Наши сердца разобьются этой зимой

Я не проснулась. Вздрогнула, вылетела из засасывающей пустоты и уставилась в непроглядную темноту. Пульс в висках колотился в такт будильнику, гремящему в соседней комнате, а бисеринки пота на лбу скатились на мокрую от слёз подушку. Перевернувшись на спину, я уставилась в потолок, хоть и не видела его.

Будильник Миши громыхал ещё несколько секунд и наконец смолк. Его отключила бабушка, которая все эти дни спала в комнате внука. Каждое утро эта оглушительно тарахтящая машина заводила свою трель, и каждое утро бабушка его отключала, заводя по новой на следующее утро. У меня не поворачивался язык попросить её выключить.

Мой будильник молчит уже неделю. Я разбила его на утро после смерти брата. Не смогла отключить заевший механизм и швырнула в стену. А после расплакалась. Затем уснула.

Школа меня не беспокоила, как и я её. Только раз позвонила директриса и сообщила, что они простят мне одну пропущенную неделю занятий.

— Но только одну, — уточнила Марина Леонидовна перед тем, как я безо всяких эмоций бросила трубку на рычаг.

В нашем доме гости всегда были редким явлением. Мы не собирали застолий, дни рождения отмечали скромно, новый год тоже втроём. И я никогда не думала, что буду скучать по времени, когда нашу маленькую семью никто не трогал. Теперь семья Тилькиных стала ещё меньше, а народу, заполонившего дом, ещё больше.

Повадились ходить соседи. Их впускала Тамила Анваровна, которая уже неделю спит на нашем диване и, кажется, не собирается уходить. Бесконечная череда чужих слёз, пустых соболезнований, горьких причитаний начинала сводить с ума, и я заперлась в своей комнате. Точнее, я даже запереться в ней не могла, так как на двери не было ни замка, ни щеколды. Она раз за разом распахивалась, появлялось очередное обеспокоенное лицо, интересующееся, как я себя чувствую. Странный вопрос. Не мне же голову ногами размозжили.

Лёжа в кровати, из которой не выбиралась последние четыре дня, я пялилась в темноту перед собой и размышляла.

Как же я себя чувствую?

В пустую голову приходил только один ответ: никак. Мне не хотелось ни есть, ни пить, ни спать, ни просыпаться. Ни закрывать глаза, ни держать их открытыми. Ни молчать, ни говорить. Минуты бессмысленно утекали прочь, часовая стрелка переходила от одной цифры к другой, дни неминуемо ускользали в прошлое, а я всё также себя чувствовала — никак.

Мне не хотелось никого видеть. От слов сочувствий сжимался желудок, от всхлипываний раскалывалась голова. Отчего людям кажется, что я должна знать, что им тоже плохо? Зачем они приходят в наш дом с зарёванными лицами и рассказывают, каким хорошим и замечательным мальчиком был Миша? А после, уходя, обязательно добавляют дежурную фразу, от которой мне хочется хлопнуть дверью и разбить им носы:

— Ты держись, главное. И, если что нужно, обращайся к нам, всегда поможем.

А мне не нужна была помощь. Я просто хотела остаться одна. И это было невыполнимое желание.

Вова приходил каждый день. Сидел рядом, пока я лежала под одеялом, отвернувшись к стене и промокала подушку слезами. И говорил. Много говорил. Пытался отвлечь меня армейскими байками, историями из Афганистана, ловко избегая темы смерти, будто я не понимала, сколько пацанов там погибло. Вова собственноручно возвёл вокруг меня стену из хрусталя и теперь боялся ненароком её разбить. Когда приходил Валера, наступало облегчение. Вове приходилось уступать ему место и уходить в гостиную или на кухню, притворив за собой дверь.

Валера мне ничего не говорил. Не пытался отвлечь, не сорил чепухой, заполняя пространство ненужными словами. Он ложился рядом на кровать и обнимал меня со спины, утыкаясь носом в шею. Стук его сердца отзывался в моих костях, и становилось чуть тише. И в голове, и в квартире. Иногда он садился выше, спиной к стене, и укладывал мою голову к себе на бедро. Пропускал меж пальцев мои волосы, пытался заплести неумелые косички или скрутить прядки в пружинки. От этих прикосновений я засыпала, сжав пальцами его штанину.

Из глубины квартиры донеслась протяжная трель. Схватившись за стену, я со скрипом села, потёрла опухшее лицо и уставилась на полоску дневного света, пробивающуюся над шторами. Кажется, я снова уснула и проснулась уже днём. Послышался скрип входной двери, негромкие голоса. Новый день, новая вереница проведывающих.

Вдруг кто-то поскрёбся в мою дверь. Она приоткрылась, и в комнату впорхнул запах свежеиспечённых блинов. Показалась голова Тамилы Анваровны, и женщина тихо сказала:

— Риточка, прости, что бужу тебя, но пришёл какой-то мужчина. — Я едва слышно застонала, падая на спину, но тут же села обратно, когда бабушкина подруга продолжила: — Сказал, что он от некого Жёлтого. Мне вызвать милицию?

— Нет, — прохрипела я и почувствовала жжение в горле — сказались несколько дней молчания. — Я сейчас выйду. Минуту.

Дверь тихо закрылась, и я поднялась с постели. Ноги были ватными и какими-то не моими. Словно я творение Франкенштейна и мне пришили чужие ноги. Схватившись за стол, чтобы не рухнуть плашмя на пол, я одёрнула шторы и крепко зажмурилась. Яркий дневной свет оказался невыносим. Он обжёг глаза, и я накрыла лицо ладонью, потирая пальцами припухшие веки.

В коридор я вышла, шаркая тапками. В дверях, склонив голову, стоял мужчина в пальто и кепке-восьмиклинке.

— Здравствуйте, — тихо поздоровалась я и опёрлась плечом на стену, — вы ко мне?

Мужчина поднял голову, и я узнала в нём Цыгана.

— Вы? — удивилась я и опустила глаза на клетчатую сумку у его ног. В руке Цыган держал... цветочный горшок.

— Ага, — буркнул Домбытовец и протянул горшок с цветком мне. — Тебе Жёлтый просил передать.

— Что это? — отчего-то спросила я, глядя на молодые зелёные стебли, тянущиеся вверх, продолговатые листья с зубчатыми краями и закрытые головки цветов.

— Я не ботаник, — пожал плечами Цыган и поправил головной убор. — Сорняк какой-то.

Не найдя, что ответить, я прижала горшок с землёй и растением к груди и растерянно сказала:

— Ну, тогда передайте Вадиму благодарность от меня.

— Обязательно, — беззлобно огрызнулся мужчина и поднял с пола клетчатую сумку. — Тут еда, в общем. Консервы всякие, шоколад, фрукты, крупы и прочее. Держите.

Окончательно потерявшись, я бездумно протянула руку и едва не рухнула под тяжестью неподъёмной сумки с продуктами. Да ещё так глупо: ноги не подогнула, руки не вскинула, не вскрикнула от неожиданности — молча набок солдатиком повалилась и прямиком в руки Цыгану. Сумка шлёпнулась на пол, там что-то лопнуло, а немного земли из горшка просыпалось мне на ночную сорочку и под ноги мужчины.

Тяжело вздохнув, Цыган поставил меня на ноги и раскрыл сумку.

— Всё, кирдык яйцам, — грустно сказал он. — Все всмятку.

— Вы не расстраивайтесь, — вдруг глупо хихикнула я. — Если убрать скорлупу, из них всё ещё может получиться яичница.

Цыган покосился на меня как на умственно отсталую.

— Ты дура? — поинтересовался он, вскидывая руку. — Они растеклись по всей сумке, ты как собралась из них яичницу делать?

— Да, — согласилась я. — С этим могут быть трудности.

Мужчина молчал. Я тоже. Наконец он выдавил:

— Ты мне не нравишься.

— Тогда что вы тут делаете? — задала я логичный вопрос.

— Меня Жёлтый послал. — Лицо Цыгана скривилось так, будто авторитет велел ему стойла в конюшне почистить, а не посылку доставить. — Передать продукты и этот сорняк.

— Тогда спасибо.

— Угу, — буркнул мужчина, но уходить не спешил. Он замялся на пороге и стал отряхивать невидимый мусор с рукавов. Наконец он шумно втянул носом воздух и посмотрел мне в глаза. — Соболезную насчёт брата.

В носу снова защипало, а глаза зачесались. Поджав сухие губы, я кивнула.

— Я это... — мужчина почесал затылок, снял кепку и повертел её в руках. — Знаю, каково это. Ну, брата терять.

— А что с вашим братом случилось? — тихо спросила я, глядя на опущенные уголки губ Цыгана.

— В тюрьме убили, — коротко ответил он и замолчал.

— Мне жаль.

— Мне тоже, — сказал мужчина и громко прочистил горло, надевая кепку обратно на голову. — Ладно, пойду я. Если вдруг понадобится что или проблемы какие будут, приходи в «Снежинку». Или звони.

— Хорошо, — кивнула я, зная, что не позвоню. И не приду. Надо держаться подальше от всего этого.

Не мой это мир. И не мои люди.

Перед глазами всплыло ухмыляющееся лицо Туркина, и под рёбрами защемило. Я же бессовестно обманываю саму себя. Как мне держаться подальше от парня, если тело плавится от одной только мысли о нём? Кажется, судьба была предрешена.

— Если что, — бросил мужчина напоследок, оказываясь на лестничной площадке, — не надо себя тоже хоронить. Это бессмысленная жертва. Когда умирает родной человек, надо учиться жить за двоих.

Я молча смотрела ему вслед, пока он спускался по ступеням, так и не оглянувшись. Его слова почти ничем не отличались от сотни других, сказанных мне ранее. Но, почему-то, я их услышала.

Удерживая горшок на груди, я заперла за Цыганом дверь. После него в прихожей остался стойкий, почти удушающий аромат одеколона после бритья. В носу зачесалось, и я чихнула.

— Будь здорова, — высунулась из кухни Тамила Анваровна. — Что это за мужчина был?

— Это, — начала было я, но осеклась, поняв, что не знаю, как Цыгана на самом деле зовут. — Так, знакомый. Неважно.

— Неважный знакомый принёс целую сумку продуктов? — недоверчиво вскинула брови женщина, покосившись на сумку у моих ног. — Тебе не кажется, что он... — Она задумчиво зажевала губы. — Слишком взрослый для тебя.

— Тётя Тами, — выдавила я улыбку, — не переживайте. Он действительно просто знакомый. А продукты от другого знакомого. Как оказалось, — я хмыкнула, заглянув в сумку с продуктами, — мир не без добрых людей.

— Ну да, — буркнула Тамила Анваровна, когда мы совместными усилиями затащили клетчатую сумку в кухню, — тоже верно. Главное, чтобы эти добрые люди не принесли зла больше, чем добра.

— Что вы имеете в виду? — спросила я, стряхивая с сорочки землю в мусорное ведро.

— Да так, — качнула женщина головой, — мысли вслух. Ты обедать будешь?

Вопрос прозвучал дежурно: Тамила Анваровна успела привыкнуть к тому, что я вяло и без эмоций раз за разом отказываюсь от еды. Я взглянула на суп в кастрюле, от которой шёл пар — свежий, только что сваренный.

— Щи? — робко поинтересовалась я.

— Борщ, — оживилась женщина и распахнула дверцу шкафа, где стройной стопкой громоздились суповые железные тарелки. — Свежий, только что приготовила!

Я тихо вздохнула и аккуратно примостила горшок с цветком на подоконник. Вспомнила серьёзно сказанные слова Цыгана:

— Надо учиться жить за двоих.

Каким бы раздражающим не был этот человек, он был прав — лечь рядом с братом проще всего, но совсем не правильно. Поджав губы, я кивнула женщине, и она радостно принялась черпать борщ из кастрюли. Ядрёно-красный наваристый бульон брызнул во все стороны, а по кухне поплыл запах квашенной капусты и картошки. Желудок слабо заурчал, словно и не надеялся, что ещё когда-нибудь сможет наесться.

— Я немного налила, — приговаривала Тамила Анваровна, ставя тарелку на стол. — С непривычки много нельзя. И хлебушек сейчас порежу. Свежий, только с базы привезли.

Я с сомнением посмотрела сперва на бабушкину подругу, затем на тарелку, доверху наполненную супом. Ещё капля, и борщ стал бы изливаться на стол водопадом. Если это, в её понимании, немного, то какого размера должна быть тара для большой порции?

От взгляда на свекольный цвет бульона и плавающие в нём щедрые куски картофеля рот наполнился слюной. В горле было сухо, и когда я сунула первую ложку супа в рот, едва не зарыдала. Даже лук, который я терпеть не могу, вдруг оказался таким вкусным и сочным, что в носу сразу стало мокро. Я шмыгнула и ухватилась за кусок хлеба с хрустящей корочкой. Я старалась есть медленно, не заглатывать большие куски, чтобы голодавший неделю желудок не отторгнул обед.

Невероятно довольная собой Тамила Анваровна всплеснула руками, схватилась за полотенце и бодро выскочила из кухни. Дверь она не прикрыла, поэтому я отчётливо слышала её голос, доносящийся из спальни Миши:

— Даже Рита встала и пообедала, — разорялась она недовольным тоном. — А ты всё лежишь, Поля! Не делай вид, что меня здесь нет, я не уйду, пока ты не встанешь на ноги и, наконец, не возьмёшь себя в руки!

Ложка выпала из слабых пальцев, плюхнулась в тарелку, а сверху на неё закапали редкие, но крупные слёзы. Утерев запястьем мокрое лицо, я покосилась глазами на настенный календарь.

Воскресенье.

***

Возвращение в школу очень отдалённо напомнило выход на учёбу после долгих каникул. Давно забытые чувства, чужие и знакомые одновременно коридоры, смазанные лица — всё это будто было в другой жизни, а я теперь не понимала, как существовать в этой, новой. Уроки показались мне бессмысленными, вопросы глупыми, а учителя слишком въедливыми и назойливыми.

Я ощущала на себе сочувствующие взгляды, слышала шепотки, но, к счастью, никто не бежал ко мне, чтобы выразить своё глубочайшее сожаление. Ребята разумно держали дистанцию, и я могла спокойно дышать.

Почти.

На втором уроке меня охватила паника. Она взялась из ниоткуда. Что-то щёлкнуло в голове, защемило под рёбрами, и я стала яростно тереть грудную клетку. Нещадно жгло, и из глаз брызнули непрошеные слёзы. Воздух во рту сгорал, так и не попадая в лёгкие — ещё немного, и я бы задохнулась.

Отступила паника так же резко, как и нахлынула. Тиски в груди разжались, жжение стихло, только щёки заныли от раздражения. Вытерев влажные дорожки рукавом платья, я с силой сжала в руке карандаш и смотрела в тетрадь, ничего не видя и никого не слыша. И только на уроке биологии я смогла отвлечься.

Случайно перелистнув нужный разворот, я открыла раздел «ботаники» и уставилась на знакомое растение. Небольшой кустик с плотно растущими стеблями, продолговатыми листьями с зубчатыми краями и пышными цветами насыщенно ярких цветов: от нежно-розового до багряно-красного. Опустив глаза, я, беззвучно шевеля губами, прочла:

— Маргаритки многолетние.

Именно это растение в горшке принёс Цыган. От Жёлтого. Я протянула ладонь, чтобы коснуться пальцем нарисованных лепестков. За что? Зачем?

Вадим Жёлтый, автор Дом быта, казался очень странным, и я его совсем не поняла. Одно дело, что он помог мне и разобрался с Ворошиловскими, но передать сумку с продуктами и маргаритки — это действительно странно. Я пыталась понять мотив его поступков, но не могла ухватиться за конец клубка, чтобы размотать его. В голове лениво копошились мысли и нужные противно ускользали, вынуждая схватиться за виски. Перед глазами на мгновение вспыхнула картинка разбитой головы Миши, и я вздрогнула, получив невидимую пощёчину.

Со звонком я захлопнула учебник, дождалась, когда учитель перестанет говорить, разрешит идти на перемену, и выскочила из класса.

В предбаннике туалета никого не было, и я толкнула каждую из дверей кабинок, чтобы убедиться — пусто. Умывшись, я встряхнула мокрыми руками, с трудом втянула ртом воздух — грудная клетка не хотела расширяться, чтобы дышать глубже, — и села на подоконник. За окном медленно танцевал снег, спускаясь на землю из плотных серых туч. Разгар дня, а казалось, что близится вечер. Как же мне надоела эта дурацкая зима.

За окном мимо школы уныло плелись сгорбленные фигуры, увешанные сумками, авоськами. Кто-то из родителей тянул за собой санки с детьми, укрытыми шерстяными платками. Ничего интересного.

Поёрзав, чтобы устроиться поудобнее, я случайно задела стоявший на подоконнике горшок с дохлым цветком и чудом успела его словить. Немного земли опрокинулось на пол.

— Блин, — выдохнула я и носком туфли затолкала небольшие комья в угол.

Вернув горшок на место, я заметила у самого корневища уголок оранжевой картонки. Стало любопытно, и я ногтём поддела таинственный предмет, извлекая его на свет. Это оказалась потрёпанная и грязная упаковка фирмы «Прима». Хмыкнув над находкой, я заглянула в надорванную дырочку и насчитала три сигареты без фильтра. Самые дешёвые — самое то, что могут себе позволить школьники без денег. Но я удивилась, что сигареты оказались в женском туалете. Никто из мне знакомых девчонок такой дрянью не баловался. Никому не хотелось видать в свою сторону косые взгляды и слышать гадкие перешёптывания. Курят только непорядочные девчонки. И матрёшки.

С курящими девушками пацаны боролись просто и грубо: заметив сигарету в женских пальчиках, любой мотальщик мог подойти к ней, вырвать палочку из рук и больно ударить ладонью по губам. Это в первый раз. В следующий раз она получит не только по губам, но будет вынуждена зажевать зажжённую сигарету. На третий придётся проглотить её.

Представив горький вкус табака и фильтра на языке, я поёжилась и вернула находку на место, припорошив землёй. Спрыгнув на пол, я включила воду и принялась мыть руки, очищая ногти от попавшей под них пыли. Скрипнула дверь, но я не оглянулась. Даже голову не подняла. Но окаменела, когда услышала знакомый голос:

— Марго...

Стиснув зубы, я медленно подняла голову и уставилась на отражение стоящей за моей спиной Диляры. Она выглядела потерянной, опустошённой и смотрела на меня красными опухшими от слёз глазами. Нервный смешок вырвался из груди, и я покачала головой, возвращаясь к мытью уже чистых рук.

— Марго, я... — голос Диляры дрожал, и она запнулась, подбирая нужные слова. — Как ты?

Я попыталась улыбнуться, натянуть на себя маску безразличия, чтобы не выдать свои чувства, но нерв в уголке рта нелепо дёрнулся, ломая мою маску.

— О, — коротко протянула я, выключая воду. — Я просто прекрасно. Недавно младшего брата похоронила. А как начался твой февраль?

Мне хотелось уколоть её побольнее. Да, она боится Серпа и авторитета Ворошиловских, я могла её понять. Но в самый страшный день, когда я в последний раз увидела тело Миши перед тем, как его навсегда упрятали под крышку гроба и тонну земли, со мной рядом были почти незнакомые мне пацаны из Универсама, но не лучшая подруга. Она даже не пришла на следующий день. И в любой последующий тоже. Я могла понять многое, но только не это. Я нуждалась в лучшей подруге, а получила этот совершенно идиотский вопрос.

Как я? Была прекрасно, пока ты не появилась.

— Я хотела прийти и позвонить, — выпалила Диля, приблизившись, но я вскинула ладонь, не позволив ей дотронуться до себя. — Правда.

— Что же тебе помешало? — спросила я, не глядя на Зубровину, и стала нервно подворачивать рукав платья. Свет мазнул по белым рваным следам на запястье. — Свиданка с Серпом?

Гримаса боли отразилась на лице Дили. Я ждала, что она пустится в длинные и суетливые оправдания, но она молча оттянула воротник платья и продемонстрировала фиолетовые пятна на плече и глубокую царапину поперёк ключицы. Ехидные слова застряли поперёк горла. Я во все глаза уставилась на синяки — явные следы от крепкой хватки — и негромко спросила:

— Серп?

— Нет, — горько усмехнулась Диляра, возвращая воротник на место. — Надя. Она с подружками караулила меня у подъезда, знала, сволочь, я побегу к тебе, как только узнаю о случившемся. Они затащили меня в подвал дома и... — Она запнулась и покачала головой, не желая заканчивать. — Я думала, что их Серп подослал, а оказалось, что это инициатива Таганской.

— И что он с ними сделал за то, что они на тебя напали? — Холодок скользнул по рукам, и я обняла себя за талию.

— С ними? — Лицо Диляры исказилось в совершенно безумной улыбке. — Им он ничего не сделал. Всё досталось мне.

Она повернулась ко мне спиной. Задрала подол платья, стянула вниз тёплые колготки, и я громко ахнула: бёдра и ягодицы под белыми хлопковыми трусами были сплошь исполосованы ремнём. Было очевидно, что бил Серп той стороной, что кончалась пряжкой: длинные полосы заканчивались ранками, покрытыми коричневой корочкой.

— Диля... — только и смогла вымолвить я, во все глаза уставившись на следы избиения. — Я... Не знаю даже, что и сказать!

— А что тут скажешь, — горько усмехнулась подруга и натянула колготки обратно. — Сама виновата.

— Что ты такое говоришь?! — взвилась я и, в один шаг сократив расстояние между нами, вцепилась в тонкие запястья Зубровиной. Встряхнув её, я процедила: — Ты не виновата в том, что Серп — последняя сволочь! Нет! — Я задохнулась от переполнявших меня чувств. Ненависть к Ворошиловскому затопила сознание, обжигая язык. — Тварь! Он самая настоящая тварь!

— Нет, Марго, — Диля опустила голову, и голос её задрожал. С острого подбородка закапали слёзы. — Я действительно сама накликала на себя беду.

В воздухе повисла невысказанная боль. Диляра путалась в собственных мыслях и очень хотела рассказать правду, но что-то сдерживало её. Она подняла на меня глаза, и я всё поняла — стыд. Её сдерживал стыд.

— Расскажи мне, — твёрдым голосом велела я и крепче стиснула пальцы на запястьях подруги. — Никто отсюда не выйдет, пока ты, наконец, не объяснишь мне, что, Сталин тебя подери, происходит. Какого хрена ты и Серп? Как так получилось?

— Надо же, — слабо улыбнулась Диля, — ты ругаешься. Тебя тот мальчик научил?

— Его зовут Валера. — Я тоже невольно улыбнулась. Губы этого мальчика не только ругаться могут научить. — Но речь сейчас не о нём. Давай, я слушаю.

Лицо подруги исказилось от боли. Уголок рта дёрнулся, и тёмные глаза с покрасневшими белками наполнились слезами. Я резко подалась вперёд и крепко обняла Дилю, уткнувшись носом в воротник платья на её шее.

— Не бойся, мне ты можешь сказать абсолютно всё. Помнишь? «Страх не победить, пока он играет с тобой в одной команде».

В жизни не поверила бы, что способна процитировать Коневича. Но в тот момент... В тот момент я поняла, о чём на самом деле говорил Денис.

— Я дура, — надломлено произнесла Диляра, проливая горячие слёзы на моё плечо. — Я самая настоящая идиотка.

Она тяжело сглотнула, подбирая слова. Покрытые трещинками губы приоткрылись, и из них водопадом полилась правда. Страшная правда.

В тот день, после того как я вернула страдающую похмельем подругу домой, отец устроил ей самый настоящий разнос. Диляра сидела на диване, сражаясь с тошнотой, и каждый крик отзывался тупой болью в ноющих висках. В конце концов отец ушёл на работу в дурном настроении, хлопнув дверью, а Даша, шмыгая покрасневшим носом, отправила Дилю спать. Вечером Зубровина проснулась, чувствуя себя ещё хуже, чем накануне. Водка отпустила, но её место заняла внезапно проснувшаяся совесть.

Диляра осознала, что заставила безумно волноваться и родителей, и меня, вынудив рыскать по дворам поздно вечером. Она набрала мне домой, но так и не смогла поговорить — я судила футбольный матч Универсамовских.

Отец вернулся с работы раньше. На его хмуром лице сильнее прорезались возрастные морщины, он так и не сказал ни слова провинившейся дочери, пока они втроём ужинали. Даша пыталась разрядить атмосферу яблочным пирогом, присыпанный перемолотым в пудру сахарным песком.

— Я пыталась извиниться, — икая от нервов, проговорила Диля, стряхивая невидимые соринки с моего платья. — Но отец очень сильно разозлился. И он... Ты же знаешь, папа долго отходит и может наговорить много гадостей, чтобы заставить чувствовать себя хуже. Он сказал, что я эгоистка, которая совсем не ценит свою семью. А потом добавил, что ты бы так никогда не поступила. — В глазах Дили не было обвинений, но я всё равно почувствовала себя беспричинно виноватой. — Не знаю почему, но меня от этих слов ослепила такая ярость. Я вдруг почувствовала, что хочу, чтобы он пожалел о сказанном. Чтобы понял, что может быть и хуже.

Я молчала, слушая подругу, и кусала губы. Диляра никогда не была склонна к саморазрушению, но всё бывает впервые.

— Я снова ушла из дома. В этот раз меня никто не останавливал. Я словно опьянела, хотя ни капли не выпила. Выскочила на улицу и металась по двору, не понимала, что хочу сделать. Ярость ослепила, оглушила.

Диляра хотела прийти ко мне. Выговориться, разрыдаться на моём плече, сломать парочку карандашей. Но так и не дошла.

Зубровина, сжимая длинные пальцы в кулаки, вышла из родного двора и решила сократить путь. Было темно — муниципалитет в целях экономии опять отключил половину фонарей по дороге. Вдруг Диля почувствовала пробирающий под кожу мороз. Страх. Она обернулась, но никого не видела. Ускорилась. В груди зашевелилась нешуточная тревога. Диля снова оглянулась, всмотрелась в тёмный переулок и заметила высокую тень. Мужскую. Ужас подкатил к горлу горьким комом.

Чем сильнее страх завладевал Дилярой, тем медленнее она шла, не в силах переставлять ноги. Она отчётливо слышала звук шагов за спиной — под обувью скрипел снег и трещали замёрзшие лужи.

— Миледи, ну же, — заговорил мужской голос, и Диляра содрогнулась всем телом, — куда вы так спешите? Скользко же. Можно поскользнуться и ушибиться.

Говорящего Диляра не узнала. Она совсем от страха не соображала и, зачем-то, остановилась. Словно внутри что-то подсказало, что лучше не бежать. Ведь бежать и некуда — кругом тёмные дворы, тишина и неизвестность. Она развернулась, стискивая кулаки в карманах шубы.

Перед ней стоял довольно высокий парень, его широкие плечи накрывала красная куртка. Спортивные штаны казались слишком тонкими для такой погоды, а разношенные найки с посеревшими шнурками вот-вот грозились развалиться. Парень разглядывал Диляру с неприкрытым интересом, и на его губах играла пугающая усмешка. Ледяная, колющая.

— И что было дальше? — спросила я одними губами, глядя на то, как Диля остервенело стирает слёзы с красных щёк.

— Я плохо помню, — горько усмехнулась она, пожимая плечами. — Мозг отключился напрочь. Всё, что запомнила: как Серп привёл меня к себе в гараж и... Я не сопротивлялась. Просто не могла. Всё тело как отказало. В общем, он лишил меня девственности.

От шока я раскрываю рот и издаю квакающий звук, а Диляра застыла, поджав губы. Её глаза остекленели, и она громко шмыгнула носом.

— Диля... — только и могу сказать я, подняв руки и тут же опустив.

— Да, знаю, о чём ты думаешь, — кивает Диляра, не меняясь в лице. — Я сама накликала на себя беду. Надо было сидеть дома.

От её слов действие анестезии в моём рту закончилось, и я, вцепившись в плечи, как следует встряхнула подругу. Она безвольно закачалась, даже не сопротивляясь. В груди вспыхнул огонь и в висках закололо, словно кто-то вогнал раскалённые гвозди.

— Ты дура? — повысила я голос и от злости ещё раз тряхнула Дилю. — Ты что несёшь? Этот ублюдок воспользовался тобой! Он хотел сделать это ещё в первую встречу! Я!.. — Воздух застрял в горле, и я подавилась собственными словами, открывая рот как выброшенная на берег рыба. — Господи, Диля, мне так жаль.

Я прижала подругу к себе, и она скрестила руки у меня за спиной. Её худая фигурка резко содрогнулась, и полились громкие рыдания, переходящие в страшную истерику. Диляра стала задыхаться и, отстранившись, схватилась за воротник платья, оттягивая его, словно он затянулся удавкой. Страшный хрип сорвался с её губ, и тёмные глаза, полные страха, посмотрели на меня.

— Тише, тише, — засуетилась я и, толкнув одну из дверцей, усадила Дилю на крышку унитаза. — Дыши полной грудью.

— Не могу, — с трудом простонала она, едва не разрывая ворот. Я схватила её за руки, убирая прочь от горла. — Я не могу дышать!

Я опустилась перед ней на корточки и обхватила за лицо, сжав мокрые, пылающие жаром щёки. Диляра задыхалась.

— Эй, Диль, — позвала я, чувствуя, как её паника передаётся и мне, — ты можешь дышать. У тебя просто истерика. Ну же, выпрямись. — Диля покачала головой, одними губами сказав, что не может. — Можешь. Давай.

Горячие слёзы катились по моим ладонями, стекая по запястьям под рукава. Я во все глаза смотрела на сотрясающуюся подругу, и сердце ныло. Но я её не отпустила. Диляра вцепилась в мои предплечья и пыталась втягивать ртом воздух.

— Дыши носом, — посоветовала я, — так проще успокоиться.

У Миши такое было. Несколько лет назад, когда бабушка поскользнулась на ступенях, брат отчего-то решил, что она при смерти, увидев её на больничной кровати — бледную и с перебинтованной головой. Он стал задыхаться, и его привела в чувство медсестра, усадив на кушетку в коридоре и велев дышать. Через силу, через «не могу».

Подрагивая плечами, Диляра медленно приходила в себя, всхлипывая. Вытянув рукав, я вытерла ей лицо, опустила ладони на колени, с силой сжав.

— Давай убьём его.

Диляра замерла, уставившись на меня перепуганными глазами.

— Ты... шутишь?

Мои губы тронула ледяная жёсткая улыбка.

— Разве похоже, что я шучу? — Переплетя наши пальцы, я тянусь к подруге и шепотом продолжаю: — Мы убьём этого ублюдка. Он не достоин жизни. Не после того, что сделал с тобой.

В туалетной комнате вдруг стало так тихо. Я слышала, как из плохо закрученного крана в раковину капала вода. Что-то скрипнуло, и мне показалось, что это отворилась дверь. Выглянув из кабинки, я никого не увидела и с подозрением уставилась на выход. Показалось.

— Марго, — прошелестела Диляра, и я тут же повернулась к ней, позабыв о странных звуках, — ты... правда хочешь это сделать?

Медленно вздохнув, я выпрямила спину и твёрдо произнесла, глядя подруге в глаза:

— Мы убьём его, Диля. Серп умрёт ещё до окончания зимы.

***

Этим вечером я впервые увидела, каким заботливым может быть Коневич. Как только я вошла в подвал ОКОДа, стряхивая с пальто снег, он тут же ко мне подлетел и сгрёб в охапку, наплевав на то, что я вся была мокрой из-за снегопада.

— Марго, ты как?

Снова глупый вопрос, но в этот раз от сильного удивления я ответила.

— Держусь.

— Бедная наша Тилькина, — страдальчески проговорил парень и снова прижал меня к себе.

Вскинув руку, я похлопала его по спине. Что это с ним?

Отстранившись, Денис схватил меня за плечи и, преданно заглядывая в глаза, затараторил:

— Ты, если что, обращайся, ладно? Может, помощь какая нужна? У меня есть связи с милицией, я помогу дёрнуть за нужные ниточки, чтобы найти тех уродов, которые твоего брата убили!

— Что, правда? — недоверчиво спросила я, вскидывая брови.

— Конечно. — Коневич стал помогать скинуть верхнюю одежду. — Этих ментов надо постоянно пинать, чтобы они работали. Совсем обленились, сидят на своих льготных харчах и ни черта не хотят делать! Ты знаешь, кто ведёт дело твоего брата?

Я задумалась, пытаясь выудить из закромов фамилию. Перед глазами возникло усатое лицо майора в очках, и в затылке заныло от фантомной хватки, заставляющей меня смотреть на тело брата.

— Майор Байбаков, кажется.

— Да, — кивнул Денис, — знаю такого. Не переживай, Тилькина, — он с размаху зарядил ладонью мне по плечу, и я поморщилась, потирая ушибленное место — найдём и покараем. Это зверьё думает, что на них нет никакой управы. Не знают, на что способен Комсомол.

«И на что же?» — едва не вырвались едкие слова, но я сумела промолчать. Денис, казалось, искренне хотел помочь. Пусть, у него ничего не получится, но мне не хотелось с ним ругаться и отталкивать его в тот момент, когда он впервые со дня нашего знакомства проявил ко мне человечность.

— Ты, наверное, голодная? — засуетился парень. Швырнув моё пальто на вешалку, он закинул руку на моё плечо и потянул в небольшую импровизированную кухоньку. — Ребята ещё не вернулись из магазина, но у нас остались солёные перцы и сервелат. Садись, сейчас тебе чай плесну.

Я попыталась было сопротивляться, но Денис проигнорировал мои слабые попытки и поставил чайник на походную плиту. Передо мной тут же появилась тарелка с заветренной колбасой, початая банка солений и кружка, куда парень швырнул пакетик чая.

— Денис, — раздался голос из соседней комнаты, — текст туго идёт, но я что-то всё же накатал. Погляди.

В кухню торопливым шагом вошёл Рома Захаров с ворохом исчирканных листов и застыл, заметив меня. На его лице промелькнула невнятная эмоция, и он бросил быстрый взгляд в сторону Коневича. Тот поправил оправу очков и кивнул на стул рядом со мной.

— Чего застыл? Садись.

Рома послушно обогнул стол, отодвинул стул и сунул в протянутую ладонь Дениса свои записи.

— Привет, Рит.

— Привет, — тихо поздоровалась я в ответ, ведя пальцем по узору на клеёнке. — Что ты написал?

— Это для газеты, — ответил за парня Денис, вчитываясь в строчки на бумаге. — Всё хорошо, мне нравится. Но добавь больше эмоций. Чтобы читалось навзрыд. И упомяни, что ОКОД не оставит случившееся без внимания.

Рома кивнул и забирал бумажки, поспешно пряча их в кармане брюк. Я с подозрением покосилась сперва на него, затем на Коневича, снимающего вскипевший чайник с плитки.

— Вы пишете про моего брата?

— Мхм, — кивнул Денис.

Он не выглядел смущённым тем фактом, что без моего разрешения решил публиковать заметку о смерти моего брата в газете, да ещё и с целью возвысить ОКОД. А вот Захаров потупил глаза, ковыряя заусенец на пальце.

Вернулись ребята из магазина, волоча авоськи с едой. Я бездумно ковыряла вилкой в тарелке, размазывая по краям салат, заправленный жирным майонезом. В носу щипало от дурной смеси запахов неаппетитной еды. Она даже выглядела ужасно, от одного вида мутило. Речи лились реками, и уже через полчаса жутко разболелась голова. Я поискала глазами Дилю, но она так и не пришла на собрание. Хотя, эту обжираловку язык не повернётся назвать собранием. Зачем мы здесь? Для чего?

Извинившись, я встала из-за стола и, бросив Коневичу, что иду на улицу подышать свежим воздухом, вышла из кухни, протискиваясь между стеной и придвинутыми к ней стульями. Схватив пальто с вешалки и толкнув дверь, ведущую на лестницу, за которой ждала спасительная улица, я не знала, действительно ли иду на передышку или собираюсь, поджав хвост, сбежать.

Снег не думал утихать: крупные хлопья танцевали в свете уличных фонарей, медленно оседая на землю и укрывая город пушистым одеялом. Пахло тёплым морозом: вдыхаешь воздух полной грудью, нос покалывает невидимыми иголочками, а под рёбрами теплеет. Задрав к небу голову, вытянула руку и поймала пушинку кончиками пальцев. Белое облачко застыло всего на мгновение и превратилось в каплю, покатившуюся по тёплой коже под рукав пальто.

Миша любил зиму. Кататься на старых коньках, скользить в обуви по льду, валяться в снегу и рисовать снежных ангелов, лепить снеговиков и строить ледяную крепость, играть в снежки, целясь мне в лоб. И ему нравилось ловить снежинки языком. Закрыв глаза, я открыла рот и почувствовала прикосновение крошечных иголочек к губам.

В горле заклокотало. Опустив голову, я грубо потёрла лицо ладонями и шлёпнула себя по щекам. Легче не стало, но слёзы остановились.

Стоило только прислониться к стене, притоптав сугроб сапогами, как дверь, ведущая в подвал, распахнулась, и на улицу вышел Рома.

— Догнал, — улыбнулся он, поправляя шарф на шее. — Думал, ты уже ушла.

— Да пора бы уже, — кивнула я в ответ. — Ты тоже домой?

— Ага. — Рома оглянулся на пустую улицу и почесал затылок, удерживая шапку свободной рукой. — Я спросить хотел... Ты как?

Я шумно вздохнула и отвернулась, пряча руки в карманах.

— Ты не первый, кто спрашивает об этом, но я так и не поняла, как следует отвечать на такой вопрос. Он кажется... глупым, что ли. Не знаю.

— На самом деле я понимаю, — искренне произнёс Рома, и я снова повернула к нему голову. — Мне знакомо то, что ты чувствуешь. Это, скорее, дежурный вопрос.

— Ты тоже кого-то потерял?

— Мхм. — Рома затеребил шапку, вытягивая торчащую нитку. — Девушку.

— Оу, — вырвалось у меня, и я тут же спохватилась: — То есть... Сочувствую. Что с ней случилось?

— Умерла, — коротко ответил парень, дав понять, что не станет рассказывать больше. Я, как оказалось, уже привыкла к его скрытности и не стала ничего вытягивать. Захочет, сам расскажет.

Какое-то время мы стояли молча, глядя на заснеженную даль. Послышалось шебуршание — Рома сунул руки в карманы чёрного пальто, шарясь, и извлёк пачку сигарет и зажигалку.

— Будешь? — предложил он, протягивая коробочку красного цвета.

— Не курю, — покачала я головой и уставилась на фонарь напротив здания школы. Свет от него окрашивал снег в грязно-жёлтый цвет.

— Да ладно тебе. — Захаров толкнул меня в бок и с улыбкой протянул одну палочку. — От одной рак лёгких не заработаешь.

— Ты думаешь, я поэтому отказываюсь? — вскинула я брови, глядя на сигарету.

— Не вредничай. — Рома быстро сунул сигарету мне в руку, другую сунул себе в рот и чиркнул у лица зажигалкой. — Вдохни полной грудью и расслабься.

— Не хочу, — покачала я головой, начиная раздражаться от его настойчивости.

— Зато я хочу, — прозвучал низкий голос из темноты, и я испуганно вздрогнула, роняя сигарету на снег.

— В-валера? — От неожиданности я начала заикаться. — Т-ты чего здесь?

— За тобой пришёл, — улыбнулся парень, но глаза его остались холодными и злыми. Смотрел так он не на меня — всем его вниманием завладел только Рома Захаров.

Если Рома и испугался появления Валеры, то вида не подал: ленивым жестом стряхнул пепел на снег и посмотрел на парня с вызовом.

— Привет, — кивнул он. — Знакомы?

— С чушпанами знакомств не вожу. — Валера сплюнул на землю и, сощурившись, уставился на Захарова. Линия его челюсти походила на лезвие бритвы, под кожей яростно заходили желваки.

— Понятно, — усмехнулся Рома, и его кадык нервно дёрнулся. — Ты один из этих, — зажав сигарету зубами, он вскинул руки и пальцами показал кавычки, — пацанов. Держишь улицу, раздеваешь прохожих.

Если бы взглядом можно было убивать, то Захаров бы рассыпался и разлетелся по округе пеплом. Валера провёл языком по губам, сделал шаг, и свет фонаря выделил небольшую припухлость на щеке. След от удара.

Взгляд потемневших зелёных глаз метнулся ко мне, и я сжалась, мечтая в этот момент очутиться подальше отсюда. Парень подошёл ко мне вплотную, и его рука бережно схватила меня за плечо. Этот нежный жест совершенно не сочетался с выражением его лица. Я инстинктивно, совсем необдуманно, опустила свою ладонь поверх его пальцев и подалась ближе. Возможно, я просто хотела быть ближе, чтобы остановить парня в тот момент, когда он решит ударить ни в чём не повинного Рому.

— В какой момент жизни, — начал Туркин, щёлкнув пальцами в воздухе, — ты осмелел настолько, что решил совать свои ёбаные сиги моей девчонке?

Взгляд Ромы метнулся в мою сторону, и парень пожал плечами, выдыхая носом табачный дым.

— На ней не написано, что она твоя.

Мне не нравилось, что меня обсуждают, как какой-то предмет. Будто я пылесос, и соседи по коммунальной квартире не могут решить, кому на самом деле он принадлежит. Но я молчала, украдкой схватив Валеру за ткань куртки.

— Тяжело, наверное, жить без глаз, — ледяным тоном ответил Валера. — И без мозгов.

— Не знаю, — лёгкая улыбка тронула губы Захарова. — Поделишься своим опытом?

Остановить кулак, на всей скорости влетевший в лицо моего одноклассника, я бы не смогла, даже повиснув на Турбо всем телом. Мерзкий хлюпающий звук резанул по ушам, и Рома, выронив сигарету, упал на землю. Оранжевый огонёк тут же потух, а на снегу стали распускаться кровавые цветы, брызнувшие из разбитого носа.

Валера встряхнул рукой, нанёсшей удар, покосился на упавшую сигарету и сокрушённо покачал головой.

— Блять, почти целая. Ты проебал целую сигу, чушпан.

Я вжалась в стену, не рискуя встревать. Валера меня не пугал, но я не раз видела, как Роза вмешивалась в драки двух пьяных мужиков, пытаясь оттащить своего, и неизбежно получала по лицу. Случайно, но нос таким образом ей дважды ломали.

Откинув снег с пути, Валера ленивым шагом приблизился к Роме и, подтянув спортивки, присел на корточки. Захаров, лёжа на боку, пытался отползти, держась окровавленной ладонью за нос. Он больше не улыбался, в его глазах плескался страх.

Опустив локти на колени, Турбо хрустнул костяшками пальцев и угрожающе произнёс:

— Я скажу это один раз, только один: Рита ходит со мной. И если я ещё раз увижу, что ты хотя бы дышишь с ней одним углекислым газом, то не досчитаешься ушей. А потом глаз. И если посмеешь катить к ней яйца, я тебе их отрежу и заставлю жрать. — Протянув руку, он хватил Рому за грудки и встряхнул. — Усёк?

Захаров с трудом кивнул и тут же опрокинулся на спину, потому что Валера его толкнул от себя. Туркин вынул из кармана пачку Роминых сигарет, одобрительно хмыкнул, взглянув на красную упаковку, и сунул себе в карман. Поднявшись, парень качнул головой, разминая шею, и повернулся ко мне. Я по-прежнему вжималась спиной в стену. Красивая усмешка появилась на лице Валеры, и он вскинул брови.

— Идём?

***

Мы шли по заснеженной улице, разрезая плотную белую стену своими тёмными фигурами. Широкая ладонь Валеры крепко держала мою, словно опасался, что я стану вырываться. Но я покорно шла рядом, глядя себе под ноги. В голове шумным роем носились тяжёлые мысли, и я никак не могла собраться духом, чтобы озвучить их.

— Кто этот чушпан? — спросил Валера, когда мы оказались в одном из пустых дворов. — И почему он тёрся рядом с тобой.

— Это Рома, мой одноклассник, — тихо ответила я, не поднимая головы. — Он тоже в дружине состоит. Не стоило его бить, он не плохой.

— Мне насрать, какой он, — отрезал парень. — Если попробует ещё раз к тебе приблизиться, он труп.

— Собираешься избивать всех, кто посмеет со мной заговорить?

— Не всех. — В голосе парня слышна насмешка. — Только чушпанов. Пацаны и так знают, чья ты.

— Насчёт этого, — наконец решилась я и затормозила посреди детской площадки возле качелей. — Нам надо поговорить.

— Может дома? — вскинул брови Валера, останавливаясь напротив. Его рука по-прежнему сжимала мою, большим пальцем оглаживая костяшки. — У тебя уже нос красный.

— Это не от холода. — В груди всё сжалось, когда я подняла глаза и посмотрела на лицо парня. Расслабленное и улыбающееся. Он даже не подозревал, что я собиралась ему сказать. — И это важно.

Вынув вторую ладонь из кармана штанов, Валера сжал моё плечо и улыбнулся шире, щуря глаза.

— Рит. Дома.

— Нет, — выдыхаю я. — Ты не можешь пойти ко мне домой.

— Почему? — на лице парня промелькнула тень, и он свёл брови к переносице, а я, не выдержав, опустила голову, борясь с подступающими слезами. — В чём дело?

Ладонь с разбитыми костяшками мягко опустилась мне на щёку и поддела подбородок, вынуждая поднять голову и посмотреть парню в глаза. Что я и сделала. Уставилась в два зелёных пятна напротив и почувствовала, как земля дрожит и грозится уйти из-под ног. От прикосновения руки с шершавыми мозолями тепло растеклось под одежду.

Следовало отвернуться, оттолкнуть парня, сказать, что всё произошедшее между нами — ошибка. Я не должна была соглашаться идти с ним на дискотеку, он не должен был целовать меня под ёлкой. И я не должна была хотеть снова всё повторить. Он часть мира, из-за которого погиб мой брат. Валера не был в этом виноват, но он так же легко может уйти, как это сделал Миша. Не по собственному желанию, но уличный мир ни о чём не спрашивает.

Я опёрлась на пятки и постаралась увеличить между нами расстояние, сделав шаг назад. Парень же подался вперёд, нависая надо мной, и его ладонь опустилась на столб качели возле моей головы. На покрасневших губах ни тени улыбки, а потемневшие глаза внимательно изучали моё лицо. Я разглядела небольшое рассечение, едва заметное под густыми бровями, и маленькую ранку в уголке рта.

Лицо Валеры оказалось в опасной близости — он собирался меня поцеловать, и моё сердце, влетев в рёбра, страстно-сильно хотело этого тоже. Наверное, он почувствовал себя неуютно от повисшего напряжения и пытался разрушить его, сблизившись телами. Как же сильно я этого хотела: поцеловать парня и забраться к нему под кожу.

Валера настойчиво притянул меня ближе, а я пыталась удержать в ушах звук удара, с которым его кулак врезался в лицо Ромы. Но он тут же растворился в свете уличного фонаря, когда парень негромко спросил:

— Рит?

Его большой палец очертил линию моей челюсти. Он запустил руку в мои волосы и мягко расчесал. Пряди натянулись, и я слегка запрокинула голову, закрыв глаза.

Как я могу разбить наши сердца, когда он делает всё, чтобы я мягкой глиной растеклась у его ног?

— Зря мы всё это начали, — прошептала я. — Нужно закончить, пока всё не зашло слишком далеко.

Валера молчал, и я слышала тяжёлое дыхание над своим ухом. Смелости поднять на него глаза не было. Ведь, если посмотрю на это красивое лицо, то тут же сдамся ему во власть. На меня даже давить не придётся.

— Хочешь, — Валера прочистил горло, и его ладонь скользнула ниже, переместившись с лица на талию, — разбежаться?

Не хочу. Совсем не хочу. Но так правильнее.

С трудом сглотнув вязкую горькую слюну, я кивнула. Рука исчезла с моей талии, парень отступил на шаг, и стало невыносимо холодно. Хотелось разрыдаться как маленькая девочка и упасть перед этим парнем на колени.

Я передумала, не хочу. Вернись, Валера, не отпускай меня.

Но я крепко стиснула зубы и затолкала рвущиеся наружу слова как можно глубже. Так лучше. Так будет лучше для меня самой. Нам нельзя быть вместе. Это с самого начала было большой ошибкой.

Он и я. Я и Валера по кличке Турбо.

Я не могла прочитать выражение его лица. Тёмные глаза внимательно смотрели на меня, руки свободно висели вдоль тела, зубы были плотно сжаты. Я стояла перед ним словно голая, даже кожа медленно слезала с костей, демонстрируя разлагающиеся внутренности. В носу щипало, глаза подёрнула мутная пелена, но я запретила себе плакать и стояла неподвижно, вскинув голову.

Я — Маргарита Тилькина. Я не тряпка. Я не сломаюсь от своих же чувств. Я это переживу.

Всё переживу.

— Ты считаешь, что я виноват в смерти Ералаша?

Моя броня дала трещину, и я испуганно покачала головой.

— Нет, что ты! Я...

— Тогда какого хуя? — перебил меня парень.

Сглотнув, я отвела глаза и уставилась на старое дерево, склонившее свои ветви к земле под тяжестью снега.

— Мы с тобой разные, — с трудом выдавила я, сунув руки в карманы пальто. — Ты — пацан из группировки, я — комсомолка, цель которой бороться с такими как ты. Ты и я вместе — такой же абсурд, как... — Я запнулась, не найдя подходящего сравнения. — В общем, не сходимся мы. Я повелась на всё новое. — Взмахнув рукой, я с трудом устояла, потому что ноги стали подкашиваться. — Дискачи, мотальщики, красивый мальчик, который украл мой первый поцелуй. Было здорово, но я больше этого не хочу.

Хочу. Ещё как хочу.

Выпалив свою пламенную речь, я затихла. Валера ковырял носком кроссовка снег и, казалось, не слышал меня. Вдруг мне стало казаться, что я во сне. Если мне это снится, то почему так больно?

— Ты закончила? — спросил он ровным голосом и поднял на меня глаза, продолжая рыть ямку носком.

Вопрос стал для меня неожиданностью и застигнул врасплох. Я ждала, что Валера обзовёт меня, наорёт или молча уйдёт.

— Д-да? — От неожиданности я ответила вопросом на вопрос.

— Хорошо, — кивнул он и, сократив расстояние между нами двумя длинным шагами, выдернул мою руку из кармана. — Тогда пойдём.

Его пальцы крепко обхватили моё запястье, и Валера потащил меня через всю площадку в неизвестном направлении. От него волнами исходила молчаливая ярость. Я впервые испугалась того, что он может со мной сделать. Мне и в голову не приходило, какой на самом деле может быть его реакция. Я вцепилась в его руку.

— Стой! Куда ты?!

В моём голосе послышалась истерика, но Валера и не думал останавливаться. Он только ускорился, и я чуть не покатилась кубарем, запнувшись о какую-то железку, припорошенную снегом. Мы неслись к одному из подъездов одного из домов. Истерика застряла в горле, но слёз не было. Я впервые поняла, каково Диляре: липкие щупальцы страха сковали всё тело, и оно могло только покорно делать то, что хочет парень.

Валера дёрнул подъездную дверь на себя, и она, громыхая, отворилась. За ней оказалась гулкая пустота, и эхо понеслось наверх по этажам. Парень втолкнул меня в темноту, и я бы упала на лестницу, не удержи он меня за руку.

— Валера, — умоляюще прошептала я. — Пожалуйста, я хочу домой.

Мы поднялись на первый этаж. На большом окне стояли мёртвые цветы в горшках и жестяная банка из-под кофе для окурков. Парень резко затормозил и толкнул меня, зажимая всем телом в угол. Внезапно весь мир сузился до одного лица Валеры. Без слов и церемоний он наклонился, и его горячие губы врезались в мои, выгрызая остатки воздуха. Я вытянулась по струнке, не смея шевелиться, и крепко зажмурилась.

Широкие мозолистые ладони накрыли мои щёки, и Валера отстранился. Я по-прежнему держала глаза закрытыми, прижав руки к груди, и ощущала горячее дыхание на своих губах. Холодный нос мазнул по виску, и Валера едва слышно произнёс мне на ухо:

— Я не отпущу тебя, Рита.

— Тебе придётся, — почти пискнула я.

— Нет, — качнул он головой и прижался ближе. Его руки скользнули ниже, очертив линию подбородка, коснувшись щеки, и легли на талию. — Нет, Рит.

— Но почему? — простонала я, всё ещё не в силах открыть глаза.

Валера обнял меня, скрестив руки на лопатках, и склонил голову, укладывая подбородок на плече. Он мягко коснулся губами моего виска, целуя, и я обмякла, падая в объятия на ватных ногах. Мои пальцы вцепились в ткань свитера под курткой парня, и я шумно втянула ртом воздух, запрокидывая голову, чтобы посмотреть на лампочку под потолком, освещающую лестничную площадку между первым и вторым этажами.

— Потому что ты нужна мне.

От этих слов сердце сжалось, а кровь, отхлынувшая от страха, вновь прилила к голове. Валера медленно отстранился, не размыкая объятий. Наши лица были в нескольких сантиметрах друг от друга.

— Ты же меня совсем не знаешь... — тихо произнесла я, глядя в глаза напротив.

— Хочешь сказать, что не чувствуешь того же? — Валера сомкнул пальцы на запястье и опустил мою ладонь на свою грудь. Под пальцами сильно билось пацанское сердце. — Я тебе не нужен?

— Нужен, — вырвалось у меня. — Очень нужен.

— Когда два человека нужны друг другу — это не абсурд.

— Это зависимость.

— Хорошо, — кивнул парень. — Тогда я зависим. Как и ты.

— Мне не место в твоём мире, — прошептала я, уже не веря в смысл своих слов. Они пустые, глупые, лживые.

— Твоё место рядом со мной.

— Валера... — умоляюще простонала я, врезаясь лбом в мужскую грудь.

— Я назвал тебя своей девчонкой, — его голос приятной вибрацией отозвался в моей голове. — Считай, почти признался в любви.

— Нет, остановись, — протестующе закачала я головой и прижалась к парню щекой. — Не говори этого, прошу. Я уже потеряла одного любимого человека из-за этой тупой улицы. Я не переживу этого снова.

— Со мной ничего не случится. Ну же, посмотри на меня.

Я послушно откинулась спиной на стену и увидела улыбку на губах Туркина. Лукавая, искусительная.

Он знал, что я не хочу расставаться с ним. Что он мне нужен. Что я стою перед ним, и кожа горит от одного взгляда. Сердце колотится как ненормальное, а воздух плавит лёгкие. Я нуждаюсь в Валере по кличке Турбо как голодающий в хлебе. Как пустыня в воде. Как Земля в Солнце. Как приливы и отливы в Луне.

Я невыносимо сильно нуждалась в этом парне.

Потянувшись на носочках, я обхватила Валеру за шею и поцеловала его. Отчаянно. Безумно. Наши зубы стукнулись, потому что я спешила как ненормальная. Нырнула пальцами в мягкую шевелюру и прижалась грудью к парню. Валера ответил. Он подхватил меня под бёдрами, словно я совсем ничего не весила, и опустил на подоконник, отталкивая рукой горшок с цветком.

Его губы требовали от меня извинений. Он хотел, чтобы я доказала, что все слова были пустым звуком, помешательством, бредом безумного человека. Я точно безумна, если решила, что смогу прожить день зная, что Турбо больше никогда не прижмёт меня к себе.

На языке застыли горечь сигарет и сладость барбариски.

Ловкие пальцы расстегнули пуговицы на пальто и сжали талию под тонкой тканью школьного платья. Голова кружилась. Ладонь парня накрыла мою грудь и сжала, а у меня вырвался глухой, полный мольбы, стон. Губы Валеры расплылись в самодовольной ухмылке, и, коснувшись подола платья, он забрался под него, сжимая мои бёдра в колготках.

Щёки пылали, словно к ним прижали раскалённые камни, а губы ныли и просили ещё. Ещё. Ещё. Я опустила замёрзшие ладони на шею парня, и он вздрогнул, ответив на прикосновение табуном мурашек.

Горячий влажный язык скользнул по нижней губе, и мои бёдра, обнимающие торс парня, сжались. Пальцы под платьем оставляли отпечатки на коже, а внизу живота стягивался невыносимо жгучий узел. Всё тело горело как в лихорадке.

Глухой стук раздался совсем рядом — это Валера вцепился ладонью в подоконник. Не ведая, что творю, я завела одну руку ему под свитер и коснулась торса. Твёрдый как камень, напряжённый до предела. Валера разорвал поцелуй, и я жалко схватила губами пустоту. Он прижался лбом ко мне и, тяжело дыша, процедил:

— У меня от тебя крыша отлетает, Тилькина.

— Я не специально, — сдуру ляпнула я, и Валера тихо усмехнулся. Наверное, убедился, что я совсем идиотка.

Я медленно подняла руку и коснулась пальцами сильного волевого подбородка, а затем прижала их к приоткрытым губам, ловя его дыхание. Мне нравилось его трогать. Всё равно, что касаться произведения искусства в музее. Запретно, а хочется разбить защитное стекло и унести сокровище с тобой.

— А у меня от тебя бабочки в животе летают, — шепнула я и робко улыбнулась.

Валера слегка отстранился, чтобы посмотреть мне в глаза. На его лице промелькнуло недоверие.

— Что, правда?

Я кивнула.

Безумные бабочки, которые вот-вот разорвут меня изнутри.

Валера усмехнулся, и его ладони опустились на мои щиколотки, скрещенные у него на талии.

— Пацан с отлетевшей крышей и комсомолка с насекомыми в животе. Тилькина. — От этих слов сердце сделало опасный кульбит. — Мы идеально друг другу подходим, не находишь?