Глава 10: С Перелесником шутки плохи...
С Перелесником шутки плохи — пока подмигнёшь, он уже в душе завёлся и тапочки надел!
С совершенно скучающим видом тыкая пальцем в пёстрый амулет, недавно наскоро склёпанный кривыми ручонками его правнука, Тэхён всё никак не мог побороть в себе стойкое (как перегар после пасхи) желание переделать в этой так называемой защите хотя бы что-нибудь (ну хоть бисер сменить, хоть верёвку посильнее привязать, хоть смысл туда вложить, а не просто нитки и наивные надежды). Он ведь сейчас в опасности, да! Причём в самой настоящей, катастрофической! В голове такой хаос, что даже мыслить мысли страшно! Что и не удивительно, на самом деле. Там ведь полный голубятник — и Перелесник там, как назло, в главной роли и интересной позе. Перун всесильный, спаси и сохрани! Чёртов замороженный лёд, чёртов зад Перелесника, чёртов злой рок! Его определённо кто-то проклял! Ну ничего. В первый раз, что ли? Он не сдастся без боя! Он со всем обязательно справится. И победит. Обязательно победит. Куда же без этого? Только бы ещё раз не вспомнить, как у петуха огненного спина гнётся и пот по виску стекает... Про задницу, обтянутую узкими штанами, он вообще молчит.
Хмуро скосив взгляд на толстый, до последней страницы исписанный блокнот кикиморы, который час назад как по заказу шмякнулся ему под ноги (неужто Соломия постаралась? Она же вроде как тотем, дух-помощник или кто там ещё — в любом случае должна звание отрабатывать), Тэхён прикусил губу и вновь мысленно вернулся к парочке занятных фактов, вычитанных в тех каракулях. А именно: от влияния Перелесника, оказывается, вполне себе реально защититься. Не магией высших сфер, не жертвоприношениями, а простыми народными методами, доступными даже тем, кто заклинания путает с рецептами (короче говоря, даже Чимин разберётся). И так!
Способ номер один: положить под подушку любисток, полынь и серебряную монету. Чем старше монета — тем крепче защита, а заодно и сон интереснее.
Способ номер два: начертить тройной крест на двери (да, вот так незатейливо).
Способ номер три: не оставлять зеркало открытым на ночь, особенно во время грозы. Зеркало оно как портал: позовёшь взглядом — не то откликнется.
На первый взгляд ничего сложного — всё предельно просто (только вот второй вариант вызывал в нём сомнения, как бы и себя за компанию не изгнать), бери и делай. Но! Некие сомнения в душе всё же имелись (размером с Эверест, но это секрет). И от этого становилось максимально не по себе. А точно ли он хочет избавиться от компании Перелесника (кто ещё ему будет сорняки во дворе вырывать?)? Не пожалеет ли он после (одиночество — это, конечно, хорошо, но и поговорить временами тоже хочется)? И вроде бы вопросы простые, детские почти, а ответа на них — никакого. Ни чёткого, ни мутного. А это уже тревожный звоночек. Весьма. Потому что сомнения — это вообще не его профиль. Как и то, что он вот уже который час подряд думает о другом мужике. И это уже не звоночек. Это колокол. Церковный. На всю округу. И с этим срочно нужно было что-то делать.
А то у него нынче всё, как в той старой поговорке: седина в бороду (не буквально, разумеется) — бес в ребро! Стыдно должно быть! А то, понимаешь, нашёл кем заинтересоваться! С каких, простите, щей он вдруг разглядел в Перелеснике сексуальность и красоту? Там ни того, ни другого даже в тени не валялось! Очевидно, возраст даёт о себе знать — зрение помутилось, фантазия расцвела, гормоны, похоже, проснулись с неправильной ноги. Может, к офтальмологу сходить? Очки заказать — такие, чтоб сразу на мир как раньше смотреть. Через призму толстых стёкол, глядишь, и Перелесник снова станет просто подозрительным типом из леса, а не объектом томных грёз.
Ну правда, как задница Перелесника может быть соблазнительнее, чем у той же Маруськи? Маруська — это же Афродита местного масштаба, огонь (не даром же рыжая), а не женщина. А Чонгук кто? Залётный сепаратист с холодным взглядом и крайне сомнительными намерениями. Ни тебе стабильности, ни гарантии, что он опять не пропадёт в лесу на три дня (у Юнги и Юнки к тому же как мёдом помазано), а потом не вернётся с Соломией под мышкой и загадочной улыбкой. Фу же! Так, долой все ненужные мысли, настало время настроится на правильное (гетеросексуальное) русло. И литература ему в этом поможет. С какой книги бы начать? Может, с «Теней забытых предков»? Давненько он не читал эту повесть. Уже и не вспомнит толком, о чём там было. И так: «Иван был девятнадцатым ребенком в гуцульской семье Палийчуков. Двадцатым и последним была Аннычка...».
С головой погрузившись в мир гуцульских интриг и межсемейных войн, Тэхёну даже почти удалось забыть о Перелеснике (почти — здесь ключевое слово). Всё шло донельзя гладко, пока прямо перед глазами не всплыли предательские строки: «А Перелесник смеялся и шептал ей слова, от которых душа вспыхивала огнём...». Отскочив от книги, словно чёрт от ладана, он, несколько раз крайне нецензурно высказав всё своё возмущение сложившейся ситуацией, остервенело закинул книгу под стол и, немного подумав, притянул к себе «Лесную песню» (история про красотку-мавку — это именно то, что ему сейчас нужно!). Леся Украинка с ним точно так, как предатель Коцюбинский, не поступит! Писательница она хорошая и точно уж ни о каких Перелесниках не думала. Не думала же? Ага, щас! «Ой, не ходи в перелесок, там гуляет тень без имени, тень огненная, что в сердце входит и выжигает его дотла...». Вот что за подстава? Имени Перелесника тут упомянуто, конечно, не было, но и без этого ясно, что строки о нём. Свинство!
Кое-как успокоив себя и всё же решив дать литературной терапии последний шанс, Тэхён уткнулся в «Миргородщину» Ивана Нечуя-Левицкого и мысленно настроился на дзен, на просветление, на чистоту гуцульской прозы — но вместо этого в третий раз за день выпал в осадок. Потому что прямо в глаза ему уставился абзац: «Она ждала его каждый вечер у перелеска, но каждый раз возвращалась домой с пылающими щеками, с глазами, полными тайного света». Та-а-а-к... Это что ж выходит? Весь мир ополчился? У него тут, между прочим, депрессия, мысли крамольные роятся в голове, а мироздание, не стесняясь, тычет в него ножом из художественной литературы. И всё — строго в спину. Похоже, пора менять стратегию. Книги — долой, прекрасное — ближе к телу. Точнее, взору. Пришло время идти к Маруське. Та всегда благотворно на него влияла: слово скажет — и будто воронка из головы уходит. Может, и сейчас поможет, выведет из тьмы, вернёт к жизни. А если повезёт — ещё и банан съест перед ним.
Воспылав нешуточным энтузиазмом и заодно стойкой, почти героической надеждой излечиться от своей душевной хвори, Тэхён подскочил на ноги и, не раздумывая, метнулся по давно исхоженному маршруту. Ноги несли его сами, будто знали — сейчас не до философии, нужна срочная терапия. Маршрут этот был проверен годами, вымерен до сантиметра, исхожен в любую погоду и всегда вел к одному — к спасению. Сейчас всё будет. Сейчас его вытащат из этого эмоционального болота. Маруська — его всё! Его панацея, его магия, его анти-Перелесник. Маруська — всесильная! Сейчас, ещё немного, ещё один рывок...
Вихрем ворвавшись в дом к Маруське и застав её в самый разгар очередного турецкого сериала — где страсти кипели не хуже, чем в его собственной голове, — Тэхён с драматизмом греческой трагедии рухнул перед ней на колени и надрывно, почти не своим голосом завопил:
— Маруська, спасай, я умираю! Срочно покажи сиськи!
— Выдыхай. Ты уже и так мёртвый, — не спеша поставила сериал на паузу Маруська, даже не поворачивая головы. — И мои сиськи тебе ничем не помогут.
— Как это не помогут? — надулся Тэхён, выпячивая грудь. — Только эти чудесные вишенки способны вернуть меня к жизни! Смилуйся, любовь моя, целительница ты моя!
— Нет, — тоном, не терпящим возражений, промолвила Маруська.
— Почему нет?
— Не хочу.
— Почему не хочешь?
— Просто не хочу, — приподняла бровь девушка. — Хочешь посмотреть на сиськи — дуй на речку, там девок полно.
— Не нужны мне те распутницы, — схватившись за сердце, пролепетал Тэхён. — Тебя одну хочу! Ты же мой свет. Я так сильно люблю тебя! Будь у меня тело, я бы давно на тебе женился. Ты бы родила мне ребёнка, и жили бы мы долго и счастливо.
— Вот прямо долго и счастливо? — слишком очевидно не веря ни единому слову Тэхёна, прыснула Маруська.
— Конечно! — подался вперёд Тэхён, глаза горели честностью такой силы, что и святой бы перекрестился. — Если бы у меня был выбор: вечность или ты — я бы выбрал тебя. Без колебаний. Даже без права на возврат!
— Прямо-таки выбрал бы? — скрестила руки на груди Маруська, при этом даже не пытаясь скрыть довольную ухмылку. — И за другими девками подглядывать не стал бы? Вот прям никогда?
— Разумеется! — быстро закивал Тэхён. — Они — не ты. Правду говорю.
— Ну смотри мне, — покачала головой Маруська. — А то заведу себе ухажёра. Настоящего. Живого. С телом. Может, даже Перелесника в оборот возьму.
— Перелесника? — трагично застонал Тэхён. Перелесник... опять Перелесник! Да что за чертовщина? — Неужели ты действительно думаешь, что он вернее меня будет?
— А чего бы и нет? — лениво потянулась Маруська. — Он, между прочим, хоть и загадочный, но по-своему галантный. И на баб на речке не залипает.
— Потому что у него зрачки в тумане, — фыркнул Тэхён. — И язык — как у удава! Да и вообще, разве можно доверять тому, кто вечно из-под куста выныривает и чужим душам песни шепчет?
— А ты — святой, конечно, — со смешком отозвалась Маруська. — Призрак с претензией на моногамию.
— Да какой я святой?! — запротестовал Тэхён, максимально вживаясь в роль. — Я просто влюблённый! Без памяти, без тела, без тормозов! Только ты, только с тобой, хоть в землю, хоть в ЗАГС!
— Угу, — прищурилась Маруська. — А потом опять окажется, что ты где-то завис с кикиморой, потому что у неё «богатый внутренний мир» и «высокий уровень духовности».
— Клянусь костями прадеда — никаких кикимор! — вскинул руки Тэхён, невольно вспоминая свою правнучку, фу! — Только ты. И если надо — обручусь хоть сейчас. Есть у тебя обручальное кольцо? А если нет — я сам выкопаю!
— Вот выкопаешь — тогда и поговорим, — хмыкнула Маруська, уже явно смягчившись, и, вздохнув, добавила: — Ладно, романтик, живи. Только не забывай: я тебя насквозь вижу. И если в следующий раз хоть одна ведьма тебе глаз подмигнёт — никогда больше моих сисек не увидишь.
— Запомнил! Зафиксировал! Записал на сердце, — просиял Тэхён. — Ты у меня одна, любимая. До конца веков...
Поближе подползя к Маруське и, словно находясь под глубоким гипнозом, взглядом внимательно проследив, как та медленно расстёгивает пуговицы на своей кофте и, полностью сняв её, оголяет красивую грудь, Тэхён чуть дьяволу душу не отдал. До чего же прекрасное было зрелище! Грудь её была совершенством — не вульгарным, не крикливым, а живым, тёплым и таким... до боли родным. Будто сама природа воскликнула «достаточно!» и поставила точку, создав идеал. Кожа — гладкая, с нежным свечением персиковой мякоти в солнечный день, будто дремлющий свет под тонкой вуалью. А форма — как два мягких полумесяца молодой луны, полных и упругих, с покладистой гордостью возвышающихся над её дыханием.
Тэхён смотрел на неё, затаив дыхание, будто перед ним — древняя богиня плодородия, спустившаяся из легенд. И если бы дьявол в тот миг протянул ему договор, он бы расписался не глядя — только бы продлить это мгновение. Никакая задница Перелесника никогда не сможет составить конкуренцию этому чуду. Где там та мифическая опасная притягательность, тот пресловутый огонь в глазах? Всё меркло перед этой живой, тёплой реальностью. Грудь Маруськи была не просто красивой — она пела. Пела гимн жизни, влекущий, мягкий, уверенный в себе. Казалось, что в ней скрыт покой всего мира: уют родного дома, тепло очага, запах мёда и свежевыпеченного хлеба. Она не соблазняла — она обещала. Обещала тепло, нежность, вечность в объятиях, которые могут исцелить даже самые древние раны.
Вот что этому могла противопоставить задница Перелесника? Пусть и округлая, упругая — такая, по которой непременно хотелось шлёпнуть. Даже не из похоти, а из принципа: мол, чтобы не зазнавался, чтоб знал, какое богатство за ним тянется. Задница, вызывающе идеальная задница, такая, словно сама природа приложила руку и ещё пяткой пригладила для симметрии. Ни излишков, ни недостатков — чистая провокация. Ох, не ягодицы, а целая увертюра греха. Каждое движение — обещание, каждая складка ткани на штанах — недомолвка. Так охота в руках пожмякать! Перун всемогущий! Куда это его понесло! Как от восхваления груди Маруськи он перешёл к одам заднице Перелесника? Это ж не просто мысленный крен — это полноценный эмоциональный кульбит с элементами предательства. Он же, вроде как, к Маруське пришёл исцеляться! За любовью, за гармонией, за... грудью, в конце концов! А в итоге — соскользнул в омут воспоминаний, где главным соблазном вдруг выступила задница, пусть и дьявольски симпатичная, но совершенно не по адресу.
— Ты не просто женщина... Ты лекарство, — выдохнул Тэхён, наконец неуверенно взяв себя в руки. Он пришёл сюда за исцелением, и он его получит! — Моё спасение, мой приют... и моя окончательная погибель.
— Так что? — проурчала девушка, сжав руками свои груди. — Женишься на мне?
— Женюсь!
Активно кивая на каждое слово Маруськи, внимая ей с таким усердием, будто слушал последнюю проповедь перед концом света, Тэхён параллельно успевал ещё и в красках представлять свои руки на её груди — горячие, трепещущие, будто сам Перун вложил в них искру вожделения. Он уже почти потерял связь с реальностью, глаза затуманились, губы тронула блаженная полуулыбка...
И вот только он собирался что-то прошептать возвышенно-лирическое, как вдруг со стороны окна, мягко, но отчётливо, с той самой ленивой усмешкой в голосе, которую он узнал бы даже в бреду, раздалось:
— На ком ты там жениться собрался, а, Тэхён?
Дёрнувшись так, будто в него молния ударила, Тэхён широко раскрыл глаза, негромко охнув, понимая всю плачевность ситуации, в которой оказался. Горло мигом пересохло, уши заложило, а душа сбилась с ритма. Перелесник... Вот же встрял!
— На мне, — на распев протянула Маруська, даже не думая прикрыть чем-то грудь. — Есть возражения?
— Ещё какие, — нагло через окно вваливаясь в дом, прорычал Чонгук. — Не бывать этому!
— Почему же? — нахмурилась Маруська.
— Это я на Тэхёне женюсь, а не он на тебе!
— С какого это перепуга? — обалдела девушка.
— Он мой и точка!
— Тэ, о чём говорит Перелесник? — злобно зыркнув на Тэхёна, прорычала Маруська.
— Без понятия! — замахал руками Тэхён. — Я весь твой!
— Что? — не своим голосом взревел Чонгук. — Ты... ты... ты кобель дранный, Тэхён, ты бабник, ты ни одной юбки не пропустишь!
— Что-то я не поняла, а Перелесник, ты его сейчас ругаешь или рекламируешь? — прыснула Маруська.
— Констатирую факт, — выдохнул Чонгук.
— Ты какого лешего вообще сюда припёрся? — вставая напротив Маруськи, пробасил Тэхён. — Заняться вообще нечем?
— Тебя искал! — обиженно протянул Чонгук. — Как чувствовал, что ты мне с этой курицей рыжей изменяешь!
— Я априори не могу тебе изменять, мы не пара!
— Вот оно, значит, как, — потёр переносицу Чонгук. — Раз она тебе милее меня, оставайся! А я пойду.
— Иди, — великодушно разрешил Тэхён.
— Бессердечный, — одними губами прошептал Чонгук, через окно вылазя на улицу и поднимая с пола пакет с едой. — А я, между прочим, к тебе не с пустыми руками пришёл. Картошечки вареной принёс, огурчиков кислых и, конечно же, селёдочку! Вот посмотри, какая она жирная и красивая!
— А чего это селёдка у тебя какая-то кривая? — стараясь держать себя в руках, спросил Тэхён. Картошечка, огурчики, рыбка... Это ведь всё Перелесник мог съесть прямо перед его глазами! Может, ещё не поздно по-тихому свалить восвояси? И Перелесника с собой, разумеется, забрать.
— На повороте поймал, — как нечто само собой разумеющееся, промолвил Чонгук. — Счастливо оставаться!
Прижав к груди пакет с едой, Чонгук, как и полагается театральному герою, исполняющему главную роль, медленно повернулся и перед тем, как сделать шаг, взглянул через плечо на Тэхёна. Его силуэт, подсвеченный заходящим солнцем, был полон драмы. И в другой ситуации это выглядело бы смешно... Но не сейчас. Не когда от банального варёного картофеля сердце дрогнуло. А селёдка-то действительно была жирная. И красивая. И пахла... домом.
Проводив Перелесника крайне дезориентированным взглядом, Тэхён, лишь чудом подавив в себе желание броситься следом, повернулся к Маруське и, подмигнув той, проговорил:
— У тебя бананы есть?
— Есть.
— Доставай.
— Ты как всегда, — улыбнулась девушка, явно довольная тем, что уделала Перелесника. — Кофту, я так понимаю, пока не надевать?
Быстро кивнув на слова девушки, Тэхён, плюхнувшись задницей на диван, потёр затылок, напрасно пытаясь не думать о Перелеснике. Но где там! С ним определённо что-то происходило. Что-то вполне себе очевидное. Только вот признаться в этом самому себе он пока был не готов.