Неизбежно
Укрытие Фёдора.
Ты вернулась на следующий день, шатаясь, еле держась на ногах. В глазах - усталость, тело словно налито свинцом. Засосы на шее ты тщательно прикрыла высокой водолазкой, лишь бы никто не заметил.
Фёдор сидел за столом, листая какие-то записи. Он поднял взгляд - и тут же прищурился. Его глаза, холодные и внимательные, скользнули по тебе, задержавшись на каждом движении.
Фёдор (ровно, но с тенью подозрения): - Сестра... Ты что-то скрываешь.
Ты вздрогнула, сердце сжалось, но слова застряли в горле.
В этот момент Гоголь резко спрыгнул с подоконника, звонко хлопнув ладонями.
Гоголь (наигранно беззаботно): - Ох, да брось, Дост-кун! Что она может скрывать? Устала девочка, ничего больше. Не мучай её.
Фёдор медленно перевёл взгляд на него. Тишина повисла гнетущая.
Фёдор (тихо, но стально): - Я всё замечаю, Николай. Всё.
Гоголь ухмыльнулся, но в его взгляде мелькнуло что-то тревожное.
Гоголь (с нервным смешком): - Хе-хе... боишься, что кто-то у тебя отнимет твоё сокровище?
Фёдор встал, подошёл ближе к тебе. Его ладонь легла тебе на плечо - слишком властно, слишком твёрдо.
Фёдор (шёпотом, но так, чтобы слышал и Гоголь): - Я никому тебя не отдам.
Ты замерла. Воздух будто стал вязким - и в нём столкнулись два взгляда: ледяной, пронизывающий Фёдора и насмешливо-безумный, но хищный - Гоголя. Между ними рождалось что-то опасное, как огонь под кожей.
---
Агентство. Поздний вечер.
Большинство уже разошлось по своим комнатам. В полумраке с мягким светом лампы остались только двое - Рампо и Эдгар.
Эдгар сидел за столом, нервно вертя в руках ручку.
Эдгар: - Мы обсуждаем план, но... я не знаю, как её вытащить. Фёдор слишком силён.
Рампо, растянувшись на диване, лениво жевал леденец. Его глаза были серьёзнее, чем обычно.
Рампо: - Ты думаешь, что не справишься. Но на самом деле боишься не провала. Ты боишься себя.
Эдгар поднял голову, в его взгляде мелькнуло смятение.
Эдгар: - А разве я не виноват?.. Всё началось из-за меня.
Рампо сел ровнее, подошёл ближе и легко присел рядом.
Рампо: - Ты слишком много берёшь на себя. (пауза, мягче) Ты не чудовище, Эдгар. Ты человек. А иногда этого важнее, чем любая сила.
Эдгар замер, встретив его взгляд. Что-то внутри дрогнуло - вина отступила, уступив место тёплому, новому чувству.
Рампо слегка улыбнулся краешком губ, его голос стал почти шёпотом:
Рампо: - Держись за это. Без тебя мы её не спасём.
Эдгар выдохнул и позволил себе слабую, но настоящую улыбку. Между ними воцарилась тишина - не тяжёлая, как раньше, а наполненная другой искрой, пугающе близкой.
Ночь. Укрытие.
Ты спала, свернувшись в одеяле, пытаясь укрыться не только от холода, но и от мыслей. В комнате царила тишина, лишь за тонкой перегородкой звучали голоса - напряжённые, будто натянутые струны.
Фёдор сидел за столом, склонив голову, пальцы неторопливо щёлкали чётки. Его глаза были прикрыты, но дыхание ровным не назовёшь - слишком много в нём было подавленного гнева.
Напротив стоял Гоголь, облокотившись на стену. На губах у него блуждала привычная ухмылка, но в голосе слышалось что-то дерзкое, почти издевательское.
Фёдор (тихо, ледяным тоном):
- Ты стал другим. Слишком мягким с ней. Слишком близким.
Гоголь усмехнулся шире, словно это было смешной шуткой.
Гоголь:
- Ах, Дост-кун, ты всё видишь. Но разве это плохо? Она ведь... такая особенная. Тёплая. Хрупкая. Моя маленькая девочка.
Фёдор резко щёлкнул бусину чёток. Звук в тишине прозвучал как выстрел.
Фёдор:
- Ты коснулся её.
Гоголь чуть приподнял бровь, театрально приложил ладонь к груди, словно был оскорблён.
Гоголь (с притворной невинностью):
- Что за обвинения? Я? Коснулся? Ах, Фёдор, как же можно думать обо мне так низко?
Но глаза его блестели, и в усмешке скользнуло то самое признание, которого он сам себе не позволял произнести вслух.
Фёдор медленно поднялся, его тень легла на Гоголя, воздух в комнате стал вязким.
Фёдор (жёстко, каждое слово отмерено):
- Я знаю, Николай. Ты можешь лгать, можешь играть, но я чувствую запах. Она изменилась. И ты изменился.
Гоголь перестал улыбаться на миг, потом снова натянул маску и тихо рассмеялся.
Гоголь:
- Даже если так... что дальше? Ты убьёшь меня? Или закроешь в клетке?
Фёдор шагнул ближе, и на секунду в его глазах мелькнула настоящая ярость, едва сдержанная.
Фёдор:
- Она - моё. Моя кровь. Моё сокровище. Никто не смеет касаться её. Никто.
Гоголь прищурился, губы дрогнули в полуухмылке.
Гоголь:
- А может, она уже сама решила... и твои угрозы не изменят её выбора.
Фёдор резко отстранился, сжал чётки так, что костяшки побелели. В комнате повисла гробовая тишина. Два человека, два взгляда - и бездна между ними.
Дверь закрылась тихо. В комнате повисла полумрак - только слабый свет лампы рисовал на стене длинные тени. Ты сидела на краю кровати, попытки выглядеть спокойно расползались по тебе, как трещины. Сердце стучало быстро; казалось, даже дыхание слышно слишком громко.
Фёдор вошёл бесшумно. Он не делал резких движений: подошёл, остановился в полутора шагах и просто посмотрел. Долгий взгляд - не обвиняющий, не требующий, а внимательный так, будто он читал каждую мелочь твоего тела, каждую нервную клетку.
Фёдор (слишком мягко, почти шёпотом):
- Мне сказали, что ты вернулась поздно. Я волновался.
Его голос был мягким ровно настолько, что в его мягкости треснуло что-то острое - и эта мягкость ранила сильнее, чем крик. Ты подняла глаза и увидела в них ледяную сосредоточенность, а не покровительственную ласку. Он говорил тихо, но каждое слово весило, как плита.
Т/и (шёпотом):
- Я... устала. Это всё.
Он сделал ещё один шаг, но не прикоснулся. Его ладони были спокойны; пальцы - сжаты, но без видимой силы. Казалось, он терпеливо складывает факты в уме и собирается сказать что-то простое, что ты примешь как утешение.
Фёдор (еще мягче, так, что каждый звук пронзал):
- Расскажи мне. Тихо. Не торопись.
Ты собирала слова, но во рту сухо. Когда отвернулась, чтобы не смотреть, он не поднял голос - он просто заметил. Заметил линию тёмного пятна под тканью воротника - аккуратный, ещё недавний след на шее. И в тот же миг в голове у него сложилась картина.
Он заметил следы засосов, но не подал вида.
Фёдор опустил глаза к твоим рукам, затем - обратно в лицо. Его мягкость не изменилась; в ней была промедление и холодная расчётливость, будто он держит в руке лезвие и знает, как им воспользоваться, но пока что лишь водит им по воздуху.
Фёдор (тихо, едва слышно):
- Ты изменилась. Ты стала тише. Голос - другой. Мне ли не знать этих оттенков?
Слова были как прикосновение: не жёсткое, но неотвратимое. Ты почувствовала, как внутри что-то сжалось - не от удара, а от того, что тебя видят до самой сути.
Т/и (почти моля):
- Это не то, что ты думаешь.
Фёдор чуть наклонил голову, и в этот едва заметный наклон вложилось всё: подозрение, разочарование, и самое главное - контроль.
Фёдор (шёпотом, холоднее мягкости):
- Я знаю, когда меня обманывают. Но я не люблю, когда лгут мне.
Он отступил на шаг, будто отпуская пространство между вами, и в его движении не было ни злости, ни прощения - только тихая уверенность, что зерно семени посеяно, и дождь скоро полетит.
Фёдор:
- Спи. Завтра у нас будут вопросы. И ответы.
Он вышел так же тихо, как вошёл, и дверь закрылась мягко, оставляя тебя одну с жаром на шею и с тем знанием, что он всё увидел - и не сказал.