О благоухающей тьме и змее рассвета

Как бы Тэхён ни старался отвлечься на изумительной красоты рассвет, варёная картошечка (со свежим укропчиком, да), хрустящие кислые огурчики (ещё совсем недавно нежащиеся под солнцем на грядке) и малосольная селёдочка (та самая, жирная и пронзительно ароматная) всё никак не хотели покидать его мысли. Собственно, как и Перелесник (чёрт того дери). Он уже и ложился на печь, и вставал, и плескался в родниковой воде (ну как плескался... переворачивал чашку с этой самой водой), и пробовал дышать правильно, как учили в книжке «Живи без стресса» (и откуда она только у него?), — всё зря. Потому что только стоило ему закрыть глаза, как там, за веком веков внутреннего экрана, возникал он — Перелесник. Возникал и то ухмылялся с характерным прищуром, то неспешно отряхивал с плеча несуществующие пылинки, то оборачивался игриво так.

Тэхёну бы очень хотелось всё это развидеть. Правда. Но куда там! Едва одни галлюцинации начинали рассеиваться, как на него, словно снежная лавина с характером, обрушивалось новое видение: задница. Не просто анатомическая деталь, а откровение. Созданная, по всей видимости, не без участия высших (а может и низших, что и логично — Перелесник ведь) сил. Идеальная, как лунный диск на чёрном бархате неба. Упругая, как «да», сказанное в самый важный момент. Симметрия, достойная архитектурного факультета. И самое обидное заключалось в том, что в этот момент меркло всё остальное: картошечка уже не казалась такой уютной, огурчики — такими хрустящими, а даже селёдочка — не столь пленительно жирной. Еда — еда, а Перелесник... Перелесник был уже диагнозом. Неизлечимым, зато живым. Как там пелось в той глупой песне? Ти вечірній Поділ — я локальна богема, ти Йоко Йоко — я Леннон Леннон, ти чорна мамба — я отрута, ти Івасюк — я Червона Рута. Вот прямо как с него писали. Или с них...

Да, похоже, Тэхён серьёзно заболел. И не банальной простудой (будто ОРВИ ему теперь вообще светит), а чем-то куда более тяжёлым — душевно-чревным, если угодно. Такой болезнью, от которой не прописывают ни таблеток, ни отваров, ни добрых советов. Лекарства не было. И, судя по всему, не предвиделось. Особенно если учесть, что даже сладкие вишенки Маруськи (некогда источник вдохновения и почти религиозного экстаза) теперь оказались бессильны. На этом фоне даже поход к бабке-шептухе уже не казался таким уж нелепым. Да, яйцо пройдёт сквозь него, как и всё остальное. Но кого это волнует, когда на кону — душевное спасение? Метод-то проверенный, веками испытанный. Говорят, и от порчи, и от тоски помогает. А значит, может справиться и с чарами Перелесника. С его проклято совершенной задницей (вот его заело), мерцающей в сумраке, словно манна небесная. С этим голосом — в котором прятались и грех, и прощение, и обет вечной погибели в одном дыхании. Твою ж мать!

— Шоб я сі всох, як смерека без роси! — эмоционально воскликнул Тэхён, хватаясь за голову.

Да, ему определённо нужна была помощь. Или, как минимум, тарелка картошки с огурцами. Селёдочка, может, и станет бонусом... А может, последним аккордом перед финальным срывом. Может попросить Маруську поужинать перед ним — ну, чтобы эстетически, терапевтически. Мол, народное целительство через визуальное насыщение. Вдруг сработает? Хотя... с чего бы? Вчера она, помнится, ела банан. Полуголая. Медленно. Глубоко осмысленно. Даже бровью повела в ключевой момент. И что? Ноль реакции. Ни в груди, ни в душе, ни в привидении. Ни один атом в теле Тэхёна не сдвинулся в сторону желания. А вот Перелесник... Перелесник не ел — он творил. Лизнул тот злосчастный фруктовый лёд так, что он до сих пор не уверен, не привиделось ли. Это была не сцена — это был перформанс на грани приличий и духовного откровения. То, как лёд таял на чужих губах, оставило в Тэхёне шрам. Горячий, пронзительный и, возможно, вечный. Интересно, ещё не поздно вознестись на небо?

Мысленно отвесив себе с добрый десяток подзатыльников (с чувством так, с толком, с расстановкой), Тэхён сам не зная зачем, хмуро покосился на лес за окном. Тот, как всегда по утрам, стоял в лёгкой измороси, тянулся лохматым силуэтом в небо и молчал подозрительно — будто что-то про него знал и не собирался держать это в секрете. Паранойя? Вполне возможно.

— Аби мене грім побив, що я знов за тою нечистю вчепився! — сквозь зубы процедил Тэхён, и немедля ни секунды, ринулся по хорошо знакомому маршруту — тропке, петляющей к треклятому висячему болоту. Зачем? Вот так сразу и не ответить. Вроде как искать Перелесника. Нет, ну а что? Тот вчера так эмоционально хлопнул шторой (театрально, с душой!) и исчез с концами. Ни язвительного тебе «добраніч», ни вздоха с привкусом полыни. Даже пыль не закружилась в прощальном танце. Просто ушёл. И не вернулся. Странно это. Обиделся, что ли? И с какого такого? Ничего нового он тому не сказал. Хамил, как обычно. По классике, даже можно сказать. На личности вроде не переходил. Или... ну, может, чуть-чуть. Но ведь не со зла же! И вообще, может, на того так Маруська повлияла? Типа ссора при свидетелях там и все дела? Не исключено, кстати. Нужно разбираться. А то как-то не по себе.

Резко затормозив возле уже знакомых ему кустов клюквы, Тэхён только было хотел пройти сквозь них, как вдруг услышал максимально недовольный голос Юнки:

— Юнги, бог за семь дней создал мир, а ты уже месяц не можешь закончить с таранью.

— Юнки, ты только посмотри на этот мир, — прошепелявил в ответ Блуд. — А потом на мою тарань.

Замерев на месте, Тэхён, мысленно взвесив все «за» и «против», сделал несколько шагов вбок (только бы его не заметили, стыдно же) и осторожно выглянул из-за куста (да уж, картина маслом...). На манеже — всё те же. Блуд и Болотник. Перелесником даже и близко не пахнет. Удивительно даже. Неужели тот пошёл к своей родне? Вот прямо настолько обижен?

— Сколько икры, — любовно протянул Юнги, ощупывая толстенькую тарань. — Нужно Чимина угостить.

Что? Это что он сейчас такое услышал? Блуд собирается угостить его правнука своей таранью? Вот это новость. С какой, спрашивается, радости вдруг такая щедрость? Неужто помирились? Да нет, чепуха — вряд ли! Тут, скорее всего, прямо у него на глазах зреет какой-то изощрённый план по целенаправленному заражению его кровиночки ботулизмом. Под видом гостеприимства! Ну, варвары! Да он их всех... порвёт, как тузик грелку. Только сначала разберётся с обидчивым Перелесником. Потому что нечисть эта, судя по всему, не только в туман умеет растворяться, но ещё и в обиды на ровном месте. Молчит окаянный, как болотная жаба в посте, и шторой больше не хлопает. Ни тебе ночных визитов, ни нелепых любовных признаний — скука смертная! А ведь он к этому уже привык. Почти привязался. Можно сказать, душой прирос. А Перелесник так некрасиво с ним поступает. Произвол же!

Обречённо выдохнув и тихонько попятившись назад, Тэхён с мрачным видом прикинул в уме, хватит ли у него сил доползти до хованца. И тут же ещё сильнее помрачнел: не хватит. Ни моральных, ни физических. Ни одной чертовой искорки в организме не осталось. Словно кто-то по ночам вытаскивал из него энергию пинцетом (да уж, его правнук тот ещё дементор). Вздохнув уже с каким-то философским смирением, он нехотя поплёлся обратно домой, шаркая ногами, как старый дед (коим он совершенно не являлся!) с разбитым сердцем. Ладно, рано ещё впадать в пучину отчаяния. Всего-то двенадцать утра. Полдень! Самое время для надежд и прочих чудес. Может, и объявится ещё этот петух огненный. С чем, как говорится, нечисть не шутит? Всё возможно, ничего не исключено.

В рекордные сроки добравшись до своих владений — и, как и следовало ожидать, не встретив там Перелесника (ну и ладно, не очень-то и хотелось... почти) — Тэхён остановился напротив колодца и вдруг приуныл ещё сильнее. Вокруг стояла тишина, спокойная, густая, как парное молоко, — почти идиллия. Или всё же не совсем? Склонившись над колодцем, он неожиданно замер, уставившись в зеркальную гладь воды, сам не зная, чего ждёт. Может, что отражение подскажет, чем заняться? Или вдруг всплывёт жаба и с мудрой мордой выдаст какой-нибудь сельский афоризм. Но нет. Колодец молчал. Как и дом. Как и вся округа. Даже ветер не шелохнулся — будто весь мир ушёл на перерыв.

Тэхён почесал затылок и тихо вздохнул. Может, книжку почитать? Или растянуться на лавке, вытянуть ноги, смотреть в небо и считать облака, как барашков на выпасе? А может, и то, и другое. Отличный микс — капелька ума, щепотка отдыха. Вариантов, как на грядке весной: каждый вроде бы хороший, а выбрать трудно. Всё потому, что внутри тянуло пустотой — не тяжёлой, не гнетущей, а тихой и настойчивой. Такой, как бывает, когда кто-то уходит и оставляет дверь приоткрытой. И тишина, вроде бы обычная, вдруг становится слишком заметной. Да уж, впервые с ним такое. Он в шаге от того, чтобы начать ругаться матом. Твою ж налево...

— Скажи, Анжелика, где твой король? — донеслось сзади голосом правнука.

Вот тебе и конец идиллии. Тэхён едва не вздрогнул и уже почти перешёл на стадию, где мат становится официальным языком общения. Анжелика. О какой Анжелике говорит этот дуралей? О той, что маркиза ангелов, с упругими моральными принципами и декольте на полстраницы? Неужто чья-то душа возжелала лёгкой эротики, приправленной мушкетами, корсетами и душевной неуравновешенностью? Вот же...

Тэхён устало прикрыл глаза. Нет, определённо, этому дому не хватает экзорциста. Не для него, конечно же...

— Чё? — на свой страх и риск ёмко переспросил Тэхён. — Какой такой король?

— Перелесник, спрашиваю, где? — как-то чуток нервно рыкнул Чимин.

Ну вот, прекрасно. Похоже, в этой семье нервы коллективно не просто шалят, а устраивают полноценный карнавал. Причём без анестезии и выходного дня.

— Тут где-то, — с кривой миной протянул Тэхён, нервно дёрнув плечом. — Неподалёку.

Вот опять он — Перелесник! Как заколдованный круг. Сколько можно? Ещё немного, и он вслух признает, что Перелесник стал не персонажем, а образом жизни. А он, между прочим, на это не подписывался!

— Как появится, дай мне знать, — явно в край оборзев, скомандовал Чимин, воровато оглядываясь по сторонам.

— А на кой он тебе? — не без усилия над собой проигнорировав приказной тон правнука, спросил Тэхён, только сейчас замечая, что тот опять потерял где-то свою одежду. — И почему ты голый?

— Дело у меня к нему, — раздражённо рявкнул Чимин. — Срочное.

— Такое срочное, что ты аж разделся? — приподняв бровь, хмыкнул Тэхён. Ну Перелесник, ну петух огненный — вот просто нарасхват!

— Ревнуешь? — оскалился Чимин. — Не поздновато? В твоём-то возрасте.

Пардон? В его-то возрасте? Да это же верх хамства! Он, между прочим, в самом расцвете сил. Причём не простом, а вечном, как добротная настойка на зверобое. Сам-то правнук может таким похвастаться? Вот именно — щёки розовые, а опыта с гулькин нос. Зато умничает, будто три жизни прожил. И так, к слову, из них двоих постареет только Чимин! Он же навсегда останется молодым и красивым.

— Ой, было бы тут к кому ревновать, — скривился Тэхён, с головы до ног показательно оглядев правнука. Красив тот, конечно, но до него всяко не дотягивает. И не дотянет никогда. — Я вне конкуренции.

— Хренасе самомнение, — округлил глаза Чимин. — Ископаемое, одумайся! Тебе скоро прогулы на кладбище ставить начнут, тебе бы про землю подумать, а ты на молоденькую нечисть засматриваешься. Когда ты уже успокоишься, а ещё лучше упокоишься?

Ему, значит, про землю подумать? Ну что за ересь! Он с землёй, между прочим, давно на «ты». Та, можно сказать, бережно его кости хранит, словно семейную реликвию. Несколько столетий сотрудничества, и без единого конфликта — кто таким ещё похвастаться может? Точно не Чимин! У того конфликтов больше, чем дерьма в организме! Фу, таким быть!

— Я сейчас тебя упокою, — прорычал Тэхён, показательно закатывая рукава на рубашке. — Сильно умный?

— Боюсь, боюсь, — гаденько пропищал Чимин. — Мне угрожает преведение! Спасите, помогите!

— Паясничать удумал? — теряя остатки терпения, сквозь зубы процедил Тэхён.

— Побойся бога, прадед, — захлопал ресницами Чимин. — Я сейчас искренен. Или нет?

— Я никого не боюсь, Чимин, — тоном, не терпящим возражений, проговорил Тэхён. И ведь не врал же! — А вот тебе правда стоит.

— А как же черви и некрофилы?

— Тебе конец!

Словно разъярённый бык, почуявший красную тряпку не в руке тореадора, а в самом его нахальном взгляде, Тэхён вскинулся, выпустив из ноздрей иллюзорный пар, и резко рванул вперёд, всем своим посмертным естеством намереваясь придушить наглеца. Фибры души взывали к справедливости, кулаки — к физическому контакту. Но правнук, словно опытный матадор, только хищно прищурился, шагнул в сторону и с грацией, достойной арены в Мадриде, увернулся. И, чтобы окончательно доконать быка, — то бишь Тэхёна, — с демонстративным спокойствием поднял обе руки и ткнул средними пальцами прямо в его обиженное, дымящееся от злости лицо. Второму призраку в этих стенах быть, да! Кровавому убийству тоже!

Безустанно пытаясь побольнее навалять правнуку (словом, кулаком, тенью и даже моралью), Тэхён не сразу заметил то, что во дворе их стало трое. Перелесник. Как утренний туман — тихо, без шума и пыли, тот вплыл во двор, так будто сюда и рождён был приходить. Встал в самый центр и с царственным видом водрузил перед собой колонку с подключённым микрофоном. Затем спокойно достал из кармана телефон, что-то там нажал — и вот уже заиграла музыка. Атмосфера сгущалась, как кисель из магии и нахальства.

Тэхён застыл, подофигев по всем фронтам, а Перелесник, глядя ему прямо в глаза, поднёс микрофон к губам и с выражением, достойным трагедии и кабаре одновременно, проговорил:

— Тэхён, я посвящаю эту песню тебе! Слушай и плачь!

Вот что-что, а песню ему ещё никто не посвящал. И хвала Перуну за это! Вот же... И чего он так утром переживал? Всё, кажется, вернулось на круги своя, словно замкнулся старый добрый круг. А как же тихо и спокойно было без Перелесника! Лепота просто. Эх, упустил он своё счастье. Упустил...

— Может лучше не надо? — потёр переносицу Тэхён, забив на правнука. И без того проблем хватает. — Помилуй!

— Осінь залистопадила, у душі задощило. Ти кохання не зрадив, ти його загубив, — с выражением пропел Чонгук, не сводя взгляда с Тэхёна. — Те, що серцем я вимріяв, зберегти не зміг ти. Журавлиному вирію віддав на крилята.

— Сколько трагизма на пустом месте, — закатил глаза Тэхён.

— А я поклав своє кохання на вівтар, і його благословив Небесний цар, а ти любов мою розбив, мов кришталь, і за тим тобі, що сталося, не жаль...

— Да уж, над творчеством Степана Петровича так ещё никто не издевался.

— Були ночі вінчальними, птаха щастя кружляла. Та з гіркими печалями нас журба повінчала, нас любов повінчала, — всё не унимался Чонгук. — Не Всевишнього волею, а твоїм небажанням не зустрілися з долею, розминулись з коханням...

— Чимин, срочно звони языковому амбассадору, — хлопнув в ладоши, воскликнул Тэхён, хищно оскалившись. А вот и его звёздный час.

— Зачем? — приподнял бровь Чимин. Вот же недалёкий.

— Одессит вспомнил, что украинский язык знает, — просиял Тэхён, кайфуя от своего остроумия. — Это же феномен, фантастика!

— Ещё бы западные регионы вспомнили, как говорить на родном языке, — не смог промолчать Чонгук, выключая музыку. Бля... сейчас что-то будет. — Вообще бы чудесно было.

— Что ты несёшь, подвеянный? — повысил голос Тэхён, выпятив грудь вперёд. — Мы и говорим на украинском! Наш диалект — это часть языка!

— Да в суржике больше украинского, чем в здешнем диалекте! — моментально завёлся Чонгук. Хорошо, что хоть не в любовном плане.

— Вот что с людьми неразделённая любовь делает, — закатил глаза Чимин. — Так, ша, оба!

— Ты охренел нам рот затыкать? — опешил Тэхён, второй раз за день. Да уж, правнучек совсем жизнь свою не бережёт. Мы, между прочим, важные вещи обсуждаем.

— По какому поводу был концерт? — проигнорировав прадеда и посмотрев на Перелесника, спросил Чимин.

Пардон, дубль два. Тэхён что, резко невидимым стал? Иначе как объяснить то, что Чимин вдруг взял и переключился на этого огненного петуха, будто его тут и не было вовсе? Только что дрался с ним, вопил, как сирена на складе кикиморы, а теперь — гляди-ка — глазёнки сверкают, голос стал мягче, на лицо наглядный интерес. Ну всё. Конец света. Измена! Нет, не просто измена, а зрада! Самая что ни на есть настоящая! Пригрел змею на своей груди...

— Тэхён вчера сотворил ужасное, — схватив Чимина за руку, проговорил Чонгук, широко распахнув глаза. — Не знаю, как его земля до сих пор носит.

— Ничего я не делал, — не смог промолчать Тэхён, обиженный в своих лучших чувствах. — Плохого так точно.

— Я так в нём разочарован, Чимин, — пустил скупую мужскую слезу Чонгук. Вот же артист погорелого театра. — Как мне теперь жить дальше?

— Как и жил до этого, — процедил сквозь зубы Тэхён. — Желательно в родной Одессе.

— Что он уже сделал? — посмотрев в глаза перелесника, мягким голосом спросил Чимин. — Расскажи мне всё, не держи в себе.

— Ты чей вообще родственник? — обалдел Тэхён. — Эй, Чимин!

— Он... к Маруське, внучке знахарки нашей, вчера ходил, — подойдя к Чимину впритык, произнёс Чонгук, невинно опустив глаза, как та Настенька из «Морозко». — И не просто ходил, сначала жениться на ней обещал, а потом сиськи показать уговаривал. Представляешь?

— А Маруська что, его видит? — подвис Чимин. Очевидно, довольно медленно переваривая услышанное.

— Да, ей дар от бабки достался, — кивнул Чонгук со знанием дела. — Ты бы его только слышал...

— И чем всё закончилось?

— Эта коза дранная кофту сняла и показала ему всё, чем богата, — выплюнул Чонгук. — А богатства там так... на единичку с плюсом.

— Там полноценная троечка, — не без гордости промурчал Тэхён.

Да и как он мог промолчать? Грудь Маруськи — это ж святое! Сакральное, нерушимое, почти как первая капля дождя на жаждущую землю после засухи. И ничему не под силу этого изменить. Ни здравому смыслу, ни посту, ни даже заднице перелесника... Хотя тут, конечно, вопрос спорный. Всё зависит от угла зрения, освещения и степени эмоционального голода.

— Охренеть, — скосив взгляд на Тэхёна, явно восхищённо выдохнул Чимин. — Уговорил девку сиськи показать! Похоже, дай тебе тело на недельку, и через девять месяцев количество азиатов в Дземброне явно увеличится.

— Истину глаголешь, — просиял Тэхён. — Всё так и будет.

— Чимин, ты вообще на чьей стороне? — насупился Чонгук.

Так тебе и надо, пёс сутулый! Родная кровь — не вода!

— Прадед, хочешь живое тело? — проигнорировав возмущение перелесника, неожиданно поинтересовался Чимин.

— Конечно, хочу, — тут же отозвался Тэхён, жопой чуя неладное.

— Я могу тебе его дать, — отцепляя от себя перелесника, змеем-искусителем прошипел Чимин. — На неделю или даже месяц.

— Эй, я против! — запротестовал Чонгук. — Он изменщик!

— В чём подвох? — прищурился Тэхён, попутно пытаясь вычислить все «подводные камни».

— А подвоха нет, — как нечто само собой разумеющееся, проговорил Чимин. — Услуга за услугу.

— Я что, резко стал невидимым? — сам у себя спросил Чонгук.

Да, знакомое чувство. Совсем недавно Тэхён чувствовал себя так же.

— И что от меня требуется? — несмело осведомился Тэхён, всё ещё ожидая подвоха. Складно стелет правнук. Это и подозрительно. Душевная доброта тому явно не присуща.

— Достань мне подснежники, и я дам тебе тело, — чётко выговаривая каждое слово, проговорил Чимин.

Тело взамен на подснежники? Что за ерунда? Где он, скажите на милость, летом найдёт первые цветы весны? Это ж надо быть кем — кикиморой-ботаником или верным братаном двенадцати месяцев? Чимин издевается? Да? Вон как губы поджал и глаза лукаво блестят — точно издевается. А сам, небось, ни одного подснежника в жизни вживую не видел!

— Где я тебе летом их возьму? — подвис Тэхён. — До весны подождать никак?

— Импровизируй, — развёл руки в стороны Чимин. — Перелесник, принесёшь мне подснежники раньше прадеда, и не видать ему тела, как грешнику рая.

— Я в деле! — тут же оживился Чонгук. — Будут тебе подснежники.

— Ну ты и подлый, — покачал головой Тэхён.

— Удачи, дети мои, — на распев произнёс Чимин. — А я пойду посплю. Увидите по пути Болотника или Блуда, пошлите их от моего имени на фиг.

Проводив правнука тяжёлым, хмурым взглядом, Тэхён сделал пару глубоких вдохов, чтобы не закипеть, и на выдохе попытался хоть как-то разобраться в этой чертовой круговерти. Чимин явно что-то задумал. И не просто так просил подснежники. Эти цветочки, между прочим, не для романтики — ими, по древнему поверью, изгоняют нечисть из дома. Совпадение? Да ну бросьте. Слишком уж хитро тот прищурился. Тело, конечно, ему хотелось (иногда аж ломило от тоски по материальности), но и в костер с головой он бросаться не собирался. Рисковать собой? Нет уж, увольте. Тут нужен план «Б». И, кажется, он у него есть... сырой, как весенний гриб, но вполне рабочий. Маруська. Вот кто ему поможет. Точнее, не совсем Маруська, а её бабка.

— Даже не надейся, — задрав голову вверх, прохрипел Чонгук. — Я достану подснежники раньше тебя! Ты мой! Никакая Маруська тебя не получит.

— Удачи, — легко отозвался Тэхён.

Помахав Перелеснику рукой — чуть ли не с царственным равнодушием, хотя внутри всё скакало, как лягушачий балет, — Тэхён старался выглядеть максимально сдержанно. Главное — не выдать себя раньше времени. Мол, просто гуляет, дышит утренним воздухом, никакого злого умысла. Неспеша он вышел за ворота и, бросив взгляд через плечо, двинулся в сторону дома Маруськи.

Убедившись, что Перелесник не идёт следом, Тэхён, не теряя времени, сквозь стену проскользнул внутрь. Маруська, как всегда, восседала на своём диване, занятая очередной душераздирающей драмой по телевизору. Не дав ей даже паузу нажать, он подошёл вплотную, посмотрел ей прямо в глаза и с выражением, достойным финальной сцены оперы, произнёс:

— Ну что, готова идти в ЗАГС?

— Конечно, — кивнула девушка. — Хоть сейчас.

— Уговоришь бабку сварить одну любопытную настойку, и мы правда пойдём туда.

— Какую такую настойку? — нахмурилась Маруська.

— Ту, выпив которую я обрету живое тело.

— Ты сейчас серьёзно? — вскочила на ноги девушка. — Уверен в том, что говоришь?

— Абсолютно, — уверенно кивнул Тэхён. — Хватит нам бегать от судьбы. Давай будем вместе по-настоящему.

— Х-хорошо, — немного подумав, проговорила Маруська. — Я уговорю бабулю. А ты! Только попробуй меня обмануть, линчую на месте!

— О чём ты, душа моя? — невинно прохрипел Тэхён. — Я на всё ради тебя готов!

— Ладно, жди! — отмахнулась Маруська, надевая тапки и убегая во двор.

Проводив девушку внимательным, сосредоточенным взглядом, Тэхён присел на край постели, тяжело вздохнул и, стараясь ни о чём не думать (особенно о морали и последствиях), принялся терпеливо ждать возвращения своей спасительницы. Жениться на Маруське он, разумеется, не собирался — ну куда ему в его возрасте (вечном, между прочим) семейный быт, кастрюли, пеленки и сериалы про любовь в стамбульской тюрьме? Но той об этом пока лучше не знать. Пусть живёт в предвкушении и мечтах. А сам он... Ещё чуть-чуть, ещё пару шажков, и он получит тело. Настоящее. С руками, ногами, возможностью хлопать дверьми и есть борщ. И только это сейчас имело значение. Всё остальное — приложится. Или отвалится. Тут как получится.