Наши сердца разобьются этой зимой

Сплюнув под ноги, я шёл по двору, срезая дорогу через спортивную площадку. Снова валил сраный снег, залепляя глаза. Я уже устал от бесконечной метели — каждый долбаный день одно и то же. Заваленный снегом город, долгие ночи и постоянно мокрые кроссовки. Отвратительно. Я с детства не любил зиму, а в этом году она вышла особенно паршивой. Кроме одной встречи.

Вынув из кармана куртки сигареты, я сунул одну в зубы и чиркнул спичкой. Огонёк вспыхнул в руках, и в глаза ударил табачный дым. Поморщившись, я выдохнул сквозь зубы. Сраная дешёвка, купленная у торгаша возле перехода. Лёгкие выплюнуть можно, но делать нечего — курить хочется, а больше нихера нет.

Протиснувшись вдоль стены и миновав разрытую ремонтниками дорогу, я вышел к дому Риты и остановился возле лысого куста. Задрав голову, отсчитал нужное окно и стал смотреть, стряхивая пепел под ноги. Вокруг стояла мертвецкая тишина. Свет в комнате Риты не горел, но вряд ли она спала. Почему-то я так думал.

Или мне хотелось верить, что она сидит и ждёт меня, пока я позвоню или приду, ведь сегодня мы так и не увиделись — я был слишком занят. Докурив сигарету, я уставился на бычок в руке. Хотелось как обычно бросить его на землю, но я вспомнил, как Рита сурово смотрела на меня, когда я так делал. Пришлось прицелиться и бросить бычок в урну.

Наклонившись, я слепил небольшой снежок, покатал его в руке и, прицелившись, кинул наверх. Снежок не долетел совсем чуть-чуть и ударился о подоконник. Слепив второй, я уже попал по стеклу, и оно громко звякнуло. Прищурившись, я стал ждать. Наконец, в комнате загорелся слабый свет, и в окне показалась белая взъерошенная голова. Рита замешкалась, выглядывая наружу, а затем забралась с ногами на стол и открыла форточку.

— Валера? — негромко спросила она. — Что ты здесь делаешь?

— Как что? — усмехнулся я и поднялся на бордюр. — К тебе пришёл. Откроешь дверь?

— А если бабушка услышит и выйдет?

— Ну, я могу попробовать забраться через окно, но, боюсь, в форточку мне не пролезть.

Рита помедлила, но затем кивнула.

— Хорошо, заходи.

Быстрым шагом я добрался до подъезда и почти взлетел по лестнице. Когда Рита щёлкнула замками, я уже стоял перед дверью и опирался на стену плечом, спрятав руки в карманах.

— Привет, — усмехнулся я.

— Привет, — смущённо улыбнулась Рита и поправила чёлку. — Ты припозднился. Мог уже домой идти.

— А я тебя хотел увидеть.

— Ладно. — Рита толкнула дверь, впуская меня в квартиру. — Заходи, только тихо. Марат недавно припёрся и разбудил бабушку. Она только заснула.

— Начесать ему рыло? — поинтересовался я, скидывая кроссовки на коврик в прихожей.

— Да я уже дала пару подзатыльников, — широко улыбнулась Рита, но я заметил её суетливые движения руками и заламывание пальцев. — Пойдём?

— Ща, — кивнул я, — только руки помою, они грязные.

Санузел у Тилькиных был совмещённым. Поссав, я вымыл руки и, стряхнув лишнюю воду, провёл пальцами по волосам. Рожа в зеркале выглядела паршиво — губы разбиты, из-за чего уголок рта невыносимо жжёт, глаз подбит, щека чёрная от синяка. На шее остались следы от пальцев упыря, который пытался придушить меня в замесе. Перевязку на руке, по-хорошему, уже надо бы сменить, она вся грязная.

Вытерев руки о полотенце на крючке, я машинально посмотрел под потолок и усмехнулся. Над ванной были растянуты бельевые верёвки, а на них висело стиранное бельё. Кофточка, чёрное школьное платье, спортивки Марата и белье. Женское и Ритино. Белые трусы и бюстгальтер. Простые, может даже скучные, но я представил Тилькину в нём и понял, что бельё охуеть какое красивое.

Рита ждала меня в комнате. Кровать она накрыла пледом и села сверху, скрестив ноги в щиколотках. Поверх сорочки Рита натянула зелёный халат и застегнула молнию по горло. Кинув кофту на стул, я остался в майке-алкоголичке и упал на кровать рядом, опустив ладонь на бедро девушки, скрытое под плотной тканью халата.

— Как день прошёл?

Я знал, как прошла вторая его половина, но хотел услышать это от Риты. Она замялась, ёрзая на месте, и опять стала заламывать пальцы.

— Насыщенно, — коротко ответила она. — А твой?

— Не ливай с темы, Рит, — сжал я её бедро крепче и не дал соскочить с разговора. — Что там с твоей подружкой?

— Марат сказал? — поинтересовалась Рита, не оборачиваясь на меня. Я видел только её слишком прямую спину и рассыпанные по плечам светлые красивые волосы.

— Мхм.

— Диля уехала. Марат же сказал, почему?

Приподнявшись на локте, я переместил руку на живот Риты и опрокинул на кровать, прижав её спиной к своей груди. Она тихо охнула и схватилась за моё запястье. Я чувствовал, как колотится её сердце.

— А давай не будем использовать Адидаса-младшего в роли почтового голубя, и ты сама расскажешь, что у вас там за дерьмо случилось?

— Диля убила Серпа.

— Так, — кивнул я и опустил подбородок на мягкую макушку, пахнущую порошком и шампунем. — И что дальше?

— Она рассказала обо всём родителям, и они уехали из города, чтобы быть как можно дальше от Ворошиловских и их мести.

Умный поступок. Ворошилы точно решат отомстить, а Шрам за свою верную псину Серпа не оставит от девчонки и мокрого места. Но сначала как следует над ней поизмывается. Вопрос лишь в том, оказались ли родители Диляры достаточно умными, чтобы уехать без следов, по которым Ворошилы смогут их найти.

— Ты ездила с ней попрощаться?

— Я должна была. Она же мне как сестра, — тихо ответила Рита, сжавшись в комочек у меня на груди. — Я очень за неё переживаю.

Подняв руку, я коснулся её волос на шее и откинул в сторону. По её коже побежали мурашки. Я беззвучно усмехнулся.

— С ней же всё будет хорошо? — с надеждой спросила она и, не дождавшись ответа, перевернулась на живот, уперевшись руками мне в грудь. — Скажи мне, что с ней всё будет хорошо.

Она смотрела на меня с такой надеждой, вынуждая соврать ей в глаза, но я решил выдать грубую правду, которая ей точно не понравится.

— Нет, Рит, я не могу такого сказать. Нет никаких гарантий, что Ворошилы их не найдут. Эти твари, если надо, её из-под земли достанут.

Рита сжала дрожавшие губы. В её глазах я видел горькое разочарование.

И это я не стал говорить, что считаю её подружку дурой. Безмозглой дурой. Об этом я сказал Марату, когда тот, отведя меня, Вована и Зиму в сторону, выдал всё, что знает. Эта идиотка со своей жизнью может делать что хочет. Но своим поступком она поставила под удар и Риту. Шрам точно знает, что они продолжали дружить, пусть Серп и запретил своей девке общаться с Ритой. Риск, что Ворошилы решат выместить злобу на моей девчонке, слишком велик. И это бесило до слепой ярости.

Связь Риты и Диляры ставит под угрозу и нашу группировку. Мы и так уже на грани войны, — Вова прямо сейчас решает этот вопрос, — и мои пацаны не готовы сейчас снова столкнуться лоб в лоб с этими упырями.

Поэтому я жутко злился на дуру и не собирался обнадёживать Риту. В конце концов она сама должна допереть, что подружка её жёстко подставила.

Рита прятала глаза, комкая в пальцах ткань моей майки. Вид её грустного лица немного успокоил гнев в груди, и я опустил ладонь на её щёку.

— Эй, не бойся. Я не дам тебя в обиду, ты же знаешь.

— Я не за себя боюсь, говорила же.

— И всё же.

Мы лежали на кровати, и я пялился в потолок, разглядывая маленькие трещины. Рита думала о своём, рисуя узоры на моём плече по голой коже. Это было приятно. И от этого стало спокойно. Злость окончательно стихла, и меня потянуло в сон. Глаза стали слипаться, и я широко зевнул.

— Мы с пацанами бизнес решили замутить, — хрипло проговорил я, борясь со сном.

— Правда? — Рита приподнялась на локтях и подползла ближе, оказавшись рядом с моим лицом. — Какой?

— Видеосалон.

— О, — округлила глаза Рита. — Неожиданно. Почему именно видеосалон?

— Мы сегодня кино ходили смотреть, — пояснил я и дёрнул девушку за прядь волос. — И Вован сказал, что мы ничем не хуже и сами можем такую же тему замутить. Приглашаю тебя на первый прокат.

— Это что, — хитро улыбнулась Рита, — приглашение на свидание?

— Нет, что ты, — фыркнул я и закатил глаза. — Нам просто нужна бесплатная рабочая сила, но я не знал, как спросить.

— Дурак, — тихо рассмеялась Тилькина и шлёпнула меня ладошкой по лбу, а я перехватил её руку, чтобы поцеловать тонкие пальцы, покрытые мелкими ранками. От иголок, походу. — А что вы сегодня смотрели?

— Да так, — невнятно ответил я, пожав плечами, и похлопал себя по груди, чтобы Рита прижалась к ней щекой, что она и сделала. — Боевик один глянули.

— Какой? — пробубнила Рита, и звук её голоса завибрировал у меня в груди.

— «Кулак ярости», с Брюсом Ли.

— Не знаю, кто это, — пожала плечами Рита.

— Потому что ты девчонка, — хохотнул я. — Вы такое не любите. Вам мультики нравятся и сопливые киношки про любовь-морковь.

— Я ещё люблю документальные фильмы про животных и природу! — вспыхнула Рита и снова поднялась, от чего мне стало прохладно, и я притянул её обратно, на законное место. Пусть лежит и не рыпается.

— Мы тоже сегодня фильм про животных смотрели, — вырвалось у меня, и я тут же прикусил язык.

Ведь «Екатерину и её жеребцы» фильмом про животных можно назвать с очень большой натяжкой.

— Правда? — с недоверием в голосе спросила Рита. — Про каких?

— Лошади, — коротко ответил я, уже пожалев, что сдуру ляпнул.

— Вау! — радостно подскочила Рита, снова покинув место, где должна, нет, обязана лежать. — Я люблю лошадей!

— Правда?

— Ага, — закивала головой Тилькина. — Они очень красивые и умные животные. Когда я была маленькой, папа водил меня в конюшню. Это было так давно, но я очень хорошо запомнила умные глаза чёрной кобылки! Но посадили меня на пони, — разочарованно закончила она. — Хочу снова сесть на лошадь. Но уже на настоящую. Думаю, я была бы отличной наездницей.

— Не сомневаюсь, — выдавил я, представляя Риту верхом вовсе не на коне.

Ведь фильм, который мы смотрели с пацанами, был для взрослых. Порнушка, проще говоря. Сначала было странно смотреть на еблю, сидя в окружении пацанов. Некоторым ещё четырнадцати нет. Но потом кино слишком затянулось.

Сисястая баба в огромном парике на башке в окружении негров громко стонала с экрана, заставляя член гореть огнём. Адидас выключил телек, когда понял, что Екатерина сейчас начнёт трахаться с конём. А мы же нормальные, не будем такое смотреть.

Я ещё на середине ушёл в туалет, чтобы передёрнуть и успокоить горящее тело и пульсирующий до боли член. Перед глазами в тот момент была вовсе не голая баба из порнухи, а Рита. Красивая, хрупкая, резкая и охренеть какая сексуальная. Пока я дрочил, в ушах звучали её тихие стоны. Никакой порнухи не надо, достаточно просто подумать о Тилькиной.

— Валера-а!

— М? — вздрогнул я и посмотрел на Риту. Она вопросительно уставилась на меня. Ждала ответа. — Ты что-то спросила?

— Я спросила, о чём ты задумался.

— О тебе, — ответил я честно.

Щёки Риты покрылись румянцем, а губы приоткрылись.

— И что именно думал?

Я задумался, что ответить. Мне ничего не стоило рассказать о своих фантазиях. Я этой темы не стремался, более того — считал, что Рите должно быть приятно, что я думаю о ней и хочу её во всех смыслах. Но девчонки отличаются от нас, пацанов — далеко не каждая станет обсуждать тему секса со своим парнем. Для многих даже подумать о том, чтобы лечь в одну постель до свадьбы — отвратительно.

И я пока не понял, что думает об этом сама Рита. Мне было абсолютно точно понятно, что её на физическом уровне влечёт ко мне магнитом. Она забывает обо всех тормозах и собственных тупых запретах, когда я трогаю её и целую. Тело Тилькиной, отдельно от головы, само знает, что и как надо делать, как правильно. Как возбудить, как действовать и манить к себе. Это природа и против неё не попрёшь.

Поёрзав, я отодвинулся к стене и, махнув рукой, спросил:

— Ты собираешься и дальше париться в этом халате?

Рита поднялась и села, оттянув балахон.

— А что с ним не так?

— Да всё, — усмехнулся я и вздёрнул подбородок. — Сними его и согрей меня, давай.

— Ты мне что, приказываешь? — вскинула брови Рита и возмущённо передёрнула плечами. — Ты, вообще-то, в моём доме.

— Именно, — щёлкнул я пальцем и лениво протянул: — И собираюсь остаться на ночь. Но мне не нравится эта уродская хрень, застёгнутая по горло. Сними, у тебя красивая сорочка.

На самом деле, сорочка самая обычная, но я не договорил — Рита в ней красивая. Остальное не имеет значения. Она останется такой, даже если натянет на себя мешок из-под картошки.

На лице Риты отразилась смесь возмущения и стеснения, но она, подавив внутреннюю вредную девочку, всё же расстегнула халат, выбралась из него и повесила на спинку стула рядом с моей кофтой. Сорочка висела свободно на острых ключицах, но при этом мало что скрывала — я видел изгиб тонкой талии и округлые бёдра сквозь ткань. Всё благодаря свету и тени в этой комнате. А ещё я видел грудь, которую очень хотелось сжать руками. Крепко, чтобы Рита стонала.

Обняв себя за талию, Рита вернулась к кровати и села на самый край. Тяжело вздохнув, я привстал и утянул её за собой, уложив рядом. Вздёрнутый нос Риты сморщился, и она недовольно отвернула голову, хоть и послушно легла на спину, опустив затылок на мою подставленную руку. Хорошая актриса. Я бы мог даже поверить, если бы она инстинктивно не прижалась к моему боку и не сжала крепко свои бёдра.

Повернувшись на бок, я коснулся носом Ритиной щеки и тихо сказал:

— Я думал о сексе с тобой.

Рита шумно сглотнула, по-прежнему не глядя на меня. Опустив ладонь на её бедро, я медленно потянул край сорочки наверх. Кожа мягкая, нежная, хотелось прижаться к ней зубами. Дразнил я её, а башка кипела у меня самого.

— И что надумал? — тихо спросила Рита, и я заметил, как крепко она сжала пальцами плед под нами. Нервничает.

— Что с каждым днём мне всё труднее сдерживаться. Особенно сейчас.

— Ты сам сказал снять халат и уложил на кровать.

— И я очень доволен тем, что вижу, — усмехнувшись, ответил я и прижался губами к горячей щеке Тилькиной. — Может и сорочку снимешь?

Её взгляд с бешеной скоростью метнулся ко мне, и она покрутила пальцем у виска.

— Сдурел? Мы дома не одни. А если бабушка зайдёт?

— Рит, — я мягко ткнул пальцем её в лоб, — у тебя на двери есть замок. И, к тому же, я ничего делать не буду. Просто посмотрю.

Я не был до конца честен. Хотелось увидеть Тилькину голой, но не мог дать никаких гарантий, что остановлюсь на этом. Что мне этого хватит. Нет, точно не хватит. Одной мысли об этом достаточно, чтобы кровь прилила к члену.

И это заставляло послать нахер тот факт, что в гостиной на диване спит скорлупа, а в другой комнате Полина Филипповна. Бабка точно коньки отбросит, если узнает, что я здесь и прошу её внучку раздеться передо мной. Жаль, что я не испытываю стыд за это. Мне нравится ходить по лезвию и тянуть за собой чертовски правильную Тилькину, гордую комсомолку с длинным языком, который она не умеет держать за зубами.

— Я... — Рита густо покраснела. — Я не могу.

— Ты стесняешься? — Я оставил ещё один поцелуй на её розовой от румянца щеке. — Зря. Это, разве, не ты ещё вчера почти оседлала меня, а потом расстроилась, что я тебя остановил?

— Не было такого, — покачала головой упрямая девчонка. — Ты себе что-то придумал и теперь живёшь в мире фантазий. Пора лечиться, Туркин.

— М-м, — протянул я с усмешкой, задирая подол сорочки ещё выше. Остановился лишь тогда, когда пальцы коснулись края трусов, и Рита вздрогнула. — Почему же тогда ты ещё не дала мне по роже и не выгнала?

— Я... — стушевалась Рита. — Я не знаю.

Вот и весь ответ. Тилькина сражается с ветряной мельницей — с собственным телом, которое отзывается на каждое моё движение и напрочь отключает её голову. Бесполезно, она создана для меня и моих рук. Как бы верёвочка ни вилась — конец у неё всё равно один.

— Тилькина, — мои пальцы обхватили её упругое и податливое бедро и крепко сжали. Рита от неожиданности прогнулась в пояснице и тут же прижалась к кровати, плотно сжав губы. — Дай посмотреть на тебя.

Голубые глаза уставились на меня. В них было всё: и волнение, и смущение, и интерес, и, самое главное, желание. Она не могла его скрыть даже за иронией и ехидными выпадами.

— Если хочешь, я могу майку снять. Чтобы ты не так смущалась.

Рита кивнула, и я отстранился, позволив ей подняться с кровати. Быстрым движением стянул алкоголичку и небрежно швырнул на угол кровати. Тилькина скользнула быстрым взглядом по моей голой груди, а я откинулся назад, упираясь руками в матрас. Рита уже видела меня без футболки на ринге, но так ей легче будет раздеться и не чувствовать себя унизительно.

Рита отошла на несколько коротких шагов и повернулась ко мне спиной. Набиралась храбрости. Тонкие пальцы схватились за низ сорочки и медленно потянули его наверх. Я жадно, почти безумно следил за каждым движением и не мог оторваться от того, что видел. Сначала обнажились ноги, затем округлые бёдра с широким тазом, задница в белых трусах, затем ткань скользнула по изгибу поясницы, талии, и, наконец, тряпка слетела на пол. Рита продолжала стоять ко мне спиной, перебираясь с ноги на ноги, и я следил за тем, как двигаются мышцы под её кожей.

Она долго собиралась с духом, но я не торопил — хотелось вкусить каждый момент и растянуть время до бесконечности. Покачнувшись на ногах, Рита обернулась. Спрятав грудь руками, она застыла неподвижно, глядя на меня широко раскрытыми глазами. Удар в фанеру, выстрел в башку.

Без одежды она ещё меньше, чем казалась. Тонкая талия охренительно сочеталась с округлыми линями бёдер, сводящих с ума, а спрятанная руками грудь всё равно притягивала к себе взгляд. Я заметил дорожку из хаотично разбросанных родинок, уходящих по резинку белья.

— Ну что? — сипло спросила Рита, глядя на меня с вызовом. — Ты доволен?

Я усмехнулся и кивнул. Моя боевая девчонка.

— Прячешь сиськи, будто я их украду.

Рита поморщилась — ей слово «сиськи» не понравилось. Обычное же слово.

— Мне холодно так стоять.

— Тогда иди сюда, я согрею. — Я протянул ей раскрытую ладонь, и Рита подошла ближе, но руку в ответ не протянула. — Рит, возьми меня за руку.

Рита подчинилась, и быстрее, чем что-либо поняла, я притянул её к себе и усадил на колени, разведя бёдра по обе стороны от себя. Чтобы удержаться, Рита вцепилась двумя руками за мои плечи, и я, наконец, увидел её грудь. Не слишком большая и не слишком маленькая. Идеальная, ровная, с ямкой между сиськами. Протянув руку, я медленно провёл пальцами по длинной шее и коснулся этой ямки. Она глубокая, я чувствую кость. За моими движениями следовали мурашки — они покрыли Ритины руки от плеч до запястий.

Рита провела руками по моим плечам и зарылась пальцами в волосы на затылке. Запрокинув голову, я шумно сглотнул и закрыл глаза. Мне нравится, когда Рита трогает мои волосы, тянет, царапает ногтями. Переместив руки на тонкую талию, я сжал податливые линии и притянул ближе. Рита вжалась голой грудью в мою, а коленями сжала торс. Ещё один барьер снят.

— Ты так и не сказал, доволен ли тем, что увидел, — тихо сказала она на ухо.

— Очень, — ответил я, и голос сорвался на хрип. — Не понимаю, чё ты так в себе сомневаешься.

— Я ещё ни перед кем не раздевалась. Это непросто.

Вместо ответа я опрокинулся на спину и утянул Риту за собой. Её волосы коснулись моей щеки, и Рита тряхнула головой, убирая их. Уперевшись руками по обе стороны от моей головы, она вдруг улыбнулась и хихикнула.

— У тебя что, в штанах спрятан револьвер?

Я ухмыльнулся и толкнулся бёдрами вверх.

— Да, показать?

Тилькина снова густо покраснела и отвела взгляд. Как же мне нравится её смущать. Это особый вид спорта. Каждый раз, когда она выстреливает ехидством, я тут же укладываю её на лопатки. Против меня у неё нет оружия.

Расслабив руки, Рита рухнула мне на грудь и прижалась к плечу щекой, пряча лицо. Я пробежался пальцами по её спине, считая позвонки, и коснулся поясницы.

— Мне так хорошо с тобой, — прошептала она мне в плечо, прижимаясь сильнее. — Слишком хорошо. Хочется остаться здесь навсегда и никуда не выходить.

— Я только за.

Из головы всё не выходила истерика, которую Рита устроила вчера. Как она хотела вместе сбежать из города. Я пресёк её сразу, не дав разогнаться и впасть в яростную панику. Но нельзя сказать, что я не задумался об этом. Только пришлось сразу отсечь и себя. Нет и всё. Нельзя. Не выход.

Я ощутил робкий поцелуй на плече и крепче обнял девушку, уткнувшись носом в волосы. Несмотря на то, что Рита лежала на мне почти голая, хрупкая и уязвимая, полностью принадлежащая мне, не хотелось идти дальше. Это меня удивило: вот она, лежит готовая на мне, делай, что хочешь, но хотелось только прижимать к себе и касаться голой кожей.

Рита не похожа ни на одну из тех девчонок, с кем я трахался. Тогда я думал только о себе и своём удовольствии. Что испытывали вешающиеся на меня девки меня не заботило. А о Тилькиной я думал, даже слишком много. Она уже доверяет мне настолько, чтобы раздеться. Это уже победа.

И тут Рита заёрзала, пытаясь устроиться поудобнее. Я тихо выдохнул сквозь зубы и запрокинул голову. Вот что она делает? Я же, блять, только успокоился. Рита заметила, как напряглось всё моё тело.

— Я что-то сделала не так? — спросила она, приподнявшись на локтях.

— Да как сказать, — хмыкнул я. — Не шевелись и никто не пострадает.

Рита хитро прищурилась.

— Не заметила, что ты так уж страдаешь.

— Я очень страдаю: ты голая трёшься о мой член. Ещё одно движение, и яйца взорвутся.

Жалобно поджав губы, Рита принялась утешающе наглаживать мои волосы.

— Ты что делаешь? — вскинул я брови.

— Жалею тебя, — с издёвкой ответила она. — Бедный, бедный Валерка!

Ну это она зря. Я успел вскинуть руку и накрыть ладонью рот Риты, потому что она вскрикнула — я ущипнул её за сосок, заставив подпрыгнуть, и бросил на кровать.

— Ты... — задохнулась от возмущения Рита, цедя мне в ладонь. — Ты! Больно же!

— Ах, — покачал я головой и погладил её по волосам. — Бедная, бедная Риточка!

Рита замолчала, уставившись на меня гневным взглядом и больше не пытаясь прикрываться. Помедлив, я резко подался вперёд и поцеловал её. Жёстко и грубо, чтобы выбить из неё всё нахальство и дурь. Подчинить и подмять. Рукой сжал её грудь, и Тилькина простонала мне в рот, хватаясь за шею и царапая ногтями. Согнув ногу, я развёл в стороны её бёдра и вжался коленом в промежность.

Рита дёрнулась, но я сильнее вжал её в кровать, заглушив стоны поцелуем. В отместку она укусила меня за нижнюю губу. Это только сильнее раздразнило меня, включив инстинкт охотника. В этой спальне происходила настоящая борьба: Рита хотела показать характер, а я хотел заставить её подчиниться.

Рита с упорством воина отвечала на мои поцелуи, царапая спину и оттягивая волосы на затылке, а я чувствовал, с какой скоростью колотится её сердце под моей рукой. Кровь, хлынувшая вниз, бурным потоком врезалась в голову, и, оттолкнувшись от кровати, я рухнул на спину рядом, прижав ладони к пылающему лицу. Я сдался.

Мы лежали рядом, шумно дыша. Я закрыл глаза и увидел цветные искры в темноте. Горячая ладонь Риты коснулась моего плеча — она придвинулась ближе и прижалась носом к руке, а затем и коленом к моей ноге. Я шумно сглотнул, всё ещё пытаясь прийти в себя и совладать со слишком сильным возбуждением. Пульс хреначил во всём теле, даже в пальцах, а таз сводило судорогой. Вот я дебил, решил наказать Тилькину. Ага, и кто кому преподал урок.

Рита заснула, обняв мою руку. Осторожно, чтобы не разбудить, я потянулся и накрыл её краем пледа, заворачивая как в кокон. Она прижалась ещё ближе, греясь о меня и бодая лбом. Подтянувшись, я выключил светильник, и в комнате стало темно. Подобрав плед из-под себя, я плотнее завернул Риту, накрыл руками и крепко прижал к себе.

***

Я чихнул и проснулся. Уставившись в потолок, я поморщился и потёр глаза. В них скопилась какая-то хрень, а во рту застряли... волосы?

Я вытянул пряди Ритиных волос, которые она засунула мне в рот, когда ворочалась во сне и закидывала на меня ноги. Тилькина крепко спала и даже не проснулась, когда я убрал её ноги и поправил плед. Не открывая глаз, она схватилась за края и перевернулась набок, уткнувшись лицом в подушку.

Пружины скрипели подо мной, и я поднялся с кровати. Потянувшись, размяв затёкшую шею и тряхнув ногами, подошёл к окну и выглянул наружу. Было ещё темно — я не понимал, ещё ночь или уже утро. И снаружи всё ещё гребаная зима. Снегопад закончился, и сугробов навалило по самые яйца. Брезгливо выдохнув, я задёрнул шторы, чтобы свет от фонарей не бил спящей Рите в лицо.

Натянув майку, я стал ходить по комнате, разглядывая, что в ней ещё интересного. Рита всё же распаковала подарок Ералаша. Новая швейная машина стояла на столе, а вокруг царил настоящий срач — мотки ниток, обрезки синих тряпок, ножницы и куски мыла. Точно мыло? Взяв один обмылок, я понюхал. Да, мыло. Нахера ей мыло для шитья?

Валялись и всякие бумажки, тетради, книги — негде развернуться. Пока я учился в школе на моём столе вообще ничего не лежало, кроме гантелей. Да и лежали они там, потому что мне было лень наклоняться за ними к полу. А у Риты на столе, как и в голове, — сплошной бардак и хаос. Но при этом был в этом какой-то порядок. Тилькина точно знает, где и что лежит. Точно, как в её голове — вроде и срач с глупостями, но при этом есть там здравый смысл. Иногда. Нет, редко, но я вижу проблеск здравого смысла.

Пробежавшись пальцами по столу, я наугад схватил скомканный лист и развернул. Из-за темноты я ничего не разглядел, поэтому подошёл к окну и повернул надпись к свету.

ВКК

Какого хуя? Почему у Риты, которая ходит со мной, эта хуйня лежит на столе?

Бесшумно приблизившись к кровати, я опустил руку на спину Риты и потряс, чтобы разбудить. С первой попытки не получилось — Тилькина конкретно вырубилась.

— Рита, проснись, — тряс я её за плечи.

— М? — Лохматая голова поднялась, и Рита зашарила глазами по комнате. Я щёлкнул пальцами у неё перед заспанным лицом, чтобы она посмотрела на меня. — Что такое? Где горит?

Это у меня сейчас жопа от бешенства гореть будет.

— Что это? — Я сунул ей под нос мятую бумажку.

— Я ничего не вижу, — вяло отозвалась Рита и уронила голову на подушку.

— Здесь написано ВКК, — прошипел я, закипая. — Ворошилы — короли Казани. Поясни.

Рита не ответила — снова заснула. Я стал трясти её сильнее, грубее.

— Тилькина, открой, блять, глаза.

— А? — Рита резко подскочила и заехала затылком мне в подбородок.

Я стиснул зубы и отвёл голову, шумно выдыхая. Пошевелил челюстью и убедился, что ничего не сломано. А Тилькина, походу, даже не заметила. Медленно моргнув, она протянула руку и тронула меня за шею.

— Чего не спишь? Ещё же ночь.

Я сидел на полу у самой кровати — растянувшись на краю, Рита подтянулась и, клюнув меня в ухо, уткнулась лбом в плечо.

— Я нашёл у тебя на столе записку, — повторил я, придерживая Тилькину за голую талию, чтобы она не рухнула лицом на пол. — Ворошилы — короли Казани.

— А, — вздохнула она и, повернув голову, ткнулась носом в шею. — Я в кармане нашла, после того как проводила Дилю на поезд. Кто-то сунул записку, пока я не видела.

— Рядом был кто-то? Кто мог бы это сделать.

— М-м, — сонно промычала Рита, и я уже решил, что снова заснула, но она продолжила: — Вообще, да. Один человек толкнул меня, как бы случайно. А потом я видела его в окне уезжающего поезда. Может он. — Потянувшись и выгнувшись в моих руках, Рита обняла меня за шею. — Но я не понимаю, как можно было незаметно положить кому-то что-то в карман?

Я промолчал, уставившись на стену над кроватью, и взялся за волосы Тилькиной, наматывая на палец. Так, вырисовывалась следующая картина. Ворошилы уже поняли, кто грохнул Серпа. Даже больше — они быстро узнали о том, что подружка Риты сматывается из города. Если Рита не ошиблась, и это правда был один и тот же человек, значит Ворошиловский преследует Диляру и её семью. И записка — очевидная угроза.

Я стиснул зубы. Придётся сломать Шраму пару конечностей, чтобы он даже думать не смел о том, чтобы как-то навредить Тилькиной или её бабушке. Твари. Девчонке угрожают. Нашли себе соперника, герои.

Хотя. Серп точно сказал своему хозяину, кто со мной ходит. Вряд ли эта записка предназначалась Рите — это угроза для меня. Чтобы я боялся за неё и совершал ошибки.

Сука.

Я его убью. Но сначала переговорю с Вовой. Он должен знать, что эти гниды к нам подбираются с другой стороны. Со стороны наших родных.

— Пойдём гулять? — вдруг тихо спросила Рита.

— Обязательно, — похлопал я её по спине и уложил обратно на кровать. — Но позже. Сейчас спи.

Рита кивнула, закрыв глаза.

— А я вчера забыла тебе конфеты отдать. И шоколадку, — совсем тихо промямлила она, отворачиваясь к стене.

Интересно. Но спрашивать, про что она говорит, не было смысла — Рита окончательно заснула, повернувшись ко мне спиной.

Поднявшись на ноги, я подтянул треники, перевязал ослабшие завязки и выдохнул себе на руку. Фу, ну и вонь.

Приоткрыв дверь, я выглянул в гостиную. Темно и тихо. Закрыв за собой, я пошёл вдоль стены, чтобы ничего не снести в потёмках. Марат спал на диване, широко раскрыв рот и сложив руки на груди, будто труп на похоронах. Словно почувствовав, что я на него смотрю, он громко всхрапнул и, закрыв рот, отвратительно зачавкал. Я тихо пошёл дальше и наступил на сраную скрипучую половицу.

— Да сука, — выругался я.

— Турбо?

Маратик обычно вырубается насмерть, из пушек на разбудишь, а тут от одного скрипа проснулся и приподнялся на локтях, глядя на меня вытаращенными зенками.

— Турбо? — повторил он. — А ты чё тут делаешь?

— Ничего, — хмыкнул я и махнул рукой. — Дрыхни дальше, спящая красавица. Это просто сон.

— А, — кивнул Маратик и, широко зевнув, рухнул обратно на диван, — это хорошо. Надо же, приснится такое.

— В смысле «такое»? — не смог удержаться я от вопроса и подошёл ближе.

Маратик снова провалился в сон, но на вопрос всё же ответил:

— Да Турбач только в кошмарах может присниться. Но лучше увидеть его во сне, чем получить чапалах в жизни.

Как, блять, он только что меня назвал?

Замахнувшись, я остановил руку в воздухе и, сцепив зубы, едва удержался от того, чтобы зарядить Адидасу-младшему кулаком по уху. Плохо его брат воспитывает, мало лещей прописывает.

Шикнув на спящего Маратика, я ушёл в ванную. Умылся, выдавил зубную пасту на язык и прополоскал рот, пройдясь пальцем по зубам. Херня затея, но лучше, чем ничего. Следовало и душ принять, но тогда бабка Филипповна точно заметит, да и Маратик уже слишком много знает. Какого хрена он всё ещё здесь живёт? Ещё один повод поговорить с Адидасом — пусть уже забирает своего братишку, надоел глаза мозолить. Где Рита, там и он. Банный лист.

Сплюнув пену в раковину, я уставился на своё отражение в зеркале. Есть и ещё одна проблема. Нет, проблемой назвать — слишком почётно. Чушпан, племянник мента. Я раз уже дал ему понять, что для него даже находиться рядом с Тилькиной — самоубийство. Но этот хрен нихрена не понял. Содрав полотенце с крючка, я вытер мокрое лицо. Сукин сын.

Вернувшись в комнату, я натянул кофту и подошёл к кровати, нависнув над Ритой.

— Не ссы, солнце моё, — усмехнулся я и наклонился, чтобы поцеловать её в щёку, — я всё порешаю. Тебе больше ни за кого не придётся волноваться.

***

Сраный замок не поддавался. Дёрнув на себя ключ, я со всей дури треснул по двери кулаком — ключ застрял в скважине. Вечно с этой квартирой проблемы, хочется быстрее из неё свалить.

— Чего ты дебоширишь, Туркин? — противно заскрипела выглянувшая на площадку соседка. — Мало мне от твоего отца проблем? Решил по его стопам следовать? Скоро тоже за бутылку возьмёшься.

Тяжело вздохнув, я запрокинул голову и как следует треснул по двери. Внутри что-то скрипнуло, и ключ вывалился на пол.

— Нет, он ещё и угомониться не может, — разозлилась бабка. — Сначала Гриша тут дверь выбивал, теперь ты в шесть утра хулиганишь!

— Он вернулся? — от удивления я даже забыл поднять ключи. — Я его уже неделю не видел.

— Вернулся, — фыркнула бабка. — Куда ж Гриша денется. Закончилась водка у собутыльников, вот и припёрся, гад. Думал, ты дома, вот и орал полночи, в дверь колотил. Пришлось ему запасными ключами открыть, которые ты мне дал. Сейчас уже спит, небось, алкашня.

— Я понял, спасибо, баб Кать, — буркнул я и, наконец, открыл дверь. — Я поговорю с ним, чтобы он больше не беспокоил вас.

— Да если бы это помогло, — вдруг устала вдохнула женщина. Выйдя на площадку, она ласково потрепала меня по щеке и хлопнула по плечу. — Бежать тебе от него надо, Валера. Он свою жизнь загубил, так и твою разрушит. А ты парень-то неплохой, на маму похож.

Я отвернул голову. Не хочу это слушать. На кого похож, кто плохой, а кто хороший, куда я дальше должен идти и прочее. Все вокруг знают, как мне лучше жить и что делать. Будто у меня своей башки нет.

Так и не ответив, я всё-таки смог открыть дверь и захлопнуть её за собой. Пусть бабка поймёт: не во всё надо совать свой длинный нос. Благодетельница хренова.

В прихожей горел свет, и отвратительно воняло ссаниной. И перегаром. От такой вони заслезились глаза, и я закашлялся, снимая обувь. Наощупь прошёл в комнату и бросил куртку на разобранный диван, прямо поверх постельного белья и стиранной одежды. Надо было найти источник вони, в какой угол он забился. Главное, чтобы не сдох. Не хватало ещё с трупом бати разбираться.

Толкнув первую попавшуюся дверь — в ванную, — я зажёг свет и закатил глаза.

— Блять, опять?

Из крана в ванной мощной струёй била вода. А внутри — никого. Этот старый хрен врубил воду и съебался фиг знает куда. Закрутив вентиль, я заглянул под ванную, чтобы убедиться, что старые тубы не разошлись, и вода не вытекла на пол. Сухо и пыльно.

Пройдясь по квартире, я заглянул везде, где обычно батя вырубается, нажравшись, как свинья. Замерев на пороге кухни, я ударил по выключателю и увидел его. Старый алкаш заснул под столом, подложив руки под голову, а рядом валялся кухонный нож. На столе лежали не разрезанные, а разорванные куски батона и огрызок зелёного сыра. Я забыл выкинуть испорченную еду из холодильника, а этот хрен взял и почти полностью сожрал сыр с плесенью.

Подойдя к столу, я присел на кортаны и пихнул батю кулаком.

— Эй, рота, подъём.

— М-м, — промычал батя и зачавкал, облизывая мокрые от слюны губы. — М-м-м.

— Вставай. — Я начал раздражаться. Ненавижу разбираться с пьяным отцом. — Ты где вообще был? Тебе на работу не надо, а?

— Свали нахрен, — просипел батя и вслепую махнул рукой, не открывая глаз. — Сва-али.

— Ты в какой угол нассал? — спросил я и, не дождавшись ответа, пихнул его ногой. Старый хрен охнул, сдавленно закашлялся и перевернулся на спину. — Фу, ты чё, блять, обоссался?

На грязном рабочем комбинезоне расплылось тёмное пятно. От него и воняло. Я не удержался и снова пнул отца. Бешенство затопило мозги. Как же он меня раздражает. До зубного скрежета. Ни за что не познакомлю Риту с ним, не хочу позориться таким родством.

— Сам ты обоссался, — огрызнулся батя и, кряхтя, попытался подняться. Но его ноги разъехались в разные стороны, и он снова свалился, ударившись подбородком об пол. — Ай, бляха! Больно!

— Ничего себе, — усмехнулся я и, подперев кулаком щёку, наблюдал за тем, как отец пытается подняться, — ты ещё способен чувствовать боль? Когда тебя кирпичом ёбнули по башке, ты встал и пошёл за водярой.

— У меня была, ик! Мотивация! — с трудом выговорил батя и всё же выполз из-под стола. — А ты, сосунок, вообще охамел! Ты как с отцом говоришь?!

— Не вижу здесь отца, — устало вздохнул я и поднялся на ноги, хрустнув коленями. — Только пропитого алкаша. Ты на работу не собираешься?

— Меня попёрли с завода, — гаркнул батя. — Выгнали. Фашисты херовы.

— Здорово, — усмехнулся я. — А я всё думал, когда же это случится. Что дальше делать будешь?

— А ничё, — зло хохотнул алкаш, цепляясь за стол, и поднялся на ноги. — Теперь ты пойдёшь работать и будешь обеспечивать меня. Понял?

— Да как же. — Слова отца вызвали только смех, даже злоба отступила. — Тащить тебе бабки на водку? Держи рот шире.

— А куда тогда? — покачиваясь на ногах, батя доковылял до табуретки и плюхнулся на неё. — Бабе своей отдашь?

— Да лучше ей, — ответил я, сложив руки на груди. — Она их на алкашку не спустит. И обоссанной под столом она тоже не валяется. Смотри, опять расклад не в твою пользу.

— Иди нахуй, — просипел батя. — Сопля и подкаблучник. Девка будет вертеть тобой, а ты, как псина, побежишь, куда она скажет. Потом домой вернёшься со смены, а она с другим мужиком постель греет.

Уши снова вспыхнули от злости. В два шага преодолев расстояние, я схватил отца за грудки и швырнул на пол. Батя охнул и выпучил на меня зенки, задержав дыхание. Кулак врезался ему в морду раньше, чем я что-либо понял. Его башка врезалась затылком в пол, и я заорал ему в лицо:

— Забери свои слова, сука! Ты нихера не знаешь!

— Да что не знаю? — рассмеялся отец, закатив глаза. Из его рта брызнула кровь из разбитой щеки. — Это ты ещё, малолетний сосунок, нихрена о жизни не знаешь! Думаешь, я говно? Погоди, жизнь тебя так выебет, что ещё попомнишь мои слова!

Я не заметил, как его ладонь прилетела мне по уху. В башке оглушительно зазвенело, в глазах потемнело, и я свалился набок, схватившись за лицо. Промычав, попытался пнуть батю, но он толкнул меня и с пьяным рёвом забрался сверху, ещё раз зарядив по роже.

— Чё, падла, думал, я не справлюсь с тобой?! — орал он, нанося удары один за другим, а я вскинул руки, пытаясь защитить голову. — Отца не уважаешь? Так я щас заставлю!

В башке зазвенело, будто по ней шарахнули двумя сковородками сразу. Я замычал, зарычал, заорал, пытаясь скинуть отца, но он, неожиданно, оказался слишком сильным. Им двигала злоба и остатки алкашки в крови. В безумных глазах полопались капилляры, на губах появилась пена.

— Убью падлу!

Ор бати сорвался на истеричный пьяный визг. Упав на меня вперёд, он сцепил пальцы на шее, и я, борясь с потемнением в глазах, пытался скинуть его. Глава трещала, раскалывалась на части от ударов, меня тошнило, я был готов блевануть и сразу отправиться в объятия мёртвой мамки.

Вскинув наугад кулак, я угодил отцу в челюсть и тот, рухнув набок, взвыл раненой псиной. Сплюнув на пол кровь, я с трудом поднялся, чувствуя, как черепная коробка вот-вот расплющится. Этот хрен почти забил меня до отключки.

Выпрямившись, я покачнулся на нетвёрдых ногах и схватился за голову. Батя взревел, разбрызгивая по полу кровь, и рванул вперёд, на карачках. Его рука потянулась к брошенному ножу, но я успел раньше — со всей дури и злости наступил ему на запястье и повернул пятку. Батя завыл и отшатнулся, прижав хрустнувшую руку к груди. Схватив с пола нож, я крепко сжал рукоять и стал надвигаться на отца, а он, судорожно вращая мутными от похмелья глазами, попятился назад. Врезавшись спиной в холодильник, он вскинул перед собой руки и жалобно запричитал, зажмурившись:

— Не надо, не надо! Сынок, я всё понял!

Усмехнувшись, я присел перед ним на кортаны и склонил голову набок.

— «Сынок»? А как же «падла» и «малолетний сосунок»? — Подняв нож к лицу, я провёл большим пальцем по ребру лезвия и снова посмотрел на отца. — Так кто же я, а?

— Ну погорячился, — выдавил из себя отвратительную улыбку отец — такой обычно начальству жопу вылизывают. — Горячка в голову ударила, понимаешь? Я не хотел тебя обидеть, сынок.

От его трусливой ласки хотелось прирезать ублюдка прямо на месте. Как свинью, чтоб сдох и не мучался. И меня не мучал. Но он того не стоит, сам подохнет — или от палёной водки, или в стычке с другими алкашами. Ни к чему мне сейчас руки марать, есть дела поважнее.

Хрустнув шеей, я поднялся на ноги и швырнул нож в раковину.

— Не забудь за собой убрать, папа.

***

Выбравшись из ванной, я пнул грязную одежду под раковину и намотал на задницу полотенце. От штанов воняло ссаниной, и она вся была покрыта пылью и каким-то говном. Тряхнув мокрыми волосами, я вышел из санузла и прошёл мимо гостиной. Оттуда доносился смачный храп — батя развалился на диване, свесившись головой над полом. Всё в той же обоссаной рабочей робе.

За окном уже посветлело и, какая неожиданность, опять повалил снег. Сраная зима. Обойдя всю квартиру, я открыл везде форточки, чтобы перестало так вонять, до тошноты. В комнате я сел на скрипучий подоконник и сунул в зубы сигарету. Чиркнув спичкой, затянулся и уставился в окно.

Вчера Вован сказал, что общий сбор будет возле комиссионки, где он планирует открыть наш видеосалон. Но потом вдруг передумал и сказал, что сам решит вопрос. Интересно, как он это провернёт? Я знаю тех злых бабищ, хрена с два они дадут открыть во втором помещении другой бизнес. Очень самонадеянно с его стороны. Ладно, пусть сам свой горшок варит, мне пока не до этого.

Услышав трель из коридора, я кинул недокуренный окурок в форточку и вышел из комнаты. Старый чёрный телефон заходился в истерике, стоя почти на краю тумбы. Батя от звонка не проснулся, продолжая храпеть как перфоратор. Сжав аппарат подмышкой, я вернулся в комнату, швырнул полотенце на диван и плюхнулся рядом голой жопой на простыню. Поставив аппарат на пол, поднял трубку.

— Да, слушаю, — буркнул я, почёсывая пальцем мокрое ухо.

— Слышь, Турбо, — гаркнул голос на той стороне. — Ты слышишь?

— Слышу, Морж, слышу, — усмехнулся я и откинулся на диван, встряхнув мокрыми волосами и расставив широко ноги. — Новости есть?

— Есть, даже хорошая.

— Ну-ка? — Я сел обратно, упёрся локтями в колени, и уставился на шкаф. — Порадуй меня, брат.

— Рыбка попалась на крючок. Он в подвале, как ты и хотел.

Стиснув зубы, я ухмыльнулся, крепче сжимая телефонную трубку в руке.

— Отлично. Он в сознании?

— Ну как сказать, — хохотнул Морж. — Мне пришлось пару раз вдарить по шапке, но жить будет.

— Да, — кивнул я. — Пока будет.

— Так чё, тебя когда ждать? Я, конечно, без базара покараулю, но у меня ещё дела есть.

— Если ты привязал его, то можешь быть свободен.

— Сделал всё в лучшем виде. Ключ от подвала над дверью.

— Спасибо, братан. До связи.

Бросив трубку на аппарат, я снова лёг и потянулся, переворачиваясь набок. Может всхрапнуть час или два. Всё равно ещё рано, я без веского повода с утра не встаю, сплю до обеда, а там уже можно и проблемы решать, и в футбик с пацанами гонять, и с девчонкой по улице прошвырнуться.

От сквозняка из открытых окон аж член скукожился и яйца поджались. Накрывшись одеялом, я подложил кулаки под голову и уставился в одну точку. От грязной батареи цвета говна на полу образовалась небольшая лужа — надо подставить таз или ещё что-нибудь, чтобы пол не вздулся. Он и так по всей квартире ходуном ходит.

На столе пусто: только гиря в пять килограммов лежит да школьный портфель. Не мой, у меня сроду такого не было. Он Ритин, подобрал, когда мы с пацанами спустились в подвал в поисках Кащея и его шайки. Но их уже не было — съебались, поджав хвосты и оставив бардак после драки, — некому было морду набить. А так хотелось. Переломать все конечности и выбить зубы.

Надо было отнести портфель Тилькиной, но я забыл. Одно, другое, третье — и вылетело из башки. Кряхтя, я поднялся с дивана и, накинув одеяло на плечи, подошёл к столу. Щёлкнув замком, я стал шариться в школьном портфеле, вытаскивая книги и тетради. Всё аккуратное, прилежно сложенное, а я бросил на стол одной кучей. Я решил уже, что там нет ничего интересного, и тут заметил корешок книги, которая точно не была учебником. Чёрная, без названия, немного потрёпанная. Опять захотелось курить.

Сунув незажжённую сигарету в зубы, я раскрыл книгу наугад и простонал — это стихи. Грёбаная поэзия. Терпеть её не могу. Если бы мне снились кошмары, в них училка бы каждый раз заставляла читать наизусть «да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя».

Пробежавшись глазами по строкам, я уставился на кусок стиха на предпоследней странице:

Вокруг меня всё время ходит смерть.
А ты такая нежная, как ангел,
  Но снова ты бежишь вперёд планеты всей.
Пойми, вся твоя храбрость лишь обманка.

Ты ведь не сможешь нас двоих спасти
Из мира боли и страданий.
Тогда прошу, себя одну спаси...
Тогда убережёшь меня ты от души терзаний.

От твоего моей. Э.А.

— Ну и хрень, — поморщился, я захлопнул книгу и швырнул на стол. — Всякие сопляки хуетень рифмованную накалякают, а девки потом соплями растекаются.

Но есть в груди тёплое чувство от того, что Рите нравится подобная хуйня. Она много чувствует, и сама себе порой не может объяснить всего того, что творится у неё в прелестной белобрысой башке. И я не могу позволить кому-то безнаказанно её трогать.

Пора разобраться с Кащеем.

***

Дом, о котором вчера рассказал Морж, находится недалеко от базы Универсама. Обычная пошарпанная девятиэтажка — по виду кажется, будто на неё лет сто назад сбросили бомбу. В этом районе живут одни алкаши и наркоманы. Пораздавала власть хаты хрен знает кому и за что, вот пусть теперь и наслаждается плодящими наркоманию и алкоголизм тунеядцами. Морж сказал, что тут никто искать не станет.

Менты, строящие из себя гордых борцов за безопасность и справедливость, не станут бестолку соваться в подобные места на отшибе города. Наверное, и я бы без надобности сюда не сунулся. Есть в этом месте что-то жуткое. Окружавшие меня дома с битыми окнами и подъездами без дверей будто были вне времени. Я смотрел и вперёд, и назад — и кругом такая паршивая пустота. Нет жизни. А под снегом всё выглядело заброшенным, будто люди тут давно не живут. Или живут, но не люди.

Я одёрнул себя. Ну и чепуха же лезет в башку, нехило, значит, меня приложили затылком. Сам себе ужасы подкидываю.

По заваленному снегом двору во все стороны расходились следы, почти незаметные из-за метели. Сплюнув под ноги, я поправил шапку и направился к описанному Моржом подъезду — над коричневой крышей крыльца был виден красный крест. Краска местами уже осыпалась, но узнать можно было. А ещё по резанным колёсам автобуса, сложенным башней под соседним окном.

Я предусмотрительно заглянул в проём без двери — света в подъезде не было, и я не хотел очередных приколов и подстав. Но внутри было холодно и тихо, воняло обоссанными стенами. Железная дверь подвала была закрыта на амбарный замок, но Морж сказал, где искать ключ. Подтянувшись, я нашарил выемку над дверью и нащупал его. Длинный и железный.

Дверь открылась без шума и возни, и мне под ноги выбежала огромная жирная крыса с длинным блестящим хвостом. Тупое животное затормозило, вращая глазищами, и я от души пнул хвостатую тварь.

— Сгинь нахрен.

Крыса взвизгнула и удрала в дырку под лестницей. Послышалась тихая возня, писк, а затем всё стихло. Я вытянул шею и посмотрел на поднимающиеся лестницы — никого. Мёртвая тишина.

Тихо шагнув за дверь, я затаился и прислушался, но из подвала не доносилось ни звука. Заперевшись изнутри на железную тяжёлую щеколду, я быстро спустился по лестнице и наступил в лужу, в которой плавало что-то слизкое и мутное. Поморщившись, отряхнул ноги и прошёл вглубь, включив по дороге свет.

Он был там. Кащей сидел на полу, пристёгнутый наручниками к трубе, идущей вдоль всего подвала. Услышав звук шагов, бывший авторитет Универсама поднял голову и уставился на меня мутным взглядом. Кривой оскал сморщил побитую рожу.

— Ба, какие люди! Навестить пришёл? Или даже отпустить?

— Держи рот шире, — усмехнулся я и подошёл ближе, сунув руки в карманы. — Пришёл посмотреть на гордого и непобедимого авторитета. А, точно, — вскинул голову и поморщился, припоминая, — ты же больше не авторитет. Тебя отшили. Получается, хуже чушпана.

— Да кем вы себя возомнили, — хрипло рассмеялся Кащей, — чтобы отшивать меня? Думаешь чё, врезал мне пару раз по морде, велел Моржу притащить сюда и всё, герой? Самый главный? Победил самого Кащея бессмертного! — Он попытался вскинуть сжатую в кулак руку, но не получилось. Наручники звякнули по трубе, и Кащей поморщился, глядя на запястье. — Чё, будешь держать мне здесь, пока я копыта не отброшу?

— Слушай, — улыбнулся я и сел на старый, полуразвалившийся шкаф, опрокинутый набок, — а это отличная идея. Нет Кащея — нет проблем.

— А, — гаркнул он, — значит, это от меня проблемы? Здорово устроился. А как же ваш обожаемый Вован?

— Причём тут он?

— А кто, если не он? — ощерился Кащей. — Как он вернулся, рожа харчевная, так и посыпалось всё. Не умеет Вовчик властью распоряжаться. Он Универсам под монастырь подведёт. Хотя чё, вы и рады этому будете. Вас бьют, а вы лыбитесь. А может, ты сам хочешь пацанов возглавить?

Я промолчал в ответ на полуистеричную тираду, а Кащей не собирался останавливаться:

— Конечно, хоче-ешь, по глазам вижу. Турбо — авторитет Универсама. Ай, — визгливо хохотнул он, — как звучит-то красиво! Гордо! Давай, свергни Адидаса, Зима тебе в помощь. Скорлупа всё равно вам в рты заглядывает, большинство Вована даже не знают, пришились уже после того, как он в Афган уехал.

Я нахмурился и стиснул зубы. Для чего он пытается натравить меня на Адидаса? Личная месть Суворову или отчаянная попытка развалить Универсам, раз сам больше не имеет к нему отношения?

— Ты здесь не потому, что мы тебя отшили.

— Почему тогда? — вскинул брови Кащей и тут же усмехнулся. — А, дай угадаю: из-за бабы твоей? То же мне, бравый мститель. Нашёл, чем заняться, за дырку впрягаться.

— Лучше ебало своё завали. — Я стиснул пальцы в кулаки. — Пока без языка и зубов не остался.

— Ох, какие мы грозные, — причмокивая губами, ответил Кащей. — Слабый ты, Турбо. Сла-бак. На пизду ведёшься, как малолетка нетраханная. Хочешь быть сильным лидером, держи хуй в штанах да покрепче. Иначе твоя малолетняя швабра его с яйцами оторвёт, усёк?

Я церемониться не стал; даже то, что Кащей прикован к трубе и не может ответить, меня не остановило. Я от души врезал ему по лицу, а следом пнул под рёбра. Кащея скрутило, он застонал, зажмурившись. Изо рта потекла кровь.

— Как же тебя правда задевает, — откашлявшись, расхохотался Кащей и сплюнул кровавую слюну на пол. — Я, как старший товарищ, тебе вот, что скажу: нельзя к ним привязываться. От баб одни проблемы, а мы, мужики, теряем голову, как только нам сиськи покажут. Они делают нас слабыми, а слабость наказуема.

— Слабый только ты. Потому и здесь.

— И не понимаю, кому и что ты этим пытаешься доказать.

— Никому и ничего, — зло ухмыльнулся я. — Считай, это расправа. Ты тронул моё. А моё никто не может трогать.

— И чё, — сверлил меня взглядом Кащей, шевеля окровавленными губами, — за то, что я твою девку пощупал, собираешься меня убить?

Я присел напротив него и сложил пальцы в замок под подбородком.

— Мне незачем марать руки. Тебя убьёт голод, холод и какая-нибудь зараза, которая попадёт из этого гадюшника к тебе в кровь. А потом добьют голодные крысы, коих в этом подвале дохренища. Рыдать и кричать нет никакого смысла — здесь, кроме алкашей и нариков, никого нет. Менты точно не приедут — они окраину за километр объезжают. Так что да, Кащей, ты здесь умрёшь. В одиночестве, никому ненужный и всеми забытый.

Кащей шумно сглотнул и попытался скрыть страх за ухмылкой.

— А с чего ты взял, что мне кто-то нужен? А?

Я широко улыбнулся, поправил шапку на голове и поднялся на ноги, распрямляя саднящую спину. Дальше говорить бессмысленно — я цели своей достиг. Кащей в ловушке, больше он не навредит ни Рите, ни Универсаму. Значит можно забыть о нём раз и навсегда.

Я направился к выходу, и в спину мне полетело:

— Я выберусь отсюда, сукин ты сын! — Загрохотало железо о трубы. — Выберусь! И ты пожалеешь, что сделал это! Турбо!

Я знал, что не выберется. Эти трубы всверлили в стену так, что их даже танковая тяга не выдернет. А высвободиться из наручников Кащей сможет только в том случае, если отгрызёт себе обе руки. Но и тогда преградой ему будет железная дверь, запертая на замок.

Кащей точно труп.

***

Скорлупа уныло пялилась на сваленные в кучу лопаты, и никто не решался взяться за работу первым. Я глянул на Зиму, он на меня, и мы одновременно выставили руки, сжатые в кулаки. Без слов кивнув друг другу, стали трясти.

Раз, два, три.

Я выкинул бумагу, а Зима так и не разжал кулак, выставив камень. Выругавшись, он поправил шапку, от чего его уши стали торчать больше обычного и, сплюнув под ноги, с громким криком пошёл к скорлупе.

— А чё стоим, жопы морозим? — Он хлопнул Лампу и Пальто по спинам. — Труд закаляет дух, слыхали о таком? Лопаты в зубы и цыц за работу! Видите, сколько снега тут? По яйца! Ни войти, ни выйти, ни вздохнуть, ни сдохнуть!

Я усмехнулся, докуривая сижку. Пёрлы Зимы иногда умиляют, а иногда пробивают на ржач. Особенно то, как он картавит при этом, тараща зенки.

Скорлупа, «вдохновившись» подначиваниями, уныло схватилась за лопаты и принялась с лицами мучеников расчищать дорогу от базы Универсама по двум направлениям: к гаражам и к трассе. Зима взмахивал руками, призывая быть активнее. Я забрался на бетонное ограждение и, запрокинув голову с закрытыми глазами, вдохнул полной грудью.

— Пацаны, не бейте! — заорал Маратик, появившись на горизонте бегом. Его морда раскраснелась, а сам он тяжело дышал, запыхавшись. — Я не специально опоздал!

— Я сколько раз говорил, чтобы ты на часы смотрел, а? — Зима разыграл карту сурового старшего и треснул пацана по уху. Не больно, но чтобы внутри точно что-то звякнуло и встало на место. Мозги, как вариант.

— Ну, Зима, — поморщиться Марат, отпрыгивая назад и потирая ухо, — я же не специально!

Я беззвучно хмыкнул, наблюдая за ними. На самом деле Маратик обычно не опаздывает, очень старается свою жопу вовремя на сборы притащить. Интересно, что сегодня случилось? Тилькина с бабкой взяли его в заложники?

— Маратик, — я щёлкнул пальцами, подзывая скорлупу, — тащи сюда свой зад.

Зима толкнул пацана в моём направлении, и он, растерянно оглядевшись, будто в округе есть ещё один Маратик, с опаской подошёл.

— Да, чё? Я где-то обосрался? Ну, кроме опоздания.

Я хмыкнул, выдыхая дым Адидасу-младшему в лицо.

— Надеюсь, что нет. Я тебе вот, что скажу: узнаю, что ты зовёшь меня Турбачом, заставлю бегать вокруг стадика, пока лёгкие не выплюнешь. Усёк?

Маратик побледнел и вытаращил глаза. Сразу стал похож на голубя.

— Турбо, с чего ты взял, что я могу тебя так называть?

— Видишь это? — Я указал пальцем на свой подбитый глаз, и Марат кивнул. — Теперь это — всевидящее око, понял? Знаю всё, вижу всё, слышу всё. А теперь пиздуй за лопатой и убирай снег. Только резче давай, резче. Ты же спортсмен, а.

Маратик отступил на шаг, глядя на меня ни то с ужасом, ни то с откровенным недоумением.

— Я ничё не понял, но ладно, принял к сведению.

— Дебил ты, Маратик, — хохотнул я и махнул рукой, зажав между пальцами сигарету. — Всё, сдрисни, не мозоль глаза. И это, штаны подтяни, без трусов сейчас останешься.

— Что? — не понял Адидас-младший и тут же по-девчачьи взвизгнул: Зима, подошедший незаметно со спины, от души дёрнул скорлупу за штанины. — Вы чё делаете?! Эй!

Зима ржал, скалясь, продолжая стягивать с Маратика треники, а тот, визжа и держась за резинку, пытался отбиться.

— Старшему братику пожалуйся, Маратик, — усмехнулся я, пальцами стирая бычок в пепел. — Он как раз идёт сюда.

Вова действительно шёл в нашем направлении, глядя себе под ноги. Лампа, чересчур увлёкшись чисткой снега, сунул лопату прямо старшему под ноги, и Вован чуть не шлёпнулся, запнувшись. Восстановив равновесие взмахом рук, он треснул пухлого по затылку и пригрозил кулаком. Лампа, громко охнув, подхватил лопату для уборки снега и помчался ко входу в подвал —подальше от новых неприятностей.

— Салам, парни, — кивнул нам Адидас, подходя ближе, а Зима воспользовался тем, что Марат отвлёкся, и взял его шею в плен бойцовским хватом. Они боролись, и Маратик отчаянно, сцепив зубы, пытался выбраться или хотя бы опрокинуть старшего на снег, но Зима уверенно стоял на ногах и не давал Адидасу-младшему ни единого шанса.

— Сразу видно, Маратик, — фыркнул я, лениво вертя головой, чтобы размять шею, — что спортом мало занимаешься, даже Зиму одолеть не можешь.

— «Даже Зиму»? — вытаращил глаза Зима и выпустил из захвата Марата, который схватился за шею и задышал, как собака, а затем и вовсе свалил. — Ты чё, пёс, хочешь этим сказать?

— Ничего такого, — улыбнулся я и многозначительно задёргал бровями. — Так, к слову пришлось.

— Да? — Зима отступил на шаг и кивнул мне. — А ну слезай, щас решать будем, какие такие слова тебе в башку приходят. — Вскинув разбитые кулаки к лицу, он заявил: — Я размотаю тебя, как наши немцев в сорок пятом.

Я заохал, схватившись за живот, и покачал головой.

— Не смеши меня, братан, сердце слабое на подобную хрень.

На скуле Зимы яростно заходили желваки, и он приготовился к нападению, а я сгрёб с ограждения снег в кулаки, готовый выпустить залп из всех орудий.

— Пацаны, хорош беситься.

— Да ладно, Вов, — хмыкнул я, — мы же шутим.

Хотя, судя по лицу Зимы, он хотел поспорить и всё же набить мне морду. Ничего нового.

— Посмеялись и хватит, нет особо поводов для веселья.

У меня, так-то, тоже их не жопой жуй, но я хотя бы не показываю этого при скорлупе. Я, конечно, понимаю, что Вова из Афгана вернулся — война, смерть, кровь, это всё понятно, — но что-то он начал забывать законы улиц. Один из них: никогда не показывать слабость ни перед врагами, ни перед своими. А Вова сейчас был именно таким — слабым. Беспомощность читалась на его лице. Жалкое зрелище. Поморщившись, я сплюнул в сугроб и шмыгнул носом.

— Чё теперь, умереть?

Вова смерил меня недовольным взглядом, приказывая молчать, но я только усмехнулся и глянул на Зиму.

— Я узнал у Разъездовских, — перестал наконец мять сиськи Адидас. — Серп мёртв.

Ебать так новость. Нам же Марат не сказал этого вчера. Бесит меня эта тупая скрупулезность Суворова. Надо во всём строить из себя разумного и здравомыслящего. Похер, что об убийстве Серпа сказала сама убийца. Не-ет, надо потрепаться с другими группировками, чтобы ну прям точно убедиться — он мёртв, мы в дерьме.

— И что дальше? — спросил Зима, пряча руки в карманах. — Как действовать будем? Мы же, вроде как, ни при чём. Это вообще его тёлка сделала, считай, крыса в своём лагере. Наша хата с краю.

— Во-первых, спроси у Риты, она тебе расскажет, что Серп её подружку изнасиловал и держал рядом с собой под страхом смерти всей её семьи, — гаркнул Вова. — А, во-вторых, именно наш пацан его в реанимацию отправил, помнишь? Смекаешь, как хреново ниточки переплетаются?

— Типа чё, — хмыкнул я, — они решат, что это план такой был? Ослабить Серпа, а потом подослать девчонку, чтобы она его грохнула? Как-то тупо, не думаешь?

— А ты это Шраму скажи, когда он войной на нас попрёт, — огрызнулся Вова и сплюнул мне под ноги. А это он зря.

Я ступил вперёд и встал напротив Адидаса. Я выше, это моё физическое преимущество. Мы с ним в разных весовых категориях, а последние замесы показали, что бывший чемпион давно уже не в форме.

— Могу и сказать, — спокойно ответил я, глядя Вове в глаза. — Или думаешь, мне слабо?

— Ой, — поморщился он, — уймись. Тебя никто на слабо не берёт. Я назначил Шраму встречу. Идём втроём.

— И о чём ты с ним переговариваться хочешь? — ухмыльнувшись, спросил я. — Или это дружеская встреча? Схавать бутеры, попить чайку? Вов, нахер нам это надо?

— Мы должны закрыть этот вопрос. Дать ему понять, что Пальто избил Серпа за Ералаша, но не добил, так? А поступок той девчонки — это уже её инициатива. Пусть Серп и заслужил, но умер не от нашей руки. Надо чётко это обозначить. Вы Шрама лучше меня знаете и понимаете, что так надо.

— Вот именно, — улыбнулся я, пиная снег под ногами, — мы его лучше знаем. Потому я тебе скажу: Шраму насрать на твои оправдания. Он свяжет эти, как ты выразился, ниточки, как захочет. И срать ему, кто прав, а кто виноват. Шрам давно точит зуб на нашу контору. Его Кащей сдерживал, у них был какой-то договор. Хотя я думаю, он просто у него дурь покупал, а сам свежих шлюх поставлял. Товарные отношения, прикинь.

— Откуда про шлюх знаешь? — вскинул брови Вова. — У Кащея был бордель?

— Нет, — ответил за меня Зима. — Он просто с одним сутенёром на короткой ноге. Там схема какая-то замороченная, мы не вникали.

— Ладно, не суть важно, — выдохнул Вова и оглянулся на скорлупу, отлынивающую от уборки снега. — В любом случае, раз Кащея теперь с нами нет, придётся как-то самим разруливать. Мы к войне не готовы. А раз так, надо укреплять оборону.

Ебать, вот и армейские замашки проснулись. Главное, что вовремя. Мы как раз уже зацепились зубами, почему бы и не вильнуть на другую дорожку. Мне захотелось спросить, как часто Вован укреплял оборону, пока был в Афгане. Прятался, как трус, за другими? Чесал языком, мол, самый умный? Я всё больше убеждался в том, что в армии Вова был никем. Ни медалей он оттуда не привёз, ни боевых ранений. А я видал афганцев, на них без ужаса не взглянешь: или калека, или съехавший с катушек, или мёртвый. Только последних я не видел.

Я согласен, что нельзя сейчас массой в открытую выступать на Ворошил, надо поберечь силы, восстановиться, младших подготовить. Но лизать жопу Шраму, чтобы нас не трогали? Да хуй им всем.

— Лады, — кивнул я. — Допустим, поговорим. Они от нас отвянут на время. А дальше что? Какой план? Ждать?

— Да.

Я закатил глаза и не сдержал смешка. Отличный план, прямо наполеоновский. Можно сложить руки и сидеть на базе, пока Ворошиловские к нам бомбу не закинут.

— Нет, а что ты предлагаешь? — взбесился Вова и хлопнул себя по груди. — Раз такой умный, что предлагаешь?

А мой план очень прост.

— Надо избавиться от Шрама.

— Убить? — уточнил Вова.

— Да, грохнуть. По-тихому, без лишней возни и людей.

— Гениально, — захлопал он, будто в цирке на первом ряду. — Гений советской мысли. Нам же за него никто мстить не будет, да?

— Вов, — я похлопал старшего по плечу, — ты долго отсутствовал. Ворошилы — не банда, а сборная солянка. Их вместе держит только Шрам. Они его боятся и делают, что он прикажет. Не будет Шрама — они разбегутся как крысы.

— Как у тебя всё просто, — горько усмехнулся Вова и покачал головой. — Взял и убил человека. Думаешь, это легко?

— А чё, разве тебе было так трудно валить талибов в Афгане, а, Вов?

Вова застыл, глядя на меня немигающим взглядом. Я затаил дыхание. Ну же, давай, сорвись. Скажи, что на самом деле там было.

— Ты чего добиваешься, Турбо? — выдохнул Вова тихо, и я разочарованно отвернул голову. Ссыкло. — Спровоцировать пытаешься?

— Нет, — пожал я плечами, не глядя на него. — Просто пытаюсь понять, давно ли ты стал таким добреньким. Разве не знаешь, когда идёшь в замес с другой группировкой, то там тоже можешь кого-то убить? М? Или это уже не считается.

— Ты передёргиваешь. В таком случае все понимают, чем это может закончиться.

— А Шрам, думаешь, не понимает? — хмыкнул я. — Он редкостная тварь и ублюдок, но точно не тупой. Он отлично знает, что между ролью авторитета и крышкой гроба один шаг.

— Нельзя так, — закрыв глаза, покачал головой Вова. Он будто отчаянно пытался заглушить мой голос в своей голове: не вижу, не слышу, не знаю? — Не по-пацански это. Пацаны так не поступают.

— Блять, Вов, ты задрал, — не выдержал я. — По-пацански, не по-пацански — да насрать уже. Не по-пацански скорлупу толпой ногой до смерти забить, не по-пацански угрожать девчонке, чтобы достать до своего противника, не по-пацански семьёй угрожать. А убить Шрама — это уже необходимость. Они своей шайкой весь город изведут, а потом к хренам взорвут.

— Повтори-ка, — вдруг вскинул голову Вова и прищурился. — Какой девчонке угрожают? — Должно быть, все мысли отразились на лице, хотя я старался сдержать непроницаемую мину. — Они Рите угрожают?

Прикусив щёку, я вытащил из кармана бумажку, найденную на столе Тилькиной, и протянул Адидасу.

— Они ей в карман сунули, когда она подружку на поезд провожала.

Вован долго пялился на записку, словно пытался разглядеть там что-то ещё, кроме трёх сраных букв. Скомкав, он сунул бумажку в карман и потёр пальцами переносицы и почесал усы.

— Это может быть подстава.

— Чё? — не выдержав, прыснул я. — Кому это надо?

— Да кому угодно. У них не только с нами контры. Нельзя пороть горячку, нужно со всем разобраться. Может, это и не угроза вовсе.

— Блять, — закатил я глаза. Нет сил терпеть этот бред воспалённых мозгов афганца. — Не угроза, а любовное послание, конечно. Слушай, Вов, я сам разберусь, твоя помощь даже не нужна. Раз ты зассал.

Я не ожидал подвоха, а тем более удара, потому не успел увернуться от крепкого кулака, прилетевшего в челюсть. Охнув, я отшатнулся, увидев в глазах грёбаные звёзды, и уцепился за ограждение, чтобы устоять на ногах. Ещё недавно я бы устоял, не шелохнувшись, но бессчётное количество ударов по голове дали о себе знать — меня затошнило.

— Вов, — негромко вздохнул Зима и вскинул руки, чтобы остановить авторитета, но тот отмахнулся и, подойдя ближе, схватил меня за грудки, встряхивая.

— Чё ты сказал? А ну повтори!

— Да ты и так всё слышал, — усмехнулся я и почувствовал, как кровь скапливается во рту. Я не собирался забирать свои слова назад. — Зачем повторяться?

— Ты разговариваешь со старшим, — прошипел Вова. — Не забывайся. Теперь я твой авторитет. Вспомни об этом, когда ещё раз откроешь свой рот, идиот.

— А кто тебя назначил авторитетом? — вскинул я брови. — Выборов никаких не было, а. Сам себя назвал?

— По старшинству, — рявкнул Адидас, снова встряхивая меня, будто это поможет.

— Так Морж постарше тебя будет, — хмыкнул я и ленивым движением стряхнул с себя руки.

— Морж — Кащеевский пёс.

— Да нихрена, — хохотнул я. — Кащей, может, его и привёл после тюряги, но тот всегда был с нами. Я же говорю, ты всё пропустил, пока отсиживался в окопах.

Последние слова Адидас не услышал или решил проигнорировать. Я бы за такое башню проломил, но Вова способен только за одежду хвататься и шипеть, как гадюка. Не помню, он всегда был таким? Или это последствие пройденной войны. Не могу никак в толк взять.

— Мы с ними просто поговорим, — наконец сказал Вова, глядя на скорлупу. Пацаны помладше, думая, что мы о них позабыли, побросали лопаты и принялись закидывать друг друга снежками. — И ничего больше. Хватит кровопролития, нам нужно перемирие. И вы оба это знаете.

Зима взглядом остановил меня, когда я ринулся вперёд, чтобы вразумить, наконец, Суворова. Объяснить, чё по чём и как жить, блять, надо. Кащей прав — Вова нас всех под монастырь подведёт.

Кивнув, я отступил и спрятал руки в карманах. Всё равно сделаю по-своему. В обход Адидаса. Он после мне спасибо скажет и ноги ринется целовать. А пацаны увидят, кто настоящий авторитет, не по старшинству, а по делам. И по способности отстоять честь своих.

— Ладно, — пожал я плечами, хмыкнув. — Поговорить, так поговорить. Чё мы, не люди, что ли?

***

На входе в гаражный кооператив, расположенный на отшибе, нас встретили двое. Я видел их — то на улице, то в замесах. Бритые и вечно синющие морды с опухшими глазами. Все знают, что Ворошиловские бухают по-чёрному, но вряд ли знают, что они варят самогон прямо в гаражах, отжатых у владельцев. Когда-то здесь держали свои машины, барахло и соленья советские мужики-работяги, а теперь здесь целиком и полностью господствует Шрам со своими приближёнными. Они даже установили новые железные ворота на въезде, где круглые сутки стояли дежурные.

И как Шрам их так выдрессировал? Мы с Зимой уже несколько лет бьёмся с пацанами, чтобы научить дисциплине и элементарно заставить не спать, когда стоишь на стрёме. Бесполезно — возвращаешься на базу, а двое из ларца дрыхнут на входе, прижавшись друг к другу лбами.

Морды преградили нам путь, даже не пряча за спинами изогнутые куски арматуры. Я хмыкнул и сплюнул на снег. Не зря нож взял — всё наперёд предугадывается.

— Хули вы здесь забыли? — рявкнул один из сторожевых псов, уцепившись голыми пальцами в замёрзшую решётку ворот. — Давно пизды не получали? Так мы сейчас организуем.

— Слышь, не мороси, — гаркнул Зима, шмыгнув носом. — Нас Шрам ждёт.

— Давай-давай, — хмыкнул я. — Пошевеливай булками да донеси своему хозяину, кто пришёл. Авось, косточка за хорошую службу перепадёт.

— Турбо, — прошипел Вова, врезав локтём мне в рёбра. — Харе.

— Да чё харе? — усмехнулся я, глядя, как закипает верная псинка Шрама, широко раздувая ноздри с торчащими волосами. — Пусть базар фильтрует, раз умный такой.

— Молот, — позвал второй Ворошиловский, одёргивая первого, — не барагозь. Иди к Шраму, спроси, ждал ли он Универсамовских.

— Хорошо, — кивнул Молот, не сводя с меня полных ненависти глаз. — А ты следи за ними. Если чё случится, Лом, сам перед автором отвечать будешь.

— Да иди уже, — толкнул его в спину Лом. — Твой трёп гаже леща по морде, честное слово.

Повисло напряжённое молчание. Вова стоял по стойке смирно, вцепившись в бляшку ремня на брюках — ишь, аж разоделся, положительное впечатление хочет произвести. Серьёзного человека, с которым можно иметь дело. Зима кусал щёки, сверля взглядом Лома — вот, как оказалось, зовут хрена, который моему брату чуть башку сосулькой не проломил. Я же стоял, облокотившись на ворота, и видел, как моя поза бесит Ворошиловского. Но он молчал, поджав губы, и оглядывал меня с головы до ног. Лом маялся на месте, перенося вес с одной ног на другую, и я заметил, что его глаз дёргается, когда он наступает на правую. Сломана, что ли.

Я поглядывал на Адидаса, но его лицо ничего не выражало — полнейшая отрешённость. А возможно он просто уговаривает себя не обделаться от страха перед Шрамом.

Наконец, Молот вернулся.

— Проходите, — вальяжно махнул он рукой. — Шрам ждёт вас. Идите в тот гараж, с зелёными дверями.

Идти пришлось аж в самый конец сектора. Повсюду стояли тачки, явно бывших владельцев гаражей и давно не на ходу. В некоторых выбили все окна, а у других отсутствовали двери. У меня тачки никогда не было — где взять деньги, чтобы такую элитную красоту притарить, — но машины я любил. Потому видеть, как они стоят здесь, бесхозные и никому ненужные — то ещё печальное зрелище.

Грохот барабанов был слышен ещё на подходе — кто-то не играл, а насиловал инструмент. Хотелось воткнуть себе в уши палочки, чтобы только не слышать этого. И я ничуть не удивился, увидав за установкой огромную фигуру Шрама. Он качал башкой в такт сраному, отвратительному ритму, в котором даже ритма и не было. Заметив нас, Ворошиловский со всей дури треснул по тарелке, и я поморщился от звона в голове. Сраный хрен, конченый ублюдок.

— Мальчики, — ухмыльнулся Шрам и поднялся на ноги, — а я уже вас заждался! Проходите, садитесь, в ногах правды нет.

Он по-хозяйски махнул рукой и указал в сторону. Я проследил за его движением и стиснул зубы до боли в челюсти: вдоль стены стояли три табуретки, и на каждой сверху — по стеклянной бутылке. Тонкий намёк на толстые обстоятельства.

Тварь.

Я сам не понял, как рванул вперёд, ослеплённый красной пеленой гнева. Хотел голыми руками схватиться за эту щерящуюся морду — за уголки рта — и рвать в стороны, пока шрамированная морда не разлетится на части кровавыми кусками мяса.

Пацаны подхватили меня с двух сторон, а в лицо уставилось дуло пистолета. Шрам знал, как всё будет. Предусмотрительный ублюдок.

Я вскинул руки, чувствуя, как кровь хреначит по вискам и глаза застилает пелена. Погоди ещё немного, и я с тобой разберусь. Даже труп никто не найдёт.

— Чё нервный такой? — хмыкнул Шрам, продолжая удерживать меня на мушке. — Шуток не понимаешь?

— За такие шутки, — процедил я, стряхивая с себя руки пацанов, — в лесу хоронят живьём.

— Согласен, — довольно усмехнулся авторитет Ворошилов и ступил вперёд. Чёрное дуло пистолета приблизилось к моему лбу, но я не дрогнул. Хрена с два он увидит мой страх. — Юмор у меня своеобразный. Не все понимают.

Кривая улыбка исказила лицо Шрама сильнее, и белые шрамы натянулись от гримасы. Я поморщился и сплюнул ему под ноги. Вот, что я думаю о твоём юморе, хрен собачий.

Шрам с усмешкой покосился на пятно слюны у своих ботинок и, наконец, отвёл пистолет от моего лица. Я почувствовал облегчение — ничуть не сомневался, что он запросто выстрелит мне в голову, а затем расстреляет пацанов, потому что ему просто этого хочется. В отличие от Адидаса, строящего из себя, время от времени, праведника, Шрам хорошим не прикидывается — наоборот, делает всё, чтобы остальные знали, насколько он отбитый. И боялись. Что ж, это работает.

Лёгким движением пистолет повис за скобу на большом пальце. Шрам поднял руки к голове и ощерился.

— Да ладно вам, чё кислые такие? — Сунув пистолет за спину, он прошёл к стене и быстрым движением снёс бутылки с табуреток. Две звякнули об пол и рассыпались на осколки, а одна осталась целой и покатилась к дверям и прямиком на улицу. — Падайте, — милостиво разрешил он.

Предупреждающе хлопнув меня по спине, Вова прошёл мимо и опустился на табуретку. Мы с Зимой стояли в дверях — я бы не сел туда, даже если бы мне переломали ноги, и Зима, уверен, остался стоять, чтобы схватить меня, если я решу всё же врезать Шраму. Незаметным движением я убедился, что ножик преспокойно лежит в кармане. Случись что, я сумею быстро достать его и пырнуть Шрама в шею. Один точный удар и нет Ворошиловского.

— Ну, как хотите, — пожал плечами Шрам и, потянув к себе стоявший в углу стул ногой, развернул спинкой к нам. Усевшись, он сложил перед собой руки и уставился на Вову. — Так о чём потрещать хотел? И где Кащей? Я его уже несколько дней не видел. Если не неделю.

Шраму бы бухать поменьше, тогда бы два дня в неделю не превращались.

— Кащей больше не с нами, — коротко ответил Адидас, но под тяжёлым недоумевающим взглядом Ворошиловского добавил: — Мы его отшили.

— Ха, — вдруг хохотнул Шрам. — А я ведь предупреждал его. Говорил: «Переходи к нам, не нужен ты Универсаму». Но разве он слушал? Монополистом быть захотел, единоличной властью обладать. У нас бы подо мной ходил, не захотел так жить. А теперь ничейный. Идиот.

Вова ничего не ответил, а я хмыкнул. Как это похоже на Кащея. Однако, если бы Морж не схватил его раньше, Кащея бы точно взяли в Ворошилы. А от этого проблем было бы больше. Бывший авторитет знал наши слабые места и как на них надавить.

— Так в чём вопрос? — повторил Шрам. — Чего припёрлись? Тем более после того, что в больнице случилось.

— Об этом и хотели поговорить, — прочистив горло, сказал Вова. — О Серпе вашем.

Шрам помрачнел.

— А чё о мертвеце разговаривать?

— Нужно прояснить ситуацию. Наши пацаны тут ни при чём. Не мы убили его.

— Надо же, — хмыкнул Шрам. — И кто тогда?

— Не знаем, — ровным голосом соврал Вова. — Знаем только то, что это не мы. Этого тебе должно быть достаточно. Вы убили нашего пацана, а наш пацан отправил вашего в реанимацию. Не совсем справедливое возмездие, но нам этого достаточно. А то, что случилось с ним после, — не наших рук дело.

Шрам склонил голову, опустив подбородок на руки, и хмуро смотрел на сидящего напротив Вову. Я так и не понял по выражению его лица, о чём он думает. Как будто даже не поверил. Но с чего бы? Я бы тоже не поверил ни одному его сраному слову. К тому же, если записку Рите сунул Ворошиловский — а я уверен, что это так, — они точно знают, кто грохнул Серпа. Тогда к чему эта клоунада?

И тут Шрам расплылся в широкой улыбке, а затем расхохотался, запрокидывая голову назад. Мы с пацанами переглянулись. Ясно, мужик совсем свихнулся.

Отсмеявшись, Шрам вытер невидимые слёзы, шмыгнул носом и проговорил:

— Да мы знаем, что не вы нашего Серпа грохнули.

— Серьёзно? — ляпнул Зима, и я тихо шикнул на него.

— Ага, — с ухмылкой кивнул Шрам. — Нам понадобилось совсем немного времени, чтобы всё выяснить. Но что-то мне подсказывает, соврал ты мне, Адидас. — Вскинув руку, он ткнул пальцем в Суворова. — Вы знаете, кто это сделал.

Мы молчали, Вова не двигался, уставившись на Шрама.

— Давай ты первый скажешь, — криво усмехнулся я, ощутив лёгкий холодок по шее, никак не связанный с временем года. — А мы продолжим.

Шрам хмыкнул и потянулся к мастерскому столу, заваленному всяким барахлом. Вынув сигареты, он закурил и ловко бросил пачку мне. Я поймал, но вынимать сигарету не спешил.

— Татарочка это сделала. Девка Серпа.

Ну, значит всё точно так, как я и думал. Не подстава и не шутка — та записка у Риты. Это жирное послание, и только идиоты, вроде Вована, будут его игнорировать.

— И вот, что удивительно, — продолжил задумчиво Шрам, глядя на сигарету, от которой шёл тонкий дым, — я всё думал: нахрена она это сделала? Бабы, конечно, сообразительностью редко отличаются, иначе бы не были кусками мяса. Но чтобы быть настолько тупой...

— Думаешь, — я всё же вынул сигарету, сунул в зубы и передал пачку Зиме, — у неё не было причин этого сделать?

— А какие? — с искренним недоумением спросил Шрам. Тупой или прикидывается? — Серп не был худшей кандидатурой. Она могла попасться и кому похлеще. А он защищал её от остальных, даже оберегал. Мы её в свою семью приняли. И вот какая благодарность. Как коматозника подушкой придушила, он даже обосраться не успел. Но, вы это и так знали, верно? — Шрам улыбнулся, а глаза так и остались стеклянными. — С чего бы ей такая идея пришла, м?

Вопрос довольно прямой. Как Вован и предсказывал. Вина свалится на нас.

— А чё нас об этом спрашиваешь? — заговорил Вова, нервно кусая потресканные губы. — Я уже сказал, что мы не при делах. Девчонка ваша, вот сами и решайте проблему.

Скрипнул стул — Шрам поднялся на ноги, поправил пальто и зашагал по гаражу. Остановившись перед барабанной установкой, он затушил бычок о тарелку, и та жалобно задребезжала.

— Видишь, какая штука интересная: татарочка наша с подружкой вашей дружила. С сестрой ныне покойного Ералаша. — Задрав голову к потолку, Шрам сложил ладони на груди и негромко проговорил: — Земля ему пухом.

Сигарета переломилась у меня в руках. Сука, он ещё и издевается.

— А, как вы уже знаете, Ералаша вашего грохнул Серп. Сестра его с Турбо ходит, — длинный кривой палец указал на меня. — Видите, какая картина складывается? Мне продолжить? Или вы сами уже догадались? Нет, вы скажите, если что, мне несложно прояснить детали.

— Мы прекрасно поняли, о чём ты ведёшь разговор, — старательно подбирал слова Вова. Поднявшись на ноги, он сунул руки в карманы дублёнки. — Мы поэтому и пришли, понимаем, как всё выглядит. Будь в этом наша вина или злодейский план, стал бы я назначать встречу?

Шрам снова уселся на стул и покачал головой.

— Дело говоришь. Но знаешь, я тут покумекал, — он покрутил пальцами у виска. — Долго думал, правда. Вы уж не считайте, что мне в радость вас во всём обвинить. Не виновен, пока не доказано обратное. Однако мой опыт и чуйка подсказывают, что вы врёте о вашей непричастности. Слишком много совпадений. Убей Серпа кто другой, я бы не долго в вашу сторону смотрел. Но убийца — татарочка. Её подружка — сестра убитого. А ещё подружка трахается со старшим Универсама. Видит Бог, — он сложил указательные и средний пальцы и снова обратился к потолку гаража, — я пытался найти другие объяснения этим совпадениям.

— Рита не имеет к этому дерьму никакого отношения, — вступил я, сделав шаг вперёд. — Она комсомолка, а они до пиздеца правильные. Она бы сделала всё, чтобы посадить Серпа, а не убивать руками подруги.

— Интересные подробности, спасибо, Турбо, — криво усмехнулся Шрам, и его глаза опасно блеснули. — Но я не кретин. Я видал много комсомольцев и партийный деятелей. Они могут сколько угодно разглагольствовать о правилах и законах, только в глубине души срать они на них хотели. Жизнь вынудит — пойдут против клятвы, не сомневайся.

— Если ты хоть на шаг к ней приблизишься... — зашипел я, начиная терять голову и терпение. Мне не нравится его разговор в сторону Тилькиной. Не хватало, чтобы он сделал её своей мишенью, раз Диляра свалила из города.

— Побойся Бога! — театрально вскрикнул Шрам и выставил перед собой руки. — Ты за кого меня принимаешь? Не трону я твою девку, успокойся. Что мне с неё взять?

— Тогда чего ты хочешь? — брякнул Зима, пряча незажжённую сигарету за углом и натягивая шапку. — Если ты всё, как тебе кажется, понял, к чему весь этот пустой трёп?

Шрам внимательно посмотрел на Зиму, а затем перевёл на меня взгляд.

— Вы поэтому побратались? Потому что оба до усрачки нервные и нетерпеливые? Даже дослушать не можете. — Прищёлкнув языком, он обратился к Вове: — Я не собираюсь вам мстить. Точнее, отомщу, но не вам. Будем считать, что конфликт исчерпан. Мы убили вашего пацана, вы избили нашего. Остальное — лишние для вас детали.

— И с чего такое милосердие? — опять не выдержал я. Гладко стелет, вот только я нихрена его словам не верю. — Ещё несколько дней назад вы нас грохнуть пытались.

— Ну что поделать, — вздохнул Шрам и ударил себя по ногам. — Гнев и мой порок тоже. Серп был мне как брат, правой рукой. Я очень на вас разозлился. Но сейчас у меня разгорелись контры с Хадишевскими и Домбытовцами, не до вашей шайки теперь. Так что, пожмём руки в качестве перемирия, и ступайте с Богом.

Поднявшись на ноги, он подошёл к Адидасу и протянул раскрытую ладонь. Вован помедлил секунду, но всё же пожал её. А во мне кипел гнев. Да, я понимал, что в тот момент — это был лучший расклад. Но я бы соврал, скажи, что меня нахрен не разрывало от бешенства. Проявив так называемое милосердие и «прощение», Шрам в очередной раз вышел победителем. Он по-своему поставил нас на колени — пощадил и указал на то, что в других группировкам он видит больше опасности, чем в нашей. Будто мы никто, так, грязь на улице.

— Стой, — вдруг вскинул палец Зима, — ты сказал, что будешь мстить, но не нам. Кому тогда?

Шрам вдруг улыбнулся. Не ощерился, не оскалился, а по-настоящему так улыбнулся, мечтательно.

— Убийце Серпа, конечно.

— Татарке? — вскинул брови Вова. — Но она же ещё ребёнок.

— А ещё она уехала, — встрял я. — Кому мстить-то будешь?

— Бля, пацаны, зихер за мной, признаю, — покачал головой Шрам, прижав ладонь к груди. — Неправильно выразился. Мы уже отомстили.

Повисло молчание. Я скрипнул зубами. До меня стремительно доходило сказанное. Теперь-то всё складывалось.

— И как же? — осторожно спросил Вова, медленно отходя к нам. — Вы знаете, где девчонка?

— О, — хохотнул Шрам, потирая небритые щёки, — конечно. Это же мой человек её там оставил. Око за око, зуб за зуб — всё по справедливости.

— Хочешь сказать, — совсем тихо спросил Вова, заметно побледнев, — что вы...

— Ну же, Адидас, — небрежно отмахнулся Шрам. — Зачем ты задаёшь вопрос, если уже знаешь ответ? Не раздражай меня. Это глупо.

Да, Шрам прав. Все вопросы будут глупыми и бессмысленными, ведь главное ясно, как белый день.

Ворошиловские добрались до татарки и её семьи.

Диляра мертва.

Лучшая благодарность и мотивация для автора — лайки, подписка и отзывы читателей! Не жадничайте, отсыпьте словечек! Вам не сложно, а мне приятно! 💙

Прим. автора: Вы, наверное, могли заметить, что ход времени в этой истории нарушен — по количеству дней уже должен был наступить март. Это мой косяк сюжетный косяк, который я смогу исправить только в процессе редактуры, когда история будет завершена. Поэтому, не обращайте внимания — действия истории всё ещё происходят зимой.