Наши сердца разобьются этой зимой

Я не могла спать. Стоило мне прикрыть веки, как перед глазами вновь и вновь появлялось лицо Ворошиловского. Он замахивался ремнём и хлестал меня по рукам, ногам, груди и лицу. Стремился изуродовать, изувечить, убить. Я плакала, умоляла прекратить и просыпалась, задыхаясь от ужаса и нехватки воздуха. Невидимые холодные пальцы смыкались на шее и сжимали с такой силой, что голова лопалась.

И каждый раз, открыв полные слёз глаза, я повторяла себе:

— Он мёртв. Он не придёт за мной. Зима его убил. Я в безопасности.

Но правда в том, что эта безопасность была иллюзорной. Стены палаты создавали мнимое чувство защищённости, но, каждый раз бросая взгляд на окно без занавесок, я вспоминала, что снаружи меня ждёт враждебный и опасный мир. Там ждут Ворошиловские. Там ждали, заботливо приготовив объятия, страх, боль и потери. Я всегда так боялась больниц и делала всё, чтобы не оказаться в одной из них, но сейчас, лёжа на больничном койке, могла себя убеждать, что всё то зло — далеко.

Как и Валера.

Во сне я плакала и звала его. Ждала, что он придёт, укроет его своим сильным телом и успокоит. Избавится от врагов, а меня пригреет, обнимет, скажет, как сильно любит. Но он не приходил, а я просыпалась в поту и одиночестве.

Кошмары приходили урывками. Я смотрела на часы и ненавидела эти стрелки за то, как они медленно двигались. Утро никак не наступало, и всё из-за них. А больница спала блаженным сном. Вокруг стояла гулкая тишина, в которой я отчётливо слышала, как с крыши падает снег и с грохотом ударяется о металлический козырёк за окном. И каждый раз вздрагивала, выныривая из плена ужаса.

Снилась Айгуль. Она стояла в моих окнах, а я под ними, но это был не третий этаж, а многоэтажка, и я не видела её конца. Крошечная фигурка девочки стояла на подоконнике, глядя вниз, а я прыгала на месте, взмахивая руками и крича, чтобы она не делала этого. Но она всё равно сделала.

Последним мне приснился Вова. Он сидел на краю кровати, уронив голову на грудь и сгорбившись. Я звала его, но Вова только качал головой и плакал. Спрашивал, почему я так с ним поступила. Я тоже плакала, пыталась сказать, что мне пришлось. Пришлось сделать этот выбор. Но Вова меня не слышал и продолжал плакать. Это были слёзы предательства. Я его предала.

Моя подушка уже стала насквозь солёной и мокрой. Облизнув губы, я обнаружила, что из сломанного носа опять побежала кровь, и схватила два чистых ватных тампона, которые медсестра принесла перед отбоем и сказала заменить старые, если ночью снова откроется кровотечение.

Пригладив влажные от пота волосы, я осторожно приподнялась на кровати, стараясь не потревожить сломанные рёбра и отбитую почку, и села, подложив под спину подушку. Вспомнила бабушку. Как она, заправляя мою постель, заботливо взбивала подушку и ставила её треугольником, а я, мелкая проказница, тут же разрушала её работу, с разбегу прыгая на кровать. Но бабушка никогда не злилась и всерьёз не ругалась. Бабушка, бабуля...

К щекам поднялся жар, глазах наполнились горячими слезами. Я спустила подушку ниже и снова легла, обнимая её и представляя, что обнимаю мягкую и тёплую бабушку, всегда пахнущую выпечкой и шерстяными нитками. Как она там сейчас? В сознании ли? Понимает ли она, что с ней происходит? Может, ей сейчас так же страшно, как и мне от того, что я не знаю, каким будет завтрашний день. Мир так быстро рассыпался на части, что я не успела словить ни одного кусочка мозаики. Лежала на обломках своей нормальной жизни и плакала, тоскуя по тем, кого уже потеряла, и кто ещё может меня покинуть.

Неужели я останусь одна в целом мире? Одинокая и никому ненужная? Вдруг бабушка не переживёт эту ночь? Вдруг Валера больше не придёт и не обнимет меня? Вдруг Зиму так и не отпустят, а Вову посадят вместе с ним? Вдруг Марат не справится со смертью Айгуль, а меня не простит за предательство?

Сплошные вдруг, вдруг, вдруг...

В звенящей тишине я отчётливо услышала шаги за дверью. Медленные, крадущиеся. Паника мгновенно сковала всё тело, а спину прошиб холодный пот. С трудом проглотив крик ужаса, я натянула одеяло до подбородка и затаилась. Меня нет, меня здесь нет.

От страха сердце перестало биться, а дыхание остановилось. Я прислушивалась к звукам. Ничего. Тишина.

Тело стало медленно расслабляться, и мне захотелось рассмеяться. Что с тобой стало, Рита? Совсем трусихой заделалась. Каких-то шагов испугалась. Медсестра, небось, коридор проверяла или кто-то из больных пошёл в туалет.

Выдохнув ртом, я зарылась пальцами в волосы и вздрогнула, услышав, как ручка на двери медленно опускается. Первобытный ужас вернулся.

Отбросив одеяло, я, игнорируя боль, сползла на пол и забилась под кровать, прижав ладонь ко рту. Петли на двери протяжно скрипнули — кто-то вошёл.

Это Ворошиловские. Они пришли за мной.

— Рита? — прозвучал тихий и до боли знакомый голос. — Ты тут?

Облегчение мощной волной накрыло меня, пригвоздив к полу, и я едва слышно застонала, чувствуя, как отпускает напряжение.

— Я тебя слышу, — сказал Валера. — Но, блять, ты где?

— Под кроватью, — сдавленным голосом ответила я и поняла, что мне понадобится помощь, чтобы выбраться из своего крайне ненадёжного убежища — я скатилась с кровати на адреналине, в жутком ужасе, а теперь боялась пошевелиться и вновь ощутить ту боль.

Носки найковских кроссовок появились прямо перед моими глазами, затем ладонь, упирающаяся в пол, а следом показалось удивлённое лицо Туркина.

— Ты зачем под кровать залезла? — недоуменно спросил он, щурясь.

— Испугалась, — пролепетала я. — Решила, что меня пришли добить.

Лицо Валеры исказилось от гримасы злости, но он быстро взял себя в руки и протянул мне раскрытую ладонь. Я ухватилась за неё, как за трос, брошенный мне над пропастью. Парень вытянул меня наружу и, мягко сжав талию, поднял на кровать. Я заметила, с какой осторожностью он действовал, и мне вновь захотелось расплакаться. Мы не виделись всего несколько дней, а я так по нему соскучилась, будто нас разлучили на долгие годы.

Подняв глаза, я тихо ахнула, увидев, как Валера на меня смотрит. С ужасом. Он стоял на одном колене, продолжая придерживать меня, и смотрел с широко распахнутыми глазами, которые в полумраке комнаты казались почти чёрными, и приоткрытым ртом. Полная луна на безоблачном ночном небе проникала в палату через окно и проливала на пол серебристый мягкий свет.

Втянув шею в плечи, я сжалась и спрятала уродливое лицо в ладонях.

— Не смотри, пожалуйста, — прошептала я. — Тебе не надо меня такой видеть.

Тягостное молчание растянулось на миллионы часов, и я задрожала всем телом, ощущая мурашки страха, бегущие по спине. Сейчас Валера встанет и уйдёт, не сможет принять того, что со мной случилось, и покинет меня навсегда. Эта мысль разбивала на кусочки похлеще ударов кулаков, которыми Ворошиловский пытался отобрать у меня жизнь.

Ощутив прикосновение к запястьям, я вздрогнула, но руки не убрала, продолжая прятаться от парня и его полного ужаса взгляда. Было невыносимо это видеть, ведь до всего этого он смотрел на меня с обожанием, словно я самая красивая девушка на свете. Больше он так на меня не посмотрит.

— Рита, — шёпотом сказал Валера, и я затряслась ещё сильнее, — посмотри на меня. — Я в отчаянии затрясла головой и стиснула зубы, ощутив боль в разбитых скулах. — Пожалуйста...

Его голос надломился, и моё сердце рассыпалось в прах. Я медленно отвела руки от лица и увидела, что зелёные глаза парня блестят... от слёз.

Я впервые видела его таким. Раздавленным, разбитым. Он словно был моим отражением — испытывал то же самое, что и я. Боль, печаль, беспомощность. Я не могла отвести взгляда от его бледного лица и тонкой плёнки слёз, застилавшей глаза. Передо мной сейчас сидел не Турбо, а мой мальчик с зелёными глазами, от которого сердце каждый раз делало смертельные кульбиты.

Валера моргнул, и одна слеза всё же сорвалась, прочертив дорожку по щеке. Протянув руку, я осторожно провела пальцем по горячей коже, медленно стирая. Громко шмыгнув, парень прикрыл глаза и прижался к моей раскрытой ладони, а затем и вовсе сомкнул пальцы на запястье и принялся целовать старые шрамы. И каждый робкий поцелуй посылал разряд по всему телу, заставляя сердце рвано и с придыханием колотиться в груди.

Уронив голову, Валера прижался лбом к моим коленям и стиснул в пальцах ткань больничной сорочки. Его крепко сбитая спина сильно вздымалась, а руки дрожали. Как и я сама. Нас двоих трясло как в лихорадке.

— Валера, — прошептала я, погладив его по волосам, — ты пришёл...

— Я должен был прийти раньше, — глухо ответил он, — но в первый день меня не пустили к тебе. А вчера у входа стояли менты, проверяли у всех документы. Только сейчас смог пробраться, пока у мусоров пересменка.

— Я так по тебе скучала. — Мои губы сами расплылась в улыбке, пока пальцы причёсывали вьющуюся шевелюру на затылке. — Боялась, что ты и правда послушаешься меня, и я никогда тебя больше не увижу.

Валера резко вскинул голову, и моя рука упала на матрас, схватив пальцами воздух. Его глаза сверкали в полумраке, и в них отражалось сразу столько чувств одновременно: боль, раскаяние, сожаление, тоска.

— А я боялся, что после того, что я сделал, ты не захочешь меня видеть. Что ты теперь меня ненавидишь.

В его голосе, тихих словах прозвучал страх, и стержень внутри меня снова надломился. На глазах выступили слёзы, ноги затряслись, и я коснулась пальцами его порозовевших губ.

— Не говори так. Я так сильно тебя люблю, что никогда не смогу ненавидеть. А после того, что случилось... Моя жизнь могла оборваться несколько дней назад в том злосчастном парке, и тогда последним, что бы я тебе сказала, были те ужасные слова.

Глаза Валеры блуждали по моему лицу, и он прикусил нижнюю губу, поднимая руку. Я замерла и перестала дышать. Он кончиками пальцев прикоснулся к болезненно саднящей щеке, медленно ведя по коже.

— Рита, — голос Валеры сорвался на хрип, — расскажи мне, что случилось.

— А ты не знаешь? — удивлённо спросила я на резком выдохе.

Валера покачал головой и поморщился.

— Никто ничего не знает. Мне утром только позвонили пацаны и сказали, что ты в больнице, Зима в ментовке, а парк оцеплен и там чей-то трупак. Обычно мы за час узнаём, что, где и когда произошло, но в этот раз — полный глушняк.

— И тогда ты пошёл к Захарову, да? — осенило меня. — Решил узнать у него, что случилось, раз он племянник майора?

Валера моргнул несколько раз, уставившись на меня долгим взглядом. Я осторожно дотронулась до его плеча, и он вздрогнул.

— Нет, я не догадался... — Туркин неловко почесал затылок и схватился за мою голую коленку. — Бля, а почему не догадался? Сука, ты же права, я мог у него узнать подробности.

— Тогда зачем ты на него напал? — просипела я внезапно севшим голосом. Мне не составило труда сложить дважды два и догадаться, что к нападению на Захарова причастен Универсам. Операция во главе с Турбо.

— Я был в бешенстве, — честно признался Валера и отвёл взгляд в сторону. — Я не мог увидеть тебя, мне не давали поговорить с Зимой. Чувствовал себя загнанным в ловушку. И потом увидел этого ментёныша на улице. Меня охватила такая злоба, я хотел убить его на месте за то, что он тебя терроризирует. Всё произошло быстро. Я сказал пацанам, что надо проучить одного чушпана, и всё.

Я медленно кивнула. Во мне должен был вспыхнуть ужас или, хотя бы, испуг от услышанного. Но я испытала облегчение. Так неправильно, так нельзя, но Рома был в числе тех людей, кто меня пугал, поэтому я выдохнула с тихой радостью от того, что Валера избавил меня от него.

— На меня напали в парке Горького, — тихо сказала я. — Даже не слышала, как он подошёл со спины. — Махнув рукой, показала на своё лицо и жалобно всхлипнула. — Изуродовал меня. Рёбра сломал. И ноги... — Я поёжилась, и взгляд Валеры медленно опустился вниз.

Подол больничной сорочки был достаточно длинным, чтобы скрыть бинты. Валера протянул руку, но тут же посмотрел мне в глаза, молчаливо спрашивая. С трудом проглотив вязкую слюну, я кивнула. Пальцы парня мягко скользнули по колену, вызывая табун мурашек, и коснулись хлопковой ткани, поднимая выше по бедру. Я вскинула глаза к потолку, не в силах снова это видеть. И слышать в голове слова врача, который сокрушённо сказал, что останутся шрамы. Я теперь целиком и полностью состою из одного шрама, ноющего и чешущегося.

Когда Валера увидел бинты, мне показалось, что он перестал дышать. Застыл и не двигался, а затем его пальцы заколотились от мелкой дрожи.

— Что это? — сдавленным голосом спросил он. — Что с твоими ногами?

— Ворошиловский отхлестал их ремнём, — коротко ответила я и испуганно отшатнулась, когда Валера резко вскинул голову, уставившись на меня безумными глазами.

— Он ещё успел что-то сделать? — спросил он тихо, но от его тона и безумия во взгляде у меня по спине побежали мурашки. Я поняла, о чём он спросил.

— Нет, не успел.

Туркин резко вскочил на ноги, запустил пальцы в шевелюру и стал нарезать круги по палате, не глядя в мою сторону. Я одёрнула подол сорочки и обняла себя за плечи, касаясь ладонью толстого слоя бинта.

— Сука, — выругался Валера и со злостью пнул пустую кровать. — Нужно было с тобой пойти, наплевать на то, как ты злилась на меня. А я Зиму послал, попросил проводить. Идиот. Надо было... — Он тряхнул волосами и яростно потёр ладонями щёки. — Будь я рядом, этот урод даже на километр к тебе не приблизился бы.

Ударив кулаком по стене, он быстро зашагал к двери, и меня с головой накрыла паника.

— Не уходи, пожалуйста! — громко прошептала я, опасаясь, что могу привлечь внимание медперсонала, и тогда они прогонят Валеру.

Я боялась. Вдруг он уйдёт и больше не вернётся. Мой здравый рассудок держался на последней тонкой леске, и, если Валера по кличке Турбо не разделит со мной эту ношу, она порвётся, и я сорвусь. В пропасть или сразу в бездну безумия.

— Я вернусь, — твёрдо пообещал Туркин, хватаясь за ручку двери и не оборачиваясь.

— Нет! — Я снова заплакала и, игнорируя протесты раненного тела, встала, схватившись рукой за раму кровати. — Ты сказал, что должен был быть рядом в тот момент. И вот как всё обернулось. Умоляю, не оставляй меня сейчас. Я... — Мои губы задрожали, дыхание стало тяжёлым и громким. — Я люблю тебя, Валера, пожалуйста, не уходи...

Парня будто прошибло током от моих слов. Он медленно обернулся и выглядел таким же растерянным, как тогда в туалете, когда понял, что ударил меня. Его руки повисли, и Валера посмотрел на меня с таким отчаянием, что сердце попыталось пробить в груди дыру и рухнуть к его ногам.

Туркин стоял молча, глядя на меня так, словно в этот момент его мир рассыпался на части. Точно так же, как и мой. Сделав один неуверенный шаг, он резко сорвался с места и за долю секунды оказался напротив меня. Его ладони обхватили мою шею, а лбом прижался к моему. Я крепко зажмурилась, но тут же распахнула глаза, услышав:

— Посмотри на меня.

От взгляда тёмных зелёных глаз в душе искрились бенгальские огни, а пальцы на ногах отчаянно поджимались. Ухватившись за ткань куртки, я шумно втянула ртом воздух и прикоснулась губами к уголку его рта, целуя. Я была готова целовать его всю ночь, не отпускать, лишь бы он был рядом. Моя душа нуждалась в нём так сильно, что кислород горел в лёгких.

Пальцы на шее сжались крепче — Валера мягко отстранился и покачал головой.

— Не надо, Рита, я сделаю тебе больно. У тебя всё лицо разбито.

— Мне всё равно на боль, — запротестовала я, захныкав от отчаяния. — Поцелуй меня, Валер...

Его побледневшие губы тронула едва заметная ухмылка.

— Ты же знаешь, что в этом я тебе никогда не мог отказать.

Его «никогда» прозвучало так, будто мы были вместе уже долгие годы. И как только я позволила этому парню пробраться ко мне под кожу за такой короткий срок? Я больше не видела жизни без него и не могла поверить, что когда-то его не знала. Я будто всю свою жизнь неосознанно ждала именно его.

Губы парня с такой нежностью накрыли мои, что я хотела разреветься в голос. После той жестокости и расправы над мои телом, чувствовать родной вкус на губах — почти то же самое, что есть самый вкусный в мире шоколад. Нос саднило, потому что Валера в порыве задевал его своим, но я бы умерла на месте, если бы позволила себе прервать поцелуи.

Руки парня с опаской блуждали по моему телу, потому что каждый раз, как он прикасался к болезненным местам, я невольно вздрагивала. Но он нашёл точку опоры и впился своими пальцами в мои ягодицы, вынудив приподняться к нему навстречу. Я обнимала его за шею, жарко отвечая на поцелуи. Чувствовала влажный язык на своих щеках, жаркое дыхание, опаляющее кожу на шее. Моё тело покрылось огромными мурашками, каждый волосок на затылке встал дыбом. И каждая новая вспышка тупой боли напоминала мне о том, что я жива. А губы Валеры с упорством доказывали, что я не одна. И никогда не буду.

Я верила каждому его вздоху, так трепетно верила, что мой разрушенный мир потихоньку строился в новый. Мне потребуется время, чтобы вновь смотреть на мир без опаски и страха, но рядом с Валерой верила, что всё получится.

— Рита, — с придыханием выпалил Туркин, зарывшись пальцами в мои волосы. — Я... — Его язык заплетался, он не мог подобрать слов, ведь его мысли путались в голове, как и мои. — Я всегда буду рядом, слышишь? Знаю, я обещал, что с тобой ничего не случится, и облажался. Но больше не повторю этой ошибки. Я убью Шрама и всю его шайку — они больше никогда не смогут добраться до тебя. С того света не ходят маршрутки.

Я с трудом улыбнулась, пытаясь унять бешеное сердцебиение. Каждое слово отзывалось вибрацией в груди.

— Я рассказала обо всём майору. И о том, что на базе Ворошил есть фотография, доказывающая, что это они убили Диляру и её семью. Их посадят. Ты не должен ничего делать.

— Нет, — покачал головой Валера, накручивая мои грязные волосы на свои пальцы, и прикрыл глаза. — Мне этого мало. Они все должны умереть. За каждый синяк на твоём теле они заплатят жизнями. Все до единого. Никто не смеет трогать мою девчонку. Ты моя, а я только твой.

Мои глаза увлажнились от слёз. Я прикоснулась дрожащими пальцами к его щеке и погладила, чувствуя лёгкую щетину.

— Знаешь, как я тебя мысленно называю? — прошептала я, касаясь каждого миллиметра на любимом лице.

Брови Валеры медленно поползли вверх, и он покачал головой.

— Надеюсь, не сраным уродом?

— Нет, — тихо рассмеялась я и на мгновение прикрыла веки. — Мой мальчик с зелёными глазами.

— Получается, ты моя девчонка с голубыми глазами, — усмехнулся он, но тут же помотал головой. — Не, не так: ты моя дерзкая мечта с голубыми глазами.

От услышанного хотелось петь и плакать одновременно. Голос парня сочился такой любовью, что она ломала мои кости и тут же срастала заново, ставя всё на свои места.

— Мечтам свойственно сбываться.

Валера кивнул, улыбаясь, но в его глазах по-прежнему была тоска. А где-то на глубине души продолжал полыхать огонь мести. Я не могла его остановить, но могла задержать.

— Останься со мной, пожалуйста, — попросила я, не надеясь, что он сразу согласится. — Мне снятся кошмары, а рядом с тобой они сразу уйдут.

Ноздри парня шумно раздулись, словно он захотел сразу отказать мне, но я сжала его щёки и посмотрела на него таким умоляющим взглядом, что Валера вздрогнул, сдаваясь.

— Хорошо, — кивнул он и надавил на затылок, чтобы оставить влажный поцелуй на лбу. — Когда ты так просишь, я готов на коленях перед тобой ползать.

Услышав подобное пацаны, они точно такое не одобрили бы. В их кругах парням несвойственны проявления глубоких чувств и привязанностей к девчонкам. Но сейчас мы были одни, и Валера мог быть со мной честным и открытым.

Взяв за руку и переплетя наши пальцы, Валера потянул меня к кровати и уложил на неё. Стянув с широких плеч куртку, он остался в одном свитере и спортивных штанах, а снятые кроссовки пнул под кровать. Матрас прогнулся под его весом, а пружины жалобно заскрипели. Я положила голову к нему на плечо и взяла за руку, чтобы коснуться губами разбитых костяшек.

— Моя бабушка в больнице, — прошептала я, когда Валера повернулся набок и обнял меня, целуя в висок и потираясь о него кончиком носа. — В реанимации.

— Я знаю, — выдохнул он мне на ухо. — Приходил к тебе домой, и дверь открыла её подруга. Всё рассказала про инфаркт. Мне жаль, Рит, это всё хреново.

Я поджала губы, чтобы удержать себя от новой порции слёз. Если продолжу плакать, то мне станет только хуже. А я хотела прогнать всю боль, пока лежу рядом с парнем.

— Что, если... — Я подавилась словами. Их оказалось труднее произнести, чем я думала. — Если бабушка умрёт...

— Не думай об этом сейчас, — перебил меня Валера, накрывая пальцем губы. — Ты ничего сделать не можешь. Всё зависит от врачей.

— Но я не могу не думать об этом, — тихо всхлипнула я. Ещё одна слеза всё-таки покатилась по щеке, и Валера быстро смахнул её. — Я так боюсь за неё. Если она умрёт... Не думаю, что я смогу с этим справиться.

Ладонь парня накрыла мою голову, утешающе поглаживая, а я вцепилась пальцами в его свитер, как за последнюю соломинку.

— Солнце моё, я с тобой. Вместе мы со всем справимся, я тебе обещаю.

Мне так хотелось ему верить. И я верила. Я нуждалась в этих словах. Валера словно забирал мои проблемы, позволив мне хоть на миг стать слабой. Груз принятых решений давил на меня огромной плитой, и я, не справившись с ним, малодушно взвалила его на парня.

— Валера, я сделала кое-что ужасное.

Над ухом просвистел воздух, тело Турбиной напряглось в ожидании. Я не осмелилась посмотреть ему в глаза и стала теребить нитку на его свитере.

— Что именно?

Ответ застрял в горле. Я притихла, а мои пальцы продолжала судорожно дёргаться, портя свитер парня. Он резко накрыл мою руку ладонью, прижав к своей сильно вздымающейся груди.

— Рита, ты можешь всё мне рассказать. Я разберусь. Просто скажи, не надо меня мучить.

— Я сказала майору, что это Вова убил Жёлтого.

Слова, слетевшие с моих губ, раздались, словно первый раскат грома. И они звучали столь ужасно и страшно, что меня моментально прошиб холодный пот.

Валера перестал дышать, вытянувшись рядом со мной струной, готовой вот-вот лопнуть. Он задаёт всего один единственный вопрос, от которого у меня внутри снова всё падает.

— Почему?

— Он поставил меня перед выбором. Или имя убийцы, или свобода Зимы. Его посадят за то, что он ударил Ворошиловского кастетом. Насмерть. Одного удара хватило, чтобы тот парень умер.

— И ты обменяла свободу Зимы на арест Вовы, — медленно сказал Валера, и я не могла понять, что именно слышу в его голосе. Злость, разочарование или боль. А может, всё и сразу.

— Мне пришлось, — всхлипнула я и потёрла пальцами полыхающие от боли глаза. — Любой мой выбор причинил бы кому-то боль...

— Но ты не могла бросить Зиму после того, что он для тебя сделал, — закончил за меня Туркин, и я кивнула.

Валера резко сел, и я тоже, испуганно схватив его предплечье. Нет, только не это. Сейчас. несмотря на все ранее сказанные слова, он уйдёт. Потому что разочарован во мне. И я не смогла бы его в этом винить. Я сама в себе разочаровалась. Но если Валера уйдёт, то я...

Я жалобно всхлипнула, прижимая ладонь к груди. Внутри всё ныло и рвало от отчаяния, к горлу подступил густой ком. Валера сидел на краю кровати, спустив ноги на пол, и от вида его сгорбленной спины хотелось выть волком. На меня он не смотрел, уронив подбородок на грудь. Проглотив вязкую слюну, я медленно, боясь, что парень отстранится, провела ладонью по его ссутуленной спине. Даже через кофту ощущала сильные покатые мышцы, тепло его тела. Валера был как печка, и мне отчаянно хотелось к нему прижаться.

— Рита, — тихо выдохнул Туркин и посмотрел на меня через плечо. Я застыла, держась за его плечо. — Никому об этом ни слова, понятно? Ни единой живой душе. О твоём поступке будут знать только я, ты и майор. Ты меня понимаешь?

Я медленно кивнула.

— Я могла ничего не говорить. Но тогда майор сам бы добрался до правды, а Зима так и остался в тюрьме. У меня не было выбора.

— Не правда, — покачал головой парень. — Он у тебя был. И ты сделала правильный. Но, повторяю, никто не должен об этом узнать. Улица стукачества не прощает. Неважно из какой конторы, ни один пацан подобное не примет. Они убьют нас обоих: тебя за дело, меня, потому что я буду стоять за тебя до последнего.

— А ты? — едва слышно прошептала я. — Ты сможешь когда-нибудь меня простить?

— Думаешь, я щас обиделся на тебя? — Брови Туркина с такой силой взметнулись вверх, что на лбу образовалась глубокая складка, которую хотелось разгладить. Он выглядел искренне удивлённым моим вопросом. — Рита, ты моего брата спасла. За это я могу тебя только благодарить.

— Но как же Вова? — нахмурившись, спросила я. — Разве он тебе не брат? К тому же, он авторитет.

Парень стал задумчиво жевать губы. На его лице отразились все мысли, блуждавшие в голове. Кто ближе? Кто роднее? Кто ему настоящий брат?

— Рита, малыш.

Я едва не подпрыгнула на кровати, взлетев к потолку, когда Валера развернулся ко мне, закидывая ноги на матрас. Сердце с бешеной скоростью стучалось в груди, требуя парня повторить. Он только что назвал меня «малыш»? Наверное, это глупо, но жар в груди и животе вспыхнул сильнее, чем в тот раз, когда он впервые назвал меня своим солнцем. Я преданно смотрела на него, как пёс на хозяина, и ждала, приоткрыв рот.

Ладони Валеры нашли мои и крепко сжали, поднимая к лицу. Я ощутила кожей его тепло и подалась ближе.

— Ты права, что я отвратительно поступил, когда утаил от тебя правду о подруге, — медленно произнёс он, точно тщательно подбирая слова. Я не ожидала, что он упомянет Диляру, и сердце вновь предательски заныло от горя и обиды. — Ты не истеричка, я всего лишь хотел тебя уберечь. Испугался от мысли, что ты с собой что-то сделаешь, если узнаешь, что, помимо брата, потеряла ещё и лучшую подругу. Я просто хотел тебя спрятать и защитить. Ты мне веришь?

Длинные густые ресницы парня подрагивали, отбрасывая на бледные щёки едва заметную тень.

— Верю.

— Я не стану больше ничего от тебя скрывать. Но и ты мне скажи правду: что случилось в тот день на свалке? Не обижайся, но ты херово пиздишь. У тебя на лице всё написано.

Мои мысли лихорадочно метались в черепной коробке, принося новую волну боли, но не физической. На меня давили страх, ответственность. И тяжесть эта была невыносимой. Я успела уже тысячу раз пожалеть, что подалась на уговоры Марата и села с ним в машину. Лучше бы мне ничего не знать. Тогда тайну разделили между собой только трое.

Проблемы и беды обрушивались на меня снежной лавиной — одна за другой, — и я окончательно погрязла в них, не видя света. Пока я была простой советской девчонкой, отличницей и комсомолкой, любила принимать решения и руководить людьми. Я же была ещё и старшей сестрой.

А теперь я не знала, кем являюсь. И груз этой новой жизни, о которой я не просила и не грезила, давил с такой силой, что невозможно было дышать. Мне больше не хотелось быть взрослой. Я так устала.

И я выложила Валере всё. Мой язык едва шевелился, голос дрожал и срывался, но Валера слушал меня внимательно, не перебивая. На его лице отражалась целая гамма эмоций, но лидировали злоба и злорадство. Думаю, Валера ещё тогда всё понял, но у него не было возможности получить неопровержимые доказательства. Слова того, кто там был. А мы с Маратом и Зимой молчали, как партизаны. Но я устала воевать, поэтому сдалась первой. Будь, что будет.

— Ты что-нибудь скажешь? — спросила я, когда молчание после моего монолога затянулось.

— Теперь понятно становится, почему Адидас грохнул Жёлтого, — зло хмыкнул Валера. — За статус свой обосрался. Знал, что Домбытовские сразу слух распустят, как авторитет Универсама на коленях ползал и обделывался перед ними. Поэтому и грохнул их лидера — чтобы боялись и молчали.

Я вот тоже молчала, глядя на то, как шевелятся губы парня. В голове стало пусто. Словно, выплеснув всю правду на Туркина, я освободилась.

— Его тоже можно понять, — нехотя признала я. — Он боялся потерять вас, своих пацанов.

— Власть он боялся потерять, — невесело хохотнул Валера, потирая подбородок. — А не нас.

— Можешь кое-что для меня сделать? — спросила я, опустив ладонь к нему на бедро.

Взгляд Валеры опустился вниз, и на губах заиграла усмешка. Уже не злая, а лукавая, дразнящая.

— Смотря, что ты предложишь взамен.

Вскинув брови, я тоже посмотрела вниз и мигом залилась краской, поняв, что прижалась ладонью слишком близко к паху.

— Я серьёзно, — сказала я, насупившись. — Это важно.

Валера закатил глаза, поёрзал на матрасе и кивнул, опираясь локтями на колени.

— Слушаю.

— Предупреди Вову, — выпалила я. — Скажи, что милиция вот-вот может его арестовать. Пусть уезжает.

Уголок рта парня дёрнулся.

— Да щас, ага. Мы должны его отшить, а после этого пусть делает, что хочет. Хоть уматывает, хоть остаётся и садится в тюрягу. Мне уже насрать.

— Мне не насрать, — перебила его я, и густые тёмные брови сошлись на переносице. — Я виновата перед ним. Я не пацан и по вашим понятиям не живу. Хочу хотя бы попытаться его спасти. Так правильно.

— Уж больно ты у меня правильная, Тилькина, — огрызнулся Валера и тут же осёкся, тяжело вздыхая. — В зеркало на себя посмотри, увидишь, чем твоя доброта и правильность будет тебе аукаться.

От его слов меня передёрнуло, и я отвернулась. Пока Валера меня целовал и обнимал, я успела забыть о том, как уродливо выгляжу. Но вот, теперь парень сам об этом напомнил.

— Видела, — буркнула я, уставившись на дверь. — Прекрасно знаю, что уродина. Такое трудно забыть, можешь не напоминать.

— Эй, — ладонь парня опустилась мне на лопатки, и я безрезультатно попыталась её стряхнуть, дёрнув плечами. — Ты чё, обиделась?

— Нет, — быстро ответила я и замолчала.

Послышался тяжёлый усталый вздох. Матрас под нами стал проваливаться назад, и я взмахнула руками, падая на грудь Валеры. Он тут же обхватил меня ладонями, но не сжал, помня о сломанных рёбрах.

— Ты самая красивая, — прошептал он жарко мне на ухо, и я вся покрылась предательскими мурашками. — Даже с разбитым лицом. Уж поверь мне.

— Меня изуродовали, — глухо сказала я, продолжая смотреть на дверь пустым взглядом. — Я уже не стану такой, как раньше.

— Рит, мне рожу ломали столько раз, что я уже сбился со счёта. Это всё заживёт, а рёбра срастутся.

— Мне зуб выбили. А на ногах останутся уродливые шрамы.

— Зуб вставим. — Над ухом завибрировал тихий смех, от которого жарко стало даже внизу живота. — Хочешь золотой?

Я поморщилась.

— Фу, не хочу.

— Тогда обычный сделаем. А ноги... — Его ладонь шлёпнула меня по руке, когда я попыталась его остановить, и задрала подол ночной сорочки. Мягко прикоснулась к бинтам и медленно повела вверх, к белью. — Не все могут похвастаться боевым травмами, знаешь ли. Отнесись к этому как тому, что ты пережила всё это, выжила и двигаешься дальше. — Он прикоснулся губами к моей вспотевшей от волнения и перевозбуждения шее и прошептал: — И я хочу тебя всегда, даже такую, как сейчас. Не будь у тебя сломаны рёбра, продемонстрировал бы.

Я глупо и слишком громко хихикнула и тут же накрыла губы ладонью, качая головой. Валера уткнулся носом в ямку под ухом и тоже рассмеялся.

— Так ты скажешь Вове? — дрожащим голосом спросила я, пытаясь справиться с головокружением, вызванным словами и действиями Туркина. — Пожалуйста, Валер. Ради меня.

Парень едва слышно простонал, роняя голову на мою спину прямо промеж лопаток. Я схватила его за руку и прижала к своей груди, скрытой одной лишь больничной сорочкой. В этом не было никакого намёка или призыва — я хотела, чтобы он понял, как для меня это важно.

— Вертишь мною, как хочешь, Тилькина.

— Взаимно, Туркин, — хмыкнула я. — Так что?

Валера со вздохом отстранился, и я обернулась. Он провёл пальцами по волосам и посмотрел мне в глаза. Вскинув руки, я сложила ладони перед лицом, умоляюще глядя на него.

— Я подумаю.

С этими словами он поднялся с кровати и стал обуваться.

— Ты не останешься? — испугалась я.

Без его тепла рядом внезапно стало очень холодно. Я обняла себя за плечи, сотрясаясь мелкой дрожью. Валера кивнул.

— Ты многое рассказала. Мне нужно всё переварить и решить проблемы. А если я буду здесь лежать и охранять твой сон, весь пиздец будет только расти.

— Разве это не может подождать до утра? — жалобно спросила я, пытаясь найти хоть одну убедительную причину, чтобы он остался. — До рассвета ничего не случится!

Схватив с кровати куртку, Валера наклонился, поймал пальцами мой подбородок и мягко сжал, наклоняясь для поцелуя. А я даже ответить не успела, потому что он тут же отстранился, одеваясь.

— Рита, Ворошиловские объявили нам войну, напав на тебя. Я не буду тут сидеть и ждать, пока они сделают что-нибудь ещё.

— Но ты нужен мне здесь!

— Я и так всегда здесь. — Его палец уткнулся мне в грудь, а когда я опустила голову, мазнул по кончику носа. — Приду снова, как только вырвусь, хорошо? Не злись.

Я пыталась не злиться, но получалось плохо. Он нужен был мне здесь, а не где-то там, решая все эти проблемы. Мне хотелось, чтобы только я была его проблемой. Точнее, чтобы он, Ленина на него нет, уделил мне время, потому что я в больнице. Потому что я нуждаюсь в нём. Только сейчас до меня дошло, что у нас не было момента единения, когда бы мы не говорили об улице, пацанах и всём, что с ними связано. Дурацкая улица, как же мне она надоела.

Хотелось хотя бы пару часов побыть просто парнем и девушкой, безумно влюблёнными друг в друга. Утро наступит, и мир снова обрушит на нас свои ужасы и горести. И я не понимала, как этого не понимает Валера.

Но он уже мысленно назначил себя авторитетом. Вова совершил непростительный зихер, он больше не может быть лидером Универсама. От этой мысли мне стало ещё страшнее — если Валера закрепится в новом статусе, мы никогда не выберемся из этого города. Погрязнем в его кошмарах навсегда. И одной судьбе известно, какой срок годности у этого «навсегда».

— Помашешь мне из окна? — тихо спросил Валера, убирая мои растрёпанные волосы за уши.

Хотелось быть вредной девчонкой и отказаться. Заявить, что если он не хочет оставаться со мной, то я не буду его провожать. Но всё равно кивнула, понимая, что Валера всё равно не останется.

Туркин пришёл с единственной целью: узнать правду, убедиться, что я жива, и снова вернуться на улицу. Потому что там его жизнь, и он не представляет, как может быть по-другому.

Парень уже стоял на пороге, приоткрыв дверь. Он обернулся и улыбнулся своей по-мальчишески дерзкой ухмылкой.

— Жди меня, малыш. Я приду. И заберу тебя отсюда.

— Обещаешь? — недоверчиво спросила я, уже не зная, за что держаться и на что опираться. Всё казалось таким зябким и хлипким, что страшно было доверять даже себе.

— Слово пацана.

— Слово пацана только для пацанов, — повторила я слова, когда-то услышанные от Марата. — Лучше просто поклянись, что вернёшься за мной.

— Клянусь.

Я стояла у окна, дожидаясь, когда тёмная фигуру парня появится на улице. Секунды текли слишком медленно, и я кусала пальцы с обломанными ногтями.

Когда Валера возник из ниоткуда, оставляя за собой цепочку следов на белом снегу, я опёрлась руками на подоконник и вытянулась вперёд на цыпочках. Парень встал под кроной заснеженного дерева и, сунув руки в карманы куртки, задрал голову. Я неуверенно вскинула ладонь, и Валера помахал мне в ответ, сжимая в руках пачку сигарет. Огонёк спички вспыхнул у его лица, освещая на краткое мгновение, и кончик сигареты то разгорался, то затухал всё то время, пока он стоял под деревом и смотрел на меня. Я тоже стояла и просто смотрела.

Мне хотелось узнать, о чём он прямо сейчас думает. Решает, стоит ли выполнять мою просьбу и предупреждать Вову? Строит план мести? А может, прямо сейчас он грезит о том, как станет новым авторитетом? Раньше я не задумывалась о его амбициях, но пришло время. Мне не хотелось думать о том, что случится, если перед парнем встанет выбор: я или Универсам. Я такие условия ему выдвигать не собиралась, но жизнь оказалось слишком непредсказуемой.

Что, если меня можно защитить, только увезя из Казани, как об этом говорили Роза и майор? Сделает ли это Туркин? Поедет за мной? Или его корни так глубоко вросли в эту землю, что даже любовь не сможет их вырвать?

Эгоистичная и малодушная часть, меня надеялась, что выбор всегда будет в мою пользу. Я хотела в это верить и боялась, что ожидания не оправдаются. Глупо было доверять своё сердце этому мальчику с зелёными глазами, но меня никто не спросил. Выходит, я очень и очень глупая, потому что, если бы время обратилось вспять, и я снова оказалась бы на той первой дискотеке, то, не задумываясь, вновь побежала за ним под ёлкой. Что, если моя судьба такая? Бежать за ними всегда и всюду, в какой бы кошмар он меня не завёл?

Сколько я ещё смогу этого выносить.

Кончик сигареты вспыхнул в последний раз. Валера бросил окурок на землю, растоптал его носком кроссовка и, бросив на окна моей палаты последний взгляд, пошёл прочь.

Я наблюдала за его удаляющейся фигурой и внезапно осознала: я рассказала Валере обо всём, кроме одного — Рома Захаров лежит этажом выше в этой же самой больнице.

***

Я лежала на кушетке, вытянув руки по швам и глядя в окно, пока ждала медсестру, которая сделает мне перевязку. Дверь процедурной резко распахнулась, раздался дружный звонкий смех, и я вскинула голову, уставившись на вошедших. Это была не медсестра Надежда, а две молодые санитарки, как я поняла, ещё студентки медицинского колледжа. Заметив меня, они перестали смеяться и, переглянувшись, вышли, ни сказав мне ни слова.

Уложив голову на кушетку, я продолжила разглядывать воробьёв, прыгающих по карнизу за окном и оставляющих на снегу следы крошечных лап.

Дверь вновь скрипнула, раздались женские голоса, но уже тише. Но в процедурной, кроме меня, никого не было. Я быстро сообразила, что те две санитарки зашли в соседнюю комнату, в которую вела ещё одна дверь. Она сейчас стояла приоткрытой, поэтому я отчётливо слышала всё, что они говорят.

— Это её привезли три дня назад с улицы? — спросила одна девушка.

— Ага, — со странным чавканьем ответила другая. — Бригада мне сказала, мол, на неё на улице напали. Но я думаю, всё не так было.

— А как? — полюбопытствовала первая. — Она такая страшная, просто жуть.

От этих слов в груди заныла обида, и я отвернула голову к окну, пытаясь громкими мыслями заглушить посторонние голоса. Выходило плохо.

— Ваще жуть жутчайшая, — согласилась вторая. — Я думаю, её из притона привезли. Ну, знаешь, я тут уже полгода работаю и видела таких, как она. Малолетние проститутки, которых избивают или клиенты-извращенцы, или сутенёры. Их сюда пачками возят, а все делают вид, что ничего не понимают. — Санитарка чавкающе хмыкнула. — Такие же истории, как про эту страшилищу, сочиняют. Упала, стала жертвой грабителя, пьяный батя дома мутузит и всё такое прочее. Только враки это всё. Эти малолетки от своих алкашек-мамаш только ноги научились раздвигать и ртом работать. А тут они сразу бедными несчастными девочками становятся.

— Да ну! — в ужасе воскликнула первая девушка. — Не может быть!

— Может-может, — хохотнула вторая. — Я тебе говорю, у той, которая щас в процедурке лежит, мужиков было больше, чем пацанов на нашем потоке. У неё между ног проходной двор лет с десяти открылся. Уж поверь моему опыту — я таких за версту уже чую.

Мои губы задрожали от злости. Ещё никогда я не слышала в свой адрес чего-то столь обидного. Хотелось вскочить с кушетки, схватить что-нибудь потяжелее и показать этим круглым идиоткам, на что я способна, кроме как «ноги раздвигать». Но не успела.

Я даже не заметила, как в процедурную зашла медсестра Надежда — полненькая круглолицая женщина с копной пышных чёрных кудрей, точащих из-под медицинской шапочки. И, судя по недовольному выражению лица, она всё слышала. Схватившись за ручку, она распахнула дверь в соседнее помещение и заголосила:

— А ну рты позакрывали! Вам кто разрешил языками чесать, а? Что, уже всю работу переделали? Больно много свободного времени?

— Да мы... — изругано залепетали студентки, но старшая медсестра вскинула широкую, почти мужскую ладонь, и гаркнула:

— Не надо сейчас брехать, я всё слышала. Две невоспитанные идиотки. Селиванова, швабру в зубы и в двадцать пятую палату, убери рвоту на полу. А Кодирова — в первую процедурную, там ваша криворукая коллега опрокинула тележку с анализами пациентов. Всё, брысь отсюда!

Девушек как ветром сдуло, а я притихла, прижав руки к груди. Мало ли, вдруг и мне прилетит — за компанию.

Шумно выдохнув, медсестра сдула упавшую на лоб кудряшку, вытерла руки о халат и подошла к шкафчику с прозрачными дверцами.

— Ты, Тилькина, не обращай на дур внимания, — сказала она всё ещё недовольно и, резко дунув, распрямила медицинские перчатки перед тем, как натянут на руки и звонко шлёпнуть резинкой. — У них в головах всё молодо-зелено. Сами не знают, что несут. — Женщина плюхнулась на стул рядом с кушеткой и жестом велела мне задрать сорочку до пупка.

— Так я младше них, — тихо ответила я, глядя в потолок и сжимая пальцами ткань. — Но мне никогда в голову не приходило сказать такое о другом человеке.

Я боялась смотреть на ноги, с которых медсестра вот-вот снимет бинты и обработает раны. После того, как я очнулась в больнице, ни разу их не видела. Было страшно от уродства, которое там скрывается.

— Воспитание разное, — коротко буркнула женщина и, поддев пальцем бинты над коленями, звонко щёлкнула ножницами. — И несчастные они. Разве счастливые люди станут пороть гадости про других? Не-ет, — она покачала головой. — Они за собой следят. Есть выражение: «Кто сам без греха, пусть кинет в меня камень». Как-то так. Слышала?

— Нет, — покачала я головой. — Кто это сказал?

— Иисус.

Я молча кивнула и вздрогнула, когда бинты, прилипшие к израненной коже, начали отходить. Хороший пример с Иисусом. Жаль, что его распяли.

Надежда действовала ловко, быстро, но не слишком аккуратно. Когда старые окровавленные бинты были брошены в металлическую посудину рядом с моей головой, по щекам уже бежали слёзы. Но я молчала, терпя.

Женщина одобрительно хмыкнула, обрабатывая раны ваткой, смоченной в каком-то дурно пахнущем растворе.

— Молодец ты, Тилькина. Сильная девчонка. Ревёшь, но терпишь.

— Это не так больно, как было получать их.

Медсестра снова хмыкнула, но уже невесело.

Перебинтовывала она мои ноги уже молча, явно о чём-то задумавшись. Я держала ноги согнутыми в коленях и смотрела в окно, будто ждала там кого-то увидеть. По небольшому парку перед больницей шли люди, нагружённые сумками, и медицинский персонал, выкидывающий окурки в урну. Но я искала глазами знакомые лица, но не находила. Валера должен прийти хотя бы для того, чтобы сказать, что майор не обманул и действительно выпустил Зиму, как и обещал. Время было ещё раннее, меня саму разбудили час назад, чтобы дать таблетки, поставить уколы и отправить на перевязку перед завтраком.

Когда я вошла в столовую, несколько пар глаз обратились ко мне, подняв глаза от тарелки. Было неуютно под их презрительными взглядами, поэтому я поглубже запахнулась в халат, выданный медсестрой, и, глядя строго перед собой, прошла к раздаче. Буфетчица выдала мне тарелку с геркулесом и гранённый стакан с чаем. Бутерброды с маслом и тончайшим ломтиком сыра уже стояли на столах. Тётки за двумя столами, что-то оживлённо обсуждавшие перед тем, как я вошла, ждали, поджав губы, пока я пройду мимо. Хотелось сесть с ними назло — видела же, как я им противна. Хотелось испортить им аппетит.

Но всё же прошла к столу у окна и села за него, громко скрипнув стулом. Если сяду с этими неприятными тётками назло им, то сделаю хуже только себе.

Ходить было тяжело, каждый неудачный поворот шеей, корпусом выбивал из меня рваные выдохи, но я ни за что бы не показала, что мне плохо. Есть тоже не хотелось, но Надежда настояла, чтобы я позавтракала. Голодный организм не может сам себя лечить. Прижав ладонь к сломанному ребру, я осторожно придвинулась к столу и отпила глоток горячего и очень сладкого чая.

Я слышала перешёптывания и украдкой закатывала глаза, глядя в окно. Всё тот же пейзаж. И всё также ни одного знакомого человека. Моих ушей достигал громкий шёпот, въедливый до одури. Я не понимала — неужели весь этаж считает, что я малолетняя проститутка, которую избил клиент? Как можно было сделать такие выводы, не зная ни меня, ни моей истории.

Но мозг тут же услужливо подкинул воспоминания о разговоре двух санитарок, и всё встало на свои места. Остальные пациентки просто поверили им. Не могут же сотрудницы больницы врать. А я испытала жгучее — до покалывания в кончиках пальцев — желание накинуться с ними с ответными оскорблениями. Вот сидит на углу бабка с загипсованной ногой, а рядом с ней у стены стоят два костыля. Наверняка, упала с лестницы, когда пьяная вдрызг спускалась за новой бутылкой в магазин. А та бритоголовая одутловатая тётка с бритым и забинтованным черепом — уверена, изменяла мужу с любовником, а тот вернулся раньше времени и расколол изменнице голову скалкой и ещё чем-то, что под руку попало.

Вот, я тоже могу придумать для каждой историю, которая как и попадёт в точку, так и пролетит мимо. Но я же молчу и никого не осуждаю. Потому что не моё это дело. Не согласна я с Надеждой — дело не в счастье. Совсем. Меня жизнь сладостями не балует, раз за разом бьёт по голове и под дых, но я не бросаюсь на людей, брызжа ядом. А значит, всё зависит от натуры человека. Одни будут жить в сплошном достатке и не зная бед, но пырнуть другого ножом, а те, кто утопает в отчаянии и бесконечной череде боли, спасут человека и перебинтуют его, рискуя и сами получить ножом в спину. В конце концов, надо оставаться человеком, как бы ты ни жил.

От раздражения и беспорядочно суетящихся мыслей в висках вспыхивает боль, но я всё же пытаюсь запихнуть в рот пару ложек пресного и слипшегося геркулеса. Желудок высказал все свои претензии, свернувшись в тугой узел, а каша застряла где-то в горле, так и не дойдя до пищевода. Вытерев рот салфеткой, я допила чай, с горем пополам сунула в рот бутерброд с подтаявшим маслом и почти неощутимым сыром и поднялась на ноги, собирая посуду.

Когда я вернулась в палату, меня ждал сюрприз, от которого на сердце расцвела радость, а глаза наполнились слезами.

— Тётя Тамила! — закричала я и доковыляла до бабушкиной подруги, которая, прижав к груди тряпичную сумку, сидела на пустой кровати.

Ещё никогда я не была так рада её видеть. Она поднялась на ноги и, оставив сумку на кровати, раскрыла для меня руки. Улыбка на её губах дрожала, казалось, что она вот-вот расплачется, а я зарыдаю вместе с ней. Я обняла высокую худую женщину, так непохожую на мою бабушку, и ощутила знакомый родной запах.

Мои плечи, накрытые ладонями, подрагивали от плача, а Тамила Анваровна поглаживала меня, прижавшись щекой к моим грязным волосам. Она шептала что-то неразборчивое, покачивая меня и успокаивая. Я не хотела её отпускать, потому что, кроме бабушки, она последнее, что осталось у меня от нормальной, полной радости и счастья жизни. Нос защекотал запах жаренного теста, и я ещё сильнее разрыдалась, поняв, что она приготовила пирожки, чтобы принести мне в больницу. И сама пришла, чтобы меня увидеть.

— Я так рада вас видеть, — всхлипнув, проговорила я. — Так рада!

— И я рада видеть тебя, Марго, — с нежностью в голосе сказала женщина. — Очень соскучилась. Как ты себя чувствуешь?

— Уже лучше, — ответила я и не соврала. — Знаете что-нибудь о состоянии бабушки?

Высвободив меня из объятий, Тамила Анваровна опустила ладонь на моё плечо и потянула присесть на кровать. Мы сели рядом, и она тяжело вздохнула, покачав головой.

— Врачи не очень охотно со мной общаются. Подробностей не говорят, только повторяют, что она на аппаратах в реанимации в критическом состоянии. Я же не родственница, они не имеют права разглашать информацию.

— А если я позвоню, мне что-нибудь толковое скажут?

В ответ женщина пожала плечами.

— Не знаю. Да и откуда ты позвонишь?

Я не ответила, задумавшись. На самом деле, я уже размышляла об этом, даже подходила к посту медсестры, чтобы попросить позвонить, но мне отказали. Поэтому я ждала, когда придёт мой лечащий врач, чтобы спросить разрешения.

Расценив мою задумчивость по-своему, Тамила Анваровна напоследок сжала длинными тонкими пальцами, покрытыми пигментными пятнам, моё плечо и принялась выворачивать сумку.

— Я принесла тебе кое-какую одежду, сменное бельё, зубную щётку с пастой и книгу. — Она протянула мне небольшой томик. — Не знала, какую лучше взять, поэтому принесла первую попавшуюся.

Я коротко глянула на обложку "Трёх мушкетёров", зачитанную до дыр, и поблагодарила бабушкину подругу. Она вынула из сумки пакет с аппетитно пахнущими пирожками, и я пожалела, что разбитый нос не мог с точностью уловить все нотки и понять, что в начинке.

— Пирожки с луком и яйцом, — лукаво подмигнула мне женщина, выкладывая гостинцы на пустую тумбочку. — Как твоя бабушка готовить не умею, но, вроде, получилось вкусно.

Вспомнив липкую и пресную кашу, которую дали на завтрак, я счастливо заулыбалась. Любые жирные и сочные пирожки, пожаренные на литре масла в сковородке, будут лучше, чем невкусный больничный геркулес. Пока Тамила Анваровна продолжала копошиться в сумку, извлекая фрукты, конфеты и прочие мелочи, вроде расчёски и носовых платков, я не удержалась и сунула один пирожок в рот.

Желудок бурно отреагировал на вкусную еду, и я тихо застонала от удовольствия. Только сейчас поняла, насколько была голодна. Не знаю, чем и как меня кормили, пока я валялась в лекарственном сне, но сейчас мой рот был готов съесть носорога. Или слона. Или даже целого кита.

Я уже принялась за второй, когда Тамила Анваровна вынула на свет клетчатые бежевые тапочки, на вид очень мягкие. Она протянула их мне и с виноватой улыбкой сказала:

— Это Роза просила тебе передать. Она подумала, что ты не захочешь её видеть.

Забыв, как жевать, я уставилась на тапки, которые тут же потеряли всякое очарования. Брезгливо поморщившись, я оттолкнула протянутую вещь тыльной стороной ладони и покачала головой.

— Не надо. Оставьте себе или выкиньте.

Взгляд бабушкиной подруги переместился на мои ступни, обутые в резиновые шлёпки, явно мужские, потому что мои маленькие ступни практически вываливались из этих ласт, и я всё время касалась пальцами пола. Спрятав ноги под кроватью, я продолжила невозмутимо поедать пирожок.

— Ты уверена?

— Абсолютно.

— В чём дело? Знаю, ты не ладишь с биологической матерью, но это всего лишь тапки. —Тамила Анваровна сильно нахмурилось, отчего стал виден её настоящий возраст. Почти ровесница моей бабушки. — Уж лучше они, чем эти шлёпки, которые до тебя неизвестно кто носил.

Мой нос сморщился и тут же заныл от неприятного жжения. Выдохнув набитым ртом, я закатила глаза и мрачно выдала:

— После того, как Роза украла мой кошелёк со всеми деньгами, я её даже видеть не хочу, не то, что подарки принимать. То же мне, мать нашлась. Сначала дочь обворовывает, а потом слёзы льёт, что на меня напали.

— Кошелёк? — задумчиво повторяет женщина, коснувшись длинным пальцем подбородка. — Мешочек такой, с бусинами вместо застёжки?

Моё тело напряглось. Каждая клеточка начинала медленно паниковать, и я не понимала почему. Поджав разбитые, покрытые маслом от пирожка губы, я кивнула.

— Думаю, Маргоша, — тяжело вздохнула женщина, — всё не так, как ты думаешь.

— То есть? — сощурившись, спросила я.

— Когда ты на танцы ушла, приходила ваша соседка, — медленно начала Тамила Анваровна, будто припоминая подробности, как всё было. — Она принесла твой кошелёк. Сказала, что её ребёнок нашёл его у подъезда и не сказал матери. Успел потратить в магазине рублей десять, но соседка их доложила.

Глупо заморгав, я уставилась на бабушкину подругу, а она неотрывно смотрела на меня.

— Возле п-подъезда? — переспросила я, отчего-то запнувшись и громко икнув.

— Да. Наверное, ты выронила его, когда вышла из дома.

Я принялась судорожно вспоминать события того дня. Вот бабушка дала мне денег, потому что мои запасы истощились, вот я вышла из подъезда, направляясь в магазин за подарком для бабушки Марата. Вот и Роза, пришедшая просить новый «последний» шанс. Кошелёк точно лежал в кармане, а я... доставала оттуда перчатки. Легко могла выронить и не услышать звука падения из-за снега.

Стыд накатил мощной приливной волной. Я всегда жду от биологической матери подвоха — всегда. Не верю в её искренность, а о любви и говорить нечего. Много лет я прожила с уверенностью, что Роза делает всё, чтобы испортить мне жизнь, потому что сама несчастна и косвенно винит в этом меня.

Но если кошелёк выпал у подъезда, а его подобрал соседский ребёнок, это значит, что я зря обвинила Розу в воровстве. Медленно отложив пакет с пирожками в сторону, я прижала руки к голове и опустила локти на колени.

И чем я тогда лучше тех противных санитарок и пациенток со своими противными осуждающими взглядами? Да ничем.

— Я не удивлена, что ты подумала на мать, учитывая всю вашу историю. Но выглядела она очень расстроенной, когда приходила ко мне. Глаза зарёванные, а алкоголем совсем не пахло. Прилично одета.

Мои губы затряслись, и я обняла себя за плечи, раскачиваясь на месте. Что я за человек такой? Не дала Розе даже шанса. А она просила. Я решила, что мать воровка и мысленно для себя перечеркнула всё, не оставив обратной дороги.

Выходит, я ошиблась. В чём ещё я могла так же крупно облажаться?

***

Дни в больнице одновременно и летели, как реактивный самолёт, и ползли черепашьим шагом. Я изнывала от безделья, потому что перечитала принесённый Тамилой Анваровной томик Дюма ещё в ту же ночь, потому что отчаянно не хотела спать и ждала возвращения Валеры. Он не пришёл и на следующий день. Не было слышно никаких новостей и от Марата, Вовы и Зимы. Все словно сгинули с лица земли, позабыв обо мне, и я изнывала от нехватки друзей и своего зеленоглазого мальчика. Стены больницы больше не казались мне убежищем, и я рвалась наружу. Но никто не собирался меня выписывать, пока бабушка находится в больнице.

Я ходила на обследования, перевязки, пряталась в углу столовой и часами стояла у окна, в надежде увидеть знакомые лица. Но ничего.

Врач разрешил мне пользоваться больничным телефоном, чтобы связываться с отделением кардиологии и узнавать о состоянии бабушки. Но ни лечащий врач, ни дежурный не говорили мне ничего нового. Твердили, как попугаи: «Состояние критическое, динамики не наблюдается. Но отсутствие динамики тоже хорошая новость». Я не понимала, что может быть в этом хорошего, и со злостью бросала трубку, с трудом сдерживая злые слёзы.

Через три дня после того, как меня навестил Валера, я решила схитрить. Со мной на этаже лежала ещё одна девчонка пятнадцати лет, Вера, которая попала в больницу с переломом левой ноги и черепно-мозговой травмой после того, как покаталась с друзьями на санках с горки — та, почему-то, заканчивалась аккурат возле проезжей части. Я подкупила девчонку парой конфет, и она согласилась отвлечь медсестру, когда снова разрешат позвонить.

Схватив трубку и прижав уху, я стала жать на кнопки, ощущая на себе пытливый взгляд медсестры. Незаметно нажала на рычаг, сбрасывая звонок, и сделала вид, что жду ответа. Тут за моей спиной раздался жуткий грохот, и я вздрогнула, хоть и знала, что что-то вот-вот начнётся.

— А-а! — заорала Вера, и следом снова что-то грохнулось на пол. — Больно!

Мгновенно позабыв обо мне, дежурная медсестра бросила пост и помчалась выручать хитрую девчонку, а я, не теряя драгоценные секунды, набрала номер телефона Валеры. Запомнила эти цифры наизусть. Долгие гудки действовали на нервы — я ждала ответа, вытягивая шею, чтобы выглянуть в коридор. Но медсестра пока не возвращалась. В трубке что-то громко щёлкнуло, и понеслись частые гудки. Звонок оборвался. Я попыталась ещё, но тщетно. Ни Валеры, ни его отца дома не было. Впрочем, если вспомнить рассказы парня, Туркин старший вполне мог быть дома и валяться на полу в алкогольном сне, не слышала звонка.

В одной из палат шумела Вера и громко ругалась медсестра. Снова что-то упало. Пальцы снова резво застучали по клавишам, вызывая хоть кого-то из семьи Суворовых к аппарату. Снова глухо. Я растерянно смотрела на орущую короткими гудками трубку и не понимала, что делать. Меня отрезало от реального мира — в больницу пациентам даже почту не приносили.

Поджав трясущиеся от волнения губы, я собралась было набрать Тамилу Анваровну, но запнулась. Мой палец замер над клавишами. Не помню номер. То ли двойка в конце, то ли тройка... А точно восьмёрка? Может, тройка?

Широкая ладонь опустилась поверх аппарата, и я, не ожидав подвоха, заорала во всё горло, роняя трубку и отпрыгивая в сторону. Передо мной стоял высокий мужчина в милицейской форме, на шапке которого лежал слой пушистого снега, который уже начал таять. Он строго на меня посмотрел сверху вниз и качнул головой, вынуждая отступить. Я попятилась прочь и врезалась спиной в пышную грудь медсестры надежды. От неё пахло морозом и табаком — вернулась с перекура.

— Гражданин милиционер, — недовольно проговорила женщина, вытирая ладони о халат, — вы зачем в уличной одежде в отделение припёрлись? А ну на выход, шагом марш!

Глаза мента опасно сузились. Шагнув вперёд, он наклонился, схватил повисшую на проводе трубку и с грохотом опустил её на место.

— Майор Байбаков запретил пациентам пользоваться телефоном отделения. — Я бросила на Надежду удивлённый взгляд, а она в шоке глядела на мужчину, который стянул шапку и принялся небрежным движением стряхивать на чистый пол снег и топать ногами, оставляя грязные следы. — Идёт расследование.

— Расследования чего? — процедила Надежда. — И причём тут пациенты?

Взгляд мента метнулся ко мне, и я неуютно сжалась. Колючий, прожигающий насквозь. Словно он в чём-то меня обвинял.

Холодная ладонь Надежды опустилась мне на спину, и я вздрогнула — не испугалась, просто нервы уже не выдерживали. И не хотелось, чтобы кто-то меня трогал.

— Давай, Тилькина, иди в свою палату, — негромко сказала женщина, подталкивая меня по коридору. — Скоро отбой. Я принесу тебе таблетки и поставлю витамины.

Я послушно прошлёпала по уже знакомому пути, шаркая по полу тапками, подаренными Розой. Я всё-таки их оставила, надела. Возле поста Надежда продолжила тихо переругиваться с милиционером, который, кажется, не собирался уходить из отделения, пачкая своей грязной обувью недавно вымытый пол. В палате было темно. Я щёлкнула выключателем и закрыла за собой дверь, погружаясь в вязкую тишину.

Моя голова превратилась в самый настоящий улей. Рой ос в виде мысль суетливо метался и бился о стенки черепа. Виски заныли, и я медленно опустилась на краешек кровати, убирая за уши влажные пряди волос, которые полчаса назад одна из санитарок помогла мне вымыть, грубо дёргая. Накручивая потемневший от воды локон на палец, я пыталась разобраться и разложить всё, что узнала, по полочкам.

О каком расследовании говорил милиционер? Убийство Зубровиных? Убийство Жёлтого? Да что, блин, происходит?

Притянув к себе подушку, я легла на спину и потёрла ноющую от неудобного матраса шею. Взгляд блуждал по потолку, вырисовывая из желтоватых пятен узоры и рисунки. Мне не хватало надёжного плеча рядом, на которое я могла бы опереться. Никогда об этом не задумывалась — я была самостоятельной, сильной девушкой, а теперь в больничной палате лежала маленькая и слабая девочка, которая нуждалась в простых ответах и простых решениях. Чтобы их за меня принял другой человек, а я просто согласилась. Я доверила бы эту роль Валере, но теперь он пропал, и моя душа металась от непонимания. С ним что-то случилось? Или это я сделала что-то не так?

В груди заскреблись кошки. Вдруг он соврал, что понимает и принимает моё решение выдать Вову в обмен на свободу Зимы? Может, он и не собирался возвращаться, ведь ушёл сразу, как я призналась.

Не хотелось об этом думать, но мысли атаковали с такой силой, что через пять минут размышлений всё, о чём я могла думать — это Валера.

Громкий стук в окно вывел меня из задумчивости. Я резко распахнула глаза и села, уставившись на деревянные ставки. Моя палата на втором этаже, какой ещё стук в окно?

Поднявшись на подкашивающиеся ноги, я медленно приблизилась к стене у окна и осторожно посмотрела вниз, стараясь оставаться в тени. Под тенью дерева, растущего перед больницей, стояла одинокая мужская фигура, спрятав лицо козырьком кепки. Я встрепенулась. Валера всё же пришёл?

Фигура наклонилась, подобрав горсть снега, и, стиснув глаза, уже замахнулся. Но остановился, увидев меня в окне. Держась за стены, я с трудом забралась на подоконник и открыла форточку. Фигура уронила снежок себе под ноги и быстрым шагом приблизилась, оставляя за собой цепочку глубоких следов. Едва свет уличного фонаря скользнул по голове человека, я испуганно выдохнула — это не Туркин. Это Цыган.

Поднявшись на ноги, я прильнула к стеклу и просунула голову в небольшое отверстие.

— Цыган? — негромко спросила я. — Что ты здесь делаешь?

— Я ненадолго пришёл! — крикнул мужчина, задрав голову. — Ты там жива? Сильно пострадала?

— Нет, — покачала я головой. — Уже иду на поправку!

— У меня для тебя новости есть! — Цыган подошёл ещё ближе, почти подойдя к самой стене. Я сильнее высунулась из окна, чтобы расслышать его слова. — Твои придурки из Универсама припёрлись на стрелку с Ворошиловскими к ним в гараж, и там их всех переловили мусора. Они в отделении. И Ворошиловские, и Универсамовцы.

Я прижала ладонь к груди, пытаясь утихомирить внезапно разбушевавшееся сердце. Оно с такой силой пульсировало в ушах, что я не расслышала, что мужчина сказал следом. Сжав дрожащие пальцы на деревянной раме и вонзая в кожу мелкие занозы, я жалобным и срывающимся голосом попросила, чувствуя, как подгибаются колени:

— Повтори, что ты сказал?

— Турбо обвиняют в убийстве Жёлтого. Менты нашли в его квартире револьвер.