Незабываемая ночь
Через час после вина на столе уже стояла бутылка водки. Комната гудела, рюмки звенели, а смех звучал громче, чем разговоры.
Гоголь (пьяно, с икотой, размахивая бутылкой): — Ах, моя Тишечка… Да нахуй Дост-куна! Пусть все идут на хуй! Ты — у меня одна, неповторимая принцесса!
Иван (с одной попыткой вмешаться, ставя ладонь на бутылку): — Слушай, Гоголь, хватит уже, давайте притормозим. Вы оба — в хлам. Завтра будете плакать над похмельем.
Т/и (улыбаясь, мягко): — Иван, не переживай. Всё нормально. Нам АХУЕННо!
Иван отодвинул руку, вздохнул и вернулся к посуды, бросив ещё одно угрюмо-игривое предупреждение, но больше не вмешивался.
Гоголь (растерянно, но счастлив): — Блядь… Тишечка… Ты меня прям добила… Слушай, если кто-то в агентстве хоть пальцем тебя тронет — я им бошки пооткручиваю к хуям!
Т/и (гордо, качаясь): — Не-е-е, наоборот! Там у меня друзья… Дазай-сан и его парень... а ой то есть напарник Чуя, Ацуши… и даже Акутагава. Представляешь? Они по-моему встречаются!
Гоголь (громко заржал): — Да ну нахуй! Я знал, блядь! От ненависти до ебучей любви — один шаг!
Гоголь и Т/и (хором, с пьяным смехом): — ДО ЛЮБВИ ОДИН ШАГ!
Иван (закатывая глаза): — Ебанутые…
Гоголь (повернувшись к тебе): — А ты… Ты красотка. Я на тебе женюсь, слышишь?
Т/и (в шоке, но пьяно счастливая): — Чё, правда?..
Гоголь (всерьёз, несмотря на красные глаза): — Конечно! Если бы не твои долбаные друзья тогда, я бы уже предложил встречаться. Ты слишком хороша для этого унылого, гнилого мира.
Т/и (дрожащим голосом): — Я согласна…
Т/и покраснела, в бокале отражался огонёк свечи. Её голос дрожал, но был тих и честен.
Гоголь (горько-радостно): — Правильно, моя девочка! В пизду все запреты, все страхи! Пусть теперь они меня боятся! Ты — самая охеренная на свете!
Т/и: — Ты правда так думаешь?
Гоголь, лицо вдруг серьезное, приблизился к ней. Его руки, пахнувшие водкой и табаком, опустились на её талию, притянули ближе. В глазах не было насмешки — была какая-то детская, глупая и трогательная нежность.
Гоголь (глухо): — Конечно. Я на тебе женюсь, слышишь?
Иван, махнув рукой, буркнул под нос: — Да ладно вам… Поутру скажете, что это был дурной сон.
Гоголь уже не слушал. Кинув на стол пустую рюмку, он сделал шаг вперёд и поцеловал её.
Сначала поцелуй был резкий, требовательный — губы Гоголя штурмовали её, как будто он пытался доказать себе самому, что это не бред. Его пальцы вцепились в волосы у висков, удерживали, направляли. Было в этом нечто дерзкое и животное: он хотел быть уверен, что она реальна.
Т/и сначала застыла. Сердце её колотилось, в висках звенело. Но вода рвущихся чувств, тёплый дурман алкоголя и неожиданная интимность сделали своё — она ответила. Её руки обвили его за шею, пальцы уткнулись в затылок, губы встретили его губы в ответном движении. Поцелуй стал медленнее, глубже, уже не только требованием, а обменом.
Гоголь вжался в неё всем телом, дыхание его было тяжёлым, губы жадно работали, язык слегка касался её губ. Она отвечала осторожно, потом смелее, отпуская контроль и позволяя себе раствориться в этом моменте. Его руки скользнули по спине, потом упёрлись ей в плечи, держали крепко, как будто не желали отпускать.
Пальцы Гоголя плотно переплелись с её волосами, направляя голову, углубляя поцелуй; губы стали мягче, но в этом мягком — ещё сильнее желание, не позволяющее оборвать связь. Т/и вдохнула запах его кожи, водки и сигарет; это было не красиво, но по-настоящему. Она ответила прикосновением, положив ладони на его грудь, чувствуя, как он дрожит под неё.
Иван стоял рядом, поджав губы. Он бросил на пару короткий, резкий взгляд, будто хотел сказать что-то колкое, но молчал. Он вмешался однажды — и этого было достаточно: теперь он оставил их в покое, наблюдая с выражением уставшего снисхождения.
Поцелуй длился, пока у улицы не послышался отдалённый звук — кто-то проходил мимо, или в бар кто-то заглянул — и они, наконец, оторвались друг от друга, тяжело дыша. Лицо Гоголя было влажным от слёз или пота, глаза светились странным смешением радости и грусти. Т/и оперлась лбом о его лоб, губы еще дрожали.
(Давайте все дружно представим что на картинке не Фёдор А наша гг)
Гоголь (тихо, почти по-детски): — Ты моя, Тишечка.
Т/и (шепотом, улыбаясь сквозь слёзы и остатки алкоголя): — Я твоя.
Иван, махнув рукой и отряхиваясь, выдал сухо: — Ладно, пиздец. Завтра будете мне рассказывать, как вам отмыть бар. А сейчас — ещё один тост, а то так с места в карьер и пропустим настоящую жизнь.
Иван, проворчав свой тост до дна, демонстративно развернулся спиной. —Ладно, пиздец. Я пошёл наводить порядок в основном зале. А вы... — он бросил на них взгляд, полный усталого снисхождения, — не разнесите тут всё к чертям. Он вышел,притворно громко хлопнув дверью в VIP-комнату, оставив их в одиночестве.
Внезапная тишина после его ухода показалась оглушительной. Гоголь посмотрел на тебя. Его взгляд, ещё недавно мутный от водки, теперь прорезала острая, жадная искра. Он прикоснулся к твоей щеке, смахивая влагу большим пальцем.
— Я... я тебя не расстроил? — прошептал он, и голос его, обычно такой громкий и уверенный, теперь звучал тихо и неуверенно.
Он не ждал ответа. Его руки, всё так же пахнущие дорогим табаком и его уникальным запахом, мягко обвили твои бёдра. Он привлёк тебя ближе, и его поцелуй был уже другим — не пьяной нежностью, а осознанным, полным желания, но теперь сдержанным и тёплым.
— Хочу тебя, — выдохнул он, касаясь губами твоей шеи. — Только тебя. Ты моя. .
Его пальцы, теперь без дрожи, бережно расстёгивали пуговицы на твоей блузке. Он вёл тебя, не отпуская от себя, к глубокому кожаному дивану в углу комнаты. Пьяная уверенность сменилась сосредоточенной, почти благоговейной нежностью. Он снимал с тебя одежду медленно, словно разворачивая самый ценный подарок в жизни, сам скинул пиджак, позволив ему упасть на пол.
Ты чувствовала, как мир плывёт и кружится, но его прикосновения были твёрдыми и реальными. Стыд и страх растворились в нарастающей волне тепла. Ты не сопротивлялась. Ты тоже хотела этой близости. Он сначала кусал твои ноги
Он вошёл в тебя осторожно, давая привыкнуть, заполняя собой всё пространство. Его движения были медленными, глубокими, полными невысказанных чувств. Он смотрел тебе в глаза, и в его взгляде читалась не потерянность, а обретение. Он шептал тебе на ухо не обрывки фраз, а целые исповеди — о том, какая ты красивая, как он боялся это потерять, как будет беречь тебя всегда.
Его губы ласкали твои губы, плечи, грудь. Его руки скользили по твоей спине, не оставляя синяков, а лишь разжигая огонь на коже. Всё в нём в этот момент говорило о любви, а не одолении.
Для вас мира не существовало. Был только тихий, интимный танец на мягком диване в уединённой комнате, пахнущий дорогим коньяком, его кожей и твоими духами. Наслаждение было чистым, глубоким, лишённым грубости, а его шёпот — единственной правдой на свете.
Он кончил с тихим, сдавленным стоном, прижимаясь к тебе всей тяжестью своего тела, как к единственному спасению. Вы лежали так несколько минут, слушая, как бешено бьются ваши сердца, пытаясь отдышаться.
Гоголь отстранился, его руки были твёрдыми. Он посмотрел на тебя — растрёпанную, раскрасневшуюся, его. Его лицо озарила самая настоящая, трезвая улыбка.
— Всё хорошо? — тихо спросил он, гладя твои волосы.
Ты, всё ещё не в силах говорить, лишь утвердительно кивнула и притянула его к себе, целуя в губы. Ты понимала, что завтра всё может быть сложно. Но сейчас, в этой тихой, уютной комнате, ты была его. А он — твоим нежным, единственным рыцарем. И этого было достаточно.