Наши сердца разобьются этой зимой

Дорогие читатели, я прошу прощения за то, что глава вышла после 16-ой с таким большим перерывом. У автора были и есть проблемы, в том числе со здоровьем, которые неизбежно влияют на общее состояние (как физическое, так и ментальное). Сейчас я стараюсь прийти в норму, войти в нормальный режим работы над историями, но удаётся с переменным успехом. «Наши сердца разобьются этой зимой» ни в коем случае не заморожена. Просто сейчас есть небольшие заминки. Надеюсь на ваше понимание.

Приятного чтения! 💙

Ритмичное постукивание пальцами по деревянному лакированному столу раздражало. Я уже пять минут сидела напротив директрисы в кабинете, и за это время Марина Леонидовна не сказала мне ни слова. Даже не посмотрела на меня. Сидя в кожаном кресле, как на троне, женщина изучала текст на бумаге и задумчиво барабанила пальцами по столу. Хотя мы обе знали, что так она меня маринует. Для предстоящего разговора. И выговора.

Сжав коленями сложенные ладони, я разглядывала ставни окон, забитые тряпками и ватой. Мыслями я была не здесь, а во вчерашнем дне. В думах о Валере.

Я вчера так и не сказала, что игра в «Гвозди» меня порядком напугала. Но, казалось, больше никто не был удивлён случившимся. Старшие Хадишевских только посмеялись и подтрунивали над Исаком, который, чертыхаясь, заматывал руку принесёнными Мэри тряпками. Лампа ковырял пальцы и разглядывал зашитые штаны. Зима задумчиво курил, уставившись в стену напротив. Кащей, опрокинув в себя стопку спиртного, стал раскладывать карты, даже не удосужившись перед этим вытереть капли крови на столе. Гвоздь так и остался лежать в центре, как напоминание о случившемся, о котором все тут же позабыли.

Валера сидел на стуле, закинув щиколотку на колено, и играл с незажжённой сигаретой. Он вертел её между длинными пальцами и буравил бледного Исака тяжёлым взглядом. На меня он не смотрел, может, даже и не понял, что я всё видела.

Позже Туркин проводил меня до дома: уже смеркалось, метель понемногу сходила на нет, от жёлто-оранжевых фонарей по свежему снегу разливался грязноватый свет. Шагали мы молча, но Валера крепко, словно опасался, что я сбегу, держал мою ладонь в своей, согревая теплом.

Остановившись возле моего подъезда, оглядев пустующий двор, Валера притянул меня за грудки и жадно поцеловал. Я оторопела от неожиданности, тихо ойкнула и тут же обмякла. Мысли о том, что Турбо специально проткнул перепонку Исака ржавым гвоздём, мгновенно испарились из моей головы. Всё, что в тот момент имело значения, — обветренные горячие губы парня, его твёрдая хватка на моём пальто и головокружительный поцелуй.

Я потеряла счёт времени. Прижавшись к парню, подтянувшись к нему на цыпочках, тяжело дыша и зажмурившись от наслаждения, я растворилась. Каждый раз, оказываясь в опасной близости от Валеры по кличке Турбо, я растворялась как тень в ночи. Мне хотелось отдать ему всё: от нежности и любви и до собственной плоти и крови.

Отстранившись, Валера показал красную нить на своём запястье. И улыбнулся. Хитро так, нагло. Напомнил, что мы связаны. Повязаны. И дело вовсе не в нитках. Сдерживая тяжело вздымающуюся грудь, я показала ему свою руку. С точно такой же красной нитью. Огладив большим пальцем старые шрамы, Валера прижался к запястью губами, а тёмные глаза продолжали заглядывать мне в самую душу. Нет момента на свете более интимного, чем этот. Кровь, и без того кипевшая в венах, зашипела и заискрилась. Будучи одетой в тёплую зимнюю одежду в несколько слоёв, я чувствовала себя такой голой перед ним. И безоружной против этой ухмылки.

Но сейчас я снова сидела, как на иголках. Меня тревожила эта ярость, живущая в душе Валеры. Он же проткнул человеку руку, потому что тот начал высказываться в нашу и, в частности, в мою сторону. Хоть Валера и сказал, что за меня убьёт любого, мне совсем не хочется, чтобы он однажды исполнил своё обещание. Точнее, я этого боюсь. И меня пугает, как легко я поддаюсь его пацанскому хулиганскому очарованию, забываюсь и всё забываю.

Наконец Марина Леонидовна отложила в сторону бумаги, опустила руки на стол и скрепила пальцы в замок под подбородком. Долгий и тяжёлый взгляд опустил новую неподъёмную плиту на мою сторону. Стиснув коленями ладони ещё крепче, я опустила взгляд, ожидая, что же на меня сейчас обрушится. Опять.

— Маргарита, я не понимаю, что с тобой происходит, — негромко произнесла директриса, и я почувствовала дуновение сквозняка с привкусом осуждения. — Можешь мне объяснить?

— Да ничего не происходит, — ответила я и рискнула поднять глаза на женщину.

— Что с твоим лицом? — сурово спросила она. — Почему ты вся в синяках?

Дешёвый тональный крем, очевидно, не спас положение, хотя я старалась всё утро перед школой. Пожав плечами, я стала выводить кончиком пальца узор на коленке, спрятанной под колготками.

— Упала.

— И тормозила лицом? — В голосе директрисы послышались нотки насмешки. Я подняла голову, но увидела только строгое выражение лица и отчасти презрительный взгляд. — Почему ты вчера сбежала с уроков? Флюра Габдуловна послала тебя мочить тряпку для доски, а ты просто взяла и сбежала? Мне как это понимать?

— У меня возникли... — Я сбилась, нервно жуя губы. Этот тяжёлый взгляд путал мысли и утяжелял язык. — Неотложные дела.

— Да что ты говоришь? — высоким голосом воскликнула директриса. — И что же может быть настолько важным, что ты решила наплевать на учебный процесс и сбежать с уроков?

Я промолчала, а директриса продолжила закипать, повышая голос.

— Маргарита, ты же всегда была примером для наших учеников, а что теперь? Побег с уроков, избитый вид, растрёпанные волосы, никакого участия в деятельности школы — мне категорически это не нравится!

— Если вы забыли, — тихо сказала я, разглядывая заживающую ссадину на ладони, — у меня брат умер.

— Помню я прекрасно, — огрызнулась Марина Леонидовна. — И я тебе сочувствую. Дала возможность побыть дома вместе с бабушкой. Но это, знаешь ли, не повод забывать о своих обязанностях. Ты — комсомолка, на тебя смотрят.

А я не хочу, чтобы на меня смотрели. Не хочу.

Вдруг я поняла, что устала быть правильной. Хорошей. Примером для кого-то. Маргаритой Тилькиной, почётной комсомолкой и лицом на стенде «гордость школы». Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Никогда в этом не нуждалась, а сейчас готова расплакаться от бессилия. Устала.

Я так устала.

Собрав лежащие на столе бумаги, Марина Леонидовна хлопнула стопкой по столу, выравнивая края, и сердито произнесла:

— Я доложу руководителю дружины о твоём поведении. А позже сообщу, каким будет наказание за пропуск уроков. Свободна.

Последнее слово она бросила мне в лицо, словно вонючую тряпку. А я стерпела. Медленно поднялась на ноги, поправила подол платья и, схватив свой портфель, вышла в коридор.

В длинном полупустом пространстве пахло землёй из цветочных горшков, выставленных через каждые три метра, и хлоркой от свежевымытых полов.

Затворив за собой дверь приёмной, я прижалась спиной к стене. Меня потряхивало после разговора с Мариной Леонидовной. Хотелось кричать, плакать или что-нибудь сломать. Втянув носом тёплый школьный воздух и задержав дыхание, я вытерла глаза, сдерживая подступающие слёзы.

Перемена близилась к концу, и ученики уже направлялись к кабинетам, чтобы не опаздывать на уроки. Я услышала шелест юбки раньше, чем увидела её обладательницу. Рыжая копна волос мелькнула перед глазами, и грудь сдавило сильнее. В ушах затрещал ломающийся под сапогом цветочный горшок.

Надя Таганская шла по коридору как ни в чём не бывало. Плыла, обутая в свои меховые сапоги, и чёрное, совсем не школьное платье развевалось от её шага. Меня она не видела, болтала со своими подружками-прихвостнями. Диляры с ними не было, и от этого мне стало чуточку легче. На шее у Таганской в два слоя висела нить с крупным молочным жемчугом. Я представила, как ожерелье стягивается, а Надя задыхается. Так живо представила, что кровь прилила к голове. А Таганская, так и не обратив на меня внимания, прошла мимо. Звук её шагов стих за поворотом.

Вместо того, чтобы проследовать за ними к учебным классам, я повернула в другую сторону и, спустившись по лестнице, очутилась на первом этаже. Голоса звучали в отдалении, а вскоре стало совсем тихо. Мгновение и звонкая трель пронеслась под потолком.

Тихо ступая школьными туфлями по полу, от которого тянет холодом, я подошла к огромному стенду красного цвета. На нём под надписью «Ими гордится общество» и советским гербом висели восемнадцать фотографий в красивом окаймлении. Среди них — я. Строго глядя в камеру, я выглядела... другой. Чужой. Непривычно светлые волосы, освещённые лампой, причёсанными волнами спадали на плечи чёрного платья, и ткань красного галстука вдруг стала казаться кровавой удавкой на шее. Рука сама собой потянулась, и я потёрла кожу над позвонками шеи. Губы были поджаты, голубые глаза смотрели прямо, а чёрные зрачки сузились до едва заметных точек. Выгоревшие на солнце ресницы бросали мягкие тени на скулы.

Девушку на фото я не знала. Видела когда-то в зеркале, но теперь совершенно не узнавала.

Фото Дили висело по левую сторону от меня. Её я тоже не узнавала. Моя разбитая подруга плакала в моё плечо из-за того, что с ней сделал Ворошиловский. А теперь она в плену Таганской и Серпа, как марионетка. Как детская кукла. А куклам часто отрывают головы.

Отступив на шаг, я бросила последний взгляд на стенд и пошла прочь, крепко стиснув в кулаке ручку портфеля.

Я снова сбежала. В этот раз даже не скрываясь. Охранника не было на посту, как и дежурного учителя. Схватив пальто и переобувшись, я выскочила на улицу прямо в платье. И оделась только на автобусной остановке под удивлённые взгляды прохожих. Воздух стоял влажным, холодный ветер изредка хлестал по щекам и ерошил волосы, но снега не было. Над головой — только молочно-серое небо.

Расплатившись за проезд и плюхнувшись на сиденье автобуса, я прижала к груди портфель и уставилась в окно на проносящиеся мимо серые панельки и пёстрые ларьки. Конечная остановка — отделение ОВД.

***

— Я требую, чтобы вы отвели меня к майору Байбакову, — процедила я, для убедительности треснув кулаком по стойке. — Немедленно.

Тощий и долговязый дежурный, в форме на два размера больше положенного, за стеклом будки покосился на меня недовольным взглядом и тяжело вздохнул, открывая рот. И я уже знала, что он опять скажет:

— Не могу, гражданка, вы чем слушаете? Не положено. — Протерев веки, покрытые сеточкой голубых вен, он снова вздохнул. Вздох, полных нечеловеческих страданий. — Если вам не назначено, то идите домой и ждите, что вас вызовут.

— Как же мне тогда попасть к милиционеру, если хочу сообщить о преступлении? — вскинула я брови, уставившись на дежурного.

Он вскинул брови в ответ и глянул на меня с недоверием.

— А вы хотите сообщить о преступлении?

— Нет, — покачала я головой.

— Вот и идите домой, — вспыхнул милиционер и хлопнул ладонью по столу. — Не мешайте работать! Нормальные люди пытаются отсюда поскорее уйти, а она прилипла, как банный лист!

Не добившись желаемого результата, я решила сменить тактику. Склонившись к отверстию в стекле, я часто-часто захлопала ресницами и жалобно выпятила нижнюю губу.

— Ну дяденька-милиционер! — Сложив ладони перед лицом, я стала гундеть, в надежде взять дежурного измором. Проще сделать то, что я прошу, чтобы отвязаться. — Ну пожалуйста-пожалуйста! Мне очень-очень надо!

— Гражданка... — начал было он, но я тут же затараторила, перебивая.

— Вы позвоните майору Байбакову и скажите, что пришла Маргарита Тилькина! Если он откажется принимать, я сразу же и уйду! Честно-честно!

Опять этот полный скорби вздох: не говоря ни слова, мужчина снял с телефонного аппарата трубку и набрал трехзначный номер. Прижав трубку к уху, он бросил на меня строгий взгляд и процедил себе под нос:

— Какая прилипчивая... — С той стороны связи сняли трубку, и дежурный тут же подобрался. Даже выпрямил спину, хотя до этого сидел в три погибели. — Товарищ майор, к вам гражданка... Да, я помню, что вы просили никого не пускать, но она очень настойчива. Представилась как Маргарита Тилькина.

Дежурный замолк, слушая голос на линии и кивая сам себе. Наконец он бросил чёткое «так точно, товарищ майор» и опустил трубку на рычаг. Не глядя на меня, мужчина потянулся и постучал в стену своей будки. Соседняя дверь отворилась, и наружу высунулась взлохмаченная голова парня в форме. Кажется, конвоир. В руке он держал откушенный кусок бутерброда с двумя яркими кругляшками колбасы. Она выглядела настолько сочной и красивой, что мой рот наполнился слюной, а желудок жалобно заурчал.

— Ракотов, — сурово окликнул коллегу дежурный, — проводи гражданку в кабинет майора Байбакова.

— Так точно, — отчеканил парень, нырнул обратно в кабинет и вышел уже без бутерброда, по пути водружая на голову фуражку. Остановившись передо мной, он протянул руку в сторону длинного коридора. — Сюда, пожалуйста.

Кивнув и тихо поблагодарив милиционера, я постучалась и, дождавшись окрика «войдите», открыла дверь. Майор сидел за большим столом, заваленным папками и исчирканными листами бумаги. Приспустив очки к носу, он беззвучно шевелил губами, вглядываясь в какой-то документ. Сейчас он не казался тем монстром, схватившим меня за голову и тыкающим в тело младшего брата. Сейчас трудно поверить, что он обвинял меня в смерти Миши.

Завидев меня, мужчина выдохнул и отложил бумаги в сторону. На его лице, покрытом мелкими морщинами, отразилось всё нежелание вести со мной разговор. Но, почему-то, он всё равно согласился принять меня. Решительным шагом я приблизилась к стулу для посетителей, опустила на спинку ладонь и с вызовом спросила:

— Можно присесть?

И, не дожидаясь согласия или отказа, плюхнулась на сиденье, по-деловому закинула ногу на ногу.

Стул под майором заскрипел, когда он заёрзал, чтобы устроиться поудобней и податься вперёд. Сложив на столе руки замком, мужчина посмотрел на меня с ответным вызовом.

— Зачем пришли?

И вдруг он начал обращаться ко мне на «вы». В морге этот человек не был так любезен.

Сжав подол расстёгнутого пальто, я твёрдо заявила:

— Пришла узнать, как продвигается дело моего брата. Вы уже нашли убийцу?

Вместо ответа майор отрицательно покачал головой, продолжая смотреть мне в глаза сквозь бликующие линзы очков.

— Но подозреваемые есть? — не унималась я. Ему придётся довести это дело до конца, иначе я со свету сживу этого человека. — Уже столько времени прошло, неужели нет никаких результатов расследования?

— Может и есть, — кивнул мужчина. — Но до конца следствия я не вправе предоставлять вам такую информацию, Маргарита. Идите домой и перестаньте совать нос не в своё дело.

От сказанного я мгновенно вспыхнула и залилась красным от злости. Даже подскочила со стула, чуть не опрокинув его.

— Что значит «не моё дело»?! Как раз-таки очень даже моё!

— Ты ещё ребёнок, — спокойно отчеканил майор, вновь перейдя на «ты». — Ступай домой: учи уроки, вяжи носки и не суйся на улицу, если не хочешь повторить судьбу брата.

Даже будучи взвинченной и невероятно злой, я всё равно заметила быстрое движение мужской руки. Широкая ладонь майора с мозолями рабочего накрыла один из листков бумаги и сняла с кипы на краю стола, а затем спрятала в папку. Но я всё равно сумела прочесть надпись, выведенную каллиграфическим почерком и чёрными чернилами.

Тилькин М. — Универсам
Ворошиловские — ?

Нервно сглотнув, я уставилась невидящим взглядом в то место, где только что лежало свидетельство о том, кто, возможно, убил моего брата. Неужели Ворошиловские снова при делах?

Голова стала лихорадочно думать. Если вспомнить все истории и слухи, ходящие об этих парнях, всё сходилось. Беспричинная злость, наплевательское отношение к законам людей и улицы, рассказы Марата о том, каким чудовищем является Шрам, история Диляры. Сердце, ноющее уже не помню сколько времени, сжалось сильнее: моя любимая бедная Диля, во что же жестокость мира её втянула? Что, если она прямо сейчас с ними, а рядом сидит человек, который ногами размозжил голову моему брату?

— Тилькина, — окликнул майор Байбаков, и я вздрогнула, поднимая на него глаза. Совсем забыла, где нахожусь. — Ты меня поняла?

— Что? — растеряно хлопнула я глазами.

— Не влезай в это. — Густые брови сошлись над переносицей, слившись с оправой очков. Майор был чрезвычайно суров. — Я серьёзно. Сиди дома и не суйся в неприятности. Не хочу потом выезжать на твой труп.

Мы смотрели друг на друга пристально и молча. На языке вертелись колкости: хотелось осадить жестокого и самоуверенного милиционера, но я не стала. Я получила от него ту информацию, что мне была нужна. Передам подозрения милиции Универсаму, предупрежу Диляру. Мы разберёмся сами, без органов. Они слишком трусливы, чтобы что-то сделать — это я уже поняла. Когда Байбаков выйдет на лидера Ворошиловских, он отступит, как и все остальные. Испугается. А я не боюсь. Больше не боюсь.

Кивнув и не попрощавшись, я вышла. Коридор пустовал, никто меня не поджидал. Майор тоже не окликнул. Дверь затворилась, и мир вокруг погрузился в гулкую тишину, пропахшую запахом растворимого кофе и свежей краски — где-то совсем недавно красили стены.

В задумчивости я побрела на выход. Жевала разбитые губы, не обращая внимания на покалывание, и думала. О брате, о том, кто его убил, и что будет дальше. На закон не стоило надеяться: я вдруг поняла, что он совсем не работает. Нет, не так — не работают люди, которые отвечают за справедливость, установленной нашими законами. Бравые советские товарищи в погонах оказались ничуть не лучше уличных пацанов. Те хоть не прячутся за маской порядочности. Впрочем, и у них тоже есть чем прикрыться. И теперь оставалось гадать, чьё же лицо под маской страшнее: группировщика или майора.

Задумавшись, я двигалась ритмично и машинально, следуя к выходу, и совершенно не смотрела на дорогу. Поэтому я размаху влетела в вышедшего из-за угла Андрея Васильева. Я громко ойкнула, отшатнувшись, он испуганно вытаращил глаза.

— Рита? — удивлённо назвал он моё имя, словно впервые. — Ты чего?

— Ты меня напугал!

— Ты меня тоже! — Тихо выругавшись себе под нос, пацан отмахнулся и кивнул: — Ты чего в ментовке забыла?

— Пришла узнать, как продвигается дело моего брата. — Шагнув ближе, я понизила голос, чтобы никто в этом отделении милиции не слышал, сказала: — Кажется, я поняла, кто убил Мишу.

Андрей тут же посерьёзнел. Придвинувшись ещё ближе, он шёпотом спросил:

— Кто?

Ответила я почти беззвучно:

— Ворошиловские.

***

Дома, несмотря на разгар дня, было тихо и темно. Всё из-за плотно задёрнутых занавесок. Дверь, ведущая в комнату брата была приоткрыта, из кухни доносился слабый запах давно приготовленного обеда. К счастью, бабушкиной подруги не было дома, поэтому мне не пришлось использовать выдуманную причину, по которой я не в школе: больной живот.

Будь бабушка сейчас в своём привычном заботливо-суетливом состоянии, она немедля принялась бы меня лечить куриным бульоном, от которого, по её словам, все беды с больным желудком испаряются. Но бабушка не в своём привычном состоянии, а мысли о курином бульоне возвращают меня обратно в морг. Заживающие ранки на коленях и ладонях вновь засаднило, словно одного воспоминания достаточно, чтобы их разбередить.

Тихо скинув сапоги, я бесшумно скользнула в гостиную, бросила пальто, пропахшее февральским холодом на кресло, и плотно затворила дверь комнаты Миши. Убедившись, что бабушка не собирается вставать, я подхватила стационарный телефон на руки, плюхнулась в кресло и стала набирать номер телефона. Уроки уже кончились, и, если Диляра не с Ворошиловским, она должна быть дома.

После третьего гудка в трубке щёлкнуло, и я услышала родной голос:

— Алло?

— Диля! — вскрикнула я и, тут же спохватившись, продолжила уже полушёпотом: — Это я.

— Марго! — в свою очередь закричала Диля, словно мы не виделись и не слышали друг друга тысячу лет. — Тебя опять не было в школе! Что-то случилось? Это Надя? — На волне переживаний подруга стала тараторить так скоро, что я не могла вставить и слова, беспомощно разевая рот. — Я слышала, как эта рыжая тварь хвасталась другим о том, что отметелила сестру мёртвого Универсамовского! Это правда? Только честно, не скрывай от меня ничего!

— Это правда, — с сожалением и скребущими на душе кошками ответила я и рассказала Диляре обо всём, что случилось в школьном туалете.

Подруга громко вздыхала и ахала, а когда рассказ дошёл до описания того, как Надя разбила ногой горшок, словно это голова Миши, она не сдержалась и смачно выругалась:

— Вот же сука мразотная!

Я не ожидала услышать от неё таких слов, поэтому запнулась и вытаращилась на трубку, из которой продолжал доноситься возмущённый голос подруги:

— Нет, они совсем страх потеряли! Сволочи, нелюди, дряни! Да я бы их всех!.. Да я!.. Залила бы всех бензином и подожгла! Чтобы эта Таганская вся была цветом своих волос! Нет, ну где это видано!

Сердце кольнуло нежностью. С Дилей самой обошлись в тысячу раз хуже, чем со мной, но именно за меня она стала ругаться как сапожник, покрывая Ворошиловских всеми известными ей выражениями.

— Диля, — перебила я её гневный поток, — это ещё не всё. Я сегодня ходила в милицию, к майору, который ведёт дело Миши.

— Так, и что? — совершенно серьёзным тоном поинтересовалась подруга. — Что узнала?

— Это кто-то из Ворошиловских.

В трубке повисло гнетущее молчание. Я не знала, о чём думает Диля, но не стала её поторапливать. Терпеливо ждала. Наконец, она тихо произнесла:

— Знаешь, я догадывалась...

— Правда? — От волнения я стала наматывать провод на палец. — Почему?

— Накануне смерти Миши я слышала разговор их авторитета, Шрама, со старшими. Он говорил, что все группировки, кроме них, как тараканы. И очень сильно смеялся, когда сказал, что было бы интересно, смогут ли они, как и настоящие тараканы, жить без головы. — Диля вновь замолчала, и послышалось шуршание бумаги. — Я вспомнила это, когда узнала, что Мише раздавили голову.

Во рту пересохло, язык стал словно наждачка — я попыталась проглотить вязкую слюну, но не получилось.

— Ты думаешь, это Шрам сделал? — осторожно поинтересовалась я.

Страшно было услышать ответ. Как мне тягаться с безумным авторитетом безумной преступной группировки? Он сделает со мной то же самое, что и с моим братом. И даже хуже. Едва ли девчонка, ходящая со старшим Универсама, сможет просто и быстро умереть. Нет, смерть будет долгой и мучительной. Как с Викой Королёвой.

— Может быть, — задумчиво произнесла Диляра. — Или кто-то из его старших. Я попробую узнать.

— Не вздумай! — яростно прошипела я. — Не смей в это лезть! Если они что-то заподозрят... Ты представляешь, что с тобой могут сделать?

— Марго, — горько усмехнулась Диляра на той стороне, — они уже сделали со мной всё, что могли. Они отняли у меня свободу. А без свободы мне уже ничего не страшно. И Миша заслуживает того, чтобы его убийца сидел. Или умер.

— Как и твой обидчик, — выдохнула я.

— Да.

— Будь осторожна, ладно?

— Ты тоже.

Не прощаясь, мы разъединились. Я уставилась на зашторенное окно с горьким привкусом на языке с примесью чего-то железного. И не сразу поняла, что такова на вкус тревога.

***

На улице было тихо. Мягкие сумерки уже коснулись верхушки серых домов, а дороги стали оранжево-жёлтыми из-за света зажигающихся фонарей. Поглубже закутавшись в пальто, я шагала в сторону уже знакомого строения, где в подвале располагался штаб Универсама. Я отлично запомнила, что Кащею не нравится, когда в его присутствии приходят девушки пацанов, но очень хотела увидеть Валеру.

Увидеть и убедиться, что вчерашняя игра в гвозди не такая уж и страшная, как показалась в тот момент, когда ржавый гвоздь порвал перепонку пьяного Хадишевского. Что Валера попросту защитил и меня, и себя. Конечно, он же не мог позволить этому дураку болтать что попало. Будь Валера действительно страшным и жестоким, то проткнул бы ладонь Исака насквозь, а не просто порезал. Всего лишь предупреждение.

Так я себя и успокаивала, пока ступала, проваливаясь в мягкий хрустящий снег. Чем ближе подходила к базе Универсама, тем реже мне встречались прохожие. На меня они не обращали никакого внимания, спеша по домам, мне тоже не было до них никакого дела.

У двухэтажного здания я заметила украдкой курящего Марата. Заслышав мои шаги, он испуганно вздрогнул и спрятал тлеющую сигарету во рту прежде, чем обернуться. Узнав меня, он выдохнул, и наполовину выкуренная палочка вновь оказалась зажатой между губ. Кивнув мне, Марат спросил:

— Здарова, Тилькина. Ты чего тут?

— Я к Турбо, — ответила я, подходя ближе. От парня пахло отцовским одеколоном, которым он, не жалея, облился целиком. — Он здесь?

— Угу, — задумчиво кивнул Марат и уставился в одну точку перед собой, перекатывая в зубах сигарету. — У них там сбор будет, среди старших. Кащея ждут.

— Что-то случилось?

— А ты не знаешь? — Вскинув брови, Суворов посмотрел на меня. — Это по поводу Ералаша.

— Ч-что? — нервно переспросила я. — О чём ты?

— Андрюха, ну, Пальто, — стал объяснять Марат, — залетел сегодня, сказал, что узнал в ментовке, какая группировка брата твоего мочканула. Мы, сперва, на Хадишевских думали, но вчера Кащей с ними всё перетёр — не они это. И тут Пальто говорит: «Ворошилы это были, точно говорю!». — Бросив догоревший окурок в снег, парень притоптал его кроссовком и пожал плечами. — Вот Кащей и пошёл узнавать, чё кого. Правда или менты наебали Андрюху.

— Это я ему сказала, — тихо пробормотала я спустя минуту или две. Марат, до этого пялившийся в темнеющее небо над головой, удивлённо покосился в мою сторону. — Увидела, что у майора, ведущего дело Миши, на одном из листов написано, что он подозревает Ворошиловских. Когда я заговорила про брата, он стал прятать эту бумагу. Несложно сложить кусочки пазла воедино. А потом мы столкнулись с Васильевым, и я ему всё рассказала.

— М-да, — протянул Суворов после того, как обдумал мои слова, — во дела. Не, если это правда Ворошилы, их надо мочить. Много на себя берут. — Вскинув сжатые кулаки, он несколько раз ударил по воздуху. — За нашего пацана. За Ералаша.

Последние слова повисли в воздухе тяжёлым паром. Мы смотрели на пустую тропинку между гаражами. Несколько парней, тоже Универсамовских, вынырнули из-за угла, туша сигареты, и среди них был пухлый пацан, Лампа. Заметив меня, он украдкой показал на свои штаны и широко улыбнулся, от чего его щёки стали ещё больше. Я улыбнулась в ответ и показала ему большой палец, поднятый вверх.

Когда на улице снова стало тихо, я потянулась, разминая ноющие плечи, и как бы невзначай спросила:

— Что будешь делать с Флюрой Габдуловной? Точнее, с её украденной шапкой.

— Пока пережду. Всё равно пока не до школы. У нас тут свои дела.

— А что с той девочкой? Которая была на танцах, забыла имя.

— Айгуль, — тут же ответил Марат, и его щёки вспыхнули робким румянцем. Совсем не от холода. — Да нормально всё. Но мы с ней пока не виделись, с танцев. Говорю же, дела.

— Ты же понимаешь, — вскинула я бровь, — что, если будешь долго отсутствовать, она поймёт всё не так?

— То есть? — нахмурился Марат.

— Ну, — пожала я плечами, — Айгуль может решить, что ты больше в ней не заинтересован.

— Так это же неправда.

— А она об этом знает?

— Чё за глупости? — фыркнул Суворов. — Вы, девки, вечно всё усложняете. Я потом ей все объясню. Поймёт.

— Ну-ну, — хмыкнула я в ответ. — А вы, парни, вечно всё упрощаете.

— Тиль, — скривился парень, — не парь мне мозги.

— Ладно, — улыбнулась я, прекрасно понимая, что, когда Марат явится к Айгуль, она устроит ему разнос.

Если бы Валера так пропал, ему пришлось бы долго стоять у моего подъезда, чтобы я соизволила выслушать его оправдания.

— Так, ладно, — поёжился Марат и толкнул меня плечом, — я пойду внутрь. Ты идёшь?

— А можешь попросить Турбо выйти на улицу? — спросила я, шмыгнув и утерев нос рукавом пальто.

— Лады.

Хлопнув меня напоследок по спине и увернувшись от моего тумака, Суворов-младший скрылся на лестнице, ведущей в подвал. Я же осталась стоять и, сунув руки в карманах, раскачивалась с пятки на носок, оглядываясь. С наступлением сумерек это место становилось ещё более угрюмым и небезопасным.

Прошло совсем немного времени, как дверь внизу снова скрипнула, и на лестнице мелькнула тень. Резкий порыв ветра швырнул горсть снега мне в лицо, и я отвернулась, чтобы поправить растрепавшиеся из-под платка волосы. Шаги раздались за спиной.

Жаркое дыхание опалило щёку, и я улыбнулась. Сразу поняла, что это Валера. Холодный нос коснулся виска, а большие крепкие ладони опустились на талию, рывком притягивая к себе. Я врезалась спиной в мужскую грудь, и ноги подкосились от внезапно нахлынувшей слабости.

— Привет, — с трудом выдавила я, борясь с мурашками под одеждой, когда ловкие пальцы парня скользнули по пуговицам моего пальто, расстёгивая, а затем нырнули под полы, стискивая талию так крепко, что последний глоток воздуха вырвался из груди. — Почему ты раздетый?

Валера из подвала вышел в одном спортивном костюме, наплевав на верхнюю одежду. Дурак, заболеет же.

— Жарко, — хрипло ответил Валера, мазнув сухими губами по моей щеке, вызывая новую волну мурашек. — Что ты тут делаешь? Неужели соскучилась?

От грубого смешка тепло разлилось по телу, спускаясь от живота ниже, к бёдрам. Облизнув пересохший губы, я уставилась на изрисованные краской стены гаражей. Что там было я почти не видела — в висках барабанил пульс, а ладони Валеры отлаживали мой живот, накрытый вязаным свитером. Парень задевал кромку, приподнимая, и в голове вспыхнула мысль: хочу, чтобы он коснулся голой кожи.

— Пришла рассказать про Ворошиловских, но Марат уже сказал, что вы всё знаете, — выдохнула я, борясь с головокружительным наваждением.

— То есть, не соскучилась? — Смешок повторился. Быстрым движением он развернул меня к себе лицом, и я окончательно потерялась, запуталась в собственных ногах.

Валера меня поймал, уберёг от падения, но его руки опустились вновь не на талию, а на ягодицы, крепко впиваясь пальцами. Наши лица оказались в считанных миллиметрах друг от друга, и я снова поймала себя на мысли, что, попроси он о чём-то большем, я бы сделала для Туркина что угодно.

— Конечно, соскучилась, — не стала я врать. Этот парень поселился в моей голове и совершенно точно не собирался никуда уходить.

Мой ответ Валере понравился: его губы расплылись в широкой ухмылке, а у меня голова поплыла, будто я отхлебнула шампанское прямо из горла. В висках запузырилось, запульсировало, а кончики пальцев покалывало от желания прикоснуться к лицу напротив. Что я и сделала.

Горячая кожа опаляла, как и дыхание, и Валера, дёрнув головой, коснулся губами моей руки. Сомкнув пальцы на запястье, он всей щекой прижался к раскрытой ладони и преданно заглянул в глаза. Мне не нужно было видеть своё отражение в зеркале, чтобы знать — я смотрела на него точно так же.

— Какая же ты красивая. — Горячие губы вновь обожгли ладонь. — Даже разукрашенная.

— Всё не так страшно, как выглядит, — поспешила я убедить его в том, что мне совсем не больно. Маленькая ложь, ведь, если он сейчас коснётся моей переносицы, я громко ойкну. Покосившись на его красные костяшки, где лопнувшая кожа уже покрылась грубой коричневой корочкой, я покачала головой: — А ты совсем руки не бережёшь.

— Заживут, — небрежно отмахнулся парень и выпустил моё запястье для того, чтобы переплести наши пальцы и крепко сжать.

Моя ладонь казалась такой крошечной в его большой и сильной. И я сама рядом с ним, большим и сильным, такая маленькая и хрупкая, словно замёрзшая веточка, которую легко переломить надвое. Потянувшись на цыпочках, я неловко мазнула губами Валеру по щеке и тут же почувствовала, как краснею под взглядом зелёных глаз. Зрачки парня были широкими и глубокими — мне оставалось в них только тонуть.

Глупое влюблённое сердце рвалось на части от откровения.

— Мне кажется, я и не помню времени без тебя, — прошептала я, борясь со смущением и опустив глаза. — Ты как будто всегда был здесь. Рядом.

— Если верить байке китаёз про судьбу, — длинные пальцы коснулись красной нитки на моём запястье, — то так всё и есть. Но я чувствую другое.

— Что? — взмахнула я ресницами, широко раскрывая глаза.

— Как будто до тебя жизнь была тупой и бессмысленной.

— А как же улица и пацаны?

— Они придавали ей смысл, но не так, как ты. — Глубоко вдохнув носом холодный воздух, Валера запрокинул голову, чтобы взглянуть на темнеющее небо. — Теперь я хотя бы понимаю, куда двигаться.

— И куда же? — Я не сдержала робкой улыбки, глядя на резкие, но одновременно и такие мягкие черты лица парня.

Опустив голову, Валера несколько раз моргнул, чтобы сфокусировать на мне взгляд. Тёмные глаза поддёрнула лёгкая пелена задумчивости. Выдержав короткую паузу, парень улыбнулся и ответил:

— За тобой.

Сердце в груди сделало опасное сальто, покруче, чем наши гимнастки на Олимпиаде. Облизнув пересохшие губы, я в порыве крепко сжала пальцы Валеры, до хруста. Хотелось показать, что я чувствую то же самое, но слов не хватает, чтобы облечь путанные и лихорадочно мечущиеся мысли в связную речь.

Всё, что я смогла, это податься вперёд и обнять парня за талию, изо всех сил прижавшись грудью и спрятав лицо. Его негромкий смех отозвался волной в каждой клеточке моего тела, заставив задрожать. Обвив меня руками, Валера стал медленно нас раскачивать, как лодки на спокойной воде.

Я хотела бы стоять в таком положении часами: прижиматься друг к другу, слышать дыхание и сердцебиение, потягиваться на цыпочках, чтобы прижаться холодным носом к горячей щеке. Но реальный мир не хотел оставлять нас в этом тягучем спокойствии.

Зашелестели шины по снегу. Валера отстранился первым: отступил на шаг и взглянул на подъехавший автомобиль поверх моей головы. Спокойная улыбка сменилась жёсткой линией губ, брови сошлись на переносице. Я оглянулась на красный непрезентабельный «Каблук».

Из машины, припаркованной у самого спуска в подвал, выбрался Кащей. Одетый в дорогое пальто, он вальяжно ступил на снег, громко вздохнул и едва заметно покачнулся. В руках он держал связку ключей и меховую шапку. За ним следом выбрались трое парней. Один из них, тот, что схватил меня, подслушивающую разговор Кащея и Кирилла, возвышался над остальными, как скала. Грозная хмурая тень. Хотя Валера, стоящий со мной рядом, был не менее хмурым. Вынув из кармана пачку сигарет, парень, не сводя глаз с приехавших, сунул палочку в рот и стиснул, перегибая фильтр. Стало жутко неуютно. Я потёрла ладони, не зная, куда деваться.

Кащей тоже заметил нас. Кивнув мне с пьяной улыбкой на губах, он направился в нашу сторону. Я ощутила лёгкое прикосновение к своему плечу: Валера без слов велел зайти к нему за спину. Что я и сделала.

— Турбо, — хмыкнул своим мыслям авторитет, — идём к остальным. Мне есть, что сказать.

— Что вы узнали про моего брата? — не выдержала я, и горячие пальцы Валеры тут же сомкнулись на моем запястье. Но я не могла сдержаться: — Это же они его убили?

— Рита, — тихо, почти беззвучно сказал Туркин, и я сжала губы в плотную линию. Так сильно, чтобы замолчать и сдержать рвущиеся вопросы.

Стеклянный взгляд Кащея скользнул по мне, замер на руке Валеры, держащей мою, снова хмыкнул и уставился на парня.

— Мне ещё раз повторить?

Такой простой вопрос, заданный негромко и расслабленно, но на улице стало ощутимо холодней. С трудом поборов желание уткнуться в широкую спину Валеры лбом, я опустила голову. Сигарета, которую Туркин так и не закурил, упала на землю.

— Иду.

Заскрипел снег: Кащей, сопровождаемый старшими, спустился по лестнице вниз, и за ними громко лязгнула дверь. Тяжело вздохнув и скрипнув зубами, Валера покачал головой и обернулся ко мне. Я молчала, глядя на него. Лёгкая улыбка, скрывавшая напряжение, украсила лицо парня. Протянув руку, он коснулся пальцами моей щеки, и я тут же прильнула к ним.

— Ластишься как кошка, — коротко хохотнул он. — Я скажу Марату проводить тебя до дома, а позже позвоню. Хорошо?

— Я не могу тебя подождать? — робко спросила я, заранее зная ответ.

Валера покачал головой.

— Нет, это может быть надолго. Не хватало, чтобы ты заболела. Иди домой.

Послушно кивнув, я опустила голову, но горячие пальцы ухватили меня за подбородок. Я не успела вдохнуть холодный воздух, как мои губы накрыли поцелуем. Он вышел коротким, но чувственным. Длинные пальцы зарылись в волосы на затылке, вторая рука дёрнула меня с места за грудки пальто, вынудив приподняться на цыпочках. Мокрый язык скользнул по нижней губе, будто пробуя на вкус, и в висках закололо от тысячи обжигающих игл. В тишину гаражного кооператива ворвался тихий стон, и только по смешку парня я поняла, что он принадлежал мне.

Валера отстранился, самодовольно ухмыляясь, а я стушевалась, постыдившись своей несдержанности.

— Моя девчонка, — произнёс парень, поправляя шарф на моей шее и застёгивая верхнюю пуговицу на пальто. От этих слов в голове всё совсем помутилось. — Всё, жди Марата. Я позвоню. Сиди у телефона.

— А если я усну? — хмыкнула я, прикрывая алеющие щёки холодной ладонью.

— Пока я не позвоню? — усмехнулся Валера. — Не думаю.

— Ты слишком самоуверен, — фыркнула я и легонько шлёпнула его по груди. — Всё, иди. Решай ваши важные пацанские вопросы.

Склонившись, Валера клюнул меня в щеку, затем ещё раз в холодный нос и, бросив последний взгляд в мою сторону, быстрым шагом скрылся за дверью, ведущей в подвал.

Я быстрым движением растёрла горящие щёки и огляделась. На улице никого, а снизу уже зазвучали громкие пацанские голоса. У меня было всего несколько секунд на принятия решения. Переступая через сугробы, я побежала за угол и, нырнув в тень, прижалась спиной к стене. Заскрипела дверь, и голоса послышались совсем рядом.

— Бля, — выругался Марат, — и где она?

— Кто? — Второй голос принадлежал Андрею Васильеву.

— Да Тилькина. Турбо сказал её до дома проводить.

— Может вперёд ушла? — Под ботинками заскрипел снег. — Если поторопимся, то догоним.

— Вот засранка же, — ворчал Марат. — Поясни мне, вот бабам говоришь, например: «Стой и жди». А они берут и куда-то сваливают. Какого хера? Пацаны так никогда не делают.

Нестройный хор скорлупы ему поддакнул, а я не сдержалась и закатила глаза. Мальчики сами делают немало глупостей, но совершенно их не учитывают. У них всегда только девочки виноваты.

Вот толпа Универсамовских пацанов показалась из-за угла, а я сильнее вжалась в стену, пытаясь с ней слиться. Только бы не заметили. Со стороны, освещённые светом уличного фонаря, ребята казались нахохлившимися воробьями: кутались в куртки и кофты, потирали руки и вжимали головы в воротники. Пока их никто не видел, они могли быть не уличными бандитами, а простыми мальчишками, которые замёрзли после тепла подвала.

— Не, — продолжал ворчать Марат, — как она так быстро удрала. Если с ней что-то случится, Турбо мне фанеру проломит. Ещё и от Вована по щам получу.

— Надо идти быстрее, — громко фыркнул Лампа, который сам с трудом преодолевал сугробы вместо того, чтобы идти по протоптанной дороге. — Ты подтормаживаешь, любая девчонка быстрее тебя.

— Чё ты сказал, падла?! — неожиданно громко взревел Марат и толкнул Лампу в плечо. — Да я тебе щас!..

Что «щас» он не договорил. Толкнув ещё раз пухлого пацана, Марат со всей прытью сиганул по дороге вперёд и оглушительно заорал на весь гаражный кооператив:

— Кто последний, тот вафлёр и петушара!

Фраза подействовала на толпу мальчишек волшебным образом. Истошно взвизгнув и позабыв о холоде, они, расталкивая друг друга, понеслись следом за Маратом. И только Андрей Васильев растерялся, недоуменно оглядел опустевшую дорогу перед старым двухэтажным зданием, а затем громко ойкнул и кинулся вдогонку за товарищами. Ржание и блеяние беснующихся пацанов стихло только через полминуты. На меня обрушилась гулкая тишина.

Я не понимала, гудит ли что-то на улице, или странный тяжёлый гул звучит лишь в моей голове. Но этот звук давил на перепонки и сжимал в тисках виски. Тряхнув головой, я выбралась на дорогу, отряхнула снег с обуви, негромко потопала и, шмыгнув носом, направилась к стене, где под небольшим козырьком пряталась тяжёлая дверь и лестница, ведущая в логово Универсама.

На удивление в этот раз дверь подалась без скрипа. Я старалась не дышать и ступать медленно, чтобы не воспроизводить ни звука. Мне претило то, что я собиралась, наплевав на слова Валеры, подслушивать их разговоры. Но мне необходимо знать правду о том, что случилось с моим братом. И то, как он умер, не оставляло слепых надежд на то, что правда эта будет утешительной. Но нет ничего хуже, чем быть в неведении. Правда меня разрушит, но после я стану сильнее. Точно. Железо становится прочным под давлением.

На лестнице я не услышала голосов, и это заставило меня нахмуриться. Они же не услышали моих шагов, что замолчали? Но когда я ступила на пол и прислонилась к стене рядом с проходом, стало ясно, что разговор происходит в каморке Кащея. Низкие мужские басы звучали за закрытой дверью, и я, с опаской оглядев пустую качалку, беззвучно приблизилась к ней.

Разобрать слова было очень трудно, но подходить вплотную — страшно. Холодные ладони вспотели, и я нервно вытерла их о пальто. Тепло помещения ударило в голову, и резко стало душно. Сделав несколько глубоких вздохов, я замерла на месте и прислушалась. Кажется, разговор только-только начался.

Говорил Вова. Я узнала его негромкий низкий голос и живо представила в голове картину за дверью: он сидел на табуретке или в кресле и, сжимая кулаки, хмуро смотрел на авторитета.

— Кащей, ты долго будешь с темы ливать? Что эти упыри ответили на предъяву?

В ответ прозвучал хохот.

— Да чё ты, рожа автоматная, сразу так и с ходу? А посидеть, за жизнь потрещать?

— После потрещим, — отрезал Суворов-старший. — Это они убили Ералаша?

Но Кащей, казалось, не слышал вопросов и звенящей в голосе Вовы стали. Зазвенели рюмки, послышался звук льющейся жидкости. Заскрипели пружины в диване.

— Да что вы мрачные такие? — раздался зычный голос Кащея спустя несколько долгих и томительных минут молчания. — Вот, плесните себе водочки, кусните огурчиков! Алёнка-балерина притащила. Баба заёбистая, но закатки у неё отменные.

— Кащей, — перебил его Вова. — Завязывай.

— Скучно с вами, пацаны, — хмыкнул парень в ответ и хлопнул по столу. — Лады, раз нетерпеливые такие. В общем, да, это были Ворошиловские.

— Я, блять, знал! — громко воскликнул Зима, и противно взвизгнули ножки проехавшегося по полу стула. — Ублюдки опущенные, да их мало!..

— Ну что ты орёшь? — нарочито устало спросил Кащей. — Кто тебя просил орать? И нечего поспешные выводы делать.

— Куда поспешные? — вклинился в разговор Валера. — Ты сам только что сказал, что эти гниды нашего пацана замочили.

— Так-то оно да, — протянул Кащей и замялся. Раздалось дребезжание стекла, звук опустившегося на стол стакана и шумного втягивания носом воздуха. — Вот только есть одна загвоздка.

— Какая.

Вова даже не задал вопрос — едва слышно вбросил короткое слово в пространство комнаты.

— Ералаш Ворошиловского на хуй послал.

От неожиданности я икнула и тут же накрыла рот рукой. Что за чушь он несёт?

— Первый послал? — после недолгого молчания спросил Валера.

— Первый, не первый, — прогудел Кащей, чавкая, — какая разница. Но да, первый. Сами понимаете, это конкретный косяк. Жаль, конечно, пацана, но, если не следить за языком, то можно нихерово так получить. Вот, скажете скорлупе, чтобы для них уроком было.

Кровь, отлившая от головы, закипела кислотой где-то в желудке. Воздух покинул лёгкие, и я начала задыхаться от нахлынувшего гнева. Он говорил о Мише. О моём брате.

— Проведите с пацанами воспитательные работы, — продолжил тем временем Кащей. — Ну не дело это, чтобы мелюзга на старших вякала. Даже, если это такие упыри, как Ворошиловские. И это, Турбо, ты бабе своей как-то помягче донеси эту информацию. Побереги нервишки. И пусть не суётся больше в ментовку. Иначе пацаны начнут задавать вопросы: с хера ли баба старшего из Универсама к ментам ходит. Сам понимаешь, такие слухи быстро разносятся. Сначала спросят с тебя, затем с неё.

Я сама не поняла, как ворвалась в комнату. Ощутила лишь тепло нагретого металла дверной ручки и запнулась о невысокий порожек, когда залетела в небольшую комнатку и обратила на себя внимание всех присутствующих. В горле клокотала ярость, и среди восьми мужских лиц без труда отыскала одно единственное, в чьё хотела вцепиться ногтями и изодрать в клочья.

— Ты! — взвизгнула я, устремив указательный палец на Кащея, застывшего с недонесённым до рта стаканом водки. Его мутные и ошарашенные глаза уставились на меня. — Гнида лживая! Не ври о моём брате!

— Рита! — Грубая хватка Валеры вцепилась в меня и поволокла на выход. Табуретка, с которой он вскочил, рухнула нам под ноги. — Выйди!

Но я сдаваться не собиралась. Гнев придал мне сил, которых прежде не было. Я змеёй выскользнула из рук парня и, опрокинув небольшой заставленный стаканами, водкой и банкой с соленьями стол, набросилась на Кащея. Стакан выскользнул из его рук на бетонный пол и со звоном разлетелся на осколки. Мои ногти полоснули авторитета по щеке. Он только вскинул ладони, чтобы уберечь глаза, как я с размаху залепила ему такую затрещину, что его голова нелепо дёрнулась, ударившись затылком о изголовье кресла.

Все повскакивали с мест. Зима схватил меня и рывком толкнул прямо в руки Турбо, но я рвалась прочь, чтобы достать до лживого, мерзкого Кащея ногами. Но в этот раз Валера меня удержал. Он что-то орал на ухо, наверняка ругая меня всеми известными миру матерными словами, но я не слышала его. Видела только вскочившего на ноги Кащея, который вытер с лица капли крови, проступившие из царапин от моих ногтей, и уставился на собственные пальцы. Недоумение на его лице быстро сменилось злобой.

Стиснув челюсть, Кащей поднял голову и уставился на меня уже трезвым взглядом. Я притихла, повиснув на руках шумно дышащего Валеры, и до меня медленно стало доходить, что я только что сделала.

Кащей сделал шаг вперёд, но дорогу ему перегородил Вова. Он положил руки товарищу на плечи и негромко сказал:

— Кащей, остынь, она малолетка. Девчонка потеряла брата, не трогай её.

Авторитет бросил на Суворова-старшего испепеляющий взгляд.

— Издеваешься? Эта курица въебала мне по лицу, а я должен сделать вид, что ничего не было?

— Ты заслужил это, — выдавила я. — Ты сказал, что мой брат умер из-за того, что послал Ворошиловского. Это ложь.

— Рита, — прошипел Валера, — закрой рот.

— А ты что, была там? — в издёвке вскинул брови Кащей. — Или свечку держала? Откуда такая уверенность?

— Мой брат никогда бы так не сказал. И если ты в это поверил, то ты тупой или конченый идиот. А это, чтоб ты знал, одно и то же, лживый ублюдок.

Последние слова я зажевала. Широкая горячая ладонь Валеры плотно накрыла мой рот, сжимая так крепко, что я даже не смогла бы укусить его, чтобы высвободиться. Словно загнанная в угол собака, я смотрела на живодёра, и глаза накрыла мутная пелена злых слёз.

Хлопнув Вову по спине, как бы говоря, что всё хорошо, Кащей переступил через осколки и опрокинутый столик, чтобы приблизиться к ним. Зима, стоявший между нами, замешкался. Он порывался встать рядом, чтобы остановить Кащея, но всё же посторонился и вжался спиной в стену. Его взгляд молча высказал мне всё. Ты дура.

Хватка Валеры на моей груди стала крепче. Но я больше не собиралась вырываться. Покорно стояла, вдыхая носом терпкий запах табака, впитавшийся в ладонь парня.

— Знаешь, Адидас прав, — вдруг ласково сказал Кащей, остановившись прямо перед нами. — Ты всего лишь малолетка. И мне действительно жаль, что ты потеряла младшего братца. Ведь это для нас он был пацаном, скорлупой. А для тебя — кровь, плоть, семья. Я понимаю твои чувства, правда. — Он склонил голову, чтобы оказаться на одном уровне с моим лицом. — Я же сам потерял отца, понимаю, как это больно.

Я дурой не была и не поверила его лживому сочувствию. Зелёные глаза Кащея оставались холодными и безжалостными, несмотря на улыбку с ямочкой. Выпрямившись, он уставился на Валеру. Улыбка исчезла.

— Но это не значит, что я прощаю её выходку. Ты и сам это понимаешь.

Ладонь Валеры исчезла с лица. Выпустив, он подтолкнул меня в сторону, а затем завёл к себе за спину. Кащей зло усмехнулся и потёр место удара, куда прилетела моя крепкая затрещина — поверх глубоких царапин на щеке. Я не понимала, что происходит: Валера выпрямился, завёл руки за спину, скрестив пальцы замком, и гордо вскинул подбородок, глядя в глаза Кащею. Меня вновь пробрал мороз от того, как сильно эти двое похожи. Словно отражение. Турбо был глыбой льда, которую не сдвинет с места ни один ледокол, а Кащей походил на зверя в саванне, предвкушающего, что к нему сейчас приведут на ужин жертву.

Я бросила непонимающий взгляд на Вову, но он только покачал головой, тяжело вздохнул и опустился в кресло, где несколько минут назад сидел Кащей. Откинувшись на спинку, он поднял с пола квадратную пачку и, чиркнув спичкой, поджёг сигарету. Казалось, что его здесь больше нет. Зима стоял у стены, опустив голову, а шайка Кащея уселась обратно на диван, глядя на то, как их авторитет трясёт ладонью и сжимает пальцы в кулак.

Я всё поняла слишком поздно.

Стиснутый кулак со свистом рассёк спёртый воздух, пропахший перегаром и запахом рассола. Я против воли вскрикнула, когда рука Кащея с отвратительным звуком встретилась с челюстью Валеры. Мой парень не сдвинулся с места, но едва заметно качнулся, зажмурившись. Он даже не расцепил руки, продолжая стоять с прямой спиной.

— Так-то лучше, — хмыкнул Кащей, отряхивая ладонь, костяшки которой покраснели от удара. Красным наливалась и щека Валеры. — А теперь запомни, малолетка, — Кащей повернулся ко мне и с довольной ухмылкой продолжил, — за любую твою провинность отвечать будешь не ты. А он. — Указательный палец метнулся в сторону Валеры, который провёл языком по губе и сплюнул на бетонный пол кровавую слюну. — Так что советую помалкивать в тряпочку и всегда смотреть в пол.

Мои ноздри шумно раздувались от ненависти. Я хотела ударить авторитета ещё раз. И ещё. И снова. Забить его до смерти, превратить щербатую рожу в кровавое месиво, лишь бы он перестал говорить. Отвратительный человек. Уверена, если его выпотрошить, внутри окажется одна лишь гниль.

— Пошёл. Ты. В сраку, — прошипела я в лицо Кащею, вкладывая в каждое слово всю свою ненависть.

На лице Кащея промелькнуло секундное удивление, а затем он развернулся на пятках и резко вскинул кулак. Валера, не ожидавший удара, не устоял и пошатнулся, схватившись за лицо. А я застыла на месте, забыв, как дышать. Губа парня лопнула, и по подбородку потекла кровь. Утерев её тыльной стороной ладони, Валера уставился на Кащея взглядом, полным ненависти. Но тот уже не видел этого; вскинув ладонь, он махнул и плюхнулся на диван рядом с громилой.

— Я предупреждал. Отведи её домой и запри. У твоей девки дурная привычка подслушивать, а потом чесать языком. — Носком ботинка он двинул осколок от банки в сторону и стал вглядываться в опрокинутые огурцы. — На твоём месте я бы всёк ей так, чтобы недельку синяя походила. Но не по лицу, сам понимаешь, репутация. Если не сделаешь этого, она тебя в могилу загонит, помяни моё слово.

Валера грубо выволок меня из каморки за шиворот, потащил за собой по просторной качалке и толкнул на лестницу. Я молчала, не дышала и покорно шагала, торопясь. Опасалась, что, если заторможу, меня попросту пнут под зад.

Лицо Валеры злое, нет, — взбешённое. Он не смотрел на меня, пока размашисто шагал по проулку, а я тащилась за ним, как щенок на поводке. Хватка на руке сжималась так сильно, что хотелось плакать от боли. Но слёз не было — я всё ещё в шоке.

Наконец парень остановился, резко развернулся на пятках, а я, так и летя следом, с размаху впечаталась ему в грудь. Пальцы грубо стиснули плечо, и я тихо охнула, когда меня встряхнули, как питомца за шкирку. Щека Валеры была красной, глаза тёмными, а в уголке губ из лопнувшей ранки собиралась кровь. Притянув меня ближе, чтобы наши лица оказались в считанных миллиметрах друг от друга, Туркин прошипел:

— Я тебе что сказал? — Одна рука отпустила плечо и ухватила меня за подбородок, притягивая ещё ближе. Разгорячённые окровавленные губы коснулись моих, но он не собирался меня целовать. — Закрыть. Свой. Рот.

— Валера, я... — от неожиданности и поступившего к горлу кома я громко всхлипнула и поджала губы, умолкнув. Было больно видеть глаза парня, которые сейчас смотрели на меня со злобой.

— Ты что, решила — у нас, как в этом вашем сраном комсомоле? — рявкнул Валера. — Можно вякать всегда и на всех?

— Ты же слышал, что он сказал про Мишу, — прошептала я совсем без сил. Ноги подкашивались под тяжёлым взглядом, и только цепкая хватка на плече удерживала меня. — Я не могла молчать. Это же враньё. Ворошиловские соврали вашему Кащею, а он повёлся.

От обиды за младшего брата, которого не просто убили, а впоследствии ещё и оклеветали, душила. Хотелось кричать и плакать так громко, чтобы все знали — я окончательно раздавлена несправедливостью этого мира. Этого города, который всегда считала своим домом.

— Ты думаешь, никто из нас этого не понял? — процедил Валера, и жёсткие линии на его лице немного смягчились. Хватка ослабла, но он продолжал меня держать. Должно быть понял, что без этого я рухну как подстреленная. — Они очевидно съездили ему по ушам, Шрам умеет это делать. А Кащею водяры плесни, так он на любой пиздёж ради своей шкуры поведётся. Но своим болтливым ртом и неумением вовремя остановиться ты ставишь меня под удар. Особенно в тот момент, когда я сказал молчать, а ты продолжаешь пиздеть.

— Я не думала... — попыталась я жалко оправдаться.

— А стоило.

Стиснув губы, я дрожала, как лист на ветру, но не от холода. Внутри всё трескалось, как лёд весной. Но до весны ещё несколько недель, а я уже чувствовала, что не доживу до её наступления.

— Прости меня, Валер, — жалко простонала я и робко протянула ладонь. Хотела коснуться кончиками пальцев его щеки. Думала, что он оттолкнёт меня с отвращением и ненавистью, но Валера позволил коснуться себя.

Кожа под пальцами пульсировала и была обжигающе горячей. Парень не шевелился, впившись в меня немигающим взглядом. Было больно от того, как он смотрит, и я тщетно пыталась сдержать слёзы, предательски покатившиеся по щекам.

— Мне так жаль, — плакала я.

Подавшись вперёд, я едва коснулась губами места, куда кулак Кащея угодил дважды. Валера не отстранился, и я обвила холодными руками его за шею. Парень вздрогнул, но остался на месте, позволив прижаться к своей груди. Я шептала бессвязные извинения ему в кофту, пачкая слезами.

Наконец, он сдался. Его ладони обвили меня за талию, прижимая ближе, я тихо застонала от облегчения. Его здоровая щека прижалась к моему виску, а я запустила пальцы ему в волосы, приподнявшись на цыпочках. Грудь парня сильно вздымалась в такт моей, и пульс, грохочущий в ушах, оглушал до потери сознания.

— Я люблю тебя, — неожиданно вырвалось у меня.

Это случилось так легко, словно я сделала глоток воздуха. Естественно, то, о чём не надо задумываться. И я сказала это. Сказала, и поняла, что это правда. Мне хватило отведённого нам времени этой зимой, чтобы упрятать чувства к этому парню в своём сердце. А там оно разрослось до таких размеров, что, куда ни посмотри, везде он.

Валера медленно отстранился. Так медленно и неуверенно, что я ощутила, как внутри меня всё изломанное превращается в крошку. В пыль.

Было страшно смотреть ему в глаза, поэтому я пялилась невидящим взглядом в белую полоску на воротнике его кофты. Сердце отбивало похоронный марш, больно врезаясь в рёбра.

— Рит, — тихо позвал Валера.

— Мхм? — глухо и невнятно отозвалась я, так и не подняв глаза.

— Посмотри на меня, — попросил он.

Я повиновалась. Моргнула несколько раз, чтобы чётко видеть его красивое лицо. Тёмные пушистые ресницы, глубоко проникающий взгляд, едва заметные шрамики на носу — последствия многочисленных драк и переломов, — красная и стремительно наливающаяся щека, взмокшие вьющиеся волосы. Сильная шея с взбухшими венами призывала прижаться к ней губами, а дёргающийся острый кадык приковывал взгляд.

— Рита, — тихо усмехнулся парень. — В глаза.

Я снова моргнула, поняв, что уставилась на припухшие красные губы и не дышала.

— Да?

Я смотрела ему в глаза неотрывно. Как он и попросил. Пальцы Валеры скользнули по щеке, завели прядь волос за ухо и спустились ниже, коснувшись ямки на ключице, спрятанной под одежды. Тело отозвалось на прикосновения горячими мурашками и ушиб тугим внизу живота. Я переступила с ноги на ногу и положила ладонь на твёрдый живот. Мышцы под спортивной кофтой напряглись, и я могла почувствовать глубокие линии пресса.

— Знаешь, чего мне хочется прямо сейчас? — спросил он, и на его лице не отразилась ни единая эмоция. Я отрицательно покачала головой. — Целовать тебя перед сном.

Я нахмурилась, смысл слов дошёл до меня не сразу. Хмыкнув, я открыла было рот, но Валера меня остановил — большой палец опустился на мои губы, призывая молчать. Сейчас было легче повиноваться.

— Знала бы ты, как сейчас выглядишь. — Палец скользнул по нижней губе, слегка оттягивая. Зелёные глаза парня неотрывно следили за собственными движениями. Подавшись порыву, я сомкнула губы на большом пальце, целуя. Валера тяжело втянул ртом воздух. — Ты так на меня смотришь... Такая послушная сейчас, и такая бестолковая там. Как такое возможно?

Вместо ответа я пожала плечами.

Продолжая одной рукой касаться моего лица, второй Валера откинул полы моего пальто в стороны. Горячая ладонь нырнула под свитер, и я невольно вздрогнула. Он коснулся моего живота, и я зажмурилась от ноющего чувства внутри. Каждая клеточка тела тянулась к его руке, к нему самому. Наклонившись, Валера едва коснулся губами моих, а я подалась вперёд и слизнула остатки крови на ранке. Рот наполнился привкусом железа.

— Я люблю тебя, Маргарита Вячеславовна, — прошептал Валера по кличке Турбо. Мир замер, а я обратилась в одно единственное на свете чувство — любовь. — Я никогда и никому не проигрываю, но перед тобой сдаюсь без боя.