Глава 14. Кто убил нашего пацана?
Подъезд встретил нас гулкой тишиной. По серо-зелёным стенам ввысь бежали похабные надписи, выведенные чёрной краской. Тусклые пыльные лампочки едва освещали лестничные пролёты и блёклые обивки дверей квартир. Эхо шагов опутывало своим гулом, и через десять ступеней вверх я почувствовала, как меня клонит в сон. От полумрака перед глазами плясали чёрные мушки.
— Не обязательно провожать меня до двери в квартиру, — улыбнулась я, вынимая из кармана пальто ключи. — Я и сама подняться могла.
— А вдруг украдут? — совершенно серьёзно сказал парень. — Увидят такое сокровище и унесут. По каким дворам тебя потом искать?
Я уже ступила на лестничную площадку второго этажа, как Валера неожиданно ущипнул меня за бедро, совершенно наглым и бесстыжим образом забравшись под подол школьного платья. Вспыхнув от возмущения, я на пятках повернулась к парню и угрожающе вскинула указательный палец.
— Не смей так делать. — Валера в ответ ухмыльнулся — ещё более наглой улыбкой, чем был щипок. — Я серьезно, не улыбайся!
Оставшись на ступенях, парень склонился в сторону, поставил локоть на деревянные облезлые перила и опустил подбородок на кулак. Медленно моргнув, он лениво качнул головой, словно только что проснулся.
— А то что? Что ты мне сделаешь?
— Например, — улыбнулась я одними губами, — столкну тебя с лестницы.
— Ты что! — сокрушённо покачал он головой. — Я же, наверное, умру!
— Ведёшь себя, как глупый мальчишка, — пожурила я пацана, сдерживая рвущуюся улыбку трясущимися губами. — Нашкодил и довольный.
— Я действительно доволен, — качнул головой Турбо, продолжая опираться на перила, — но не тем, что происходит в этом подъезде.
Ему не нужно говорить что-либо ещё, потому что я прекрасно его поняла. Поняла и тут же смутилась. Не знаю как, но этот парень так ловко выводит меня на новые, прежде неведомые эмоции. Как у него это получается? Я второй раз потеряла голову, и оба раза — от его поцелуев.
Валера по кличке Турбо разрушил весь мой план, безжалостно растоптав его пяткой. Показал, что назад дороги нет. Я должна была возмутиться, пойти наперекор, поставить его на место. Показать, что я действительно против всего того, чем наполнен его мир. Но чувства к этому парню оказались сильнее, чем желание следовать своим принципам. Значит, не так я верна тому, во что верю, если могу запросто отступиться?
Сознание зацепилось за эту навязчивую мысль, но я тут же обо всём забыла, когда горячие мозолистые пальцы коснулись моего запястья и легонько потянули на себя. Я качнулась вперёд, и Валера меня поцеловал.
Даже стоя на две ступеньки выше, я всё равно была на пару сантиметров ниже, но так определённо было удобнее. Обвив его шею, я прижалась к парню и опустила замёрзшую ладонь на кожу, обтягивающую острые черты красивого лица. Запустив пальцы в густую шевелюру, я испытала странное чувство восторга — мне так нравились его волосы, особенно жутко милые колечки у виска. Сейчас они взмокли от снегопада и покорно поддавались моим движениям, как и сам Валера, ступив на ступеньку выше.
За моей спиной заворчал замок, и я испуганно подпрыгнула, вырываясь из плотного кольца рук. Турбо хотел было меня остановить, но я оказалась быстрее — развернулась на пятках, утёрла влажные губы рукавом пальто и вытянулась по струнке.
Какой кошмар! Нас же чуть не застукали!
Дверь моей квартиры приоткрылась, и на лестничную площадку вышла Тамила Анваровна, роясь в сумочке и озабоченно бурча себе под нос.
— Вы уходите? — Я решила первая заговорить, и женщина вздрогнула от неожиданности, схватившись за шёлковый зелёный шарфик на вытянутой шее. — Как бабушка?
— Ох, Риточка! — всплеснула она рукой. — Ты меня напугала! Полина уже спит.
Как и все предыдущие дни после похорон. Как и я сама.
— В его комнате?
У меня не получилось выдавить имя брата. Четыре буквы, а язык жжёт, как раскалённым ножом в средневековых пытках. Я поджала губы, плотно стиснув зубы.
Жить дальше. Жить. Дальше.
— Да, — вздохнула Тамила Анваровна, застёгивая сумку и закидывая её на плечо. — В этом ничего не изменилось. Но она хотя бы съела на ужин яблоко. Из тех продуктов, что твой знакомый принёс.
Я испуганно раскрыла глаза, и женщина осеклась, сведя брови к переносице. Едва заметно качнувшись в сторону, я позволила ей увидеть затаившегося за моей спиной Универсамовца. Внимательный цепкий взгляд скользнул по высокой фигуре парня, и она недовольно поджала накрашенные блеском губы. Бросив мне недовольный осуждающий взгляд, она строго произнесла:
— Я на смену, вернусь утром.
— Хорошо, — кивнула я, заливаясь краской, словно меня всё же застали жмущейся к парню в подъезде.
Было очевидно, что Тамила Анваровна поняла, кто есть Валера. В нём всё выдавало уличного пацана. От одежды и самоуверенной расслабленной позы до ран на лице и красных костяшек на руках. Его можно сфотографировать и распечатать в виде плаката: «Осторожно, бандиты среди нас».
Заметив на себе оценивающий взгляд, Валера снял невидимую шляпу и склонил голову. На губах заиграла ехидная усмешка.
Больше бабушкина подруга ничего не сказала: сжала на прощание моё плечо и, проигнорировав ухмыляющегося парня, спустилась по лестнице. Её шаги стихли, лязгнула железная дверь, и подъезд погрузился в тишину.
— Какая милая женщина, — хмыкнул Валера, поднимаясь на площадку, и потянулся, вскинув руки наверх.
Край его спортивной кофты приподнялся, демонстрируя полоску белой кожи на животе. Прикусив внутреннюю сторону щеки, я отвела взгляд и взмолилась, чтобы моё лицо не покрылось пунцовыми пятнами.
— Ладно, — шмыгнув носом, пробормотала я, хватаясь за ручку двери. — Уже поздно...
— Что, — взгляд Валеры метнулся в сторону прихожей, где заманчиво горел свет, — даже не пригласишь на чашку чая? На улице было холодно.
Сведя брови к переносице, я строго произнесла:
— Валерий Туркин, это крайне неприлично, так напрашиваться в гости к девушке.
— Правда? — парень прищурился и медленно провёл языком по нижней губе. — Маргарита Вячеславовна, я лежал с вами в одной кровати. Можете не строить из себя такую приличную недотрогу.
Вместо ответа я шлёпнула ладонью его по груди.
— Не «в» кровати, а «на»! Это большая разница!
— Хорошо-хорошо, — закатил он глаза и тяжело вздохнул. — Никакого чая, я понял.
Отчего-то я улыбнулась тому, как Валера стал строить из себя обиженного: спрятал руки в карманах, потупил взгляд, нахмурился, водил носком кроссовка по бетонному полу лестничного пролёта.
Поправив растрёпанные волосы, я вдруг подпрыгнула от пришедшей в голову идеи.
— Подожди секунду! Я сейчас.
И, оставив Валеру недоумевать в одиночестве, прытко юркнула в квартиру, скинула сапоги на половик и бесшумно пробежала по тёмной гостиной в свою комнату. Забравшись с ногами на стул, я достала со шкафа швейный набор — жестяную коробку из-под печенья — и, громыхая содержимым, вынула моток красной нитки. Отмотав немного и щёлкнув ножницами, я также тихо вернулась в прихожую и жестом поманила Валеру ближе. Он подчинился, и я, схватив его за запястье, велела:
— Держи.
Обвив запястье парня, я аккуратным узелком завязала нить и повторила движение. Валера молча смотрел на меня и, казалось, искренне не понимал, что я делаю.
— Готово, — выдохнула я и протянула ему вторую нитку. — Теперь ты. Завяжи мне также.
— Зачем это? — вскинул он брови, глядя на красные полосы, пересекающие запястье.
— Это нить судьбы, — робко ответила я, смущаясь. — Слышал о таком?
— Нет.
— В прошлом году главой комсомольской дружины был Виктор Макаров. Он ездил с делегацией в Китай, и там ему рассказали легенду, согласно которой, когда человек рождается, на их щиколотках появляется нить, которая связывает его с другим человеком. С его судьбой. Таким образом, они обязательно встретятся. Нить может путаться, растягиваться, сжиматься, но никогда не порвётся.
Виктор Макаров пропал без вести в июле прошлого года, и больше его никто не видел. В квартире комсомольца нашли следы драки и крови, но самого молодого человека так и не нашли.
— Получается, — задумчиво ответил Валера, разглядывая тонкую струящуюся нитку на свету, — мы будем связаны судьбой?
— Ну, — потянула я, — получается, что да. Ты же не против?
Мягкая улыбка тронула губы парня. Он взял меня за руку и точно также повязал красную нить на запястье. Том, что исполосовано уродливыми шрамами. На ладони виднелись заживающие бордовые рубцы от порезов. Узелки на нити вышли не такими аккуратными и даже грубыми, но Валера очень старался.
— Теперь ты точно от меня никуда не денешься, — заключил он, переплетая наши пальцы.
— А ты веришь в судьбу?
— Не то, чтобы верю, — задумчиво сказал Валера. — Мы же управляем нашей жизнью сами. И сами вольны решать, с кем связать свою жизнь. Так что это наш выбор, а не воля какой-то там судьбы.
Был смысл в его словах, но я, кажется, уверовала в то, что определённые вещи в нашей жизни предсказаны для нас давно, ещё до рождения. Мы можем им сопротивляться, прятаться, убегать, но, в конце концов, кем бы ты ни был и где бы ни находился, то, что предначертано, однажды настигнет тебя, хочешь того или нет.
— О каком знакомом говорила та тётка? — неожиданно спросил Валера, и я внутренне содрогнулась. Надеялась, что эти слова он пропустил мимо ушей. — Что-то про продукты.
— А, да так, ребята из дружины скинулись и принесли сумку всякой всячины. Ничего такого.
Врать парню не хотелось, но я чувствовала, что и правду ему знать не следует. Жёлтый — авторитет другой группировки, который посылает ко мне своего товарища с передачкой. Любой пацан поймёт это неправильно. Да я и сама до сих пор не разобралась. Всё порывалась найти в телефонной книге номер кафе «Снежинка», но так и не рискнула. Не поблагодарила мужчину за столь щедрый жест. Но горшок с маргариткой поставила на подоконник и теперь мне интересно, какого цвета распустятся цветы.
— Понятно, — кивнул парень, водя большим пальцем по моему запястью и скатывая между собой нити. Наши руки, держащие друг друга, казались и правда повязанными.
Я молчала, разглядывая его пушистые ресницы, прямой нос и пухлые покрасневшие губы. Не могла отделаться от застрявшего в горле придыхания. Определённо, мужчины из порно-журнала Глаши могут идти лесом-полем. Я нашла того самого. Который в одежде и покрытый каплями распявшего снега привлекал меня сильнее, чем кто-либо.
Подавшись вперёд, я легонько коснулась губами щеки парня. Мягкая, тёплая, пахнущая зимой и сигаретами. Валера улыбнулся, глядя на меня сверху вниз. Такой высокий и красивый.
— Не передумала насчёт чая?
— Не-а, — не удержалась я от смешка. — Тебе пора домой, Валерий по кличке Турбо. Вдруг завтра проспишь очередной сбор. Как тогда твоя скорлупа это переживёт?
— Действительно, — театрально закатил он глаза. — Как же я мог забыть. Эх, — длинный палец легонько щёлкнул меня по носу, — ладно, Тилькина, я пошёл тогда.
— Хорошо. — Я кивнула и робко ухватила его за край расстёгнутой куртки. — А ты... Можешь позвонить, когда придёшь домой?
Мой голос прозвучал совсем тихо, под конец слившись с тишиной почти пустой квартиры. Валера улыбнулся.
— Будешь волноваться за меня?
— Буду.
Сжав руками мои щёки, парень наклонился и оставил мягкий, почти невесомый поцелуй на губах. А я растеклась липким мороженым, поджав пальцы на ногах, и, когда Валера отстранился, не сдержала разочарованного вздоха.
— Хорошо, я позвоню.
***
Сжав пальцы в кулаки и сделав несколько глубоких вдохов, я собралась с мыслями и постучала в дверь, ведущую в комнату брата. Ответа не последовало, и я робко заглянула внутрь.
Бабушка лежала на постели поверх одеяла и не спала. Она бездумно пялилась в стену напротив, спрятав руки под подушку и поджав ноги к груди. Маленькое сухонькое тельце казалось ещё меньше. Рядом на табуретке стояли остывший ужин и нетронутая чашка с чаем на дне которого лежал крошечный треугольник лимона.
Я зажгла лампу на столе и с трудом оторвала взгляд от разбросанных по поверхности тетрадей и учебников. Мы ничего не стали трогать, рука не поднялась; всё осталось так же, как в тот день, когда Миша в последний раз вышел из этой комнаты. Только вещи его с кровати перекочевали обратно в шкаф. Но всё остальное осталось на своих местах.
— Бабуль, — тихо позвала я, — надо поесть.
Она ничего не ответила, продолжая немигающим взглядом буравить пустоту. Я присела на самый краешек кровати у её ног и заметила рамку, прижатую к груди, обтянутой клетчатым халатом. Протянув руку, я вынула её и уставилась на фотографию брата. То самое, для школьного альбома. Миша на ней слишком серьёзный и непривычно причёсанный. Нет торчащих во все стороны прядей после шапки и неловкого почёсывания затылка.
К горлу подступил ком. То краткое мгновение, проведённое с Валерой, смогло ненадолго выдернуть меня из круговорота боли, но вот парень ушёл, и сердце снова резанула горечь потери. В желудке заворочались раскалённые гвозди. Я поджала трясущиеся губы и положила рамку обратно на кровать. Бабушка даже не шелохнулась.
Я коснулась её плеча и несильно сжала.
— Бабуль, нельзя навечно здесь застрять. Миша бы этого не хотел, понимаешь?
В глазах бабушки при оранжевом свете заблестели слёзы. Они скатились по переносице и упали на подушку, мгновенно впитавшись. Она наверняка уже целиком состоит из её слёз.
Наклонившись, я прижалась щекой к бабушкиной груди и закрыла глаза, прислушиваясь к её тихому дыханию. Теперь мы с ней остались вдвоём.
— Я понимаю, — вдруг прошелестела бабушка, а я замерла, опасаясь спугнуть её. — Понимаю, но не могу.
— Никто тебя не торопит, — прошептала я. — Но нам нельзя расклеиваться. Миша всегда будет с нами, но теперь надо учиться жить без него.
— Не могу, Маргоша, — надрывно всхлипнула бабушка, и я почувствовала, как горячие слёзы потекли по щеке в ухо. — Не могу я. Мне так плохо без него.
— Мне тоже, — сдавленно сказала я. — Я очень по нему скучаю. Всё в этом мире теперь напоминает мне о нём. Это больно.
Бабушка не ответила, только закивала, притягивая фотографию в рамке к себе ближе. Её сухонькая дрожащая ладонь опустилась мне на затылок и погладила.
— Я люблю тебя, Маргошенька.
— И я люблю тебя, бабуль.
Я дождалась, пока она уснёт и тихо выскользнула из комнаты, плотно затворив за собой дверь. Утерев рукавом платья влагу на щеках, села ближе к телефону и стала ждать звонка. Валера сказал, что позвонит.
Некоторое время я сидела в ожидании, разглядывая узоры на обоях и слабое моргание лампочек в люстре. Бездумно водила пальцем по красной нити на запястье. Символично, что шрамы на нём оставила Роза, навсегда разрезав нашу связь матери и дочери, а теперь, поверх них, появилась совсем другая. Мне хотелось верить, что Валера никогда не причинит мне боль, как это сделала Роза. Что я могу ему доверять, как бы это абсурдно ни звучало. Комсомолка, доверяющая парню из группировки. Комсомолка, у которой от этого опасного пацана в животе бабочки летают. Глупые насекомые.
Впрочем, решила я, что не всё ещё потеряно: Валере всего восемнадцать, мне только шестнадцать. Впереди много времени, я смогу убедить парня в том, что вся эта пацанская движуха — опасна, бессмысленна и жестока.
Обыкновенно громкая трель телефона в тишине квартиры вдруг прозвучала совсем тихо. Словно бы сама техника не хотела вклиниваться в повисший в воздухе траур. Я схватила трубку и прижала к уху.
Валера дошёл до дома. С ним всё хорошо.
***
Чтобы отвлечься от тяжёлых мыслей о брате, я с головой ушла в учёбу. Следовало нагнать темы, которые я пропустила. Это помогало: решая уравнения со сложными переменными, заучивая параграф по истории наизусть и вычитывав собственное сочинение в поисках ошибок, я сконцентрировалась на насущном и не думала о том, что ждёт меня за пределами школы.
А ещё Валера по кличке Турбо. Не знаю, подсказал ли ему кто, или такая идея пришла в голову самостоятельно, но встретил меня утром и проводил до школы. Я даже испугалась сперва, заметив высокую суровую фигуру в темноте, перегородившую дорогу. А когда разглядела вязанную кепку, куртку с нашивками и задорный прищур глаз, выдохнула с облегчением. Старалась не выдавать своих чувств, хотя всё внутри требовало громко-громко запищать и повиснуть у парня на шее, зацеловывая улыбающееся лицо. Валера был заспанным, слегка помятым, с взъерошенными, как у воробушка, волосами, но мне было очень приятно, что он поднялся ни свет ни заря и пришёл, чтобы, взявшись за руки, прогуляться до серого здания школы. Мы только расстались, я забежала по ступенькам в двери, а уже хотелось вернуться обратно и не расставаться.
Место по соседству за партой пустовало. Марат не пришёл в школу, и от одноклассниц я узнала почему: Суворов-младший украл у Флюры Габдуловны шапку, стукнув её по затылку чем-то тяжёлым. Женщина не сразу заподозрила Марата, но, когда в столовой с подозрением окликнула его, тот удрал, сверкая пятками. Так все и убедились: воришка и правда он.
Для меня это оказалось неприятным открытием, такого я не ожидала. Конечно, мне известно, что Марат не образцовый ученик, далеко не герой и точно не самый хороший человек, но ограбить собственную учительницу, чтобы стащить с неё шапку — это выходило за всякие рамки. Глаша, жуя в столовой печенье, с набитым ртом сказала, что Суворова собираются отчислить. Это станет ударом для его родителей.
На уроке английского царила напряжённая атмосфера. Флюра Габдуловна сидела как на иголках, бросая на каждого из нас полные подозрений взгляды. Словно мы тоже могли ударить её по голове и стащить что-то. Туфли или кожаную сумочку. Поэтому все сидели, уткнувшись в учебники, и читали текст, не рискуя поднимать головы.
Стул царапнул ножками по линолеуму: учительница поднялась на ноги и, грузно переваливаясь, подошла к доске. Я украдкой на неё посмотрела. Она схватила сухую тряпку и стала водить ею по зелёной поверхности, размазывая меловые надписи по всей доске. Тихо буркнув себе под нос, Флюра Габдуловна обернулась на класс, а я тут же опустила глаза в учебник, зарывшись пальцами в причёску на затылке.
— Тилькина, — окликнула меня учительница, и я, внутренне сжавшись, подняла голову, — сходи и намочи тряпку.
Хотелось спросить, почему я, ведь в классе полно мальчиков, но спорить с учителями было нельзя, поэтому я покорно поднялась на ноги, одёрнула подол платья и прошагала по проходу. На ощупь тряпка была жёсткой, и стёртый в порошок мел неприятно скрипел на коже.
Выходя из класса, я украдкой глянула на Дилю, сидящую за партой рядом с Захаровым. Поймав мой взгляд, подруга едва заметно улыбнулась, а я коротко кивнула и быстро выскользнула из кабинета.
Мы условились с Дилярой, что каждая из нас продумает свой план, а затем, собравшись в укромном месте, где ни одна живая душа нас не найдёт, мы соединим две идеи в одну. А пока, раньше времени, светиться не будем, чтобы вездесущая Таганская ничего не заподозрила. Столкнувшись утром с ней в раздевалке, я с трудом поборола желание схватить дуру за нахимиченные волосы и как следует приложить носом об пол. За то, что она сделала Диле, Надя и не такое заслужила.
Школьный коридор пустовал, из классов доносились голоса учителей, рассказывающих новую тему. Мои мягкие шаги сливались с тишиной. В туалете тоже никого не было и, повернув кран, я стала полоскать тряпку в горячей воде. Внезапно над головой пронеслась трель звонка. Урок закончился.
Выдохнув в раздражении, я отжала тряпку, оставляя на раковине едва заметные разводы от мелков, и напоследок пригляделась к своему отражению в зеркале. Сегодня я выглядела значительно лучше: к коже вернулся здоровый румянец, исчезла болезненная худоба. И только глаза по-прежнему оставались пустыми. Тихо вздохнув, я отряхнула мокрые руки и повернулась к двери. Снаружи уже шумели школьники, высыпавшись в коридор.
С той стороны толкнули дверь, и она медленно со скрипом отворилась. Я остановилась, стиснув в кулаке мокрую тряпку. Сперва показалась огненная шевелюра Таганской, затем и сама Ворошиловская, чеканя каждый шаг каблуком, царственно вплыла в туалетную комнату. За ней зашли ещё четыре девочки, две из которых — близняшки. Одна из одинаковых закрыла за собой дверь и оперлась на неё всем весом, скрестив ноги в щиколотках и сложив руки на груди.
Холодные взгляды Ворошиловских не сулили ничего хорошего, и я, чувствуя неприятное покалывание в боку, отступила. Надя медленно прошла вглубь комнаты и стала ногой пинать дверцы кабинок. Те с жутким грохотом врезались в стенки, и я невольно вздрагивала, всё крепче сжимая в руке тряпку. Страх, выползающий изо всех щелей, протягивал ко мне мокрые щупальца. Хотелось втянуть шею в плечи, забиться в углу, но я выпрямила спину и, не прячась, смотрела на Таганскую. Ничего она мне не сделает. Не посмеет.
— Чего тебе? — решилась я прервать молчание, глядя на то, как Надя подошла к зеркалу и стала поправлять макияж.
Тонкие линии бровей подведены жирным карандашом, ресницы, похожие на лапы паука, яркие румяна, из-за чего её щёки сливались с цветом волос — Таганская так стремилась выглядеть старше, что стала походить на девушку лёгкого поведения. Чёрное школьное платье она обрезала на десяток сантиметров выше колена, и мне стало интересно: почему Флюра Габдуловна сделала замечание моей растрёпанной причёске, а Таганская свободно ходит по школе в таком виде, и никто не говорит ей ни слова?
Надя смахнула осыпавшуюся тушь и проигнорировала мой вопрос. Опираясь руками на край раковины, она посмотрела на меня через зеркало. Её губы хищно изогнулись.
— Марго, скажи, на милость, как у тебя обстоят дела со слухом?
Её слова застали меня врасплох, и я вскинула брови.
— Прости, что?
— Не прощаю, — хмыкнула Надя, приблизилась к своему отражению и оставила отпечаток розового блеска на стекле. — Мне, знаешь ли, сложно понять, как можно быть настолько тупой или глухой — я ещё не разобралась.
— Слушай, Таганская, — не выдержала я и оборвала её плавную ядовитую речь, — не трать моё время. Говори по существу или пусть твои ручные церберы откроют дверь.
— Ай-ай. — Улыбка на ярком лице исчезла, и Надя нахмурила тёмные брови. — С моими девочками так нельзя. А ещё, знаешь, что нельзя? Вошкаться с Дилярой.
По спине пополз тихий ужас, когтями цепляясь за одежду. Я тихо сглотнула и, не меняясь в лице, ответила:
— Причём тут Диляра? Я с ней уже больше недели не разговаривала.
— А вот пиздеть, — взвизгнула Таганская, вскидывая указательный палец, — мне не надо! Я знаю, как вы вчера в этой кабинке сопли друг другу за шиворот пускали. Не ври мне, Марго. Я очень не люблю, когда мне врут.
Не моргая, я смотрела на Таганскую и её скривившееся в отвращении лицо. Она точно больная. Полная безумица.
— Тебя не касается, — выдыхаю я, — с кем я разговариваю и с кем дружу.
— Ох, ошибаешься, — оскалилась Надя, — очень даже...
— Нет, ничего подобного, — перебила её я, заметив, как от этого напряглись её «хвосты». — Ты порядки в кругу своих подружек устанавливай, а меня не трогай.
Я попыталась обойти Таганскую, но она грубо схватила меня за предплечье и толкнула к окну.
— Нихера подобного, — прошипела она, сверкая потемневшими глазами. — Ты, сука, будешь делать то, что я скажу.
— А иначе что? — спросила я, вскидывая подбородок.
— Иначе ты узнаешь, как обращались с плебеями. Слышала историю про Салтычиху? — Шипение сорвалось на звонкий смех. Он оттолкнулся от голых стен, и я поёжилась, заметив безумный огонь в глазах Таганской и её неестественную жуткую улыбку. — Я сделаю с тобой то же, что и она делала с тупыми девками, вроде тебя.
— Если ты так хорошо знаешь историю Салтычихи, — процедила сквозь зубы я, — то должна помнить, как она закончила. Думаешь, ты барыня? Очнись, Надя, твой отец алкоголик, а мать в тюрьму села. Из тебя такая же барыня, как из меня Майя Плисецкая, — усмехнувшись, я шагнула вперёд, чтобы встать напротив Таганской. — А я, поверь, далеко не балерина. Так что, засунь свои угрозы себе...
Договорить я не успела. Щеку обожгло ударом, и моя голова до хруста в шее дёрнулась в сторону. От неожиданности я отлетела к окну, схватилась за подоконник и сбила локтём горшок с дохлым растением. Он шмякнулся на пол, и от него откололся щедрый кусок, опрокинув на плитку сухую землю. Прижав ладонь к пылающей от пощёчины щеке, я во все глаза уставилась на побагровевшую от злости Таганскую.
— Ты не смеешь со мной так разговаривать! — прошипела она, выпучив большие глаза, обрамлённые густыми чёрными ресницами. — Не ты! Не Универсамовская подстилка! Вы все — отбросы! Мусор! — Таганская в несколько шагов преодолела расстояние между нами и сомкнула длинные холодные пальцы на моей шее. — Одни мы — люди!
Второй удар я успела пресечь — вскинула руку одновременно с Надей и поймала её за запястье. Но она оказалась куда более ловкой — вторая рука с размаху врезалась в ту же щеку, куда прилетел первый удар. Я негромко вскрикнула, схватилась за лицо, и третья пощёчина Таганской прилетела по уху, оглушив. Мокрая тряпка шлёпнулась на пол. В голове стоял страшный звук, комната закачалась. Ноги подкосились, и я рухнула плечом на стенку одной из кабинок. И только запоздало отозвавшаяся боль подсказала, что упала я не сама — одна из девчонок, грузная и высокая, подошла ближе и пнула под колено.
Ворошиловские налетели толпой. Я попыталась защищаться, давать сдачи — даже в чьи-то волосы сумела вцепиться и выдрать клок волос, за что тут же поплатилась своими прядями на затылке, — но всё было тщетно. Их было четверо, я одна. Из их ртов вылетали грязные ругательства, поносящие и меня, и Универсам, и весь белый свет. Ещё одна девчонка держала дверь, в которую уже стучались, просясь в туалет.
Я не кричала и не звала на помощь. Мне сразу стало ясно: если покажу слабину, потребность в защите — они съедят меня живьём. Удары прилетали в живот, по почкам, спине, лицу; били и руками, и ногами. Рухнув на пол, я свернулась калачиком в углу и спрятала в ногах голову. Во рту появился мерзкий привкус железа, саднили губы, переносица, по которым попали ладонью с кольцом, внутренние стороны щёк несколько раз врезались в зубы, лопаясь и изливаясь кровью в глотку. Крепко стиснув зубы, я зажмурилась.
Я не сразу поняла, что меня перестали бить. В ушах шумела кровь, сердце отбойным молотком колотилось в груди, всё тело, превратившись в один комок нервов, отзывалось болью, и я продолжала ждать новые удары, группируясь, чтобы было не так больно. Чтобы эту боль я могла стерпеть.
Чьи-то пальцы схватили меня за волосы и грубо дёрнули вперёд. Земля вновь закачалась подо мной, и я рухнула грудью на холодную плитку. Слюна, перемешанная с кровью, попала не в то горло, и я закашлялась, сплёвывая розоватую жидкость на пол.
Таганская шагала взад-вперёд, сжимая и разжимая пальцы руки, которой раз за разом наносила мне удары. В солнечном свете, пробивающемся через окно, на фаланге среднего пальца блеснуло кольцо. Рассеченную кожу на переносице защипало, и я судорожно вздохнула, попытавшись подняться. Но нога грузной девки опустилась на спину, и я плашмя рухнула на пол, больше не пытаясь подняться.
Таганская, отбивая ритм каблуками, подошла ближе, и я зажмурилась, ожидая пинка острым носом прямо в лицо. Но она этого не сделала. Наклонившись, Надя расплылась в широкой улыбке и заговорщицки прошептала:
— А тебе никогда не было интересно, с каким звуком ломается человеческий череп? — Безумие сверкнуло в потемневших зелёных глазах. — Мне — очень!
Она резко подскочила на ноги, а я, чувствуя тяжесть в груди, снова попыталась подняться следом, но нога на спине пригвоздила меня к полу. Я с трудом повернула голову к Таганской. Та приблизилась к валяющемуся на полу цветочному горшку и прощебетала высоким голосом:
— Уверена, тупая башка твоего ублюдка брата треснула с таким же звуком.
Взметнувшись ввысь, нога, обутая в меховой сапог на каблуке, опустилась на глиняный сосуд. Раздался громкий треск, и горшок раскололся на несколько частей. Земля разлетелась во все стороны, а в воздух поднялась коричневая пыль.
В голове запекло. Я неподвижно смотрела на то, как меховой сапог раз за разом опускается на то, что осталось от цветочного горшка, дробя осколки на мелкий пазл. Надя громко, почти заразительно смеялась — на её лице появилось по-детски радостное выражение, и она с упоением прыгала на горсточке земли, приговаривая:
— Был Ералаш — нет Ералаша! Оп-ля! Какой грустный конец, мальца уж и нет! Упс!
Я до боли сжала разбитые губы. Здравый рассудок твердил: их больше, они запросто могут тебя убить. Но гнев, злоба, ненависть бурлили и пузырились в груди зловонной смесью. Я хотела сломать Таганской ноги, повалить на пол и заставить съесть разбитый горшок вместе с землёй — до последнего осколка, до единой пылинки. Чтобы эта нелюдь облизывала пол туалетной комнаты, собирая языком всю грязь и нечистоты. И это самая малость из того, чего она заслуживала.
Надя тоже неотрывно за мной наблюдала, наслаждалась тем, сколько ненависти горело в моих глазах, как лицо перекосила гримаса боли. Кровь из разбитых губ потекла на подбородок, стало невыносимо колоть в рёбрах, а толстоногая девка продолжала вдавливать меня в плитку ногой, словно намеревалась раздавить в лепёшку. Я прохрипела:
— Убери. Свою. Сраную. Ногу. — Сипло выдохнув, я прошипела: — Сука.
Когда голова сталкивается с полом — это больше, чем неприятно. Наверное. Впрочем, сполна я прочувствовать этот момент не смогла. Нога, весившая тонну, с размаху опустилась на затылок, и я нырнула вперёд лбом. Единственное, в чём удача в этот день была на моей стороне — моя голова была повёрнута в сторону, и потому нос не сплющило при столкновении с полом. На этом счастливые случайности закончились — я потеряла сознание.
Глаза сами закрылись, будто их кто-то заставил. Надавил пальцами на веки, как покойнику. И когда я моргнула, темнота почему-то не рассеялась. Точно открыла глаза, но почему-то всё ещё было темно. Неужели я провалялась на полу в туалете до самого вечера, и уже ночь?
Приподняв голову, я тут же пожалела об этом и упала обратно — боль была невыносимой, а от малейшего движения к горлу подступала тошнота с привкусом железа и гари. С трудом сглотнув, я попыталась разглядеть хоть что-то сквозь чёрную пелену. Она стала расступаться, и показались очертания раковины, замызганного зеркала и того, что осталось от цветочного горшка. Никакой ночи не было и в помине — через окно в комнату лился солнечный свет. Кроме меня в туалете никого не было. Из коридора не доносилось ни звука. Кряхтя и держась за бок, я поднялась на колени, затем, цепляясь за стену, встала. Перед глазами всё плыло, танцевало, и чем сильнее я пыталась остановить это, тем сильнее комната кружилась.
Добравшись до раковины, я вцепилась дрожащими пальцами с подранными костяшками в белый ободок и подняла голову. Из зеркала на меня смотрела жертва пыток. Из рассечённой брови медленно текла струйка крови, оставляя разводы и ручейки на опухающей щеке, поперёк переносицы красовалась глубокая царапина, губы распухли и раскраснелись — всё лицо было красным от ударов и хлёстких пощёчин.
Открыв кран, я стала умываться. Ранки щипало, в носу жгло, язык тяжело ворочался во рту. Болели даже дёсна. Выключив воду, встряхнув мокрыми руками, я выпрямилась и тут же громко охнула — боль в спине выбила весь воздух из лёгких. Осторожно, стараясь не расплакаться от унижения и обиды, я стала щупать себя в поисках переломов. Казалось, что всё целое. Или же я ещё не отошла от шока.
Ворошиловские девки действительно посмели сделать это. Избить меня, а потом вырубить. Напали толпой на одну, загнали в туалете — низко, подло, бесчестно. Они хотели походить на пацанов, по-пацански разбираться. Опустив руки на раковину, я тяжело дышала ртом, наблюдая за тем, как капли скатываются по лицу и падают вниз. Меня потряхивало от всего и сразу. Но больше — от желания что-либо сделать. Наказать, отомстить. Покарать.
Один из принципов Коммунистической партии гласил: «Человек человеку — друг, товарищ и брат». Человек должен быть гуманным, честным, справедливым, бороться с насилием и пропагандировать идеи нравственности. Но моя гуманность разбилась о плитку на полу. Я жаждала крови Таганской.
Решение сбежать с уроков далось мне легко: как выбрать между супом и куском шоколадного торта. Я выглянула в пустой коридор. Урок уже начался, а тряпка для школьной доски так и осталась валяться на полу. Вещи остались в классе английского, но мне было на них всё равно. Пригнувшись, я бесшумно двинулась в сторону раздевалки, оглядываясь по сторонам. Нельзя было попасться на глаза охраннику, уборщице или кому-то из дежурящих учителей.
Перед глазами всё плыло и качалось: я делала тихий шаг, а под ногами всё тряслось. Или это я сотрясалась, как хлипкое деревце во время непогоды. Слишком много сил ушло на то, чтобы вынуть своё пальто из-под чужой одежды. Жмурясь и стискивая зубы, я с трудом сунула руки в рукава и заметила, когда рукав платья задрался.
На предплечье вдоль вен шла надпись ручкой:
«Это было последнее предупреждение. Можешь рыть себе могилу рядом с братцем».
Тот, кто писал, с такой силой давил, что стержень расцарапал кожу. Когда чернила смоются, надпись останется, служа напоминанием. Последним предупреждением.
Оставив попытки застегнуть пуговицы, я переобулась, спрятала сменные туфли в углу раздевалки и так же тихо вернулась в туалет. Варианта выйти через главные двери не было — там сидел охранник.
Приблизившись к окну и ступив по осколкам цветочного горшка, я дёрнула на себя ручку. Створка скрипнула, но не поддалась. Я дёрнула ещё раз и сильнее. Окно простонало, и бумажный скотч, держащий его плотно закрытым, отошёл толстым слоем. Февральский ветер хлестнул по горящим щекам, и я забралась с ногами на подоконник. Тот протяжно заскрипел под моим весом, и я испугалась, что он сейчас обвалится, и на шум прибегут люди. Перебросив ноги, через раму, я посмотрела вниз. Первый этаж, но до чего же высоко. Внизу в солнечном свете блистал снег, и оставалось только надеяться, что он не скрывает груду мусора, которая запросто переломает мне ноги.
Судорожно вздохнув и схватившись за саднящие рёбра, я прыгнула.
***
Ноги сами вели меня к базе Универсама, хоть я и была там всего лишь раз. Это было небольшое двухэтажное строение на отшибе. За ним в километре возвышались угрюмые хрущёвки, а вокруг здание обнесло горами нечищеного снега. Раньше здесь была детско-юношеская спортивная школа, но её давно закрыли. Именно её подвал и заняли Универсам. Теперь я знала, где их искать. Где искать Турбо.
По улицам я шла торопливо, будто боялась опоздать, и совсем не чувствовала ни боли, ни холода. Распахнутое пальто колыхалось при ходьбе, а снег налипал на колготки и подол платья.
Рядом со зданием бывшей спортивной школы никого не было. Никто её не охранял, никто не нарезал круги, чтобы чужой не посмел пробраться к базе группировки. Вокруг было тихо и пустынно. В стороне стояла лишь красная потрёпанная легковушка с грузовым отсеком, а от неё шли едва заметные следы шин и обуви.
Шла я в Универсам, потому что идти больше некуда было. Дурацкие обстоятельства завели меня на эту дорожку, ведущую прямиком к мотальщикам, и у меня даже не было выбора. Точнее, один был. Милиция. Но я вспомнила лицо майора Байбакова, и всякое желание просить у них помощи исчезло. Я больше не доверяла ментам.
Вход в подвал не прятался — наоборот, он ярко выделялся коричневым пятном, так и говоря: «Зайди, проверь, что же я в себе таю?». Толкнув тяжёлую дверь, я посмотрела вниз. Крутая лестница шла вниз, и от высоты снова закружилась голова. Один нетвёрдый шаг и можно свернуть шею.
Я осторожно ступила на лестницу; ветром занесло снег, тот растаял и вновь замёрз, превратившись в тонкую наледь. Обувь скользила по ступеням, и я схватилась за шершавую стену, чтобы не покатиться кубарем. Левая нога, напрягаясь, саднила от каждого шага — Ворошиловская толстуха не пожалела сил и как следует по ней пнула. Вход в большое просторное помещение не был закрыт дверью — на криво закреплённом карнизе покачивались давно не стираные занавески, — и я отчётливо услышала голоса: тихий мальчишеский и зычный мужской.
— Что же ты, дружок, хороших людей за нос водишь, а? — В громком голосе слышалась неприкрытая издёвка. — Братанов своих подставляешь. Непорядок, непорядо-ок.
— Я же не знал, я-я... — лепетал мальчишка. — Я правда не знал!
Я тихо спустилась на последнюю ступеньку, замерла и прижалась спиной к стене. В полутёмном узком проходе было теплее, чем на улице, но я продрогла настолько, что уже не могла толком двигаться. Затаившись, я стала слушать. Раздались глухие шаги — кто-то ленивым шагом расхаживал по комнате.
— Не знал он, — фыркнул обладатель резкого голоса. — Зачем говоришь тогда, раз не знаешь? Для чего пацанам лапшу на уши вешаешь? Думал, правда не вскроется? А она возьми да вскройся. Ты, дружок, языком чешешь, а мне потом перед порядочными людьми краснеть.
— Там было темно, — продолжал оправдываться мальчик, и я вдруг поняла, что это голос Кирилла. Друг Миши. — Я их лиц не видел! У одного была шапка-петушок, а больше ничего не видел!
В повисшей тишине стало слышно, как мужчина недовольно прищёлкивает языком.
— Шапка-петушок... В голове у тебя петушок. Вот как ты думаешь, что нам теперь с тобой делать? За такой зихер-то, м?
— Виноват, да, — поспешно затараторил Кирилл. — Вы правы, это конкретный зихер! Бейте, не жалейте, по справедливости!
— По справедливости? — Шаги ускорились и резко стихли. — По справедливости хочешь? Нашего пацана убили, бабку с девкой горевать оставили, а ты по справедливости хочешь? — Голос стал вкрадчивым и угрожающим. — А мы что, когда-то не по справедливости поступали?
— По справедливости. Всегда по справедливости!
Грубая хватка резко опустилась на моё плечо, и я испуганно вскрикнула, накрывая рот ладонью. Тело дёрнулось на выход, к спасению, но мясистая ладонь, размером с мою голову, остановила меня на месте.
— Ты кто такая? — раздался над головой низкий грудной бас. — Чё тут забыла?
Я медленно задрала глаза к потолку и задрожала от ужаса — надо мной возвышался огромный мужик с квадратной головой и толстой мясистой шеей. На нём был спортивный костюм поверх серой майки-алкоголички, и под одеждой перекатывалась внушительная гора мышц. Язык прилип к нёбу, но я всё же сумела сдавленно выговорить короткое:
— Р-рит-та.
Казалось, что здоровенный амбал собирался меня прихлопнуть. Пальцы-сосиски до боли впились в плечо, и мужчина, не говоря ни слова, втащил меня в подвал. Я ввалилась в просторную комнату, заполненную людьми, мешком и устояла на ногах, придерживаемая железной хваткой. Плечо онемело, и я бы захныкала от боли, если бы на меня не уставились десятки пар глаз. Испуганно вжав голову в шею, я постаралась провалиться сквозь землю.
Разговоры стихли, и я попятилась назад, но снова налетела на амбала, который, не церемонясь, толкнул меня в спину.
— Это что такое? — грубо спросил мужчина, чей голос я слышала на лестнице.
— Подслушивала на входе, — доложил амбал.
Я украдкой огляделась. В центре комнаты стояли двое: Кирилл, в страхе вжавший шею в плечи, и мужчина в чёрной рубашке, брюках. В руках он держал тлеющую сигарету и тыкал ею в мою сторону. Толпа парней обступила их, но сейчас все недоуменные и хмурые взоры были направлены на меня.
— Рита.
Я выдохнула с облегчением, увидев Валеру, широким шагом прижавшегося ко мне. Скользнув оценивающим взглядом по моему лицу и заметив все раны, он зло посмотрел на огромного мужика, но я схватила парня за руку и прижалась к его боку.
— Извини, — поспешно зашептала я, сотрясаясь от переизбытка чувств, — я не хотела мешать. Я...
— Да какого хуя? — рявкнул мужчина в центре комнаты. — Турбо, кто эта девка?
— Она со мной, — процедил Валера, приобняв меня за плечи и задвинув себе за спину.
— Это сестра Ералаша, — подал голос Вова из глубины комнаты. Он сидел на стуле у стены, опираясь локтями на колени, и не смотрел в нашу сторону.
Лицо мужчины в чёрном посветлело, и я вдруг поняла, что он не такой уж и взрослый. Светлые глаза заискрились, губы изогнулись в довольной усмешке, и он протянул ко мне раскрытую ладонь.
— Надо же, вот так встреча! Ну же, иди сюда.
Я подняла глаза на Валеру. Его челюсть была плотно сжата, на лбу пролегла хмурая складка, но он кивнул мне. Можно подойти.
От незнакомого парня сильно пахло одеколоном. Он словно накрыл меня плотной пеленой и стало трудно дышать. Захотелось на свежий воздух. Приблизившись, я заметила, какие у него длинные ресницы. У девочек таких нет, а у группировщика есть. Он опустил широкую ладонь мне на спину и притянул ближе.
— Ну же, не бойся, не обидим. Я Кащей, тебя как зовут?
Он искренне улыбнулся мне, склонив голову, и я с ужасом заметила, как сильно они похожи с Валерой. Неужели это его старший брат?
— Рита, — тихо ответила я, и мой взгляд метнулся к притихшему Кириллу. Он теребил в руках шапку.
— Вот что, Рита, у нас тут важный разговор. Уверен, тебе тоже будет интересно послушать. Итак, мы собрались здесь, чтобы разобраться: кто убил нашего пацана?
Сунув сигарету в зубы, Кащей хлопнул Кирилла по плечу.
— Ну же, дружок, глаголь.
Как поблагодарить автора за главу? Не забыть поставить звёздочку и оставить приятный комментарий. 💙