сквозь память. Но нет. Янтарная тягучесть не упала на пол, не испарилась в воздухе. Она разлилась по его телу. Впиталась. Сначала было тепло, почти приятно, будто впервые за очень много лет он прижался к горячей печке в стылом доме. Но спустя всего секунду вдруг тепло стало жечь. Вены вспыхнули, как гнёзда молний, и каждая искра в них тянулась к центру, к сердцу. Боль пришла волной. Не внезапной, а подлой, медленной, вязкой, словно чья-то невидимая рука ломала кости по одному пальцу. Кожа (если это теперь снова была она) начинала зудеть и стягиваться, как слишком быстро сшитый саван. Мышцы будто вспоминали, как это — быть живыми, и делали это с глухим хрустом. Он вскрикнул, глухо, по-звериному, как воет лиса в капкане. Ноги подкосились, и он упал на колени. Земля наконец встретила его — не как тень, не как шёпот, а как живого. С глухим стуком. Руки дрожали, в груди заколотилось нечто новое, непривычное — сердце. Оно било, как барабан в бою, как перезвон в пасхальную ночь. Он дышал. Медленно, прерывисто, но дышал. И впервые за столько лет... ощущал вес. Свой собственный вес.

Быть живым (пусть и временно) неожиданно странно. Всё вокруг резко начало ощущаться совсем иначе. Воздух — слишком плотный, почти липкий, будто его можно было нарезать ножом. Свет — слишком яркий, словно лампочка в лоб. Шорохи, скрипы, даже стрёкот кузнечиков за окном — всё казалось громче, чем нужно, как будто мир решил включить звук на полную мощность. Даже собственное тело ощущалось чужим. Пальцы двигались с натугой, как у деревянной куклы после ремонта. Колени ныли, будто он прошёл сто километров по горам (а подснежников так и не нашёл). В животе предательски урчало — не как звук, а как животный инстинкт: «Накорми меня, Тэхён, или умрёшь второй раз!» (что вполне возможно, кстати, умер он ведь голодным). Он пошевелил пальцами и медленно поднял ладони к лицу. Они были настоящие. Тёплые. С прожилками, с шрамами, с линиями, по которым гадалки предсказывают судьбу.

Мир вдруг стал слишком близким. Слишком телесным. И в этом было и счастье, и тревога. Он теперь не часть сквозняка — он теперь цель. Для времени, для боли, для последствий. Но несмотря на всё это, Тэхён улыбнулся. Широко. По-человечески. С тем тихим изумлением, с каким ребёнок впервые держит в руках живого цыплёнка. Потому что даже самая болезненная жизнь была лучше самой безмятежной призрачности. Его мечта наконец стала явью. Радоваться бы, а он потерян. Что ему теперь делать? С чего начать? Столько планов в голове было: шлёпнуть Перелесника, поесть варёной картошечки с укропом, сбегать на речку, потрогать дерево (да, даже кора — нынче экзотика!). А теперь — всё как ветром сдуло. Память вроде бы и при нём, а толку? Стоит, как утёнок посреди грозы: живой, но ошарашенный.

Присев на край кровати, Тэхён сжал руками бёдра и, нахмурившись, уставился в пол. В голове будто кто-то барабанит ложкой по кастрюле: «Ну давай, двигайся! Живой ведь теперь!» А он не двигается. Потому что страшно. Потому что реальность — это не прогулка по сквознякам. Здесь всё отзывается болью и последствиями (вдруг соседский пёс запомнил, кто его столько лет шугал по ночам?). Тут нельзя просто раствориться в обиде или стене (а он ведь привык). Здесь нужно жить — а он, похоже, отвык. И всё же... Тело было. Шанс — тоже. А значит, логично было бы начинать с малого. С чего-то простого. Например, с картошечки. Или с пощёчины Перелеснику. Что там первое подвернётся. Так, стоп... Маруська! Твою ж... И вот как теперь слинять по-тихому?

— Ну как ты? — тихонько спросила Маруська, осторожно прикоснувшись рукой к волосам Тэхёна. — И в правду живой.

— Пока не знаю, — хрипло отозвался Тэхён, будто голос всё ещё скребся сквозь призрачные щели. Затем он медленно провёл рукой по лицу, по-новому осознавая кожу, лёгкий зуд щетины и влажный след от собственного дыхания. Странно. Будто впервые почувствовал себя собой. — В голове сплошная каша.

— Бабуля предупреждала, что так будет. Ты давненько умер, — промолвила Маруська с ноткой лёгкой грусти.

— «Давненько» — это ещё легко сказано, — усмехнулся Тэхён, пытаясь отогнать от себя нахлынувшую волну воспоминаний, но они, как назло, только плотнее засели в грудь. — Столько всего хочется.

— У нас не так много времени в запасе, — сев рядом и прижавшись бедром, промурчала Маруська, будто кошка, что уже всё решила за хозяина. — Давай проведём его с пользой. Для начала подадим заявление в ЗАГС, а потом...

— Подожди, подожди, — всполошился Тэхён и чуть не подскочил, смахнув с себя воображаемую паутину брачных уз. А вот и оно — ловушка судьбы с бантами и штампами! — Давай не будем спешить. В ЗАГС... эти... документы нужны. А у меня их нет. И не было никогда.

— Ничего, сделаем, — тоном, не терпящим возражений, проговорила Маруська, и в глазах её тут же вспыхнул опасный огонёк. — Причём весьма быстро. Есть у меня нужные знакомые.

— И денег у меня нет, — всем телом напрягся Тэхён, вытягивая губы в нечто между улыбкой и судорогой. Нужные знакомые? Это кто, интересно? Явно же не Блуд или Болотник... — А без них же никак.

— Не переживай, у меня деньги есть, — уверенно кивнула Маруська, так, как будто речь шла о походе на базар, а не о свадьбе с мертвецом. Нет, ну а что? Дело-то будничное. — Нам на всё хватит.

У Маруськи есть деньги? На всё хватит? Это откуда, интересно? Бабка ведь её ещё вполне себе жива и бодра, наследство, значит, пока не предвидится. Работы у неё тоже вроде как нет. В последний раз, когда Тэхён проверял, её «официальный труд» заключался в выкладывании фотографий в купальнике в соцсети и шитье куклы из пеньки, у которой было три глаза и двое ушей с одной стороны. Хм... похоже, он не так уж и много знает о своей «возлюбленной».

— Я... — запнулся Тэхён, строча в голове десятки неубедительных отмазок.

Его даже немного повело. Пресвятой Перун! В первый раз его женили по такой же программе — с пиром, веником и внезапной потерей свободы. Года идут, а женщины, похоже, берут курс на бессмертную настойчивость. Если захотели замуж — всё, пиши пропало. Мужику не спастись. Особенно если он с Маруськой в одной комнате. С руками. И с телом. Может, по-быстрому отрубить себе пальцы? Нет пальцев — нет кольца! Хотя нет, это уже как-то слишком радикально.

— Что? — нахмурилась Маруська, явно начав подозревать неладное. — Соскочить пытаешься? Не получится, милый!

— Ты что? Какой соскочить? — схватился за сердце Тэхён. — Я ж не карась с соседнего озера, а ты не крючок, пробивший мне щёку. Всё будет. Просто не сразу. Ох, так воздухом подышать хочется.

— Тэхён... — сквозь зубы процедила Маруська.

Почти правдоподобно закатив в обмороке глаза, Тэхён по старой привычке (чёрт её дери) шагнул к стене и с размаху (смачно так) впечатался в неё лицом (с кем не бывает, да?). Шмяк, кстати, был достойный, такой, что аж зашаталась ваза на подоконнике, а с потолка осыпалась пара частичек штукатурки (и да, было больно!). Резко отшатнувшись, Тэхён схватился за нос, поморщился, проверил, всё ли на месте (вроде бы да), и, не теряя времени, бросил беглый взгляд на дверь. Та смотрела в ответ подозрительно. Как и Маруська, скорее всего. Ну да ничего! Главное — действовать быстро. Медлить нельзя. Мягко, как будто уходит в туман, он потянулся к ручке, а потом — хлоп! — выскочил наружу, чуть не уронив вешалку и себя заодно. Пыль взметнулась, дверь за ним громко закрылась, и буквально на секунду весь мир притих.

А потом...

— А ну стой, сука! — загремело изнутри.

Сука? Это он, что ли?! Вот клевета так клевета! Он кобель. Добрый, заблудший, временами недокормленный — но кобель! Имеющий право на свободу. Хотя бы на пять минут. Пока его-таки не затащили в ЗАГС. Испуганно оглянувшись по сторонам, Тэхён уже собрался было совершить стратегически грамотное, пусть и слегка позорное отступление, как вдруг калитка жалобно скрипнула, и во двор неспешно вошла бабка Маруськи. Она, как ни в чём не бывало, добродушно улыбнулась и, прищурившись, сказала:

— Года идут, а ты, Тэхён, не меняешься! Наобещаешь в три короба и в кусты!

— Это когда я так делал? — распахнул глаза Тэхён, захлопав ресницами с самым невинным видом. — Тебя, Дуня, я никогда не обманывал. Ну почти.

— Я тебя с рождения знаю, — задорно рассмеялась старушка. — Каких только сказок не наслушалась за это время. Ты и жениться на мне обещал, и корову подарить, и букет полевых цветов. Даже говорил, что песню сочинишь, если настроение будет. Что ещё я забыла?

— Так настроение всё не наступало! — развёл руками Тэхён. — И про жениться я был серьёзен. Ты по молодости редкой красавицей была.

— Знаю я твоё «настроение», оно у тебя исключительно в районе пояса бывает, вверх не поднимается, — фыркнула старушка, укоризненно посмотрев на внучку, замершую в дверях. — Хватит Маруське голову морочить. Женится он, видите ли, на ней! Ага, конечно. Разве что на самом себе, да и то, если зеркало согласие даст.

— Обидно, Дуня, — надулся Тэхён. — Я, между прочим, чувствую себя оскорблённым в лучших чувствах.

— Ага, чувствах, — усмехнулась старушка. — Эгоист ты.

— У меня, между прочим, сложная судьба, — возвёл глаза на небо Тэхён. — Я страдаю!

— Страдает он, — покачала головой старушка. — Ну, пошли, страдалец, будем приводить тебя в чувства. Вчера похороны Тараса были. Еды осталось куча.

— Еды, говоришь? — тут же оживился Тэхён. — Борщ есть? А бануш?

— Всё есть, — кивнула старушка с таинственной гордостью. — И даже больше.

— Пошли, душа моя, — расправив плечи и гордо продефилировав к женщине, Тэхён кокетливо взял её под руку. — Вот никого я так сильно, как тебя, не любил! Одна единственная ты у меня!

— Одна единственная? — приподняла бровь старушка, при этом не отпуская руку, но уже со значением её сжимая.

— Конечно! — активно закивал Тэхён, почувствовав неладное, но уже было поздно. — Маруська — это так... блажь, не более.

— Ну ты мудила! — не своим голосом взревела Маруська, влетев в разговор, как ураган в день жатвы.

— Раз так, женись на мне, — с совершенно серьёзным видом проговорила старушка, глядя прямо в глаза Тэхёну. — Обещал же, не забыл?

— Какое женись, Дуня?! — едва воздухом не подавился Тэхён, побледнев так, будто только что увидел свой памятник. — Ты пятерых мужей похоронила, а я... Я ещё пожить хочу!

— Да не ссы ты, — рассмеялась старушка, махнув свободной рукой. — Всрался ты мне! Не дури Маруське голову, этого мне с лихвой хватит.

— Обещаю! — вытянулся Тэхён, как солдат перед гетманом.

— Эх, бабуля, Тэхён! — топнула ногой Маруська, багровея от ярости. — Вернулись, оба! Сейчас же!

Стоически игнорируя возмущённое пыхтение Маруськи за спиной и мысленно уже прощаясь с правом любоваться её вишенками (а это, между прочим, было больно — прямо в душу), Тэхён, не оглядываясь, шагнул за ворота и побрёл на встречу с одним из семи смертных грехов. С обжорством, разумеется. Сейчас он наестся. До икоты, до полусонного транса, до состояния, когда даже душа тихо шепчет: «Хватит, брат, давай завтра продолжим». Но он не остановится, нет! Ему ещё это... Кофе попробовать нужно. И шоколадку от «Рошен».

Уверенно семеня по утоптанной тропинке, Тэхён, греясь в солнечных лучах, как старый кот после долгой зимы, только было хотел зайти во двор к Дуне, как вдруг из-за дерева выскочил хованець — весь в паутине, репейниках и лёгком недоверии. Вот это встреча, конечно! Ещё бы лет сто не виделись!

— Та шо ж то за диво?! — вытаращился Намджун, остановившись как вкопанный, и для верности трижды перекрестился, запнувшись один раз локтем об собственный рюкзак. — Тэхён? Ты как это? Воскрес?

— Почти, — мрачно буркнул Тэхён, закатив глаза. — Поболтаем попозже. Спешу.

— Ладно, — на автомате кивнул Намджун. — Вот Сокджин обалдеет, когда узнает!

Проигнорировав мимолётное упоминание волколака (хотя, может, и зря — с такими существами лучше быть настороже, особенно после оживления, особенно если они родственники Перелесника), Тэхён хрупкой бабочкой впорхнул во двор. Ну, как бабочкой... Скорее, упитанным мотыльком, которого всю весну морили голодом, а теперь выпустили на волю, прямиком к еде. Ноздри его жадно раздулись — воздух вокруг был густо пропитан божественным ароматом жареного лука, копчёного мяса и какого-то травяного отвара с нотками тимьяна, перца и ещё чего-то. Тэхён даже не шел — он летел прямо по вкусовому компасу, ведомый желудком, как ведьма на метле в полнолуние. И этот путь завёл его прямиком к летней кухне, где уже вовсю хозяйничала Дуня. В цветастом фартуке, с ложкой в одной руке и половником в другой, она напоминала одновременно ведьму, богиню и полковника на полевой кухне. И пахло от неё так, что можно было потерять сознание ещё до первого кусочка. Да! Это определённо стоило расставания с вишенками Маруськи! Ещё как!

— Заходи уже, — громко бросила старушка, не поворачиваясь. — А то стоишь на пороге, как не родной.

— Дуня, если ты продолжишь так готовить, я на тебе женюсь. По-настоящему, с кольцом и прочими ужасами, — проникновенно произнёс Тэхён, пританцовывая на пороге. — И плевать на возраст!

— Охотно верю, — прыснула старушка. — С чего начнёшь?

— Борщ!

С неким трепетом зайдя в летнюю кухню, Тэхён опустился за стол с таким благоговением, будто не на деревянную лавку садился, а на трон с позолоченными ножками и резьбой в виде херувимов. Руки его немного дрожали — то ли от волнения, то ли от предвкушения. Дуня перед ним поставила тарелку горячего борща: густого, как гуцульский лес в июле, рубинового, как Маруськины губы при свете лампы, и ароматного, как будто каждая свёкла в нём прошла путь духовного очищения. Он взял ложку — простую, железную, но сейчас она казалась ему посохом пророка. Опустил в борщ, подцепил первую порцию и на секунду замер. В комнате воцарилась торжественная тишина, даже муха, кажется, остановилась в воздухе. Потом — вдох, глоток, и...

— Мама моя рідна! — выдохнул Тэхён, так, словно внутри него вспыхнул маленький костёр, тёплый, щедрый, домашний. — Да это ж... оно!

Борщ прошёлся по пищеводу, как поезд по давно заброшенным рельсам, и каждый миллиметр его привидения становился телом — живым, чувствующим, голодным. А следом подоспел и бануш — с дымком, с поджаренной брынзой, с ложкой шкварок, что хрустели, как грехи на исповеди. Тэхён попробовал его и блаженно закрыл глаза. Да, ради этого и умереть во второй раз не жалко! До чего же вкусно!

— Дуня... — сипло прошептал Тэхён, не поднимая глаз. — Я снова жив. Если меня завтра прихватит удар — знай, оно того стоило.

— Ешь, дурило, — фыркнула старушка. — Ты ещё котлеты мои не пробовал.

Котлеты? Он обязательно их попробует. И всё остальное тоже! Тэхён уже взялся было за вилку, подцепляя пухлую, румяную котлету, от которой шёл такой аромат, что аж дух захватывало, как вдруг в кухню ввалился Чимин — растрёпанный, запыхавшийся и перепуганный так, будто за ним мчался сам Блуд, прихватив с собой острые вилы и плохое настроение. Прямо-таки картина маслом: «Не ждали», с элементами неверия и отрицания. Так, стоп! А сзади — это кто? Не Перелесник ли? Он, родимый! Какие люди без охраны! И вот как тут не начать ругаться матом?

— Чё припёрлись? — лениво поинтересовался Тэхён, медленно пережёвывая и смакуя очередной кусок, попутно потянувшись за сальцем, будто всё происходящее касалось его лишь частично. — Соскучились?

— Мы думали, ты с Маруськой трахаешься, — глуповато хихикнул Чимин, потирая ладони, как будто готовился приступить к рукоблудию. — Вот и пришли.

— Поддержать меня морально хотели? — не поняв взаимосвязи, прищурился Тэхён, так, как будто на него светили слишком яркой лампой. — Или что?

— От кастрации спасти.

— От чего? — приподнял бровь Тэхён, отставив миску с борщом и уставившись на правнука, как на редкий вид мха.

— Кастрации, — повторил Чимин с тяжёлым выдохом, будто слово это было заклятием. — Чонгук вон мачете принёс.

— Чонгук, говоришь, — поднимаясь из-за стола, хмыкнул Тэхён. Приседания для призраков не прошли даром — затрещала спина. Мачете? Вот это размах! — Что-то я не удивлён. Впервые за несколько столетий мне выпал шанс пожрать, но даже этого я не могу сделать в тишине и покое!

— Пожрать говоришь, — выпятив грудь, рявкнул Чонгук, выскакивая из-за спины Чимина, будто тренировался этому годами. — Еды, как я погляжу, здесь много! Бабулька явно пару дней готовила!

— Так и есть, — кивнул Тэхён. Нет, ну а что? Правда же! Поминки — дело хлопотное, но Перелеснику об этом лучше не знать. — Меня же в гости ждали.

— А, теперь ясно! — повысил голос Чонгук, явно поняв всё неправильно. Лицо его вытянулось, как у драматической актрисы в трагедии. — Она тебе борщ и бануш, а ты ей влажную уборку между ног!

— Ты совсем с головой не дружишь? — пуще прежнего нахмурился Тэхён. У него аж вилка дрогнула в руке. Влажная уборка между ног? Это типа как отлезать? Пресвятой Перун! Это же ещё додуматься было нужно! — Единственный, кто сегодня будет делать влажную уборку, — это ты! Посмотрим, так ли ты хорош в минете, как мне постоянно заливал.

— Мечтать не вредно, — сложив руки на груди, прыснул Чонгук, будто и не его судьбу сейчас решали.

— Либо ты, либо Маруська.

— Ну раз ты настаиваешь, — моментально сдался Чонгук. Причём с такой готовностью, что в комнате повисло напряжённое молчание. Даже муха, казалось, осудительно замерла на стене.

— Брысь с моих глаз, — махнул рукой Тэхён. — Я не доел.

— Жду на улице! — отдав мачете Чимину, протараторил Чонгук, с достоинством павшего героя покидая поле битвы.

Крайне красноречиво посмотрев на внука (так, что даже кошка у печки сжалась от неловкости) и получив от того стремительный побег вместо внятного ответа (вот это наглость!), Тэхён с тяжёлым вздохом вернулся за стол. Тарелка его, к счастью, ещё ждала. Продолжив свою «скромную» трапезу с видом святого мученика при борще, он стоически старался не смотреть в окно, где во дворе, словно олицетворение греха в летней рубашке, переминался с ноги на ногу Перелесник, неприлично довольный и слишком терпеливый, как для того, кто только что услышал про «влажную уборку».

Да уж... Про минет он, конечно, ляпнул не подумав. Эмоции, вспыльчивость, шальной язык — всё как обычно. Но теперь, когда слова уже отползли к уху Перелесника и там уютно устроились, давать заднюю было, мягко говоря, неловко. Даже как-то неудобно. Особенно с учётом того, что Перелесник явно трактовал сказанное не как угрозу, а как перспективу. И что теперь делать? Не ясно. Хоть бросай всё и снова помирай.

Хотя... Перспектива того, что его, хм, хозяйство окажется во влажном, тёплом и, возможно, даже умелом рту, звучала, как ни крути, весьма заманчиво. Грехом, конечно. Но таким, от которого и святые бы в раздумья впали. Да и в самом деле, не станет же он геем из-за одного... эпизода? Ну, если один раз — не считается? Или считается? Чёрт побери, а с чего вообще пошли эти мысли?! Он тут борщ доедает, котлетку макает, а мозг уже где-то в постели с Перелесником! Проклятье!

Нет, точно чары. Снова эти глаза Перелесника, сияющие как омут с мёдом. Снова эта походка, от которой пятки зудят. Вот кто виноват! Перелесник! Не он. Никогда не он. Он человек серьёзный, с принципами (пусть и гибкими, как ива в бурю). Ладно, долой панику. Спокойно, Тэхён. Не факт, что при близком контакте Чонгук не сольётся, как вода в унитазе — с бульканьем, драмой и легким ароматом поражения. В конце концов, кто сказал, что до дела вообще дойдёт? Мало ли, шутка! Мало ли, Пресвятой Перун отвлечёт их чем-то важным. Всё будет хорошо. Наверное, хорошо...