Наши сердца разобьются этой зимой

— Нет! — вспыхнула я и с размаху треснула по столу, задев кипу бумаг. Они накренились и свалились на пол, веером рассыпавшись по грязному линолеуму. — Вы обязаны что-то предпринять!

Майор Байбаков сузил глаза, глянул на опрокинутые мною бумаги и тихо прошипел:

— Немедленно успокойся.

— И не подумаю! — вскочила я на ноги и, для пущей убедительности, топнула ногой по полу. — С места не сдвинусь!

Плюхнувшись обратно на скрипучий деревянный стул, я закинула ногу на ногу и с вызовом уставилась на милиционера.

В кабинете майора стояла страшная духота. Все окна были заперты, а мельчайшие трещины заделаны ватой. На полу тарахтел старый обогреватель, на тумбочке за креслом мужчины на конфорке медленно закипал чайник. По моей шее катились капли пота, заливаясь за воротник, но я терпела. С места не сдвинусь, как уже и заявила об этом.

Сняв очки, майор устало потёр веки. Только сейчас я заметила глубокую борозду на переносице от очков, небритую щетину и синяки под глазами. Казалось, Ильдар Юнусович не спал несколько суток.

Из носика чайника повалили клубы пара, он засвистел, и мужчина выключил конфорку. Открыв ящик стола, он выудил железную банку из-под кофе, бросил в заляпанную старыми коричневыми пятнами кружку четыре ложки с горки и плеснул туда кипяток. Тёмно-коричневая жидкость поднялась к краям кружки и запузырилась. Оставив чайник на второй, холодной конфорке маленькой плитки, майор глотнул горячий напиток, поморщился и, поставив кружку на край стола, снова посмотрел на меня.

— Чего ты от меня хочешь, Тилькина?

— Чтобы вы начали поиски семьи Зубровиных, — повторила я фразу, с которой влетела в кабинет, вырвавшись из хватки противного дежурного, который ни под каким предлогом не хотел пускать меня к начальнику. — Им угрожает опасность.

Майор Байбаков демонстративно обвёл пальцем ворох дел на своём рабочем столе.

— Что-то не вижу здесь заявления о пропаже целого семейства.

— Так я напишу! — вскинулась я и вцепилась пальцами в край столешницы. — Дайте ручку и бумагу, я всё-всё напишу! Только найдите их! И арестуйте уже, наконец, Ворошиловскую группировку!

— Стой, не спеши, — попросил мужчина, выставив перед собой раскрытую ладонь. — Во-первых, заявление могут написать только родственники или супруги. И для этого должны быть основания, а не глупые опасения. — Я открыла было рот, чтобы опротестовать его слова, но майор жестом велел мне заткнуться. — Во-вторых, что тебе известно о Ворошиловских?

Его тёмные глаза впились в меня, полные подозрений. Я нацепила на лицо ничего не выражающую маску и спокойно ответила:

— Практически ничего. Только то, что от них одни беды. Это всем известно.

— Хочешь сказать, до тебя не дошла информация, что твоего брата убил один из них? — едко улыбнувшись, поинтересовался мужчина. — Или то, что теперь этот человек мёртв?

Я растерялась. И как правильно ответить? Скажу, что не знала, — уличит во лжи, отвечу, что знала, — вызову подозрения насчёт своей причастности к смерти Серпа.

Но Байбаков прочитал все мои мысли, отразившиеся на лице. Хмыкнув, он отпил ещё немного горячего кофе и откинулся на спинку кресла.

— И, конечно же, ты не ведаешь, что упомянутая тобой Диляра Зубровина навещала жертву в больнице. Её имя стоит последним в списке посетителей.

— Впервые слышу, — буркнула я, глядя на деревянную дверь, ведущую в коридор.

— Конечно, — опять снисходительно хмыкнул майор. — Раз ты ни о чём не знаешь, с чего вдруг переполошилась? Для чего требуешь арестовать Ворошиловских?

— Я же уже объяснила, — стиснув зубы, ответила я. — Когда я провожала Диляру на поезд, один мужик толкнул меня и сунул в карман записку. А потом я увидела, что он сел на тот же самый поезд.

— И где записка? — вскинул брови майор, поддавшись вперёд. Его рука потянулась к кофе. — Почему главную улику не принесла?

— Её нет, — зло выпалила я. — Она исчезла. Не помню, куда засунула её, теперь не могу найти.

— Может, — оскалился мужчина, нацепив на нос очки, — никакой записки не было? Ты знаешь больше, чем говоришь. Поэтому и пришла. Зачем Ворошиловским вредить твоей подруге? Это имеет смысл только в том случае, если она причастна к убийству Серпухова. — Откашлявшись, майор поправился: — То есть к убийству Серпа.

— Не старайтесь, знаю, что у Серпа фамилия Серпухов, — бездумно сказала я и прикусила язык. Вот же трепло! Сейчас он спросит, откуда мне это известно.

Но майор или не услышал моих слов, или не увидел в них ничего подозрительного.

— Вот если бы я нашёл подтверждение тому, что Зубровина причастна к смерти Серпухова, тогда у меня появилось бы основание для её поисков.

Что-то в его словах показалось мне странным, но я не поняла, что именно. А майор не дал поразмыслить над его словами.

— В противном случае, мои руки связаны. Нужно заявление о пропаже от родственников. Иначе семья Зубровиных просто укатила. Менять место жительство — не преступление. К тому же, квартиру они не продали, значит планируют вернуться в Казань.

Вот теперь до меня дошла странность его заявлений. Он сказал, но не имеет причин для начала поисков пропавших, но, если он подозревает Дилю в совершении преступления, то обязан её разыскивать, как главную подозреваемую. Иначе, откуда ему знать, что отец Дили не продал квартиру? Да, выяснить это просто и очень быстро, но всё равно нужно время, а я ворвалась в кабинет начальника всего десять минут назад. Значит, дело уже ведётся, Дилю всё равно найдут, но тогда её посадят за убийство. Каким человеком бы ни был Серп, это не отменяет факта совершенного преступления.

Плотно сомкнув губы, я приказала себе молчать. Не знаю, что теперь делать, но больше ничего нельзя говорить. Майору выгодно, чтобы я рассказала всё, что мне известно. Да, знаю я не так много, но одни ниточки могут привести к Универсамовским, а подставлять пацанов я не желала.

Раздался стук в дверь. Два удара, секунда ожидания и ещё три удара. Поправив очки на носу, майор отозвался:

— Да, входите!

Дверь приоткрылась, и дежурный просунул голову в образовавшуюся щель.

— Прошу прощения, товарищ майор. Я по поводу задержанных на Садовом кольце. Они явились по повестке, всё подписали. Мне их отпускать?

— Штраф выплатили? — поинтересовался майор, взяв со стола какую-то бумагу.

— Так точно, товарищ майор, — отрапортовал дежурный.

— Тогда отпускай, — ответил Байбаков, взявшись за ручку. Сняв колпачок, он нарисовал подпись в углу документа и протянул его дежурному. — Нечего нам воздух мотальщиками зазря портить.

— Можно проверить их карманы, — живо отозвался дежурный, желающий услужить начальству. — Уверен, можно найти что-то запрещённое и ещё раз штрафануть.

Его последние слова потонули в громком кашле майора. Зло глянув на сотрудника, он едва заметно качнул головой в мою сторону, и дежурный перевёл взгляд на меня. Я не удержалась и с усмешкой помахала ему рукой. Его глаза расширились, шея моментально покрылась красными пятнами, и он залепетал:

— Ну, то есть... Я имел в виду, что если они ещё что нарушили... То должны ответить по всей строгости!

— Надеетесь найти у них что-то запрещённое? — в притворном изумлении вскинула я брови. — Не забудьте в штанах проверить. Уверена, найдёте там револьверы.

Моей насмешки мужчина не понял и всерьёз задумался. Наверное, размышлял, куда именно мотальщики могут запихнуть оружие.

— Свободен, — рявкнул Байбаков и махнул рукой. Дежурный отдал честь и поспешил скрыться в коридоре, не забыв плотно затворить за собой дверь. — Тебе не говорили, что встревать в разговор, непредназначенный для тебя, — признак дурного воспитания?

Я пожала плечами.

— Это моя вина, что у вас одни идиоты в милиции работают? Какова статистика по поимке членов организованных преступных группировок? — Майор не ответил, сжав лежащие на столе ладони в кулаки. — Понятно. Вы не смогли привлечь к ответственности человека, который убил моего брата. Невинного подростка. Что ещё можно думать о работе вашего подразделения? Ничего хорошего.

— Твой брат не был невинным подростком, — спустя пару секунд молчания ответил мужчина. — Он знал, во что влез. Да, его смерть — грустное событие. Но куда ты смотрела?

— Мне шестнадцать, — напомнила я тихим голосом. — Я не могу выполнять родительские обязанности на пять с плюсом. Я узнала о вступлении Миши в группировку, когда уже было поздно его оттуда вызволять. Да и как вы себе это представляете? Мне что надо было делать? Запереть его в комнате, пристегнуть к батарее до совершеннолетия? Увезти в другой город? Как я могла, меня саму на первом же вокзале остановят и документы потребуют. — Шмыгнув горячим носом, я продолжила: — Вы обвиняете меня в смерти брата, но ничего не говорите о том обществе, что возникло вокруг нас. Оно заставляет человека выбирать: или ты с мотальщиками, под защитой, но в постоянной опасности от других группировщиков, или ты никчёмный человек, о которого будут вытирать ноги и трясти деньги за вход на территорию. Вы обвиняете во всём пацанов, но сами, взрослые, ничего не делаете для того, чтобы дать им другой, третий выбор.

— Есть комсомол, — перебил меня Байбаков. — Ты сама в нём состоишь.

— И что толку? — горько усмехнулась я. — Диля тоже в комсомоле состоит, а оказалась в лапах одной из самых страшных группировок в городе. Какой у неё был выбор: быть изнасилованной одним человеком или стать проституткой для толпы Ворошиловских. Что бы вы посоветовали выбрать своей дочери, будь она у вас? А сыну что посоветовали бы? Терпеть издевательства в школе и на улице, воровать деньги из родительских кошельков или быть своим, под защитой, но преступником, который в любой момент может умереть посреди улицы, будучи забитым ногами?

— Преступники всегда ищут оправдания своим деяниям, — отрезал майор. — Закон для всех един.

— Вы же неглупый человек, — усмехнулась я. — Майор, в конце концов. Вы и сами знаете, что среди ваших подчинённых и среди верхушки есть те, кто находятся в том или ином сговоре с группировками, бандитами, убийцами. Я каждый день слышу о том, что Союз — великая держава. Преступности здесь нет, милиция отлично работает на благо граждан. Откуда тогда всё это? Вам самому не кажутся смешными ваши же слова? Закон для всех один, ха! Конституция — это набор слов. Разбери их и сможешь что угодно написать, хоть роман сочини. Слова без действий — просто пустой звук. Так что, извините, но мне на ваши высказывания всё равно. Мне всё равно, в чём вы меня обвиняете, я свою правду знаю.

— Слова совсем не комсомолки, — вдруг ухмыльнулся Байбаков. — Давно ли такие мысли тебя посещают? Случайно не с того момента, как спуталась с одним из Универсамовских? — Кровь отлила от моего лица, и я схватилась за коленки. — Думаешь, если вы прячетесь по углам, то никто не увидит и не доложит куда надо? У меня везде уши и глаза есть.

Я молчала. Да и что тут ответить можно? Майор и правда откуда-то всё знает. Мы с Валерой не особо скрывались — я даже не думала об этом, — хотя следовало. Нас мог увидеть кто угодно, а потом донести, кому не надо, чтобы свалить на мою голову новую неприятность. Даже удивительно, что меня до сих пор не выперли из комсомола и ОКОДа за связь с группировщиком.

— Как думаешь, насколько ты быстро вылетишь из комсомола, когда я расскажу верхушке, чем ты после и вместо школы занимаешься? — словно бы подслушав мои мысли, продолжил майор. — А если Универсамовские узнают про красную волгу?

Я перестала ощущать под собой опору.

— Ч-что? — заикнувшись, переспросила я. — О чём вы говорите?

Байбаков зловеще улыбнулся.

— О красной волге. Как думаешь, что подумает кавалер, узнав, что его дама сердца раскатывает на личной тачке авторитета Дом быта?

— Вы за мной следите? — прошептала я, ощущая холод в кончиках пальцев.

— Нет, — пожал плечами мужчина, откинувшись на спинку кресла. — Зачем? Я же сказал, у меня везде есть глаза и уши. Ты зря думаешь, что мне ничего неизвестно. Это мой город — и я обо всём знаю.

— Тогда почему ничего не сделали?

Я потеряла самообладание и вскочила на ноги, крикнув на майора, чего не имела права делать. Но так он вывел меня из себя, забравшись под кожу своими въедливыми словами и прикрытыми угрозами. Вскочив, я задела груду папок, перевязанных бечёвкой. Стопка угрожающе накренилась, я попыталась её поймать, но потерпела сокрушительную неудачу: разнокалиберные папки выскользнули из моих рук и грохнулись на пол. Бечёвка лопнула, и дела разлетелись по всему кабинету.

— Блин, — расстроенно выдохнула я, упав на колени, и принялась собирать беспорядок. — Извините, я не хотела.

— Дура, — выплюнул майор, выскочив из-за стола. Его ноги остановились у моих пальцев, сгребающих папки в кучу, и он приказал: — Оставь, я сам уберу.

— Нет, — воспротивилась я. — Я уронила, мне и собирать.

— Оставь! — вдруг заорал майор, и я от неожиданности шлёпнулась на задницу. Мужчина выглядел страшно: его лицо покраснело, очки перекосило набок, глаза зажглись лихорадочным огнём. Взмахнув рукой, он указал на дверь и велел: — Убирайся, живо. И не смей больше появляться, если я тебя не вызову, поняла?

Закивав, я попыталась встать, но ладонь опустилась на одну из папок. Та была совсем тонкой, поэтому легко поехала по линолеуму, и я рухнула вперёд, чудом не ударившись лицом об пол.

— Ой, — только и смогла выговорить я, боясь даже смотреть на нависшего надо мной майора. Он ничего не сказал, только начал притоптывать носком ботинка.

Убрав руку, я бросила мимолётный взгляд на обложку дела, подложившего мне свинью, отвела глаза, и тут только до меня дошёл смысл написанного.

Захаров Р.Д. Дело № 1278

С большим трудом я сохранила на лице невозмутимое выражение. Поднялась на ноги, отряхнула колготки от пыли, вскинула подбородок и гордо прошагала к двери. Схватившись за ручку, обернулась на мужчину, сложившего руки на груди, я сказала:

— Может, наши мнения во многом и расходятся, пусть мы друг другу и не нравимся, но поверьте мне. Я говорю правду, семье Диляры и ей самой угрожает опасность. Найдите их, хотя бы убедитесь, что они живы и находятся в безопасности. Мне больше ничего не нужно.

Майор ничего не ответил, даже не посмотрел на меня, и я вышла из кабинета. Продолжая отряхиваться от грязи с пола, я шла по коридору на выход, погружённая в глубокие раздумья.

Что у майора в кабинете делает папка с делом на Захарова? Он же его племянник, тогда в чём смысл?

Остановившись возле стенда с лучшими работниками месяца, я поморщилась. Нет, Захаров — распространённая фамилия. Имён на букву Р — тоже хватает. Роман, Рауль, Рамир, Рузиль... Какие ещё... В любом случае, ничто не говорит о том, что эта папка с информацией на моего одноклассника. Он же не преступник, в конце концов. Хотя...

В голове возникло воспоминание одного нашего диалога с Ромой. Я задала дежурный вопрос о причине его переезда в Казань посреди учебного года, а он странно отреагировал. Вспылил, схамил. Хотя в вопросе не было ничего такого.

Заметив стоящего поодаль сотрудника отделения, я подошла к нему и поздоровалась:

— Доброе утро, скажите, пожалуйста, могу я позвонить?

Сержант, совсем молодой парень, окинул меня оценивающим взглядом, а затем спросил:

— Ты задержанная?

— Нет, — отступила я на шаг. — Как бы я тогда свободно по коридору ходила?

— Подозреваемая? — задал следующий вопрос сержант, проигнорировав мои слова.

— Ни в чём противозаконном не поймана, — честно ответила я. Ну, и правда же, не поймана.

— Тогда звони, — смиловался парень и ткнул пальцем в жёлтый аппарат, висящий на стене. — Он платный. Две копейки есть?

— Найду, — ответила я, шаря в кармане. — Спасибо.

Подойдя к телефону, я сунула две монетки в разъём для мелочи и набрала номер. Хоть бы дома был, а то деньги просто так пропадут. Раздались длинные гудки и звучали так долго, что я успела уже разочароваться, но тут услышала щелчок, в трубке прозвучал хриплый сонный голос:

— Альё?

— Денис, — громко зашептала я в трубку и обернулась, чтобы убедиться, что сержант не подслушивает, — это я, Рита Тилькина.

— Привет, Тилькина, — зевнул Коневич. — Ты чего в такую рань трезвонишь?

— Уже половина одиннадцатого, — сказала я, глядя на циферблат настенных часов рядом с будкой дежурного. — Разгар дня.

— А у меня выходной, — отрезал Денис. — Говори, что хотела и не мешай спать.

— Да-да, — зачастила я по-прежнему шёпотом. — Ты знаешь, какое отчество у Ромы?

В трубке повисло молчание, потом Коневич недоумённо спросил:

— У кого?

— У Захарова. Ты его в ОКОД недавно принял.

— А-а, — протянул Денис и снова зевнул. — Понял. Сейчас, дай вспомнить... А, точно, у него батя — мой тёзка. Значит, Захаров по батьке Денисович.

— Отлично, — вскрикнула я и, опомнившись, снова понизила голос. — Спасибо большое.

— Ага, — коротко бросил Денис и отсоединился.

Я повесила трубку на место и усмехнулась. Есть всё-таки у Коневича отличное качество: если его разбудить с каким-то вопросом, он не станет спрашивать «зачем и почему». Он ответит, ляжет спать, а потом даже не вспомнит, что ему звонили.

Я прислонилась к стене и тронула себя за нижнюю губу. Значит так, что мы имеем? Инициалы Захарова совпадают с инициалами на деле. Это всё ещё может быть совпадением, но что-то внутри мне подсказывало: я не ошибаюсь. Эта папка заведена на Рому, и я должна выяснить, что там. Но как?

Не успела я рассудить, как мне добраться до документов, как из глубины коридора послышались голоса:

— Зималетдинов, топай уже, а! — взвыл уже знакомый мне голос дежурного. — Надоел, хуже горькой редьки.

— Так сами же приказали сюды припереть! — отбивался парень с картавым говором. — А я законопослушный гражданин!

— Ага, — рявкнул дежурный, — поэтому тебя с незарегистрированным ножом поймали!

— Это кухонный! — не сдался парень. — Честно говорю, товарищ милиционер!

Голоса стали громче. Их владельцы показались в конце коридора, и я от удивления чуть было не крикнула «Зима!», но вовремя прикусила язык и поспешила к выходу. Дежурный вёл друга Валеры и ещё одного парня почти что за шиворот. И если второй шёл покорно, то Зима устроил целое выступление.

— Нет, вы же, товарищ милиционер, хотели обшмонать мои карманы! — Вахит захлопал себя по груди и бёдрам. — Зырьте, ничё не прячу! Я законы соблюдаю!

Я прыснула в кулак и застыла в дверях, не в силах уйти и не досмотреть представление.

— Зималетдинов, вали уже! — взревел вконец взбесившийся дежурный. Красные пятна с шеи переместились на лицо, и теперь мужчина походил на редкого представителя леопардовых. Только в милицейской форме и фуражке.

— У меня семечки есть, — продолжал шариться по карманам Зима. — Дать погрызть? Вкусные, у бабки в переходе купил. На, угощайтесь, товарищ милиционер!

Дверь за моей спиной распахнулась, и меня обдало морозной свежестью с улицы. Я посторонилась, пропуская высокую женщину в норковой шубе. Отряхнув снег, она оглядела столпившихся в дежурном холле и низким томным голосом спросила:

— В какой кабинет мне пройти, чтобы написать заявление?

Все присутствующие обратили взгляды на новопришедшую, и тут Зима заметил меня. Я украдкой вскинула руку и улыбнулась ему, а он резко качнул головой, приказывая не выдавать нашего знакомство. Стерев с лица улыбку, я выскользнула на улицу и сбежала по ступенькам.

Зиму я поджидала в арочном проёме, откуда через двор шла тропинка, ведущая к проезжей части. Кто догадался так спрятать отделение? Будто не хотели, чтобы его можно было легко найти и приходилось плутать по дворам и колодцам.

Наконец я услышала хлопок двери, мужские голоса и увидела идущих в мою сторону парней. Зима прятал руки в карманах и громко шмыгал носом, а второй парень, которого я увидела в отделении, что-то негромко ему говорил, шагая в одном ритме. Оторвавшись от стены, я перегородила дорогу идущим и раньше, чем Зима успел открыть рот, выпалила:

— Есть разговор.

Светлые брови парня взлетели на лоб, но он кивнул и сказал второму:

— Потом договорим, шуруй в салон.

Тот, очевидно тоже Универсамовский, окинул меня взглядом, задержался на лице и, хмыкнув, прошёл мимо. Я обернулась, проследила за ним, а затем спросила у Зимы, вынувшего из кармана помятую пачку сигарет:

— Кто это?

— Сутулый, — коротко бросил Зима, сунув сигарету в зубы. — Он один из суперов — ниже нас, но выше скорлупы.

— Поняла, — кивнула я, прекрасно осведомлённая о ранговой системе в группировках. — Что вы в отделении делали?

— Нас тогда в замесе с Ворошилами загребли, — пояснил парень, чиркнув спичкой о ребро коробка. — Мы с Сутулым с ножами попались. Вот и пришлось метнуться пару раз в ментовку, со штрафом разобраться. Гады, — выругался он, выдыхая дым, как огнедышащий дракон, — ещё и ножичек отобрали.

Я протянула руку, чтобы похлопать искренне расстроенного парня по плечу. Он шмыгнул носом и вскинул на меня глаза.

— А ты чё в ментовке забыла?

— Хотела, чтобы майор начал поиски семьи моей подруги, — коротко ответила я, решив не вдаваться в подробности.

— И как?

— Никак, — горестно вздохнула я, и Зима понимающе кивнул. — Но я по другому делу поговорить хотела.

— Выкладывай, — велел парень и показал сигаретой мне за спину. — Только давай отойдём. Неудобно возле ментовки балакать. Всё время кажется, будто опять за жопу схватят.

Мы прошли вглубь двора. Я села на качели, Зима остался стоять рядом, прислонившись плечом к столбу.

— Мне нужно попасть в кабинет майора, — выпалила я. — И взять там один документ.

Зима моргнул, вскинул брови, почесал переносицу, а затем усмехнулся.

— Огонь идея. Ты так пошутила? — Я покачала головой. — И что, по-хорошему попросить не получится?

Я склонила голову набок и посмотрела на парня, как на дурачка.

— Издеваешься?

— Нет, — покачал головой Зима. — Подумал, что это ты сейчас прикалываешься. За каким хреном ты в кабинет мента хочешь проникнуть?

— Валера при тебе не упоминал про Захарова?

— Это ещё кто? — нахмурился Зима.

— Мой одноклассник, — пояснила я. — Рома — племянник Байбакова. Он же мне и сказал имя убийцы Миши.

— А, — кивнул Зима, — помню что-то такое. И что дальше?

— Как я уже сказала, он племянник майора, — продолжила я, пряча руки в перчатках. — И сегодня, сидя у него в кабинете, увидела папку с делом. Захарова Р.Д.

— Прикол, — хмыкнул Зима, затягиваясь. — Зачем дяде дело на племянника?

— Вот и у меня такой же вопрос! — воскликнула я, обрадовавшись, что не только мне показалось это странным. — К тому же, дела ведь заводят только на нарушителей порядка и преступников. Что мог такого сделать Захаров, что на него завели дело?

— А тебе что, прям так любопытно? — лениво разминая шею, задал свой вопрос Зима. — Не насрать разве?

— Понимаешь, — уже тише проговорила я, — этот Рома мне с первого дня показался странным. Не рассказывал о себе ничего, на вопрос о причине переезда отреагировал зло. Потом он извинился, а я списала всё на привыкание к новому месту и школе. Но что-то его стало слишком много в моей жизни, понимаешь? Зачем он полез в бумаги дяди, чтобы выяснить имя Мишиного убийцы? Зачем пошёл со мной на базу, где был Кащей? На следующий день он даже к дому моему припёрся! Его компания меня напрягает.

— Скажи Турбо, — посоветовал Зима. — Тот ему живо рыло начистит и объяснит, как хреново подкатывать яйца к чужой бабе.

— Валера уже бил его, — вздохнула я и содрогнулась, вспомнив, как Валера махал кулаками. — Не помогло. Рома очень навязчив. И лезет не в свои дела. Говорит, что хочет помочь мне, хоть я и не просила. А когда я дело увидела, то решила — должна выяснить, что дядя Захарова на него нарыл. Неспроста это всё.

— М-да-а, — протянул Зима, почёсывая подбородок. — И что ты от меня хочешь?

— Чтобы ты помог мне ночью попасть в отделение, — выпалила я, поднявшись на ноги. — Я всё придумала. Надо дождаться, когда майор уедет домой и влезть через окно. Оно, правда, заклеено, но, уверена, можно найти другую лазейку, через туалет, например. Там тоже есть окно, насколько я знаю.

— Прико-ол, — расхохотался Зима. — Ты что, думаешь, ментовка, как универмаг работает? Часики протикали и всё, все сотрудники по домам разбежались, к вечернему выпуску новостей? Ку-ку, подруга, проснись, — он замахал рукой перед моим лицом, — там всегда кто-то есть. Хотя бы дежурный и пара сотрудников. Только ты окошко отворишь, а там тебя уже с наручниками поджидать будут.

— Я не дура, — тут же обиделась я. — Прекрасно об этом знаю.

Пришлось немного слукавить. Я действительно забыла о том, что милиция работает круглосуточно. Когда начальство уходит потчевать в свои кровати, в отделении обязательно кто-то остаётся. Но Зиме я выпалила следующее:

— Поэтому к тебе и обращаюсь. Помоги мне! Придумай что-нибудь, уверена, ты знаешь, как проникнуть внутрь и не попасться.

— Покумекать надо, — неуверенно протянул парень, бросая бычок от сигареты на снег и затаптывая его пяткой. — Это тебе не ларёк грабануть.

— Вы что, — испугалась я, — ограбили ларёк?

— Нет, — слишком быстро ответил Зима. — Никогда подобным не промышляли.

Я с подозрением покосилась на друга Валеры, но ничего не сказала. Но, когда молчание затянулось, спросила:

— Так ты поможешь?

Зима задумчиво потёр переносицу, шмыгнул носом, втягивая сопли, и я поморщилась. Ужасный звук.

Сплюнув на землю, парень вынул из кармана семечки и закинул горсть в рот.

— Влезть ночью в ментовку, — протянул он. — Если попадёмся, не сносить нам головы. Не знаю, кто первый меня прикончит: мент или Турбо.

— Мы не попадёмся, — жарко заверила его я. — Ни одна живая душа не узнает. Мы быстро обернёмся, одна нога тут, другая там. Чихнуть не успеешь.

Как по команде, Зима поморщился, скривил губы и, не сдержавшись, громко чихнул. Часть обслюнявленных семечек вылетела мне под ноги, и я отступила. Вытерев нос и рот рукавом куртки, парень покачал головой.

— Вот не думал я, что с таким предложением ко мне можешь обратиться именно ты. Нет, ты явно нездоровая на голову, это я уже понял. С Турбо же связалась... Но, чтобы настолько!..

— Хватит, — прервала я его рассуждения о моём психическом здоровье. — Ты в деле или нет?

— Я обязан ещё раз напомнить, что это очень плохая идея, — сказал Зима, склонив голову набок. Я закивала, закатив глаза. — Ладно, хуй с ним. Вломимся в ментовку, всегда хотел это сделать.

С трудом подавив благодарный возглас, я стянула перчатки и протянула парню раскрытую ладонь. Он поглядел на неё, продолжая грызть семечки.

— Я с бабами не братаюсь, — хмыкнул он. — Но с тобой можно. Давай лапу.

С размаху он ударил по моей руке и крепко сжал. Я стерпела и сжала пальцы в ответ. Склонившись ближе, Зима обдал меня дыханием семечек и заговорщицки проговорил:

— Если Турбо узнает, я всё свалю на тебя, так и знай.

— Какой ты джентльмен, — скривилась я.

— Всегда пропускаю даму вперёд, — живо ответил Зима. — Даже в кутузку.

***

Пока мы шли по улицам, Зима рассказал мне о новом бизнесе Универсама. Валера уже упоминал об этом, но я думала, что парням потребуется больше времени на организацию. А, оказалось, они уже договорились о подсобном помещении в комиссионном магазине, раздобыли где-то видеомагнитофон и диски в придачу. Стало понятно, что парни не любят долго планировать и подсчитывать расходы — решили и сделали.

Первое, что я увидела, подойдя к комиссионному магазину, был нарисованный от руки плакат:

Расписание сеансов

С утра до вечера у них стояли мультики и американское кино, а вот в самый поздний час — в одиннадцать вечера — показывают взрослые фильмы. Я покраснела, прочитав последнюю строчку. Напротив неё ценник стоял выше, чем на остальное.

— Ну как? — с гордостью в голосе поинтересовался Зима, заметив, что я разглядываю расписание.

— Офигительно, — промямлила я.

— Я рисовал, — совсем уж разгордившись, добавил Зима. — Турбо криво пишет, а у меня вон, — он ткнул пальцем в заляпанное стекло, которое следовало протереть, прежде чем вешать плакат, — буковка к буковке. Почти каллиграфия.

— Ага, — буркнула я и посмотрела на вход в магазин. — Там кто-то есть?

— Точно кого-нибудь отыщем, — кивнул Зима и распахнул передо мной дверь. — Топай.

Я вошла в тёплое помещение и стянула с головы шапку. В первой части магазина стоял прилавок, за которым сидели две немолодые женщины в цветастых кофточках. На головах у них были высокие причёски с мелкими кудряшками, а на лице — буйный раскрас из синих теней, розовых румян и коричневой помады. Продавщицы во все глаза смотрели на Вову, который, вырядившись в тельняшку и накинув армейскую шинель, красочно рассказывал очередную армейскую байку из Афганистана. Рядом с ним стоял Валера — оперившись на стекло прилавка, он с усмешкой слушал Суворова и громко засмеялся, когда Вова развёл руками и сказал:

— Ну и что делать? Напихали им наши гранат по самые гланды!

— Адидас тёток развлекает, — шепнул мне на ухо Зима. — Чтобы они не кипишевали из-за народа.

— И как они только согласились? — так же тихо спросила я, снимая с шеи шарф. — Неужели Вова им настолько понравился?

— Сама погляди, — махнул рукой в сторону прилавка Зима.

Одна из тёток, что поплотнее, заметила наше появление и вскинула чёрные угольные брови.

— Вы к нам или в кино?

Вова с Валерой обернулись, и я замахала руками, улыбнувшись.

— В кино, в кино.

Женщина хмыкнула и снова уставилась на Вову.

— Расскажи ещё что-нибудь, — попросила она с придыханием. — Жуть как интересно!

Оттолкнувшись от прилавка, Валера приблизился к нам и, наклонившись, быстро поцеловал меня в губы. Его ладонь опустилась мне на спину, и я прильнула к нему боком, обнимая одной рукой.

— Прогуливаешь школу? — нарочито строго спросил он, помогая снять верхнюю одежду.

— Сегодня суббота, — рассмеялась я, позволив Валере галантно снять с меня пальто и забрать шапку. — Вот, решила посмотреть на ваш бизнес. Говорят, у вас кино показывают?

— Самое лучшее, — кивнул Валера и, перекинув мою одежду через руку, распахнул дверь, ведающую в подсобное помещение. — Прошу пройти, мамзель Тилькина.

Я шагнула в него первая, оглянулась на Валеру, чтобы закатить глаза, окинула глазами небольшое помещение и ойкнула от неожиданности.

Двое, сидевших вплотную друг к другу перед телевизором, резко отпрянули. Я узнала во вскочившем на ноги парне Марата, а затем поняла, что девочка, которая уткнулась лицом в плакат, расстеленный на столике, Айгуль. И ребята только что чуть не поцеловались. Всё могло случиться, если бы мы так невовремя не зашли.

Чувствуя вину, я бросила Марату извиняющий взгляд, но он тут же замахал руками, мол, ничего не было, мне показалось.

— Так, молодёжь, — фыркнул Валера, войдя в подсобку, и бросил мои вещи на стул у входа, — закончили плакат?

— Почти, — глухо отозвалась Айгуль, водя кисточкой по бумаге. — Я Рабокоп на Робокоп исправляю.

— У вас уже висит расписание сеансов, — сказала я, глядя на Валеру, и указала в сторону зарешеченного окна, на стекле которого растянули плакат.

— Айгуль завтрашнее расписание рисует, — пояснил парень.

Марат всё мялся от неловкости на месте, потирая затылок, и мне стало совсем жалко парня. Вдруг мы испортили ему первый поцелуй? По тому, как раскраснелись от смущения его щёки и по тем взглядам, которые он бросал на мирно рисующую Айгуль, я поняла, что девочка ему нравится до дрожи в теле. Я хотела было предложить парням уйти под каким-либо предлогом, чтобы оставить ребят наедине, но тут Зима отпихнул меня с дороги и подошёл к стульям позади Айгуль.

— О, перемячики!

Бесцеремонно запустив руку в пакет, парень вынул пирожок и откусил щедрый кусок.

— Холодный, — фыркнул он, а затем качнул головой, — но сойдёт.

Марат плюхнулся на стул рядом с Айгуль, а Зима, остановившись за их спинами, стал разглядывать творение Айгуль. Суворов глянул на него через плечо, а Зима похлопал его по спине.

Коснувшись живота Валеры, я прошептала ему на ухо:

— Может, уведём его? Он же им явно мешает.

Валера усмехнулся, глянул на троицу и покачал головой.

— Он не поймёт намёка. Ты не думай, что Зима умный. Он очень и очень тупой.

Вошедший в видеосалон Вова коснулся моего плеча, прервав моё хихиканье и смех Валеры.

— Малая, разговор есть.

Я сразу встрепенулась.

— Да, что такое?

— Мне доложили, что тебя в ментовке видели, — негромко сказал Вова, сложив руки на груди. — Можешь прояснить этот момент?

Зима, отхватив ещё один перемячик, подошёл к нам, а я растерялась.

— Кто донёс? — спросил Валера, коснувшись моей талии.

— А это важно? — вскинул брови Суворов, глядя на Туркина поверх моей головы. — Кто донёс важнее, чем причина, по которой Риту видели там?

— Это Сутулый, — встрял Зима, чавкая над ухом. — Он со мной в ментовке был, когда мы Ритку там встретили. Говорливый, сука.

— В чём проблема? — зло рявкнул на него Вова, и Зима перестал жевать.

А я испугалась и слегка подалась назад, утыкаясь в Валеру. Такой Суворов меня пугал. Ничего страшного не случилось, а он устроил допрос и в таком тоне с парнями разговаривает. Я поспешила объясниться.

— Я ходила туда из-за подруги, Диляры. Хотела, чтобы майор её поиски организовал. А он послал меня куда подальше.

— Ты про татарочку? — вдруг вполне миролюбиво спросил Вова.

Я нахмурилась.

— Ну, да, Диляра наполовину татарка, но обычно её никто так не называет.

— Малая, — Вова протянул ладонь и коснулся моего плеча, — прекрати шастать по ментам. Во-первых, они тебе ни в чём не помогут. Ты это уже и сама выяснила. А, во-вторых, нехорошо нам будет, если по улице слух пройдёт, что девушка старшего постоянно в отделении ошивается. Слухи могут неприятные поползти. Понимаешь? — Я шумно сглотнула вязкую слюну, скопившуюся под языком, и кивнула. — С Сутулым я поговорю, чтобы он больше ни с кем об этом не трепался, а ты, будь добра, думай головой в следующий раз.

— Адидас, — остановил его Валера и, опустив руку мне плечо, как бы случайно скинул ладонь Вовы, — харе её пугать. Рита не тупая, сама знает, что делать.

Глаза Суворова превратились в две узкие щёлки, а губы под густыми усами вытянулись в тонкую линию.

— Не тупая, — наконец согласился он. — Но головой не всегда думает. Я бы сказал, даже редко.

— Харе, — резким тоном повторил Туркин. — Я сам со своей девчонкой разберусь, не лезь.

— Малая мне как сестра, — процедил Вова. — Поэтому...

Он ещё не договорил, а я уже поняла, что сейчас вот-вот разгорится скандал. Раскинув в обе стороны руки, я упёрлась ладонями в грудь Валеры и Вовы и приказала:

— Отставить балаган! — Парни вытаращились на меня, а Зима снова продолжил жевать. — Согласна, не очень умно было ходить в милицию, но что мне было делать? Я очень волнуюсь за подругу и её семью, а лицо того мужика никак не выходит у меня из головы. Поэтому я и пошла, не сказав никому. Знала, что вы оба запретите. Это раз. Второе: я уже взрослая девочка, могу сама за себя решать, прекратите рвать меня на британский флаг. Ну, — я вскинула указательный палец и по очереди посмотрела на каждого из присутствующих, — всё поняли?

Губы Валеры тронула ехидная усмешка. Закинув руку мне на плечо, он сказал:

— Мы тебя поняли, а теперь пойдём, потрещим.

Я даже слова против сказать не успела — так быстро он вытолкнул меня на улицу, прихватив верхнюю одежду. Я вмиг продрогла и, когда Валера накинул ещё хранившее моё тепло пальто на плечи, поёжилась и закуталась в него поглубже.

— Тилькина! — заорав, Марат выскочил из комиссионки и, сбежав по ступенькам, чуть не шлёпнулся — его ноги разъехались на покрытом тонкой коркой льда асфальте.

Валера громко фыркнул и закатил глаза.

— Я по делу, — сразу предупредил старшего Адидас-младший, подходя ближе.

— Валяй, — покровительственно разрешил Валера. — Излагай, но коротко и быстро.

— Ритка, у моей бабки же завтра день рождения, — зачастил Маратик. — Так вот, праздник у нас дома отмечают. Маман с батьком тебя пригласили, придёшь? Жрачка, пьяные песни, можно бутылку вина стащить, пока взрослые не видят, а ещё...

Договорил Маратик не успел — получил смачный подзатыльник от Туркина и застыл с раскрытым от возмущения ртом.

— За что? — завопил он, схватившись за затылок. — Что я опять сделал?

— Стащить бутылку вина? — усмехнулся Валера. — Правда? Смелый такой? Или просто тупой? Ты поясни мне, никак не пойму.

— А, — ляпнул Марат и тут же осёкся. А затем принялся оправдываться, глупо посмеиваясь. — Да я же пошутил! Шутка! Я не пью. Честно, — заявил он с самым серьёзным лицом и глянул на меня. — Так что?

Я пожала плечами.

— Планов на завтрашний вечер у меня всё равно нет, так что я приду.

— Хм, — задумчиво хмыкнул Валера, — а я думал, ты придёшь завтра в салон. Мы америкосовское кино надыбали. Хотим поставить «Битлджус», его ещё никто не видел.

Я посмотрела на него.

— Мне не идти к Суворовым? Я могу прийти на кинопоказ, но давно не видела родителей Марата. Да и бабушка его всегда ко мне хорошо относилась.

Туркин задумчиво пожевал губы.

— Дай-ка подумать.

— Турбо, — взмолился Марат, — пусть Ритка придёт. Я один не высижу целый вечер с родственниками!

— Там же Адидас будет, — сказал Валера, вскинув брови. — Ты будешь не один.

— Ещё лучше, — фыркнул пацан. — Я от него подзатыльников огребаю больше, чем от бати. Так что, можно Тилькина придёт?

Я с трудом подавила смешок: Марат словно отпрашивал меня у сурового родителя. Валера вытянул руку и похлопал Суворова по плечу, да так сильно, что тот, бедный, покачнулся.

— Ладно, пусть придёт. Но, учтите, узнаю, что вы пили, по шее получите оба. — Валера перевёл строгий взгляд на меня. — Не посмотрю, что ты девчонка. Поняли?

— Ага, — радостно кивнул Маратик. — Не бойся, не узнаешь!

— Что? — Брови Туркина сошлись на переносице, и улыбка тут же стекла с лица пацана.

— Я имел в виду, что мы не будем пить.

— Слушай, — расхохотался Валера, — ты, если пиздишь, научись хотя бы это делать, не палясь.

Маратик поджал губы и, молча кивнув, попятился ко входу в комиссионку. Я только открыла рот, чтобы посоветовать ему смотреть под ноги, но не успела — левая нога пацана поехала на льду, и он, коротко вскрикнув, взмахнул руками. Попытавшись удержать равновесие, Марат качнулся в сторону, и тут заскользила уже правая нога. Смачно выругавшись, Суворов-младший растелился на тротуаре, как одеяло на кровати.

— Ты жив? — спросила я, подойдя ближе и склонившись над ним.

— Не уверен, — отозвался Марат. Он был без куртки, поэтому я могла представить, как парень больно отбил себе копчик и поясницу. — Ног не чувствую.

Тут я уже испугалась. Он же мог повредить позвоночник.

— Шевели ластами, — приказал Валера, возникнув за моей спиной.

Обе конечности Суворова задёргались, шаркая пятками по льду, и я облегчённо вздохнула.

— Порядок, жить будешь, — хмыкнул Валера и, наклонившись, протянул скорлупе ладонь. Марат взялся за неё и, поморщившись, поднялся на ноги. — Приколоти к подошвам наждачку. Ещё пара падений, и ты сядешь в инвалидное кресло.

— Ага, — буркнул Маратик и, схватившись за поясницу с налипшим на кофту снегом, поковылял в комиссионку.

Когда его сгорбленная фигура скрылась за железной дверью, я хихикнула.

— Нехорошо смеяться над больным человеком, — с укором сказал Туркин и покачал головой. — Сердца у тебя нет.

Продолжая хихикать, я закатила глаза и отмахнулась.

— Марат постоянно надо мной подтрунивает, так что, я имею право смеяться над ним сколько хочу.

— А давно Адидас-младший с батей помирился? — спросил Валера, когда мы, пропустив прохожих, отошли под козырёк комиссионки. — Ещё вчера у тебя жил.

— Ты не знаешь? — удивилась я. — Марат вчера пришёл домой за вещами — ему мама сказала, когда отца не будет дома. А Кирилл Евгеньевич догадался обо всё и встретил Марата, когда тот уже собрался уйти. Ну, они и поговорили. — Я пожала плечами. — Он вечером вернулся, рассказал, что отец договорился, и Марата переведут в лицей с французским уклоном. Собрал те немногочисленные пожитки, что у нас дома были, и ушёл.

— Вот оно что, — задумчиво произнёс Туркин и кивнул своим мыслям. — Ну и славно, меня раздражало, что он у тебя жил.

— Не выгонять же его на улицу. Маратик та ещё заноза в заднице, но, — я хмыкнула, — мы же с ним, вроде как, друзья.

Валера вперился в меня долгим взглядом, а потом сурово произнёс:

— Дружбы между пацаном и девкой не бывает.

— А как же твоя дружба с Машей? — спросила я, прищурившись. — Только не говори, что вас вообще никакие отношения не связывают.

— И не скажу, — ответил Туркин. — Мэри, как и другие девчонки, — подруга Универсама. Никакого отношения к «дружбе» наши отношения не имеют.

— Ну точно, — фыркнув, сказала я и отвернулась, принявшись разглядывать краску на решётках.

За спиной раздалось неуверенное покашливание, и я бросила недоумевающий взгляд на парня через плечо. Что с ним?

Валера переступил с ноги на ногу и почесал затылок.

— Слушай... — спустя целую вечность начал он. — Насчёт твоей подруги...

Он договорить не успел, а я уже рванула к нему и вцепилась в руку.

— Ты что-то знаешь? Знаешь? Немедленно рассказывай!

— Так-так, — остановил меня Валера и, высвободив ткань куртки из моих пальцев, взял за руку, — сначала успокойся.

Легче сказать, чем сделать, но я послушно стиснула зубы и медленно втянула холодный воздух носом. В глазах защипало.

— Вот и умница, — похвалил меня Туркин и погладил по тыльной стороне ладони. — Мы вчера зарулили на базу к авторитету Ворошиловских. Видела бы ты его, — криво усмехнулся он. — Морда красная, глаза выпучены, волосы дыбом — натуральный псих. Шрам разнёс гараж, кинул бутылку в одного из своих, орал и матерился. Честно, я даже присвистнул — некоторые выражения впервые услышал.

— Что его так разозлило? — спросила я, прекрасно зная ответ.

— Ты оказалась права, — кивнул Валера. — Шрам и правда послал одного из своих псов за твоей подружкой. Сунуть записку тебе в карман была его идея. Он сел на тот же поезд до Ростова, а через несколько станций соблазнился предложением от попутчика и забухал. Не знаю, сколько дурак выпил, но очнулся он только тогда, когда его проводница разбудила и сообщила, что состав прибыл на конечную — в Ростов. Так что, — Туркин громко хохотнул и развёл руками, — потерял он семейку. Так и не узнал, где они вышли и куда уехали. Звякнул из вокзала Шраму, покаялся, а тот как разозлился! Сказал псу не возвращаться, иначе его в асфальт закатают.

У меня вырывается вздох облегчения.

— Правда? — тихо спросила я, не в силах поверить в услышанное. — Значит, Диляра в безопасности? Тогда почему она не позвонила мне с нового места?

Валера пожал плечами и потянулся в карман за пачкой сигарет.

— Да хрен его знает. Может, боится. А может решила навсегда разорваться связь с этим городом, боится, что её найдут, если хоть одна живая душа узнает, куда она уехала. Папаша её, небось, позаботился о безопасности.

— Но Диля знает, что я никогда и никому не расскажу, — покачала я головой. — Мне бы она позвонила.

— Вдруг она догадалась, что её глупость по тебе тоже может ударить.

То, как он небрежно это выпалил, меня задело. Я уже поняла, что Диляра не нравится Валере, но ему стоит выбирать выражения. Но не успела я отчитать парня, как в голове всплыл вопрос:

— Постой, — нахмурилась я, — как ты узнал про записку, сунутую мне в карман?

Рука Туркина, державшая сигарету, замерла в воздухе. Валера помедлил, но всё же ответил:

— Ты мне её показала. Забыла, что ли?

Я оторопела.

— Не помню такого...

— Ты спросонья была, — рассмеялся Валера и, сунув в зубы сигарету, коснулся моих волос у лица. — Я, если меня разбудить до рассвета, вообще ничего не помню.

Пожевав губы, я кивнула. Со мной тоже такое бывало. Разбудит меня бабушка в выходной день в самую рань, скажет, что ушла на рынок, а я засыпала после её ухода. Позже, окончательно проснувшись, недоумевала — куда бабушка подевалась? Ни о каком утреннем разговоре я, разумеется, не помнила.

— Тогда почему Вова так со мной говорил? — спросила я, наблюдая за тем, как Валера пытался поджечь кончик сигареты, но спичка никак не хотела вспыхивать. — Мог же просто сказать, что мне не о чём беспокоиться, Ворошиловские не нашли Диляру. А он попёр на меня, как танк.

— Да сука, — выругался Валера, бросив сломавшуюся спичку под ноги. — Не знаю. У Вована в последнее время крыша едет. Постоянно воздух гоняет, воду мутит, а в итоге нихрена не делает. — Вскинув руку, он изобразил болтающий рот. — Бла-бла-бла. И толку? Не знаю, может его на войне контузило, но не помню, чтобы Адидас и раньше таким был.

— Не был, — согласилась я. — Вова всегда был таким... — Я задумчиво прикусила внутреннюю сторону щеки. — Другим. Не знаю, как объяснить...

— Адекватным? — подсказал Валера. — Спокойным? Не кретином?

Я усмехнулась и, повернувшись к окну, стала выводить кончиком пальцы узоры на снегу, который усыпал пушистым слоем металлический подоконник.

— Что-то ты не больно в восторге от нового авторитета. Почему?

— Да кто его назначил, — буркнул парень и радостно выдохнул, когда на кончике спички вспыхнул крошечный огонёк. — Сам себя короновал. Странно, что на место генсека ЦК КПСС не метит. А что, — вскинув брови, он ухмыльнулся, задрал голову и уставился на серое небо, — чик-чик Горбачёва и плюх в тёплое креслице.

Перед моими глазами вспыхнула картина: на стене под гербом, среди лиц прошлых государей союза, висел портрет Владимира Суворова. Я представила его в чёрном пиджаке с галстуком на шее и в накрахмаленной белой рубашке с высоким воротником. Усы длинные, густые, взгляд гордый, важный. Не удержавшись, я хихикнула, и Валера бросил на меня вопросительный взгляд. Приложив тыльную сторону ладонью к носу, я качнула головой.

— Нет, всё хорошо. — Когда приступ смеха прошёл, я громко вздохнула и продолжила: — Но ты можешь поговорить с ним? Чтобы он сбавил обороты. Я не его сестра и не его скорлупа, чтобы со мной в таком тоне говорить. Но давай без кулаков, хорошо?

— Вовсе не собирался махать кулаками, — фыркнул Валера. — Но я поговорю. Мне тоже не нравится его поведение. Просто не стал возникать при тебе, а то ещё заплакала бы.

— На что ты намекаешь? — спросила я, прищурившись. — Что я плакса?

— Не-ет, — фальшиво протянул Туркин и увернулся от моего тычка в бок. — Я вовсе ни на что не намекал! Так, всё, прекрати драться, а то получишь.

Но я продолжила нападать на него и, вскинув кулаки, стала изображать из себя боксёра. Валера закатил глаза и покачивался на ногах, пока я несильно колотила его по животу, а затем, зажав зубами сигарету, кинулся на меня и, перехватив за талию, начал щекотать. Я громко взвизгнула и попыталась вывернуться. Было не столько щекотно, сколько больно — длинные и сильные пальцы парня скользили по моим рёбрам, как по струнам гитары. Помимо воли из груди вырвался смех.

— Ну хватит, ну всё! — задыхаясь от смеха, взмолилась я. — Валера! — Услышав хлопнувшую дверь комиссионки, я увидела Зималетдинова и закричала: — Зима, спаси!

— Даже не суйся, — перекричал меня Валера.

Зима, который явно вышел на перекур, сунул пачку сигарет обратно в карман, вскинул руки и, покачав головой, юркнул обратно в помещение.

— Трус! — взвизгнула я ему вслед, но дверь закрылась, и Зима не вернулся.

У меня заболели рёбра; попытавшись ловко вывернуться из плена, я поскользнулась на льду и чуть не рухнула на копчик, но Валера удержал меня, и я марионеткой повисла у него на руках. Над моей головой Туркин заливался оглушительным хохотом.

— Молодые люди, — раздался недовольный женский голос, — здесь вам не игровая. Хватит занимать дорогу, дайте пройти.

Вскинув голову, я увидела круглую, словно бочонок женщину в длинной норковой шубе. Она, насупив брови, смотрела на нас в упор. Валера откашлялся и поставил меня на ноги. Мы посторонились, пропуская неприятную тётку. Места на тротуаре было предостаточно, но ей хотелось нас осадить, ткнуть в нашу невоспитанность, раз мы шумим на улице и, якобы, мешаем пешеходному движению. А моё мнение, что воспитание как раз-таки отсутствует у тех людей, которые всегда указывают на невоспитанность других. «Что у кого болит, тот о том и говорит», — как любит выражаться моя бабушка.

— Молодёжь пошла, — гаркнула бабища. — Никакого уважения к старшим.

— Тёть, — грубо сказал Валера, отпихивал меня от женщины, — шуруй, куда шла. Чё раскудахталась?

Лицо тётки покрылось алыми пятнами. Её грудь под шубой высоко поднялась, женщина открыла рот, приготовившись вылить на голову Валеры ушат помоев, но тут раздался тонкий детский голосок:

— Мама-а, я кушать хочу!

Я опустила глаза вниз и только сейчас заметила маленькую девочку, ростом с кнопку, которая пряталась за шубу женщины. На вид ей больше пяти не дать.

Злая тётка мгновенно позабыла о нас с Валерой, схватила ребёнка за маленькую ручонку и грубо встряхнула, да так, что девочка чуть не подлетела, громко ойкнув.

— Я тебе сколько раз говорила, — яростно зашипела тётка, тряся дочь за плечо, — не лезь под руку! Ты что, не только рожей, но и пустой башкой в своего папашку пошла?!

Что-то толкнуло меня в спину. Порыв из прошлого. Я протянула руку, чтобы схватить женщину и оттолкнуть её от ребёнка, но в воздух взметнулась крупная ладонь, унизанная массивными кольцами. Раздался громкий шлепок, девочка взвизгнула и зарыдала.

— Вы что делаете! — возмутилась я и, не помня себя от злости, толкнула тётку в грудь. А она даже не пошатнулась — её рука по-прежнему сжимала плечо рыдающей малышки, которую злая мамаша только что хлестнула по попе, а налитые кровью глаза обратились ко мне. — Не смейте бить ребёнка!

— Ты-ы, — ещё свирепее зашипела тётка и ткнула в меня толстым, как сарделька, пальцем, на фаланге которого сияло золотое кольцо с огромным рубином, — нахалка!

Я увидела в воздухе раскрытую ладонь, нацеленную на моё лицо, крепко зажмурилась и вздрогнула, когда раздался звук падения, а затем истошный вопль. Я осторожно приоткрыла один глаз, затем второй и ахнула: тётка лежала на асфальте, рядом, заливаясь слезами, стояла её дочь, а над ней навис Валера. Он спокойно смотрел сверху вниз на распластавшуюся женщину и медленно потирал стиснутую в кулак руку. Я поняла, что произошло: тётка хотела влепить мне затрещину и за это огребла сама. Чувство облегчения и благодарности окатило меня, как вода — удар этой бочковидной женщины мог меня нокаутировать.

— Тёть, — негромко произнёс Валера, присаживаясь на корточки, — ты бы так себя не вела. Невоспитанно это как-то. К тому же, — он ткнул пальцем на руку женщины, — глупо привлекать к себе внимание, когда на тебе такие украшения. Вдруг, увидит кто и спросит себя: откуда у честного советского человека такие брюлики? Нехорошо будет, если кто в горисполком настучит, а потом в хату бравые служители закона заявятся. Ух и шуму будет!

Тётка вздрогнула и, сев, поспешно натянула на руку перчатку. Тяжело дыша, она поднялась на ноги, схватила выпавшую сумку, а затем, сгребя в охапку уже притихшую девочку, потащилась прочь, прихрамывая. На спине у неё остался грязный снег, который женщина забыла отряхнуть.

— Эу! — Прижав два пальца ко рту, Валера громко свистнул, и тётка, дёрнувшись, обернулась. — И это всё? Ты, так-то, оскорбила мою девчонку, пощёчин ей надавать хотела. Нельзя так. Нельзя.

— И-извините, — заикаясь, проговорила женщина. — Извините м-меня.

— Э нет, — покачал головой парень и проигнорировал мою попытку остановить его, дёргая за рукав куртки, — так не пойдёт. Твоё "извините" на хлеб не намажешь. — Туркин по-свойски закинул руку мне на плечо и погладил по волосам. — Моя девчонка сильно испугалась. Мне теперь придётся ей что-нибудь красивое купить, чтобы она забыла об этой неприятной встрече. — Он прищурился. — Смекаете, о чём я говорю?

Женщина кивнула и, выпустив руку дочери, полезла в сумку. Валера выпустил меня из объятий и пошёл вперёд, протянув раскрытую ладонь. Взвизгнула молния кошелька, и в руку парня вложили ассигнацию. Он удовлетворённо хмыкнул и кивнул.

— Свободны.

Не стоило повторять дважды: мать и дочь как ветром сдуло, а Валера скрутил несколько купюр и с довольным видом подошёл ко мне, убирая деньги в нагрудный карман с заклёпкой. Я неодобрительно покачала головой. Заметив это, Туркин вопросительно вскинул брови.

— Что?

— Она неприятная баба, но не стоило вымогать у неё деньги.

Валера приоткрыл рот, огляделся и ткнул себя пальцем в грудь.

— Ты про меня сейчас говоришь? — Я кивнула. — И не думал подобным заниматься. Баба сама деньги сунула, а я что, дурак, отказываться?

Мне оставалось только закатить глаза и недовольно цокнуть языком. А Валера тем временем довольно похлопал себя по груди и проговорил:

— Вот на салоне поднимемся, деньжата потекут рекой, и сгоняем с тобой в самый помпезный ресторан. Или, может, ты шмоткой какой хочешь обзавестись? Я знаю одного парня, он постоянно в Москву катается, таксистом при гостинице батрачит. У туристов выкупает всякое. Хочешь хорошие америкосовские варёнки? Или сумку? Не знаю, на что вы, девчонки, падки.

— Твой знакомый что, фарцовщик? — ахнула я. — Это же незаконно!

— И что? — пожал плечами Валера. — Те, кто запрещает иностранные шмотки, сами регулярно из-за границы их привозят. Половина Москвы в запрещёнке ходит, и ничего. Главное с валютой не попасться, а остальное не страшно.

Мне стало совсем дурно. Я едва слышно прошептала:

— Спекуляция валютой? Ты же не думаешь этим заняться?

— Не-а, — к моей радости помотал головой парень и поморщился. — Больно заморочено. Мне бы что попроще. — Он обернулся и указал на плакат, висящий на окне. — Вот салон — то, что надо. Кино люблю, почему бы на нём не заработать? А баба жуткая, да? Видела, как она девчонку хлестнула. Я аж батю вспомнил, сразу захотелось ей по морде врезать. Фу.

Валера передёрнул плечами, а я кивнула. Он прав — страшная женщина. Такой родитель будет вымещать злобу на детях до тех пор, пока они не сбегут из отчего дома или не умрут от побоев. Я вспомнила Розу и почесала шрамы под рукавом.

— Ты чего? — спросил Валера, заметив озабоченное выражение на моём лице. — Мамку вспомнила?

— Угу, — кивнула я.

— Алкашка не объявлялась?

— Нет. В последний раз я видела её на кладбище, но Роза меня не заметила. Думаю, она была в том состоянии, что себя в зеркале не узнала бы.

Туркин усмехнулся.

— Мой батёк домой вернулся. Шлялся невесть где, а вчера я нашёл его дома. Валялся, пьяный вдрызг, под столом. Зарезать меня хотел, прикинь?

Валера громко расхохотался и взял меня за руку, которой я продолжала чесать запястье. У меня внутри всё похолодело.

— Что? Как? За что?

— За что? — оскалился парень. — Правильнее спросить «из-за чего». Из-за бутылки. Но не переживай ты так. Я могу справиться с бухим стариком.

— А вдруг у него горячка случится, когда ты будешь спать? — испуганно проговорила я. — Он же может навредить тебе, а ты ничего не успеешь сделать!

— Так, — остановил меня Валера и опустил обе руки на плечи, — успокойся. Зря я тебе про батю рассказал. Он мне ничего не сделает, забудь об этом. Вон, — он кивнул в сторону двери комиссионки, в приоткрытой щели которой показалась голова Зимы, — нас зовут. Пойдём, мультик про америкосовских животных посмотрим.

Внезапно показавшаяся голова Зимы невольно заставила меня вспомнить диалог, который приключился часом ранее. Я задумчиво прикусила губу, и у меня вырвалось тихое:

— Странно...

— Что именно? — спросил Валера, остановившись на крыльце, чтобы стряхнуть с кроссовок снег.

— Мы же с Зимой столкнулись в участке, — ответила я, следуя за ним в тёплое помещение, и, понизив голос, продолжила: — Он спросил, что я там делала. Узнал о моём требовании начать поиски Дили и её семьи. Почему, если он слышал слова Шрама, ничего не сказал об этом? Мог же раньше меня успокоить.

Валера откашлялся, прочищая горло, и пожал плечами.

— Хрен его знаешь. Мало ли о чём его лысая головёшка подумала. Может решил, что лучше я тебе об этом расскажу.

Я задумалась. Прозвучало логично.

— Да, наверное, ты прав.

— Хватит лясами чесать, — разозлившись, сказал Зима и, пошире раскрыв дверь, втолкнул нас в салон, где уже сидела скорлупа во главе с Айгуль и Маратом, а у окна стоял Вова. — Самое интересное пропустите.

Глядя на то, как кот по имени Том безуспешно гоняется за мышонком по имени Джерри, я думала совсем не о мультике. Вспоминала о Розе. Я могла неделями и месяцами не вспоминать об этой женщине, но стоило один раз задуматься, как мои мысли начинали крутиться только вокруг неё. Вот и сейчас так случилось. Столкновение со злой мамашей всколыхнуло недобрые воспоминания и ненадолго притихшую злость.

По небольшой комнатёнке проносится дружный гогот: несчастный кот сунул лапу мышеловку, и та захлопнулась, прищемив беднягу. Я услышала шорох слева от себя, бросила быстрый взгляд в ту сторону и заметила Зиму. Он что-то уронил на пол и наклонился, чтобы поднять. Я не видела предмет на полу, единственным источником освещения в комнате был экран телевизора и слабые лучи дневного света, пробивающиеся сквозь фанеру, которой закрыли окно.

Внезапно Зима дёрнул меня за край юбки и, не поднимая головы, махнул рукой. Хотел, чтобы я тоже наклонилась. Я не успела подумать, зачем, как склонилась, сделав вид, что поправляю молнию на сапогах. Парень зашептал:

— В двенадцать часов буду ждать у твоего подъезда. Выходи, когда бабка заснёт.

— В двенадцать ночи? — на всякий случай уточнила я.

— Нет, — обозлившись, зашипел Зима, — дня. Пойдём грабит мента при свете дня, вот они охренеют. Не дури, ночи, конечно.

— Хорошо, — шепнула я и выпрямилась, продолжив смотреть мультик.

Зима, наконец, нашёл то, что уронил и поднялся со стула. Серия закончилась, и он подошёл к видаку, чтобы вынуть кассету и перевернуть её другой стороной. Я ощутила прикосновение к своему плечу — Валера склонился к моему уху и негромко сказал:

— Я сегодня прийти не смогу. Надо товарища одного навестить.

— Хорошо, — повторила я то, что сказала Зиме, и в душе возликовала: всё складывается, как надо.

Бабушка теперь рано ложится, Марат больше с нами не живёт, а мне не придётся придумывать причины, по которым Туркину нельзя ночевать сегодня в моей комнате. Теперь-то я без проблем смогу попасть в кабинет майора Байбакова и узнать, что хранит в себе дело о его племяннике.

Осталось только придумать: как проникнуть в отделение?

***

— Мда-а, — протянул Зима, глядя на приоткрытую створку окна. — Высоковато.

Мы стояли в тени, куда не выходят окна дежурной будки. Во всём двухэтажном строении свет горел только в двух кабинетах на первом этаже, остальные окна оставались тёмными. На крылечке под козырьком тускло горела жёлтая лампочка. Вокруг стояла удивительная тишина: я не слышала ни шума машин, ни человеческих голосов. Даже дворовые собаки притихли.

В кабинет майора, расположенный на первом этаже, нам никак не попасть с улицы — ставни накрепко забиты ватой и тряпками, но Зима заметил, что на втором этаже в туалете открыта форточка. Она больше обычной, в неё спокойно пролезет худой человек, как я или мой товарищ по преступлению. Но Зима правильно отметил, что до второго этажа высоко взбираться. Потолки в отделении значительно ниже, чем в обычной квартире, но всё равно — ни Зима, ни, тем более я, с высоты своего роста не дотянемся даже до карниза.

Но я не растеряла присутствие боевого духа. Ведь мне во что бы то ни стало требовалось увидеть, что за документы в деле Захарова. Спать не смогу, пока всё не выясню.

В стороне от угрюмого здания стояли мусорные бачки — железные, покрытые ржавого цвета краской, а рядом громоздилась груда барахла. Коробки, деревянные ящики, которые можно увидеть на овощном рынке и прогнившие доски.

— Я всё придумала. — Ткнув пальцем в груду хлама неподалёку, я сказала: — Ты встанешь на эти ящики, подсадишь меня. Я заберусь в туалет, а потом подтяну тебя. Всё просто.

Зима уставился на меня немигающим взглядом.

— Наполеоновский план, — ответил он спустя пару секунд. — Москва не сгорит, я не шмякнусь башкой на бетон. Может, ты меня подсадишь?

— Я тебя не удержу, — покачала я головой. — Ты тяжёлый.

— Во-от, — оскалился парень и ткнул меня пальцем в лоб. — Не удержишь. Тогда как собралась подтянуть меня на руках? Сама ещё из окна вывалишься, мне что тогда Турбо говорить? «Соболезную, братан, но не расстраивайся сильно. Я заглянул в разбитую черепушку — там не было мозгов».

Только невероятная сила воли не позволила мне в ответ на хамство ляпнуть, что Валера всего несколько часов назад назвал Зиму очень и очень тупым.

Вместо этого я обиженно процедила:

— В человеческом черепе нет мозгов. Там только мозг.

— Надо же, — всплеснул руками Зима и хохотнул. — Так его у тебя тоже нет!

— Знаешь, раз ты такой умный, — буркнула я, складывая руки на груди, — то сам придумай, как нам внутрь попасть. Мои идеи тебе же не нравятся.

— Потому что они тупые, — мгновенно парировал Зима, а затем горестно вздохнул. — Но другого варианта я не вижу. На первом этаже все окна заклеены. Но странно, что второй этаж никак не обезопасили. Увидь я открытое окно, не задумываясь бы сиганул вниз.

— Со второго этажа? — уточнила я.

— Да, — кивнул лучший друг Валеры. — Жажда свободы сильнее страха.

— Ты только что сказал, что упадёшь головой на бетон, — напомнила я. — А теперь, оказывается, тебе не так страшно падать с такой высоты.

Зима тяжело вздохнул и почесал переносицу. Я заметила грязь у него под ногтями и чудом удержалась от совета почаще пользоваться ножницами. Словно услышав мои мысли, парень сунул большой палец в рот, откусил отросший ноготь и выплюнул в снег.

— Когда прыгаешь из окна, то делаешь это с умом, — наконец пояснил он. — А если висишь на карнизе, а потом падаешь на спину, то это уже тупость. Поняла?

Мне оставалось только кивать. Да что тут ещё скажешь? Зима любую мою идею отметает.

— Ладно, — сдался парень. — Погнали за ящиками.

Стараясь не шуметь, мы натаскали мусор под открытое окно туалета и соорудили некое подобие платформы. Выглядела она шаткой и очень ненадёжной.

— Чтобы я ещё раз согласился тебе помогать, — кряхтел Зима, забираясь на скрипучие ящики. — Да ни за что!

— Не шуми, — попросила я, оглядываясь на крыльцо. — Пока никого нет, но я не хочу рисковать.

— Облом, — заявил Зима, встав обеими ногами на самодельную платформу. — Не достаю.

Я задрала голову. Парень высился надо мной, вытянув руку, но его пальцы не доставали до окна добрые полметра.

— Давай я на плечи к тебе залезу, — предложила я. — В начальных классах я лучше всех ходила по бревну и держала баланс.

— Я что, похож на дерево? — нахмурился Зима, глядя на меня сверху вниз. Брови у него насупились, губы вытянулись в одну тонкую линию. — Отвечай.

Я демонстративно молчала. Не говорить же парню, что с его гладкой головёшкой он немного статую Ленина напоминает. Не дождавшись ответа, Зима быстро присел и, оттолкнувшись, подпрыгнул. У него была одна попытка.

От сильного толчка платформа из ящиков рассыпалась, издав грохот, и я рухнула на землю, прячась в снегу. Сейчас дежурный выйдет посмотреть на источник шума и увидит Зиму, повисшего одной рукой на карнизе под окном. Но наружу никто не показался, а Зима, с громким сопением, подтянулся второй рукой, ухватился за раму и прижался ногами к стене. Взобрался он быстро, как кошка — не успела я моргнуть, а тощее тело в куртке юркнуло в тёмный квадрат форточки и исчезло из виду.

Я осторожно поднялась на ноги, отряхнула комья налипшего снега и, стараясь не шуметь, собрала назад платформу. Забралась на неё и уставилась на окно туалета. Послышался тихий скрежет — створки распахнулись, и голова Зимы высунулась наружу.

— Тяни лапу, — приказал он и, свесившись почти наполовину, протянул мне руку.

Мне пришлось опереться ладонью на кирпичную грязную стену и подняться на цыпочки, чтобы ухватиться за руку Зимы. Пальцы парня крепко вцепились в мою ладонь, и под моими ногами исчезла опора. От неожиданности я коротко взвизгнула, замахала ногами и схватилась за парня второй рукой. Над головой раздалось кряхтение.

— Мелкая, как воробей, а хрен поднимешь.

Я не успела обидеться — моя голова врезался в карниз, перед глазами заплясали цветные мушки, и Зима, сделав последний рывок, вытянул меня на подоконник. Я схватилась за что-то обеими руками, а мой товарищ по преступлению, схватив за пальто на спине, втащил меня в туалет.

Я рухнула на кафельный пол и тихо застонала. Ударилась коленками и плечом. Как же больно.

Зима на мои вздохи боли не обратил внимания — перешагнув через меня, он закрыл окно и, обернувшись, спросил:

— Всю ночь валяться собираешься? Или, может, мы найдём то, за чем пришли?

Напоминание о деле Захарова мигом прогнало всю боль. Шумно дыша, я поднялась на ноги и велела:

— Идём.

Парень высунул голову в коридор, убедился, что путь чист, и махнул мне. Я тихо шла за ним, боясь даже дышать. Длинный, но узкий коридор на втором этаже отделения милиции был тёмным и тихим, любой шорох звучал раскатом грома. Мы двигались почти на ощупь, продвигаясь к слабому свету на лестнице. Остановившись, Зима жестом велел мне ждать и, пригнувшись, начал осторожно спускаться по лестнице. Я терпеливо ждала наверху и оглядывалась в надежде, что на втором этаже и правда никого из сотрудников нет.

Вокруг царила непривычная пустота. Днём небольшое здание полнилось людьми: за закрытыми дверями раздавались громкие голоса, по коридору ходили допрашиваемые и потерпевшие, шумели чайники и печатные машинки, а по коридорам распространялся запах крепкого растворимого кофе и жареных в масле пирожков.

Сейчас же по коридору гулял лишь сквозняк, а единственный источник шума — работающее радио. Его слушал дежурный в своей будке. А до моего носа дотянулся аромат гречневой каши.

Я притаилась у верхней ступени и стала ждать парня. Он долго отсутствовал — минут пять. А когда его лысая голова в чёрной шапке показалась у подножия лестницы, я зашипела:

— Ты чего так долго?

— Разведывал обстановку, — отозвался Зима и махнул рукой. — Спускайся. Мент наелся каши и заснул под радио.

Я осторожно спустилась и огляделась. Тоже никого. Светильники на обитых деревом стенах горели через одного, а стулья, на которых посетителям полагалось ждать аудиенции у следователя, отсутствовали.

— Нужный кабинет там, — шепнула я, указывая на дверь, где висела табличка с инициалами Байбакова.

— Заперт же, по-любому, — пробормотал Зима, когда мы очутились возле кабинета. Он дёрнул ручку, та, естественно, не поддалась. — Облом. Идём домой.

— Что? — встрепенулась я и схватила парня за рукав куртки. — Нет! Мы же знали, что так просто не попадём в кабинет. Надо что-то придумать. — Возникла пауза, затем я потребовала: — Ну же, придумай что-нибудь.

— Вот деловая, — возмутился Зима и полез в карман. Что-то тихо звякнуло, и на свет появилась странная связка. Не ключей, а непонятных палочек. Их концы отличались друг от друга: одни были плоскими, другие с зубчиками, третьи по всей длине изгибались волной. — Попробуем.

— Что это? — тихо спросила я, когда лицо Зимы оказалось на уровне дверной ручки, и он стал ковыряться одной из палочек в замке.

— Отмычка, — коротко ответил мой товарищ по преступлению. — В умелых руках любой замок откроет.

Я молча наблюдала за тем, как Зима ковыряется в замочной скважине. Наконец раздался тихий щелчок, Зима осторожно повернул отмычку в сторону и нажал на дверную ручку. Та плавно опустилась, и дверь беззвучно отворилась. Мы застыли на пороге, не решаясь войти внутрь. Глубоко втянув носом воздух, я решительно сжала кулаки и зашла внутрь. Встрепенувшись, Зима тихо выругался себе под нос, зашёл следом и прикрыл за нами дверь. Дёрнув меня за рукав, он велел:

— Быстро, одна нога тут, а другой уже прыгаем из окна. Понятно?

Я кивнула и быстрым шагом подошла к столу, где неровными стопкам и лежали документы майора. На поверхности царил беспорядок, и только один единственный пятачок оказался чистым — там, где Байбаков писал. Несколько перьевых ручек лежали ровным рядом возле подставки под бумагу, а стопку дел подпирала грязная кружка, от которой исходил запах давно выпитого кофе.

В кабинет через окно просачивался слабый свет с улицы, и мне приходилось часто моргать глазами, чтобы разглядеть буквы на обложках дел. Перед глазами всё плыло; я аккуратно снимала одну папку за другой, не нарушая последовательность. После обыска следовало вернуть всё на места, чтобы майор не понял, что кто-то здесь рылся.

Пока я исследовала рабочий стол, Зима бродил по кабинету и разглядывал полки, где громоздились толстые папки со скоросшивателями. В углу ютилась тумбочка с древней печатной машинкой. Услышав тихий щелчок, а за ним ещё один, я подняла голову и увидела, что Зима тикал пальцами в клавиши. Из машинки выскочила палочка и ударила по вставленному в подставку листу бумаги.

— Ты что делаешь? — зашипела я.

Зима вздрогнул и спрятал руки за спину.

— Вообще ничего.

— Убери испорченный лист, — велела я и вынула чистую бумагу из подставки, — и сунь этот.

— Зачем? — задал совершенно идиотский вопрос Зима, и я не удержалась от того, чтобы не закатить глаза.

— Как думаешь, о чём подумает майор, когда придёт на работу утром и увидит, что на чистом листе бумаги появилась буква? Сам он вряд ли балуется тем, чтобы лихорадочно тыкать по машинке.

Громко засопев, Зима забрал у меня протянутую бумагу и стал копошиться над печатной машинкой. Я вернулась к поискам дела Захарова. Оно нашлось в третьей исследуемой папке в самом конце. Радостно пискнув, я развязала верёвочки и подошла к окну.

— Нашла? — спросил Зима, подходя ко мне и по пути пряча скомканную бумагу в карман штанов. — Что там?

— Не вижу, — пробурчала я, приблизив первый документ к глазам. — Темно очень.

— Погодь, — попросил парень и стал рыться во внутренней подкладке куртки. Захихикав, он вынул на свет фонарик. — Во, с ним лучше видно. Как знал, что пригодится.

— Ты купил фонарик для взлома? — восхитилась я находчивости лучшего друга Валеры. Сама-то я не догадалась, что в кабинете нельзя включить свет, а как читать документы в темноте.

— Скоммуниздил, — хмыкнул Зима и нажал на крохотную кнопочку на фонарике. Темноту кабинета прорезал яркий луч белого света.

— Что? — переспросила я. — Что это значит?

— Спиздил, — коротко ответил парень.

— А, — открыла я рот и снова уставилась на бумагу в руках. — Тогда понятно.

Над ухом раздался негромкий смех.

— Ты не знаешь, что значит «скоммуниздил», зато сразу поняла бранное словечко. Вот умора!

Не обратив внимание на насмешку, я строго приказала:

— Посвети сюда.

— Давай хоть от окна отойдём, — предложил Зима и потянул меня в центр кабинета. — Ещё кто свет фонаря с улицы увидит.

Замерев, мы притихли и прислушались — из коридора донеслись грузные шаги. Зима, глядя на меня, прижал палец к губам, и я, судорожно сглотнув пересохшим горлом, кивнула. Даже язык высох и прилип к нёбу.

Некто прошёл до конца коридора, замер там, а спустя минуту или две снова прошёл мимо кабинета Байбакова. Шаги стихли, и мы дружно выдохнули.

— Я чуть в штаны не наложил, — тихо признался Зима, стягивая с головы шапку. Он принялся обмахиваться ею и шумно вздыхать.

— А меня потом прошибло, — так же тихо сказала я. — Даже язык отсох.

— Главное, что пронесло, — ответил Зима и кивнул. — Давай по-быстрому здесь закончим и уматываем. Стрёмно здесь, как в каталажке.

Незнакомое слово резануло по ушам, но я не стала тратить времени на пополнение своего словарного запаса и начала читать дело Захарова. Оно и правда оказалось Романа — на первом же документе в углу была приклеена его фотография, вероятно сделанная для школьного альбома. Здесь ему было лет четырнадцать, но я сразу узнала назойливого одноклассника. Зима замер за моей спиной с поднятым в руке фонариком и стал читать вместе со мной, заглядывая через плечо.

В папке было совсем мало документов, но этого хватило, чтобы моя спина покрылась мурашками ужаса, а по шее потекла тоненькая струйка пота.

Роман Денисович Захаров родился в Москве, новорожденного прописали на улице Александра Лукьянова в доме номер шесть. Вырос Рома в семье академика и медика. Отец больше десяти лет возглавляет исторический факультет главного московского университета, а мать занимает пост главного врача онкологического центра. Должность Марии Ленинидовны Захаровой меня удивила — впервые слышу, чтобы такой высокий пост занимала женщина.

В школу Рома пошёл, как и многие советские дети, в шесть лет, воспитанием мальчика занимались гувернёры. С первого класса и по сегодняшний день Захаров учится на одни пятёрки, особый интерес проявляет к химии и биологии, на втором месте стоит физика. Характеристика из московской школы напоминал художественную балладу об умном и храбром герое — такими полнятся справочники по истории, рассказывающие о великих людях союза, которые более шестидесяти лет назад устроивших революцию. Настолько вылизанный и одновременно подробный перечень заслуг Захарова. Пропустив приторную оду, я пробежалась глазами по странице и уставилась на последнюю строчку. Весь текст был набран на машинке, а вот последнюю фразу написали от руки.

Байбаков Ильдар Юнусович приходится Захарову Роману Денисовичу дядей по отцовской линии. Захаров Денис Константинович приходится Байбакову И.Ю. сводным братом по материнской линии.

Ясно, значит, майор приходится Роме сводным дядей. Или просто дядей. Не знаю, как правильно назвать их родственные взаимоотношения. Интересно, за что же такого положительного со всех сторон сына отослали из Москвы в Казань, да ещё и незадолго до окончания школы.

Мы с Зимой принялись за изучение следующего документа. Я нахмурилась. Он и последующие три листа оказались рукописными заявлениями в милицию на имя следователя Пирогова. Не удержавшись, я прочитала вслух:

— Я, гражданка РСФСР, Горелова Галина Фёдоровна, заявляю о том, что Захаров Роман Денисович, ученик десятого класса четвёртой общеобразовательной школы центрального административного округа Москвы преследует мою дочь, Горелову Аллу Степановну, ученицу девятого класса четвёртой общеобразовательной школы центрального административного округа Москвы. Прошу принять меры по данному вопросу, так как разговоры с родителями Захарова не возымели никакого результата.

Следующие три заявления копировали первое, отличались только даты написания: начало октября, середина ноября, начало декабря и, через неделю после третьего заявления, Галина Фёдоровна написала ещё одно. Судя по тому, что каждый раз она заявляла о том, что её дочь Аллу преследует Захаров, следователь Пирогов не желал заводить дело, и бедная женщина раз за разом приходила в отделение, чтобы получить хоть какую-то помощь.

Аккуратно положив прочитанные документы на стол, я уставилась на следующую бумагу, заверенную печатью и подписью, и у меня дрогнули руки — папка едва не выпала из резко ослабевших пальцев. Свидетельство о смерти Гореловой Аллы Степановны.

Первого января ранним утром, после новогодней ночи, семейная пара вышла от своих друзей во двор и направилась домой, но дошли они до него только вечером. Оказавшись во дворе, они заметили лежащее в голом палисаднике тело. Январь в этом году в Москве выдался тёплым, снега почти не было, поэтому лежащее на земле тело девушки в жёлтой сорочке было видно издалека. Это была Горелова Алла. Она была ещё жива.

По результатам следственно-розыскных мероприятий оперативники выяснили, что через несколько часов после того, как пробили куранты, Алла ушла в свою комнату. Мать девушки уверяла следователя, что Алла была такой же, как и всегда. Поела с матерью и бабушкой, выпила бокал шампанского, а после ушла спать. После того, как празднование завершилось, Галина Фёдоровна убрала со стола, вымыла посуду и легла в своей комнате. Под утра женщина услышала трех звонка. Спросонья она решила, что это звонок в дверь, но потом поняла, что звонит стационарный телефон. Галина Фёдоровна не успела встать, как трубку в коридоре сняли. Она услышала за стеной тихий голос дочери — девочка поговорила с кем-то несколько минут, затем положила трубку и вернулась в свою комнату. Галина Фёдоровна отработала две смены тридцать первого декабря, поэтому не нашла в себе сил подняться с кровати. Она решила спросить у дочери о звонке утром. Что случилось дальше, неизвестно.

Алла Горелова, по оценке эксперта, выпала из окна в пять-шесть утра с высоты четвёртого этажа. Несмотря на травмы, несовместимые с жизнью, девушка выжила и была доставлена в отделение реанимации в критическом состоянии. Алла умерла на четвёртые сутки после получасовых реанимационных действий.

После этого для Галины Фёдоровны жизнь превратилась в настоящий ад. К убитой горем матери заявились сотрудники из органов опеки. Два инспектора чуть не вытрясли душу из бедной женщины: они были уверены, что в доме Гореловых царила неблагоприятная обстановка, поэтому девочка и решила покончить жизнь самоубийством. Галину Фёдоровну вызвали в кабинет следователя.

— Какой ужас, — тихо выдохнула я, сдерживая слёзы. — Бедная женщина. Потерять дочь, а после пройти через весь этот кошмар...

— Листай дальше, — поторопил Зима. — Там ещё бумажки есть.

Мне захотелось бросить папку и не читать дальше. От понимания, что документы о смерти Аллы Гореловой находится в деле Захарова, стало совсем дурно. Меня затошнило, желчь поднялась ко рту. Я облизала пересохшие губы — тело била крупная дрожь. Внезапно я пожалела, что решилась на проникновение в кабинет майора. Что вообще уронила ту стопку и увидела папку с инициалами Ромы. Мне следовало забыть об этом, заниматься своими делами и своей жизнью, но любопытство оказалось сильнее здравого рассудка. И сейчас я узнаю нечто такое о Захарове, что больше никогда не смогу смотреть на одноклассника без страха и ужаса.

Не дождавшись, пока это сделаю я, Зима выхватил рапорт оперативника, положил на стол и осветил новый документ, который содержал подробный допрос Галины Фёдоровны, где женщина, наконец, смогла рассказать о том, что происходило с её дочерью. Жаль, что женщину поздно услышали.

Три женщины из семьи Гореловых родом из маленького города в Подмосковье. Квартира в Москве досталась им в наследство от покойной подруги Галины Фёдоровны, у которой не было наследников. Переехали они за пять месяцев до трагедии, и в новом учебном году пятнадцатилетняя Алла пошла в новую школу по месту прописки. Первый месяц ничто не предвещало беды; Алла была активной и жизнерадостной девочкой, легко заводила друзей, никогда не вступала в конфликты и училась стабильно на хорошие оценки.

У Галины Фёдоровны и её дочери всегда были близкие и доверительные отношения, девочка рассказывала матери всё, и на новом месте ничего не изменилось. Одним сентябрьским вечером Алла рассказала Галине Фёдоровне, что за ней начал ухаживать мальчик из хорошей семьи, десятиклассник Роман Захаров. Парень носил Гореловой цветы, шоколадки, провожал её до дома и вёл себя, как настоящий джентльмен, которые, казалось, давно перевелись на свете.

Алле нравилось внимание, как и любой девочке, но Рома был ей просто симпатичен. Девочка Горелова дружила и с другими мальчиками, ничего серьёзного: с одним сходила в кино, другой угостил её плюшками в кафе.

Всё резко изменилось в начале октября. Одноклассник Аллы, которому нравилась её подруга Светочка, попросил девочку сходить с ним в магазин, чтобы выбрать для Светы милый подарок ко дню рождения. Парочку, гуляющую по ГУМу, увидел Рома. Этим же вечером он подошёл к дому Гореловых и попросил Аллу выйти на разговор. Не подозревая ничего плохого, Алла выбежала из подъезда, накинув на плечи мамину шаль. Галина Фёдоровна стояла в кухне у окна, выходящего на сторону подъездов, и наблюдала за дочерью и Захаровым. Уже стемнело, мать хотела убедиться, что дочь вернётся в дом.

Старшая Горелова заподозрила неладное, когда Аллочка стала взмахивать руками — всё её жесты говорили о том, что девочка злится. Роман стоял спокойный, сунув руки в карманы пальто. Галина Фёдоровна не могла услышать, о чём они говорят, но поняла, что дочка кричит на мальчика. Резко развернувшись на пятках, Алла собралась унестись в подъезд, но Захаров схватил её за шаль и дёрнул на себя. Девочка не удержалась на ногах и упала на асфальт. Галина Фёдоровна встрепенулась. Как он смеет дёргать её девочку!

Женщина поспешила в коридор, накинула на плечи куртку, сунула ноги в тапки и выбежала на лестницу. С дочерью она столкнулась на пролёте между вторым и третьим этажом. Аллочка была зарёванная, ноги и ладони были ободраны и в крови, а шаль отсутствовала. Уведя икающую и трясущуюся в плаче дочь домой, Галина Фёдоровна потребовала объяснений. Заикаясь и всхлипывая, Алла рассказала, что Рома оскорбил её. Назвал шлюхой и дурой, которая завела отношения и с ним, и с тем голодранцем из семьи алкашей. Дура она, потому что рискует хорошим к ней отношением, ведь он, Рома, выгодная партия, хороший вариант для счастливой дальнейшей жизни.

Аллочка сперва не восприняла его слова всерьёз, даже не обиделась на оскорбления — думала, что Захаров так неудачно шутит. Но девочка быстро поняла, что Рома абсолютно серьёзен. Он заявил ей, что забудет о её шашнях с потомком алкашей, если она встанет перед ним на колени и будет умолять о прощении. Аллочка, конечно же, отказалась это делать. И изо рта вежливого, воспитанного, со всех сторон положительного парня полились грязные ругательства. Больше всего девочку напугало то, что Рома оставался серьёзным и безэмоциональным всё то время, пока говорил. Он не кричал, не кривил лицо, даже не двигался. Просто говорил, говорил и говорил.

Когда Захаров во второй раз потребовал извинений на коленях, Аллочку прорвало. Она закричала, замахала руками. Девочка не помнила, что именно наговорила, но, когда, топнув ногой, она захотела убежать в подъезд, Рома схватил её, бросил на асфальт и сказал, что она ещё пожалеет о своём поведении. Алла разбила руки и колени в кровь, расплакалась и, пока Рома пытался выпутаться из шали Галины Фёдоровны, которая намоталась ему на руку, девочка убежала.

Галина Фёдоровна пообещала, что на утро пойдёт с дочерью в школу и поговорить с директором, но Алла попросила маму не делать этого. После часового спора женщина сдалась, но предупредила: если Захаров снова пристанет к Алле, Галина Фёдоровна пойдёт не к директору, а сразу к родителям парня. Зря они подумали, что на этом всё закончится.

Рома стал преследовать Аллу: подходил к ней на перемене, за локоть утаскивал девочку от подруг, несмотря на сопротивления, после уроков вырывал из рук портфель и насильно провожал до дома. Разозлившись, Галина Фёдоровна пошла к отцу Ромы, но декан исторического факультета отказался говорить с женщиной. Тогда она пошла в милицию, написала заявление и надеялась, что к семье Захаровых придёт участковый. Однако ничего не изменилось, стало только хуже.

На следующий день Алла вернулась домой раньше времени — Галина Фёдоровна тогда слегла с гриппом и взяла больничный, — и была вся в слезах. Захаров затащил её в неработающий женский туалет и влепил пощёчину за то, что её мать пошла к ментам. Как грязная нищая семейка посмела открывать рот и клеветать на хорошего парня, отличника школы и гордость комсомола. Немыслимо. И, неудивительно, что им никто не поверил.

Этим же вечером Захаров заявился к Гореловым с букетом цветов и милой улыбкой на губах. Увидев на пороге ненавистного наглого мальчишку, Галина Фёдоровна, которой никак не удавалось сбить высокую температуру, вконец потеряла голову. Она вырвала из рук Ромы цветы, ударила ими парня по лицу и сильно толкнула. Захаров очутился на лестнице, не удержался на ногах и покатился кубарем по ступеням. Женщина испугалась, увидев, что он потерял сознание и вызвала бригаду скорой помощи.

На следующий день к Гореловым пришёл участковый и предупредил, что родители пострадавшего Захарова хотели написать на Галину Фёдоровну заявление в милицию за причинение тяжкого вреда их сыну, но Рома отговорил их. Сказал, что сам виноват в своей неуклюжести, а мать Аллы была больна и не ведала, что творит. Галина Фёдоровна вконец обозлилась и выложила всё участковому: про преследования, про разбитые руки и ноги дочери, про пощёчину в туалете. Милиционер не смутился, а спокойно спросил: где заключения доктора? Есть ли ещё свидетели неподобающего поведения Захарова? Есть ли у Галины Фёдоровны и Аллочки доказательства того, что Роман представляет собой опасность для жизни и здоровья девочки? Не дослушав гневные ругательства женщины, мужчина с равнодушным видом чиркнул что-то на бумаге в своей папке и ушёл.

Аллочка стала хуже учиться, замкнулась в себе, сильно похудела и дёргалась на каждый громкий звук. От весёлой хохотушки и души любой компании не осталось и следа. Мать не узнавала свою дочь.

Апогея абсурда история дошла в тот момент, когда Рома, подловив Аллу по дороге домой после школы, сделал ей предложение. Самое настоящее — руки и сердца. Парень стащил у матери старинное кольцо её бабушки и протянул до смерти перепуганной Гореловой. Алла оттолкнула руку парня, кольцо упало в лужу, и девочка убежала так быстро, что потеряла лежавшие в карманах перчатки.

На следующий день в класс, где училась Алла, пришёл инспектор по делам несовершеннолетних и увёл ничего не понимающую Горелову в кабинет директора. Там он предъявил заявление Марии Ленинидовны Захаровой, которая утверждала, что Алла украла их семейную реликвию — золотой перстень с рубином. И сколько бы девочка ни плакала, ни кричала, что кольцо взял Рома, а Алла от него отказалась — её никто не слушал. Словам, что она никогда не бывала в квартире на Захаровых, тоже никто не поверил.

Чета Захаровых заявила Галине Фёдоровне, что если Алла не вернёт кольцо, то воровка загремит за решётку. Это случилось незадолго до нового тысяча девятьсот восемьдесят девятого года.

Рома перестал преследовать девочку. Проходил мимо неё в школе, в упор не видел, столкнувшись на дороге, но даже это не принесло долгожданного спокойствия — на Аллу возбудили уголовное дело за кражу. А первого января Алла Горелова выбросилась из окна.

Дело о странной гибели Аллы отдали молодому, только что пришедшему в отделение следователю. Старшие коллеги считали его бездарным и глупым и очень сильно ошиблись. Молодой следователь Иван Петрович Корсаков воспринял историю Аллы и Галины Фёдоровны близко к сердцу и принялся копать. Он выяснил, что весь декабрь на стационарный телефон Гореловых из квартиры Захаровых было совершено сто тридцать семь звонков. Последний раздался в четыре двадцать пять ночи первого января.

Я перевернула бумагу, чтобы продолжить читать, но следующий лист оказался пустым. Документы закончились. Я потрясла папку в надежде, что из неё вывалится что-то ещё. Из бумажного уголка на пол спланировал квадратик. Таких размеров делают фотографии на документы. Зима нагнулся и поднял выпавшее фото. Всмотревшись в него, он долго молчал, а потом с каменным лицом протянул мне.

Это была фотография Аллы. Не знаю почему я это поняла, но была на сто процентов уверена, что на меня смотрит погибшая девочка. Фото чёрно-белое, выцветшее, но стало понятно, что Алла Горелова была светлоглазой блондинкой с вздёрнутым носом и хитрым взглядом. Я перевернула фото и увидела крошечную подпись: А.С. Горелова.

Я снова уставилась на листы в руке, и папка выпала из ослабевших пальцев. Что случилось дальше? Сумел ли молодой следователь добиться справедливости? Что случилось с Галиной Фёдоровной?

В боку кольнуло, а затылок прострелило болью. Глупые вопросы: если Захаров уехал из Москвы и поселился у дяди-милиционера, значит никакой справедливости для покойной Аллы не было. Бедная Галина Фёдоровна наверняка не выдержала всего этого ужаса и отправилась на погост вслед за дочерью.

Глаза защипало, и я шмыгнула, вытирая лицо рукавом.

— Ну нихрена себе, конечно, — тихо присвистнул Зима, который за всё это время не проронил ни звука. Луч от его фонарика скользнул по полу и затрясся от нервного смеха парня. — Если то, что тут написано, правда, то этот чушпан — сраный псих.

Лучшая благодарность и мотивация для автора — лайки, подписка и отзывы читателей! Не жадничайте, отсыпьте словечек! Вам не сложно, а мне приятно! 💙