Глава 30. Свидетельские показания
Очередной удар кулака, прилетевший по щеке, я не почувствовала. Моё лицо онемело от холода и боли. Снег рядом окрашивался алыми брызгами крови, я уже не сопротивлялась, а Ворошиловский в кепке продолжал меня избивать. Носок его ботинка врезался в ребро, и я сдавленно охнула, рухнув набок.
Почему-то я всё не теряла сознание, хотя давно должна была умереть. Ещё в тот первый удар ногой в живот. Кровь стекала по горлу, я захлёбывалась от кашля, пытаясь перевернуться на живот, чтобы сплюнуть. Но Ворошиловский не дал мне этого сделать — схватил за лямку сарафана и швырнул на спину. Ткань лопнула с громким треском. Сдавленный хрип вырвался из моего горла — я пыталась позвать на помощь. Но хрип тут же сорвался на мычание, потому что на моё плечо с хлестким звуком опустился ремень.
Удар вышел таким сильным, что ткань моей водолазки лопнула, и руку обожгло огнём. Кровь полилась из меня с новой силой.
— П-пожалуйста, — просипела я, уже ничего не видя из-за крови, залившей мои глаза. — Хватит-т...
— Что? — раздался хриплый смех у самого уха. — Хватит? Да я же только начал!
От громкого хохота сплющенные и раздавленные ударами внутренности сжались в тугой узел. Моё сознание, моя жизнь держались на тонкой нити, но я хотела отключиться. Или сразу умереть. Тогда вся боль исчезнет, и Ворошиловский уже не сможет меня достать.
Горсть снега приземлилась на моё лицо — горячая ладонь принялась грубыми движениями растирать его. Глаза снова начали видеть.
Оскал незнакомца был звериным. Он смотрел на меня так, будто ненавидел больше жизни. Но я его даже не знала. Впервые видела. И, кажется, его лицо станет последним, что я увижу перед тем, как он убьёт меня.
«Привет для Турбо от Ворошиловских», — так он сказал. Моё мёртвое истерзанное тело станет для Валеры приветом. Или предупреждением.
Местью.
Я всего лишь девочка, полюбившая парня, которого не должна была. И поплатилась за это.
Молния на брюках Ворошиловского громко взвизгнула в тишине парка. Мои глаза закатились, голова откинулась назад.
Так тихо. Только снег скрипит. Зима кончается. Скоро весна наступит, а я её не увижу. Меня внезапно охватила ужасная тоска — я не смогу больше увидеть капель, первых грачей и крошечные зелёные ростки на земле. Всё это видят только живые люди.
— Сука. — Грубая хватка сжалась на моих волосах и с силой дёрнула, вырывая клок волос. Лицо Ворошиловского вновь нависло надо мной — уродливое, обезображенное злобой и ненавистью. Он зашипел мне в лицо, разбрызгивая слюну. — Ты будешь смотреть, поняла?!
Моя голова слабо качнулась. Нет, не поняла. На что смотреть?
Выпустив мои волосы, он приспустил брюки, а затем резко задрал юбку моего сарафана и стянул колготы. Ноги ощутили холод и колючесть снега. Рука взмыла ввысь, и бёдра обожгла неистовая боль. Я вскрикнула. Ещё и ещё. Бил, бил, хлестал, хлестал. Мои ноги превратились в мясо. Я вся стала мясом.
Когда его пальцы дотронулись до моего живота, чтобы стянуть бельё, меня вырвало. И я всё ещё была в сознании.
— Фу, блять, — зло выругался Ворошиловский, глядя на то, как рвота стекает по моей одежде. Или по тому, что от неё осталось. — Сука, ты чё наделала?! — Ещё один удар по лицу. — У меня хуй из-за тебя упал! Сука ты! Я тебя щас!..
Договорить он не успел. Раздался страшный треск, перед глазами всё поплыло — слишком быстро двигалась картинка. Но я испытала облегчение, потому что больше не видела лица Ворошиловского. Он больше не трогал меня, не пытался раздеть. Не бил.
В помутнённом сознании вспыхнул слабый луч света. Почему он больше не бьёт меня?
Я попыталась сесть. Не получилось, и я упала на спину, простонав. В громкой тишине парка раздались тихие шаги. Нет, нет, только не это... Он вернулся.
— Рита, блять, Рита, — раздался надо мной тихий, но знакомый голос. — Блять, что он с тобой сделал...
Я попыталась открыть глаза. Получилось. Но мутная пелена мешала разглядеть лицо того, кто навис надо мной, осторожно касаясь лица. Зато я узнала характерную картавость.
— Зима, — едва слышно прошелестела я. — Ты меня спас, да?..
— Я опоздал, Рит.
От горького сожаления в его голосе по моему лицу покатились слёзы. Солёные и горячие — они обжигали раны на моём лице. Но я плакала от радости. Зима спас меня. Он не даст мне умереть.
— Пожалуйста, — голос срывался, но я пыталась говорить. — Помоги мне сесть.
— Нет, лежи, я сейчас сбегаю до автомата и вызову скорую!
— Нет! — взмолилась я и нащупала слабыми пальцами ткань куртки. — Пожалуйста, не оставляй меня! Он вернётся!
Зима молчал несколько долгих и бесконечных секунд. Затем тихо, почти беззвучно сказал:
— Нет, Рита, он не вернётся.
Слёзы вымыли кровь из глаз, и я смогла разглядеть бледное, как снег вокруг, лицо Зимы. Парень сидел на коленях рядом и крепко сжимал мою руку, а второй поддерживал голову. Я снова попыталась сесть, и в этот раз Вахит мне помог.
Боль в животе была невыносимой, а рёбра, казалось, превратились в осколки костей. Я уставилась в полумрак парка и не сразу заметила лежащее в стороне тело. Мужское тело.
Ворошиловский лежал лицом вниз, а его руки и ноги раскинулись неестественным для человека образом. Люди так не лежат.
— Что с ним? — едва слышно прошептала я.
Рваный вздох над ухом показался слишком громким, словно Зима крикнул.
— Трупак он, Рит. Я его убил...
Это было последнее, что я услышала перед тем, как мир погрузился во тьму. Ворошиловский был мёртв, и я перестала бороться.
***
Что-то громко жужжало. Где-то рядом капли воды с оглушительным всплеском разбивались о металлическую поверхность. Кто-то тихо переговаривался за стеной.
Я в больнице.
Открыть глаза оказалось такой же трудной задачей, как и вздохнуть полной грудью. Нос не дышал, и я ощущала в ноздрях странную тесноту. Пришлось вдыхать ртом, широко открыв его. Моя рука дёрнулась, и я почувствовала укол. С трудом разлепив веки, я несколько раз моргнула, привыкая к свету, и увидела белую стену напротив. Циферблат часов. Он показывал десять. Чего, утра или вечера? А число? Какое сегодня число?
Мой взгляд метнулся к окну, за которым светлело серое небо. Значит, сейчас десять утра. Рядом с кроватью, на которой я лежала, стоял штатив с пакетом какого-то лекарства, уже наполовину пустой. И от него к моей руке тянулась тонкая трубка, оканчивающаяся пластырем, придерживающим иглу в вене. Крякнув, я попыталась привстать.
Боли почти не было. Я ощущала её отголоски, но тело было ватным и плохо слушалось, а та обжигающая и режущая боль отступила.
Остальные кровати в палате пустовали. Меня укрыли одеялом по грудь, а грязную и окровавленную одежду сменили на больничную сорочку. С трудом вытянув свободную, но такую тяжёлую руку, я откинула одеяло и ахнула. Мои ноги — от таза до колен — были перемотаны тугими слоями бинта. Так же замотали и руку, по которой Ворошиловский хлестнул ремнём. На белоснежной поверхности проступило розоватое пятно, которое медленно расплывалось. Под грудью мои рёбра обтянул эластичный... Не знаю, что это, но похоже на корсет светло-коричневого цвета. Живот, ноги, руки — всё было покрыто огромными синими гематомами, такими страшными, что я отвела взгляд, не в силах на них смотреть.
Откинув одеяло подальше, я завалилась набок и осторожно свесила босые ноги с кровати. От противного запаха лекарства и жары, идущей от нагретых батарей, я с трудом дышала. Чтобы поднять руку, в которую воткнули капельницу, пришлось помогать второй — пальцы обхватили тёплый металл штатива, с трудом двигаясь.
Несмотря на жару в палате, пол оставался холодным. Я смогла подняться на ноги только с третьей попытки. Цепляясь за стену, покатила перед собой капельницу, медленно переставляя ноги по палате. Она была такой крошечной, даже меньше моей комнаты, но путь от кровати до окна занял целую вечность.
Ноги отказали, когда я уже приблизилась к окну. Рухнув животом на подоконник, я всхлипнула от внезапно вспыхнувшей боли. Она волной прокатилась от живота к рёбрам и больно уколола сердце. Я схватилась пальцами за край деревянного подоконника и уронила голову на грудь, пытаясь справиться с головокружением. Меня тошнило, в глазах щипало, а руки дрожали с такой силой, что пальцы соскользнули с выкрашенной поверхности подоконника.
Подтянувшись на цыпочках, я сумела повернуть замок и потянула форточку на себя. В палату впорхнул свежий воздух. Его прохлада прошлась по горячему вспотевшему лицу, придавая сил. С козырька наверху капала вода, ударяясь о металлический подоконник снаружи. Я дышала, как собака, ртом заглатывая каждую новую порцию воздуха.
Плевать на боль. Так я решила. Ведь главное, что я осталась жива. Я живая.
Колени задрожали от приступа облегчения, а по щекам покатились слёзы. Уперевшись локтём в подоконник, я тихо засмеялась. Живая. Я живая. Вахит спас меня.
Прикоснувшись к виску, я поморщилась и отвела пальцы — каждое прикосновение словно давило на голову изнутри. Я не могла дотронуться до носа, щёк, рта — тупая боль мгновенно отзывалась на прикосновения и затихала, когда я не трогала лицо. Держать веки поднятыми было трудно, они то и дело закрывались, погружая палату в темноту. Дотронувшись до кончика носа, я нащупала торчащие из ноздрей ватные тампоны и выдернула их, тихо пискнув. Два валика, покрытые тёмной запёкшейся кровью, упали на пол.
Облизав сухим языком разбитые губы, я покрепче схватилась за штатив капельницы и мелкими шажками, очень медленно пошла к выходу. Каждый шаг был тщательно продуман — если я упаду, то не смогу встать самостоятельно. Трубка капельницы раскачивалась в такт моим движениям, а прозрачная жидкость в пакете плескалась о мягкие стенки. Схватившись за ручку, я потянула дверь на себя.
В больничном коридоре было пусто. Приглушённый свет под потолком придавали этому месту мрачную атмосферу, а во рту появился привкус лекарств и хлорки, такой сильный, что я тут же закашлялась. Прислонившись спиной к косяку, я осмотрелась. Со всех сторон были только затемнённые окна палат и двери; в конце одного коридора был тупик — окно, — поэтому я решила пойти направо, опираясь на стену и катя за собой штатив. Его резиновые колёсики тихо скрипели.
На повороте свет ламп стал ярче, а перед глазами возникла табличка «Медицинский пост». Дальше по коридору я увидела углубление в стене и стойку, а рядом — мужчин. Один был в белом халате, а вторым оказался... майор Байбаков. Доктор листал чью-то медицинскую карту, а Ильдар Юнусович прятал руки в карманах брюк.
— Ей однозначно повезло, — услышала я низкий бархатный голос мужчины в белом халате. — Обычно, когда к нам поступают с такими травмами — чаще всего это проститутки и жертвы домашних боксёров — у них в анамнезе целый спектр различных переломов, разрывов органов и кровоизлияние. Но Маргарите Тилькиной повезло.
Я встрепенулась и прижалась к стене, затаившись. Они говорили обо мне.
— Доктор, что вы можете сказать про её состояние? — негромко спросил майор, беря со стойки записную книжку с ручкой. — Какие у неё были травмы при поступлении?
Мужчина в халате перелистал пару страниц и заговорил:
— Два сломанных ребра, седьмое справа, шестое слева. Повезло, что лёгкие не проткнуло. Ушиб левой почки — мы обнаружили это, когда в катетере появились сгустки крови.
— Это не опасно? — спросил майор, записывая слова доктора в книжку.
Мужчина покачал головой.
— Ушиб средней тяжести. Мы ещё проведём дополнительное УЗИ, но, думаю, ей понадобится только постельный режим. Далее: множественные рассечения в районе бёдер. Мы предположили, что нападавший бил её ремнём по голой коже. По словам фельдшера, девочка лежала на снегу, это может быть дополнительной причиной таких травм — замёрзшая кожа сильнее травмируется. Такой же след был и на левой руке. С рукой проще, быстро зашили. А вот с ногами. — Доктор сокрушённо покачал головой. — Наш хирург сделал всё, что мог, но слишком большая зона поражения. Останутся шрамы и вмятины.
— Он что, хлестал её до разрыва мяса?
— Если грубо выражаться, то да. Маргарита потеряла много крови, но не критически. За пару дней восстановится.
Майор снова чиркнул ручкой.
— Что ещё?
— Множественные гематомы по всему телу, лицу, переломы носовой перегородки, обеих скуловых костей. Так же выбит один премолярный зуб, с правой стороны.
— Это какой?
Врач задумчиво вскинул глаза к потолку.
— Тот, что после клыка идёт.
Моя язык медленно скользнул по передним зубам, резцам, нащупал клыки и... Дырка. У меня во рту и правда отсутствовал один зуб справа. К глазам подкатили слёзы.
— Зуб, кстати, был у неё в горле, — механически спокойным голосом продолжил мужчина в халате. — Она его проглотила. Повезло, что мы смогли его достать. Что ещё... Есть лёгкая степень обморожения, но на фоне остальных травм — чепуха. Говорю же, девочке очень повезло. Считайте, родилась в рубахе.
— М-да, — проскрипел майор, — повезло. Тилькину чуть не убили.
— Но не убили же, — резонно заметил доктор. — Фельдшер сказал, что бригаду вызвал какой-то юноша. Он хотел поехать с девочкой в больницу, но его повязали ваши сотрудники. Это так?
— Да, — качнул головой Байбаков. — Он задержан по обвинению в убийстве.
Моё сердце пропустило несколько ударов, а затем забилось с такой силой, что перед глазами всё поплыло. Я уцепилась рукой за стену, царапая её ногтями.
— В убийстве того, кто напал на девочку? — Майор кивнул. — Что ж, не могу его за это осуждать...
— Что насчёт изнасилования? — перебил его майор. — Контакт был?
— Нет, — качнул головой доктор. — Гинеколог её осмотрел, физического проникновения не было. Ни вагинального, ни анального. Ротоглотка тоже чиста. В остальном по мелочам: обломанные ногти, вырванные волосы, следы рвоты на одежде. Это всё. Одежда её вот, — он хлопнул ладонью по стойке, на которой лежал объёмный пакет. — Ваш судмедэксперт уже собрал все улики с тела девочки.
— Хорошо. — Майор воткнул ручку в корешок и с громким хлопком закрыл книжку. — Могу я сейчас с ней поговорить?
— Девочка ещё спит, — неуверенно произнёс доктор. — Мы вкололи ей сильное обезболивающее и прокапали успокоительные. Она несколько раз приходила в себя и пыталась отбиваться от медперсонала. Мы не могли её даже на операцию увезти.
Я тихо выдохнула. Ничего не помню. Последнее, что осталось в памяти, это лицо Зимы и фигура лежащего на снегу Ворошиловского. Зима... Его арестовали...
Мои ступни заскользили по полу — я не могла их поднять и с трудом волочила, заставляя двигаться вперёд. Штатив медленно зашелестел, покатившись за мной. Мужчины обернулись, и доктор всплеснул руками.
— Тилькина, ну что за побег из больницы? Вам нужно лежать!
Мои ноги запутались, я запнулась о ножку штатива и оступилась. Голова качнулась в сторону, и перед глазами мелькнула фигура в тёмных стеклянных дверях. Я застыла, не в силах пошевелиться.
Передо мной стояла тощая девчонка с засаленными волосами, висящими сосульками вокруг лица. На ней была больничная синяя роба, а правой рукой она держалась за штатив капельницы. Но самым страшным было её лицо. Синее, одутловатое, покрытое рваными ранами, зашитыми нитками. Глаза опухли и превратились в две щёлки, губы раздуло, нос распух до размера приличной картофелины. Лицо девчонки перекосило от ужаса.
Нет, это я. Это моё лицо перекосило от ужаса.
Выпустив штатив, я протянула вверх руки и схватилась за лицо. Синее, изуродованное, страшное. Из глаз полились слёзы, прямо на мои пальцы, тело забилось в конвульсиях, к горлу подступила тошнота. Закричав, я метнулась прочь от ужасного отражения.
— Тилькина! — заорали мужские голоса.
Не видя ничего из-за слёз, я врезалась в штатив, и ноги потеряли опору. Я с воем полетела на пол, больно ударилась плечом и рухнула на спину. Трубка с иглой выскочила из руки, и на пол закапало прозрачное лекарство.
— Надя, — заорал басом доктор, — десять миллиграмм оланзапина! Живо!
Я отбивалась от чужих рук, рыдала в голос и билась затылком об пол. Больно, как больно! Моё лицо!
Пальцы вцепились в онемевшие щёки, и я с яростью ударила по ним ладонью. Ещё и ещё!
Горячие пальцы вцепились в мои запястья, и я заорала. Горло раздирало от крика, ноги молотили пятками по полу, разбиваясь в кровь.
— Нет! Не трогайте меня! — кричала я, захлёбываясь слезами. — Пожалуйста, отпустите! Умоляю!
— Тилькина, да чёрт бы тебя побрал! — выругался майор, и я завизжала ещё громче.
— Держите её! — велел доктор.
— Нет! Не надо! — взмолилась я, рыдая в голос. — Пожалуйста!
В плечо резко вошла игла, и я вскрикнула, прижавшись щекой к холодному полу. Пот тёк по лицу градом, моё тело била крупная дрожь, сердце колотилось о сломанные рёбра с такой силой, что я не могла дышать. Голову раздуло, как воздушный шарик. И он резко лопнул.
Воздух разом вышел из лёгких. От кончиков пальцев и до макушки прокатилась волна усталости. Руки обмякли, ноги упали на пол. Кожа покрылась мурашками от холода. Голова качнулась в сторону, и вокруг снова стало темно. И вместе со светом сгинуло всё моё мужество.
***
Я стояла посреди бескрайнего замёрзшего озера. Всё вокруг было таким белым и чистым, что ослепляло. Приложив ладонь ко лбу, я огляделась. Ничего — вокруг бесконечная и бескрайняя пустота. И тишина. Даже снег под моими ногами не скрипел. Опустив глаза, я увидела, что стою на льду босиком.
Как я сюда попала? Последнее, что я помню — больница. Пустая палата, штатив с капельницей, жуткий запах хлорки и медикаментов. Мужские голоса. Ильдар Юнусович и другой мужчина. Я его не знала. Он был в халате. Доктор... Да, это был доктор.
Они говорили обо мне. Меня избили, на меня напали. Зима. Он меня спас. Спас. И был арестован.
Виски заныли от тупой боли. Схватившись за голову, я упала коленями на лёд, но боли не было. Моё тело казалось таким лёгким и одновременно тяжёлым. Этот снег вокруг... Столько снега.
Раздался громкий стук. Я огляделась. Вокруг — ни единой живой души. Стук повторился. Я опустила взгляд на лёд и провела по нему ладонью, смахивая слой снега. Подо мной многотысячная глубина. Такая чёрная и пустая. Словно весь мир — это бездонное и бескрайнее озеро. Наверху ослепительная белизна, а внизу всепоглощающая чернота. Пугающая и завораживающая.
Стук повторился. Раз, раз, раз. Кто-то стучал подо льдом. Звал на помощь. Вена на шее неистово запульсировала, к горлу подкатила паника.
Я заметалась по кругу, расчищая снег вокруг. Ничего и никого. Только толстый лёд под ногами.
Стук, стук, стук.
Я ударила в ответ. Снизу снова постучали. Под кожу липкими щупальцами пробрался страх. Сковывающий, выворачивающий наизнанку. Я затряслась всем телом и обхватила свои плечи. Не холодно — страшно, очень страшно.
Ладонь, громко ударившая по льду, возникла прямо передо мной. Я вскрикнула, но ни единого звука не сорвалось с моих губ. А ладонь снова ударила. Человек. Подо льдом человек.
Я упала на живот, расчищая больше места от снега. Показалась зелёная сорочка, белая нога. Вода подняла наверх длинные тёмные волосы.
Белое лицо с выпученными зелёными глазами врезалось в лёд подо мной, и я задохнулась, отпрянув. Синие губы шевелились под водой, маленькие пузырики воздуха вырывались изо рта. А тонкие струйки крови поднимались из дыры во лбу. Отверстия от пули.
— Диля... — одними губами выдохнула я.
Моя лучшая подруга была подо льдом замёрзшего озера, прижималась ладонями и безучастно смотрела на меня.
— Диля! — закричала я, но вновь ни единого звука не прозвучало.
Рухнув на колени, я с силой ударила кулаком по льду. Ещё. Ещё и ещё. Костяшки превратились в месиво, пальцы вывернулись, ломаясь. Кровь заливала снег, и он шипел от того, какой она была горячей. А я продолжала бить и кричать. В полнейшей тишине.
Диляра провела ладонью с той стороны, привлекая моё внимание. Я замерла и уставилась на её медленно шевелящиеся губы.
«Ты меня не спасёшь. Я уже умерла».
Не спасу. Она уже умерла.
Над озером прогремел выстрел. Я зажала руками уши, падая лицом на лёд.
Выстрел. Выстрел.
Три выстрела. Три тела. И одна живая я посреди бескрайнего озера.
Живая ли?
***
Меня разбудили приглушённые голоса. Женский и мужской.
Зажмурившись, я нехотя открыла глаза и, чувствуя жжение в опухших веках, уставилась в потолок. По нему расплылись грязные желтовато-коричневые разводы, будто этаж не раз заливало.
— Она точно поправится? — спросил тихий женский голос, и я услышала всхлип. — Выглядит так ужасно... Моя бедная маленькая девочка...
— Роза, не волнуйся, — ответил ей мужской голос — хриплый и прокуренный. — Всё самое страшное с ней уже произошло. Увозить Риту надо, подальше от города и всех его ужасов. Иначе в один день её точно убьют. Связалась, дурочка, на свою голову.
— Да как? — Снова жалобный всхлип и звук высмаркивания в платок. — Как увезти? Я ей не мать, юридически. Никто не позволит мне её забрать. Да и Маргоша сама никуда не поедет. Бабушку не бросит.
— Да хрен знает, сколько бабке ещё жить осталось, — устало выдохнул мужчина. — С документами я разберусь. Могу сам опеку оформить. У меня есть знакомые, помогут. Но спасать девчонку надо. Эти пацаны — убить бы их всех — сведут её в могилу. Её и Романа.
— А как Рома?
— Жив. Его положили на третьем этаже.
— Нападавших уже нашли?
— Нет, он не видел, кто это. Не может опознать. На него с арматурой сзади напали и запинали. Глаз выбили. Врачи пока не могут точного прогноза дать, спасут ли. — Тихий вздох. — Чертовщина какая-то. Сначала Ворошиловский напал на твою дочь. Затем, кто-то отметелил моего племянника прямо в подъезде. Просто жуткое невезение у наших детей.
— Так может это тоже Ворошиловские были? Узнали, что он племянник майора и решили тебя таким образом предупредить. Чтобы не мешался.
— Всё может быть.
Я попыталась почесать ноющее плечо, и кровать подо мной предательский скрипнула. Разговор резко оборвался.
— Марго! — вскрикнула Роза, бросаясь ко мне и падая на колени перед кроватью. — Очнулась, девочка моя! — Я с трудом повернула шею, чтобы посмотреть на неё. Её лицо опухло от слёз, белки глаз покраснели, под глазами пролегли фиолетовые круги. — Как ты? Голова не болит? Может, медсестру позвать? Ты кушать хочешь?
— Погоди, Роз, — одёрнул её Байбаков. — Дай в себя прийти. Ей столько лекарств влили, она ничего не соображает.
Во мне вспыхнуло возмущение. Чего это не соображаю? Очень даже соображаю!
— Я в порядке, — сказала я недовольно и осеклась. Мой голос был низким и грубым, хриплым, словно я курила несколько часов без остановки — одну сигарету за другой. — Сколько я спала?
— После того, как ты упала в истерике в коридоре, — хмыкнул майор, опускаясь на придвинутый к кровати стул. — Часов девять. А после нападения уже два дня прошло.
Я склонила голову и посмотрела на окно. Уже вечерело — густые сумерки опустились на город, а с неба опять шёл снег. Я втянула ртом воздух и попыталась сесть. Роза тут же засуетилась.
— Давай подложу тебе подушку, но сильно не шевелись. Врач запретил тебе вставать.
— Я домой хочу, — процедила я, отмахиваясь от её помощи. — Бабушка, наверное, с ума уже сходит.
Роза и Байбаков переглянулись. Меня встревожили их гляделки. Майор вопросительно качнул подбородком, мать неуверенно пожала плечами. Их взгляды вновь обратились ко мне. Я сжалась, нервным движением вцепившись пальцами в одеяло.
— Что такое? Почему вы так на меня смотрите?
Роза протянула руку и сжала мою ладонь в ласковом жесте, заглядывая в глаза. Меня охватило внезапное оцепенение, и я не смогла стряхнуть её руку.
— Марго, понимаешь... — Она замялась, сделала несколько коротких вдохов и выдохов, а затем затараторила, не повышая голос: — Полине Филипповне позвонили из больницы, когда тебя привезли. Сообщили, что на тебя напали и... — Губы Розы скривились, словно она не могла заставить себя произнести самое важное. — Маргоша, бабушка так переволновалась, что у неё случился обширный инфаркт. Она упала в коридоре, когда собиралась к тебе и...
— И что? — прошелестела я, чувствуя, как кровь отливает от лица.
Губы Розы задрожали, и зубы громко стукнули друг о друга. Майор вскинул ладонь, прося её помолчать, и повернулся ко мне, сцепив пальцы в замок.
— Полина Филипповна пролежала без сознания несколько часов, пока её не нашла подруга. Она вызвала скорую, твою бабушку сразу доставили в больницу, но... — Он поскрёб затылок и откашлялся. А я почувствовала, как по моей спине стекают крупные капли пота. — Обширный инфаркт миокарда — вещь серьёзная. Важно оказать медицинскую помощь сразу после приступа, а она несколько часов провела без сознания.
— Что говорят врачи? — прошептала я, тыльной ладонью стирая слёзы, побежавшие по щекам. Лицо отозвалось тупой болью, но я стерпела, стиснув зубы.
Майор покачал головой.
— У них плохие прогнозы. Полина Филипповна в последнее время не жаловалась на плохое самочувствие?
Я с трудом сглотнула, прежде чем ответить.
— После смерти Миши она была сама не своя. Много спала, мало ела, но в последние дни ей стало лучше. Она готовила, вязала, сидела перед телевизором... Мне казалось, что всё начало налаживаться.
— Есть ещё кое-что, — продолжил майор после того, как я закончила. — После кратковременного общения с Полиной Филипповной её лечащий врач обратился за консультацией к психиатру. Они подозревают, что у неё быстро прогрессирующая деменция.
Мне казалось, что я только что стояла у обрыва, и вот меня толкнули в спину. Я полетела в зияющую бездну и с шумом вздохнула, вцепившись дрожащими пальцами в одеяло.
— Деменция? — тупо повторила я. — Этого не может быть... Она же... Бабушка ещё не старая... Не настолько старая.
— Деменция не всегда следствие одной лишь старости, — с сочувствием в голосе ответил майор. — Если Полина Филипповна пойдёт на поправку, то врачи сделают полное обследование головы — они подозревают наличие новообразований в мозгу. Но, так как прогнозы после инфаркта неутешительные... — Он развёл руками и отвёл глаза.
Я с надеждой посмотрела на Розу. Пусть она скажет, что Байбаков ошибается. Что бабушка не умрёт.
Но мать молчала, опустив глаза в пол, и теребила в пальцах носовой платок. Казалось, что она боится смотреть на меня.
Рывком откинув одеяло, я попыталась сесть и свесить ноги с кровати, но майор меня остановил, опустив обе ладони на плечи. Я попыталась сопротивляться, но от напряжения перед глазами заплясали тёмные пятна, и я без сил рухнула на подушку.
— Тебе нельзя вставать, — сказал он, а Роза спешно поправила одеяло на моих ногах, пряча перебинтованные бёдра. — Врач запретил.
Я слабо заворочалась и качнула головой.
— Не могу лежать, мне надо к бабушке.
— Она в кардиологии, — сурово ответил майор. — В реанимации, куда не пускают посетителей. Единственное, что ты сейчас можешь для неё сделать, это лежать и выздоравливать. Может, не знаю, — он поморщился и потёр пальцами переносицу, на которой отпечатался след от оправы очков, — она почувствует, что тебе стало лучше, и тоже пойдёт на поправку.
Рвано вдохнув, я притихла и натянула одеяло до подбородка, смаргивая непрошеные слёзы. Ладони страшно вспотели, под лопатками неистово заскреблось волнение.
Майор Байбаков бросил взгляд на Розу и ласково, чем удивил меня до безумия, попросил:
— Можешь подождать в коридоре? Мне надо поговорить с Ритой о нападении.
Брови матери взметнулись вверх.
— Разве допрос несовершеннолетних не осуществляется в присутствии взрослого опекуна?
— Всё так, — кивнул майор, — но Рита не подозреваемая, а ты, официально, ей никто.
Губы Розы задрожали от обиды, а в глазах блеснули слёзы. Сдавлено кивнув, она встала и нагнулась, чтобы поцеловать меня в волосы, но я отвернулась, поморщившись. Сломанный нос уловил едва-едва ощутимый аромат «Красной Москвы».
Когда дверь за ней закрылась, майор бросил на меня осуждающий взгляд.
— Зачем ты так? Она последние двое суток места себе не находила от волнения. Я её даже домой не смог увезти — она отказывалась вставать с дивана в зале для посетителей.
Я громко фыркнула, но тут же осеклась. Что-то не так...
— Так это вы! — внезапно осенило меня. — Вы Ильдар, её новый мужчина?
Майор сдержанно кивнул, но движение, которым он пригладил свои усы, выдавало в нём нервозность.
— Да, мы с твоей матерью в... Сожительствуем.
Я прищурилась, с трудом двигая налитыми кровью веками.
— Это такой хитрый план, чтобы подобраться ко мне ближе и выведать всё, что вам нужно?
— Нет, Рита, всё не так. Мне правда нравится твоя мать.
— Во-первых, — зло отрезала я, — она мне не мать. Так решил суд. А, во-вторых, что вы мне сказки рассказываете? Вы Розу вообще видели? Алкоголичка и проститутка. Можно подумать, вы её личное дело в архивах не видели.
— Видел, — миролюбиво ответил майор, кивнув. — Знаю, что она была плохой для тебя матерью. И обо всех её грехах тоже знаю. Роза мне всё рассказала. Но она, правда, пытается изменить себя и свою жизнь. Даже, если ты не хочешь налаживать с ней отношения, хотя бы не вставляй палки в колёса.
Вопль возмущения застрял в горле. Я упёрлась кулаками в продавленный матрас больничной койки и с трудом села, откинувшись спиной на железную решётку изголовья.
— Я вставляю палки в колёса? Серьёзно? Роза украла у меня деньги — вынула кошелёк из кармана, — когда приходила со своей слезливой речью просить прощения за всё, что она сделала. Вот, какая она, эта ваша Роза. Воровка денег у собственного ребёнка, от которого сама же и отказалась.
Хотелось сунуть милиционеру под нос фигу. Он не знает о том, какая Роза на самом деле, и он не имеет права отчитывать меня за то, как я к ней отношусь. Пусть проживёт жизнь в моей шкуре, а потом поговорим.
Тёмные густые брови мужчины сошлись на переносице. Казалось, он был озадачен моими гневными словами. Хотелось рассмеяться ему в лицо — думал, что он самый умный, да как бы ни так.
— Ладно, — спустя несколько секунд тягостного молчания сказал он, — не о ней сейчас речь. Лучше расскажи, что произошло в тот вечер, когда на тебя напали.
Поднявшись на ноги, майор подошёл к пустующей соседней кровати и вынул из портфеля толстую записную книжку. Раскрыв её на развороте, он сел назад и выжидательно уставился на меня.
Мне пришлось напрячь память, потому что всё, что я запомнила о том вечере, сквозило болью и ужасом. И желанием умереть на месте, только бы мои страдания прекратились.
— Я пошла на танцы в Ленинский ДК, — начала я, но майор тут же меня перебил.
— С кем?
Я подавила желчь в горле.
— С моим парнем. Из Универсама.
Майор записал мои слова в книжку и с усмешкой вскинул брови.
— Кто ещё там был вместе с вами?
— Да много кто, — пожала я плечами и тихо ойкнула, ощутив жжение в раненой руке. Осторожно потёрла бинты и продолжила: — Ребята из Универсама, Разъездовские точно были, а остальных не знаю. Много девчонок было.
— Ты там с кем-нибудь ссорилась? Может, конфликт какой-то произошёл?
Я скривила губы и поморщилась от воспоминаний.
— Можно и так сказать.
— С кем? И в чём была причина конфликта?
— А какое это имеет значение? — Я попыталась вскинуть брови, но лицо не послушалось и отомстило новым приступом боли. Из глаз брызнули слёзы, и я громко всхлипнула: — Это же не они на меня напали. Вы и так знаете, кто он.
Майор покачал головой.
— Рита, пойми, я веду следствие. Из тебя, как жертву, и того парня, как нападавшего, дело не состряпаешь. Тем более, как ты, полагаю, знаешь, что он мёртв. Теперь это не только следствие по факту нападения и нанесения тяжкого вреда здоровью, но и дело об убийстве.
Я вжала голову в плечи. Никогда не думала, что стану частью уголовного следствия в роли жертвы.
— Я поругалась с двумя девчонками. Одна из них Маша, подруга Универсама, но я не знаю её фамилии. — Майор кивал, записывая мои показания и не поднимая головы. — А второй была Надежда Таганская, мы учимся с ней в одной школе.
Ручка, только что усердно чиркающая по бумаге, замерла в воздухе. Мужчина поднял на меня свои тёмные глаза.
— Ты не сказала, что на танцах были ещё и Ворошиловские.
— Их там и не было, — неожиданно для самой себя всхлипнула я. — Надя одна пришла.
— Зачем, знаешь?
— Пришла выразить соболезнования, — прошептала я совсем тихо, и майор склонился ближе, чтобы расслышать мою всхлипывающую речь. Я осторожно дотронулась до уголков глаз и вытерла слёзы. — Она рассказала, что Диляру Зубровину и её родителей у-убили!
Вся моя выдержка с треском разлетелась на части. Несмотря на боль в разбитых скулах и переносице, я прижала ладони к лицу и заплакала, сотрясаясь плечами и жадно заглатывая ртом воздух.
Только сейчас пришло осознание. Моя лучшая подруга и всё её семья погибли. Никого не осталось в живых. Даже неродившегося ребёнка.
Кончики пальцев дотронулись до моего запястья, и я с трудом отвела руки, громко икая. Майор протягивал мне чистый носовой платок.
— Так и сказала? — вкрадчиво спросил он. — Убили?
Я закивала, вытирая платком лицо и сопли.
— Да, Шрам послал за ними одного из своих людей. Тот сошёл с Зубровиными на какой-то станции и... — Я в отчаянии взмахнула рукой и снова залилась слезами.
— Тебе воды принести? — вдруг ласково спросил милиционер. От его сочувствующего взгляда, которым он то и дело смотрел на мои раны, на душе становилось только гаже.
Сглотнув, я покачала головой, смаргивая слёзы.
— Лучше н-найдите и-их, — пролепетала я. Язык во рту скользнул по зубам, и я содрогнулась, вновь нащупав дыру вместо зуба. — Найдите их тела... Они заслуживают того, чтобы быть похороненными как люди. А не как убитое зверьё.
От громкого всхлипа сломанный нос дёрнулся, и палата перед глазами заискрилась. На губы полилось что-то тёплое — я прикоснулась пальцами к лицу и увидела на них капли крови. Прижав платок к носу, я уставилась мутным взглядом на мужчину.
— Ты хотя бы знаешь, где они? — Я покачала головой и запрокинула её назад, чтобы остановить льющуюся из носа кровь. — Что-нибудь ещё? Ну же, Рита, хоть что-то. Кто был тем парнем, которого ты видела на перроне? Если увидишь, опознаешь?
— Не знаю, — прогнусавила я, упираясь затылком в изголовье. — Я мельком его видела, за окном. Не уверена, что опознаю.
— Мне нужно хоть что-то, — жёстким голосом милиционера сказал Байбаков. — Мне судья даже ордер на обыск не даст. Причин нет.
Я стала лихорадочно думать, пытаясь вспомнить разговор с Таганской. Она сказала, что видела тело Диляры и её родителей. Но как она видела, если не была там?..
— Фотография! — осенило меня, и я подпрыгнула на кровати, вцепившись пальцами в матрас. Ильдар Юнусович уставился на меня внимательным взглядом, занеся ручку над бумагой. — Человек Шрама сделал фотографию выполненной работы! Надя Таганская видела её, сказала, что у Дили дырка от пули во лбу.
Перед глазами на мгновение, короткой вспышкой явилось лицо бледной Диляры подо льдом. И струйки алой крови, медленно растворяющиеся в ледяной воде безжизненного озера.
Рука мужчины быстро забегала по странице. Раздался шелест бумаги — майор перевернул страницу и, дописав, поставил жирную точку. Продолжая прижимать платок к лицу, я попыталась сесть, но резь в животе вновь откинула меня на матрас.
— Вы арестуете их? — прошептала я свой главный вопрос. — Арестуете же?
Майор проигнорировал мои слова и продолжил расспрашивать.
— Что случилось дальше? Почему ты одна пошла домой?
Поджав разбитые губы, я пожала плечами.
— Не помню. Просто захотела домой и ушла, никому ничего не сказав.
По выражению лица майора стало ясно, что он мне не поверил, но всё равно кивнул.
— Продолжай.
— Я не слышала, как тот мужчина подошёл ко мне со спины. Он ударил меня по лицу и сказал, что, — я сглотнула и коснулась кончиком языка уголка рта, слизывая кровь. — Что это привет для Универсама от Ворошиловских.
Да, я сказала неправду. Но, несмотря ни на что, я не хотела втягивать Валеру. В моём сердце горела такая сильная любовь, что нежность к мальчику с зелёными глазами перекрывала все его поступки. Однако я всё равно злилась на него, не могла оправдать то, что он ударил меня в порыве злости. И всё же он сразу раскаялся...
Я в смятении. Буйство чувств в душе затуманивали разум, лишая возможности здраво рассуждать. А ещё боль. Каждая клеточка моего тела так сильно болела, что я не могла думать практически ни о чём, кроме одного. Справедливость. Я жаждала справедливости для всех, кто её заслуживал, и неважно, какой она будет. Для кого-то смерть, для кого-то жизнь. Ворошиловский умер, а я выжила.
— Почему вы арестовали Вахита? — спросила я в лоб, отвлекая майора от письма. Он медленно поднял на меня глаза.
— Задержали до выяснения обстоятельств, — уклончиво ответил он, вновь уткнувшись в записную книжку.
— Нет, — покачала я головой, — вы арестовали его по обвинению в убийстве.
Прочистив горло, мужчина заёрзал на месте и закинул ногу на ногу. Почесав кончиком колпачка нос, он вздохнул и повернулся ко мне.
— Ты знаешь, что Вахит Зималетдинов убил Геннадия Волкова, по кличке Волкодав, с одного удара? Раскроил ему череп.
Я не сдержалась от вздоха ужаса. Подозревала, что Зима силён, но чтобы настолько...
— Но как? — не могла я поверить в услышанное.
— У него был кастет, — пояснил майор. — Орудие убийства. Поэтому он арестован. Рита, речь уже идёт о преднамеренном убийстве. Случись это во время драки на кулаках — одно дело, но наличие кастета всё усложняет.
— Но это не было спланировано! — вскрикнула я. Невидимая сила подтолкнула меня в спину, и я резко села, не ощутив никакой боли. Во мне вспыхнул огонь злости. Они не могут посадить человека, который спас мне жизнь. — Вахита там вообще быть не должно было! Как и этого самого Волкодава! Как это могло быть спланировано?!
— Рита, не я пишу законы. Я всего лишь слежу за их исполнением.
Майор развёл руками, но по его глазам я поняла, что никакого искреннего сожаления он не испытывает. Служителю закона всё равно, что и как сделал Зима, важно то, что он группировщик, а это реальный шанс посадить его и следом притянуть остальной Универсам.
— Что мне сделать, чтобы вы его отпустили? — Неваляшкой перебравшись на край кровати и свесив ноги, я вцепилась в рукав майора с твёрдым желанием не отпускать его, пока не добьюсь своего. — Разве мои показания не защищают Вахита?
Майор устало потёр веки и расправил плечи, утягивая меня за собой, потому что я крепко держалась за его рукав.
— Вообще-то, кое-что можешь. Если обладаешь нужными знаниями. Про убийство Вадима Желтухина слышала?
От неожиданности я вздрогнула и отшатнулась. Мой локоть опустился на перебинтованное бедро, и я вскрикнула, ощутив вспышку боли, которая наждачкой проехалась по всей ноге. Вцепившись зубами в разбитые губы, я отползла назад и обняла себя, сжав в пальцах ткань больничной сорочки.
— Значит, слышала, — улыбнулся майор, впервые за всё время разговора. — Полагаю, тебе известно, кто его убил?
Я в отчаянии замотала головой и прижала платок к лицу, пряча бегающие в панике глаза.
— С чего вы это взяли? Да, я знаю, что Вадим погиб, но...
— Рит, — майор вскинул ладонь и скривился, — не надо сейчас врать. Не знаю, как так получается, но я уже понял, что ты в курсе всего. Какое бы дело ко мне ни попадало в последнее время, ты как-то да в нём участвуешь. Так, — качнув головой, мужчина подался вперёд и упёрся локтями в колено, — ты же считаешь себя взрослым человеком? Тогда я скажу тебе, как взрослый взрослому. Мне нужно имя. Скажи, кто стрелял в Желтухина, и тогда я сделаю так, что Зималетдинов выйдет на свободу уже завтра утром.
Меня словно ударили. Опять и снова. Я схватилась за грудь, прислушиваясь к оглушительным ударам сердца. Он хочет выменять у меня свободу Зимы на имя того, кто убил Вадима. Свобода Зимы против заключения Вовы.
Виски сдавило тискам. Закрыв глаза, я приоткрыла рот и тихо выдохнула, борясь со слезами. Я только и делаю, что плачу и плачу и никак не могу остановиться. У меня нет сил кричать и бороться, сейчас я могу только лить слёзы, чтобы выразить всю свою злость, боль и негодование этому миру.
— Ты же знала Желтухина, — продолжил давить майор, видя моё саморазрушение. — Он же был тебе небезразличен, ведь так? Что же ты, позволишь, чтобы его убийца разгуливал на свободе, жил свою жизнь, а Зималетдинов отсидел минимум десять лет за то, что спас тебе жизнь?
Мужчина ловко и виртуозно играл на моих чувствах: вины, совести и долга. А я не могла, не могла сделать такой выбор. Это несправедливо — взваливать на меня такую ответственность за две жизни.
— Так нечестно, — прошелестела я одними губами. — Не просите меня об этом, пожалуйста... Я не могу...
— Что ж, — хмыкнул майор, — как знаешь.
Поднявшись на ноги, он сунул ручку в корешок и захлопнул записную книжку. Быстрым движением запихнув вещи в портфель, майор выпрямился, одёрнул лацканы пиджака и подхватил свою куртку, направляясь к выходу. Я запаниковала, глядя на его выходящую фигуру и, скрипнув зубами, крикнула:
— Майор, подождите!
Мужчина замер на пороге и медленно обернулся, в ожидании вскинув брови. В моей душе шла настоящая война. Я не знала, как поступить. Любой выбор, который я сделаю, принесёт массу проблем. К горлу подступил ком. Если я сдам Вову, Марат меня никогда не простит. И Вова не простит. И я сама себе этого не прощу.
А если Зима сядет в тюрьму за то, что бросился мне на помощь? Какую эту боль принесёт Валере? А как я смогу жить с мыслью, что бросила в беде человека, который спас меня от смерти?
Накрыв ладонями руки, я громко заплакала, сотрясая головой. Меня разрывало на части, и эта боль — мука невозможного выбора — приносила боль в тысячу крат сильнее, чем физические страдания.
— Владимир Суворов, — просипела я, укусив себя за ладонь. — Это был он.
Послышался скрип двери и негромкие шаги по полу — майор вернулся в палату и встал у кровати, возвышаясь надо мной.
— Рассказывай, — суровым голосом велел он. — Всё, Рита, рассказывай всё.
И я всё выложила. Всё, как на духу, захлёбываясь слезами и кровотечением, вновь открывшимся из носа. Язык заплетался, слова путались, но майор не перебивал меня, внимательно слушая со стремительно нарастающим напряжением. Он не двигался, только острый кадык под загорелой кожей ходил вверх-вниз.
Я рассказала всё о том дне. О нападении Домбытовских на Универсам, об Айгуль, увезённой и изнасилованной, о встрече двух группировок на свалке и неожиданной подставе со стороны Жёлтого. Рассказала и о револьвере, с которым Вова ушёл за Айгуль.
Когда поток бессвязной речи иссяк, я шумно выдохнула и без сил уронила голову на грудь. Меня душила истерика и страшная ненависть к себе. Я предала сразу двух людей. Нет, целую семью. Я ужасный и отвратительный человек, никогда себе этого не прощу. Про таких, как я, говорят «крыса». Да, я самая настоящая крыса.
— Где сейчас тот револьвер? — спросил мужчина после долгого молчания.
— Я не знаю, — просипела я внезапно севшим от усталости голосом. — Когда Вова вернулся, то револьвера с ним не было. Или он спрятал его в куртке. Простите, я правда не знаю.
Байбаков тяжело вздохнул и, махнув рукой, присел на край кровати. Бросив портфель на пол, он зарылся пальцами в короткие волосы и качнул головой.
— Я догадывался, что это Суворов. Чуйка мента говорила. — Из его груди вырвался разочарованный вздох, как будто он не хотел, чтобы убийцей оказался Вова. — Но спасибо, Рита, что сказала. Ты правильно поступила.
— Что будет с Вахитом? — тихо спросила я, подтянув к себе одеяло и накрыв им плечи. — Вы его отпустите?
Мужчина поднял на меня тёмные выразительные глаза и улыбнулся уголком губ.
— Да. Я же сказал: свобода Зималетдинова в обмен на имя. Ты его сказала. — Выпрямившись, он потёр ладонью одно колено, поморщившись. — Завтра утром твой друг будет отпущен с подпиской о невыезде. Надеюсь, у него хватит мозгов взяться за ум. Иначе его застрелят где-нибудь. В подъезде его дома, например.
— Вы никому не скажете, что это я донесла?
— Нет, — покачал он головой. — Одних твоих слов мало, без доказательств — это голословные обвинения. Но теперь, хотя бы, я понимаю, где искать. Спасибо, Рита. Отдыхай, а я пойду. Выздоравливай.
— Подождите, — остановила его, схватив за руку, — я слышала, как вы с Розой про Рому говорили. Что с ним? На него напали?
При упоминании имени племянника челюсть майора резко выделилась в желтоватом свете больничной лампы, а взгляд сделался отстранённым, словно он хочет уйти от этих мыслей. Помедлив, он кивнул.
— Да, напали вчера вечером, недалеко от нашего дома.
Мне до жжения в горле хотелось выпалить ему те же слова, которыми он бросил в меня, когда умер Миша. Майор, взрослый человек, милиционер, а всё равно не смог защитить того, кого передали ему под ответственность. Но я сдержалась. Что-то в выражении его лица заставило меня промолчать. Боль. Ему было больно.
— Он поправится? — спросила я, не испытывая по поводу ранения Захарова ни боли, ни сожаления.
— Должен. Но может остаться без глаза.
Я сглотнула слюну и опустила глаза на свои руки с обломанными ногтями.
— Сочувствую. Передайте ему от меня пожелания скорейшего выздоровления.
Губы мужчины едва заметно дрогнули в некотором подобии улыбки. Он кивнул, а затем, помедлив, сказал:
— Рома лежит этажом выше. Как ему станет лучше, думаю, он заглянет навестить тебя.
Мои пальцы на ногах под одеялом испуганно поджались. Не надо, не нужно, чтобы Захаров приходил. Видеть его не хочу. И не хочу, чтобы он видел меня.
Задумавшись, я не заметила, как майор подобрал свой портфель и, поднявшись с кровати, подошёл к двери. Встрепенувшись, я окликнула его:
— Ильдар Юнусович! — Мужчина обернулся. — Вы же поможете Айгуль? Я знаю, что её родители отказались писать заявление, но всё же — вы можете ей помочь? Она же ещё совсем ребёнок. А этот Колик должен понести наказание за то, как с ней поступил?
Из горла майора вырвался странный булькающий звук. Дёрнув щекой, я уставилась на него во все глаза, сжав потными ладонями край одеяла. Байбаков набрал полную грудь воздуха и, опустив глаза в пол, негромко ответил:
— Боюсь, ей уже ничем не помочь. Вчера днём Айгуль Ахмерова выпрыгнула из окна своей комнаты на девятом этаже. Мне жаль, Тилькина, но она мертва, разбилась насмерть.