Наши сердца разобьются этой зимой

— Тебе не на что жаловаться, мальчик. Ты свой выбор сделал, и всё происшедшее лишь следствие этого выбора. Что бы теперь с тобой ни случилось, случится лишь то, что ты сам себе избрал.

Очнулась я лишь тогда, когда впереди показались знакомые надписи на стенах дома. Сильнее всего бросалось в глаза изображение трёх букв под короной.

УКК

Я даже не заметила, как этот рисунок стал встречаться на каждому углу улицы. Куда ни глянь, везде эта дрянь. Я не знала расшифровку, но понимала — это Универсам.

Но пока я волочила ноги по заснеженным дорогам, идя без цели и всё равно придя домой, думала вовсе не об Универсаме и всех к нему причастных. Все мои мысли заполонило одно имя. Диляра. Диля. Ди.

Перед моими глазами всё ещё было её лицо. Смертельно бледное, опустошённые глаза, одинокая слеза. То был не просто страх, а отрешённое принятие. «Всё хорошо, Марго. Я правда под Серпом теперь хожу». Поёжившись, я остановилась, чтобы вздохнуть полной грудью. Хруст шагов за спиной тоже стих. Повернув голову, но так и не оглянувшись, я тихо спросила:

— Зачем ты идёшь за мной?

— Провожаю, — коротко ответил Турбо.

— Не стоит, — буркнула я, продолжив путь. — Я знаю дорогу к своему дому.

Шаги ускорились, и тяжёлая ладонь опустилась на моё плечо.

— Стой, Рита.

Я остановилась. Замерла. Застыла. Даже дышать перестала. Маленькие булавки застряли в горле, и я с трудом проглотила слёзы. Обернувшись, я искала в лице парня сочувствие и сожаление, но он был отрешён. Под бледной кожей ходили желваки, но Турбо ничем не выдавал своих эмоций. Я не знала, о чём он сейчас думает.

— Почему ты меня остановил?

Я почти шептала, разом потеряв голос. Он застрял где-то в груди и больно колол лёгкие. Булавки разбухали как рис в воде. Даже дышать было трудно, как в проруби, когда от смертельного холода коченеет всё тело, и ты неумолимо идёшь ко дну.

— Твоя подруга сделала свой выбор. — Турбо медленно приблизился, встав напротив. — От тебя больше ничего не зависит, и, встрянь, ты бы навлекла на себя большие проблемы.

— Ты не видел? — Я вцепилась в рукав куртки парня, судорожно сминая ткань пальцами. — Она была до смерти напугана! Этот урод ей точно угрожал! — Голос становился всё громче и громче — я задыхалась от собственных эмоций и подступающих слёз. — Понимаешь, когда мы с ним столкнулись, Серп схватил Диляру! Я не понимаю, что случилось, но она не могла на это согласиться!

— И всё же, — взгляд Валеры смягчился, — она сама с ним пошла. Он не схватил её, не таскал за волосы.

— Ты должен был, — я запнулась, дёргая рукав куртки. — Ты должен был за неё вступиться.

— Нет, — Валера качнул головой, и его тёплая ладонь накрыла мои пальцы, — не должен. Она мне никто. А Диляра свою принадлежность озвучила. Мои руки связаны.

— Она моя лучшая подруга. — Глаза увлажнились, и я почувствовала, как что-то горячее потекло по холодным щекам. Слёзы. — Помоги, пожалуйста. Валера, я никогда и ни о чём тебя не попрошу, но помоги моей подруге.

Губы парня тронула лёгкая улыбка. Мягкая, как снег, лежащий на его длинных ресницах. Протянув руку, он бережно стёр слёзы с моего лица. Закрыв глаза, я потянулась к его ладони, вжавшись в неё щекой. Я умоляла.

— Не могу, Рита. Я правда не могу.

Шмыгнув хлюпающим носом, я медленно открыла глаза и отступила. Турбо сделал шаг на встречу, но я замычала, протестующие качая головой, и выставила между нами руку. Он остановился.

— Конечно, не можешь, — с горечью сказала я, смаргивая слёзы. А они всё бежали и бежали. — Тупые пацанские понятия для тебя выше, чем жизнь человека. Кто не с вами, тот враг, да? — Турбо молчал, и я злым движением вытерла мокрое пылающее лицо. — А я уж было решила, что ты лучше, чем говорят. Что, пусть ты и мотальщик, но сердце у тебя есть. Выходит, я ошиблась.

Турбо шумно втянул носом холодный воздух, запрокинул голову, стиснув зубы, а потом снова посмотрел на меня.

— Дело не в том: есть у меня сердце или нет. Ты лезешь в ситуацию, которую не понимаешь, — ровным голосом сказал он и сплюнул на землю. — Ты как бульдозер пытаешься заехать в чужой монастырь и всё там разнести. Так нельзя.

— Нельзя? — Холод в груди уступил место закипающей ярости. Я стиснула руки в кулаки. — Если чужой монастырь восхваляет дьявола и приносит ему в жертву людей, нужно стоять в стороне и молчать?

— В правильном направлении думаешь. — Губы парня тронула сдержанная улыбка, и мне захотелось ударить его по лицу. — Тебя это не касается. — Он вновь сократил расстояние между нами и возвысился надо мной, как античная статуя на помосте. — Чем шире ты открываешь свой рот, тем проще тебя вздёрнуть на крючке.

— Ты мне угрожаешь? — Я почти не слышала собственного голоса — пульс бился в висках, как раненный зверь в конвульсиях.

— Нет, Рита, — хмыкнул Турбо, коснувшись пальцем пряди моих волос у виска. Было что-то нежное в этом движении, но зелёные глаза напротив оставались холодными. Как битое стекло. — Я никогда не угрожаю. И предупреждений не делаю.

— Тогда ты фашист, — гневалась я, борясь с желанием ударить парня ногой в колено. — В четыре утра и без объявления войны.

— Всё шире и шире разеваешь рот, Рыбка. — Пальцы Турбо поймали меня за подбородок, удерживая взгляд на своём лице без единой тени улыбки. — Думаешь, ты акула-бык? Нет, ты золотая рыбка. А их держат в аквариуме.

— Ошибаешься. — Я со злостью шлёпнула его по руке. — Я таран. Я атомная бомба. Попробуй упечь меня в аквариум, и я разнесу весь твой дом.

— Что ж, — усмехнулся парень, убирая руки в карманы спортивных штанов, — пока в гости тебя звать не буду.

— Не смешно.

— Я и не смеялся.

Повисло гнетущее молчание. Прикусив губу, я сдерживала рвущиеся рыдания. Мне было больно, больно смотреть на Турбо. Как дурочка, я на него понадеялась. И зря. Нет пацанам веры.

Не говоря больше ни слова, я развернулась и забежала по ступенькам на крыльцо. Турбо за мной не пошёл. Дверь закрылась, и тишина подъезда окутала меня ватной пеленой. Накрыв ладонями лицо, я сползла по стене вниз и горько заплакала.

***

Редкие солнечные лучи пробивались сквозь тяжёлые тучи, нависшие над городом, и проникали в кухню через окно. Я сидела за столом, согнув ногу в колене, и бездумно водила ложкой в тарелке. Пшеничная каша уже остыла, как и чай в кружке, но я не съела ни ложки. Миша сидел напротив и уплетал свою порцию, то и дело бросая на меня встревоженные взгляды. Бабушка крутилась у плиты, и аромат от шкворчащей маслом сковороды тянулся по всей квартире. Рядом на деревянном подносе, перепачканном мукой, лежали перемячи.

— Маргоша, — окликнула меня бабушка, — возьмёшь пару перемячиков для Диляры?

— Мхм, — глухо отозвалась я, уставившись в окно, на стекле которого застыли колючие узоры.

— Всё хорошо? — Сухонькая ладошка опустилась на спину, ласково потрепав. — Вы не ругались?

Сил говорить не было, поэтому я молча покачала головой и послала бабушке улыбку. Она вышла вымученной.

Вряд ли случившееся можно назвать ссорой или руганью. Это катастрофа, сравнимая с цунами или семибалльным землетрясением.

— Что-то ты сегодня бледная.— Бабушка наклонилась и коснулась губами моего лба. — Температуры нет. Живот не болит?

— Нет, бабуль, — вздохнула я, роняя ложку в тарелку, — все хорошо. Я просто плохо спала.

— Ох, — прокряхтела бабушка, возвращаясь к плите, — я тоже плохо спала. По радио передали, что сегодня будет метель. Наверное, поэтому.

— Наверное.

Миша толкнул меня под столом ногой и кивнул в молчаливом вопросе. Я его проигнорировала. Ещё один толчок. Нахмурив брови, я покачала головой.

«Не сейчас».

Понимающе кивнув, Миша захлюпал чаем в кружке.

Изо стола я вышла с пустым желудком. Аппетита не было совсем. Хотелось завалиться в кровать, завернуться в одеяло и задохнуться.

Вернувшись в комнату, я включила музыку в магнитофоне и села за швейную машинку. Мыслей в голове было слишком много — они роились как самые жирные и противные тараканы. Нитка запуталась в шве, подмяв под иглу добрый кусок ткани.

— Началось, — промычала я, наклонившись к машинке.

Скрипнули петли на дверях, и в комнату заглянул Миша. Оглядевшись, он проскользнул в щель и, затворив за собой, упал на кровать, подмяв под себя подушку.

— Что случилось?

— Так очевидно, что что-то случилось? — хмыкнула я, возвращаясь к шитью. Механизм вновь монотонно зашумел.

— Ты сегодня ходячая грозовая туча. Пальцем тронешь, и молнией шибанёт.

— Ты знаешь Серпа из Ворошиловских?

— Ворошилов знаю, а Серпа... — Миша задумался. — Нет, не знаю.

— Он что-то сделал с Дилярой, и она теперь с ним ходит.

— Чего?! — Брат даже подскочил с кровати, и подушка шлёпнулась на пол. — Как?!

— Хороший вопрос, но ответа я на него не знаю, — поджала я губы, высвободив полоску ткани. Взглянув на неё, я поняла, что даже не знаю, что делаю и зачем.

— А что сама Диля сказала? — Миша присел рядом с моим стулом, облокотившись головой на ребро стола.

Перед глазами всплыло мёртвенно-бледное лицо подруги с одной единственной стекающей по щеке слезой. Я пожала плечами.

— Подтвердила, что это правда. Что она действительно с ним теперь ходит.

— Какая чушь, — недоумённо мотнул Миша головой. — Диля же... Диля! Как она могла согласиться? Ворошилы — они же твари! Их все ненавидят!

— Миша, — я опустила руки, повернувшись к брату, — я сама ничего не понимаю. Но сегодня кино, я её там перехвачу и вытрясу правду. А потом отведу в милицию. Он точно ей угрожает.

— Может не надо милицию? — Ладонь брата опустилась на моё предплечье. — Эти твари будут мстить.

— И что делать тогда?

— Не знаю... Может, поговорить с Турбо и Зимой? Они бы пошли к Кащею.

— Нет, — качнула я головой, запуская пальцы в волосы. — Турбо вчера сказал, что ничем помочь не может.

Миша молчал, кусая пальцы. Я протянула руку и зачесала светлые пшеничные волосы назад. Брат с жалостью посмотрел в ответ, и я щёлкнула его по носу.

— Не плачь только. Прорвёмся. Я всё исправлю. Пока не знаю, как. Но исправлю.

Погружённый в собственные мысли Миша ушёл, почёсывая затылок. У него был очередной сбор Универсама.

До вечера было ещё много времени. Я сделала уроки, вымыла во всей квартире пол и даже постирала занавески, хоть этим мы обычно занимаемся только с приходом весны. Бабушка ушла на рынок за продуктами. Когда руки устали, а ноги стали трястись от напряжения, я плюхнулась в кресло и уставилась на молчащий телефон.

Вчера, как вернулась, я пробовала дозвониться до Диляры, но Даша ответила, что та ушла на занятия с репетитором по химии. Вечером попытка повторилась, но Диля уже спала. Даша пообещала, что утром Диляра перезвонит мне, но звонок так и не прозвучал.

Я наматывала на палец прядь волос, в задумчивости качая ногой, и разглядывала сгущающиеся за окном тучи. Кажется, синоптики не обманули — будет метель.

Хлопнула входная дверь, и я выглянула в коридор. Миша топтался на пороге, стряхивая с шапки снег. Облокотившись на стену плечом, я сложила руки на груди.

— Ты чего так рано?

— Я на секунду. — Миша вынул из-за пазухи сложенный вчетверо огрызок бумаги. — Вот, просили передать.

— Мне? — Я нахмурилась, забирая листок. — От кого?

— Турбо.

Пальцы сами стиснули бумагу, смяв.

— Ты читал? Содержимое.

— Не-а, — покачал головой брат. — Он сказал, что сломает мне уши, если я прочитаю. — Широко улыбнувшись, он схватился за голову. — Любовь к ним у меня сильнее, чем любопытство к вашим любовным запискам.

— Ты сейчас у меня эту записку жрать будешь, понял? — Пригрозила я брату кулаком перед носом.

Вовремя смекнув, что к чему, Миша театрально вскрикнул и выскочил за дверь, громко хлопнув ставнями.

Первым порывом было смыть записку в унитаз. Я всё ещё страшно злилась на парня за то, что он отказался помогать Диле, аргументируя своими тупыми пацанскими понятиями. Но любопытство оказалось сильнее. Нацепив маску равнодушия, я медленно развернула записку и вгляделась в резкие, быстро нарисованные цифры. Номер телефона. А под ним шла надпись:

Набери, когда перестанешь злиться.

Прищёлкнув языком, я закатила глаза и, метнувшись в кухню, выбросила скомканный обрывок в мусорное ведро, громко хлопнув дверцей шкафа. Вернувшись в комнату, я упала на кровать лицом вниз. Замерев на секунду, я ударила кулаком по матрасу. И ещё раз. Удар, удар, ещё удар. Я злилась, но не на Турбо, а на саму себя. Злилась, что меня это задевает. Даже не то, что он отказался помочь Диле. Он отказался помогать мне. Меня это зацепило. Обидело.

Нас с Валерой по кличке Турбо ничего не связывало. Не считая брата, между нами нет никаких протянутых красных нитей. Мне должно быть всё равно, но всё равно мне не было. Я думала о нём, и моё сердце начинало ускоряться, глухо разбиваясь о рёбра. Прижав подушку к лицу, я громко и страшно замычала.

— Не могу! Не могу! Не могу!

Я хотела позвонить. Набрать этот чёртов номер, нацарапанный карандашом на коленке. С кровати я почти сползла, всеми силами сопротивляясь своему желанию.

В кухне я распахнула шкаф под раковиной, нырнула в ведро рукой и вынула на свет комок бумаги. Опустившись на пол, я развернула записку, прижав к бедру, и аккуратно разгладила. Стукнув пальцами по подбородку, я металась в душе, вглядываясь в накарябанные цифры.

Перед глазами появилась картинка, как Турбо, отойдя в сторону от своих пацанов, вынул из кармана бумажку, карандаш и, облокотившись на край ледовой коробки, написал записку. Уверена, этот придурок улыбался, прищурившись, пока выводил «перестанешь злиться». Поджав губы, я провела пальцем по чёрным буквам.

Ноги сами понесли меня к телефонному аппарату, и прежде, чем голова очнулась, пальцы уже крутили диск, набирая номер. Досчитав до трёх, я прижала трубку к уху и задержала дыхание. Понеслись монотонные громкие гудки. После третьего сигнала я решила сбросить звонок, но на той стороне раздался треск.

— Да-а-а?

Я нахмурилась. Линия трещала, как ветки в парке под ногами, но с той стороны ответил не Турбо. Голос был определённо мужской — низкий, грубый, а по тому, как он растянул гласные и следом икнул, я поняла, что он пьян.

— Кто звонит-то?

— Э... — Я качнула головой. — Здравствуйте, а можно Валеру?

Уверенность, что я правильно набрала номер из записки, испарилась.

— А кто спра-а-ашивает? — В трубке раздалось пьяное хихиканье. — Как звать?

— Рита.

— Ри-и-ита, — попробовал моё имя на вкус мужчина и сдавленно закашлялся. Я отвела трубку от уха, чтобы не оглохнуть. — А чего вы хотите?

Я не успела ответить, как с той стороны послышался ещё один голос — громкий и злой. Раздалось шебуршание, словно кто-то пытался отнять трубку, а мужчина упрямо сопротивлялся, откровенно насмехаясь. Раздался грохот — упала трубка или тело, я не поняла.

— Я тебе щас, блять, всеку! — зарычал Турбо, и я вздрогнула — это было настолько громко, словно парень стоял в моей квартире. — Съебись нахуй с моих глаз!

Я стояла, широко раскрыв глаза, и старалась лишних звуков не издавать. Страшно, очень страшно.

— Рита, ты? — Голос Турбо смягчился, прозвучав в трубке уже тише. На заднем плане пьяный мужчина начал что-то возмущённо бубнить, и парень огрызнулся: — Сгинь, я сказал.

На месте того человека я бы послушалась.

— Хорошо, что ты так с детворой в вашей конторе не общаешься, — усмехнулась я, сжав пальцами провод. — Иначе мой брат бы писался ночами от кошмаров.

Валера негромко рассмеялся.

— Погоди, я телефон в комнату заберу. Три секунды.

До меня донеслись глухие шаги — я слышала, как продавливались деревянные половицы под ногами Турбо. Хлопнула дверь, скрипнули пружины, и в трубку ворвался вздох облегчения.

— Я тут.

— Ага, — глупо ляпнула я, вдруг стушевавшись. Весь боевой настрой куда-то испарился, и теперь мне было неловко. Стеснительно. Я прижала аппарат к животу и упала в кресло, подобрав под себя ноги.

— Значит, уже не злишься? — В голосе парня слышалась ухмылка. Настолько явная, что у него лицо должно было треснуть.

— Вообще-то, — я заправила прядь волос за ухо, — злюсь.

— Тогда почему звонишь?

— Чтобы напомнить тебе об этом.

— Хорошо. — Смешок. — Тогда... Мне положить трубку?

— Нет, — выпалила резко я и тут же шлёпнула рукой себя по лбу. Дура. — Зачем ты хотел, чтобы я тебе позвонила?

— Поговорить.

— О чём же?

— О твоей подруге.

— Ты что-то знаешь? — Я привстала с кресла, вцепившись в трубку до хруста пластика. — Что-то случилось.

— Да нет-нет, — поспешил успокоить меня Валера. — Ничего я не знаю. Я просто хотел, когда ты перестанешь злиться и плакать, объяснить ситуацию.

— Ну хорошо. — Я откинулась на спинку кресла, запрокинув голову. — Я слушаю.

— Мхм, — прочистил парень горло. — Как я уже говорил, эта ситуация никак от тебя не зависит. Ты не можешь просто взять и встрять в это только потому, что эта девочка — твоя подруга.

— Диляра, — буркнула я. — Её зовут Диляра.

— Да, я помню. Так вот, Диляра теперь ходит с Серпом. У него даже на роже написано, что он угашенный, но впрягаться за твою подругу я просто не имею права. Не по понятиям это.

— А за меня? — тихо спросила я. — За меня бы впрягся?

— Если бы ты подтвердила, что ходишь с Серпом, то нет. Но, — Валера зычно хохотнул, — ты сказала, что ходишь со мной.

— Не было такого, — я тут же стала отпираться. — Это всё ложь и провокация.

— Да ты что? Хочешь сказать, Серп напиздел?

— Да у него на роже написано, что ему верить нельзя!

— Рита, — я слышала неприкрытую усмешку в его голосе, — скажи, как было.

— Ну, — закатила я недовольно глаза, — может, что-то такое и сказала. Я защищалась, ясно? Ляпнула, что первое в голову пришло.

— Какие интересные у тебя первые мысли. Не про милицию вспомнила. Может, ты просто озвучила своё тайное желание?

— Пф, — фыркнула я, поджав губы, — размечтался. Моё тайное желание — килограмм шоколадного торта с орехами.

— Ну да, ну да. — В трубку заскрипели старые пружины. — Спишь и видишь, как я рядом лежу.

— Ты что, в себя поверил?! — возмутилась я. — С чего это? Что-то не припомню, чтобы мне кошмары снились в последнее время.

— И всё же, когда было страшно, ты вспомнила обо мне.

Что ж, глупо отрицать. Так всё и было. Мне не пришло в голову кричать и звать на помощь, угрожать милицией. Имя Турбо сорвалось с моих губ, и я не сомневалась в том, что это было правильное решение.

— Ты говоришь, что я не понимаю ваши пацанские понятия, но, как видишь, я знала, чем угрожать.

— Умная девочка.

Такая неожиданная похвала, сказанная без капли иронии и насмешки вогнала меня в ступор. Я осеклась и схватилась за пылающее от смущения лицо. Хорошо, что Валера меня не видел, сразу бы засмеял. Не по злому, а так, заигрывая.

— Валера, можно вопрос? — выпалила я, решив хватать быка за рога, пока сама же не сбежала с арены.

— Конечно, Рит.

— Ты со мной заигрываешь? Я, — запнувшись, я схватила себя за губу и зажмурилась. — Я тебе нравлюсь?

Повисло молчание, и мне тут же захотелось ворваться в дом Турбо и поколотить его подушкой за молчание. Это издевательство. Нельзя молчать, когда тебе задают такой вопрос!

Прозвучал долгий томительный выдох, будто парень закурил.

— Маргарита Вячеславовна, тебе правда нужна?

Нет, соври мне, я же для этого спросила.

— Ну, мне было бы приятно услышать правду, да.

— Да, Рита. — Снова выдох. — Ты мне нравишься.

Хотелось прыгать. Скакать, кричать, визжать. Сердце забилось в груди как крылья канарейки — часто-часто, трепетно-трепетно. Я не знала, почему так радуюсь, ведь это... Это же Валера по кличке Турбо. Старший Универсама. Член группировки. Человек, против которого я должна бороться. Противостоять той идее, которую он несёт в общество своим существованием. Мне претили его поступки, его понятия, его образ мыслей. И всё равно, когда он подтвердил, что я ему нравлюсь, мне захотелось петь.

С трудом собрав себя в кучу, я спокойно ответила:

— Понятно.

— И что, — Валера усмехнулся, — это всё?

— А что ещё сказать? — включила я дурочку, улыбаясь как самая настоящая идиотка. — Спасибо за честность.

— Тилькина, — хохотнул парень, — я же прямо сейчас приду к тебе домой, чтобы посмотреть в твои наглые и бесстыжие глаза.

— Но красивые же, согласись?

— Соглашусь. И требую взаимной честности.

— Так ты же не задал вопроса.

Мне нравилась эта игра. Хоть на мгновение тяжесть с сердца, упавшая из-за ситуации с Дилей, исчезла, дав возможность вдохнуть полной грудью. И я немного мстила парню за молчание перед ответом.

Валера прищёлкнул языком. Уверена, он закатил глаза.

— Тилькина Маргарита Вячеславовна, я вам нравлюсь?

Втянув носом воздух, я откинулась на спинку кресла.

— Да, Валерий по кличке Турбо, вы тоже мне нравитесь.

Я знала, что он улыбается на той стороне провода. Чувствовала. Зажал сигарету зубами и лыбился, как идиот. Как и я сейчас. Как полная идиотка.

— Если что, моя фамилия Туркин. Можешь примерить к себе, когда перестанешь задыхаться от счастья.

— Пип-пип-пип! — закричала я в трубку. — К сожалению, из-за перегруза честности ваш разговор был прерван!

И тут же бросила трубку на рычаг. Схватившись за сердце, я запищала и простонала, не веря, что всё реально. Да быть такого не может. Я точно потеряла остатки рассудка.

Выгнать предательницу Тилькину из комсомола!

***

— Рит, я замёрз, — заныл брат, подпрыгивая на месте и потирая покрасневшие уши. Рядом с ним, подрагивая от холода, стоял Кирилл, друг Миши. — Идём уже внутрь!

— Да идите вы, грейтесь, — махнула я рукой на вход. — Я дождусь Дилю и зайду к вам.

— Ну нет, — качнул головой брат, стуча зубами, — вдруг она с этим Ворошилом придёт? Я одну тебя не оставлю.

Мы стояли перед входом в кинотеатр, дрожа от холода. Тяжёлые тучи нависли над городом так низко, что задевали верхушки сталинок. Температура резко упала, поднялся ветер, швыряя горсти колючего снега прямо в лицо. Я щурилась, прикрыв глаза ладонью, и пыталась разглядеть в каждом приближающемся фигуру подруги. Может, она решила не идти вовсе?

— Тилькина, — из облака белого пара выскочил Коневич, закутанный по уши в шарф. Торчал только нос, и из-под шапки выглядывали хитрые глазки. — Ты чего ещё тут? Кино скоро начнётся, быстро в зал!

— Я Диляру жду, — ответила я, стукнув зубами. — Она ещё не пришла.

— Дай её билет, — протянул руку парень, — я передам.

Не хотела я отдавать билет. Хотела дождаться Диляру, улучить момент, поговорить с ней. Но погода ухудшалась с каждой минутой, даже дышать становилось тяжелее. Сильные порывы ветра качали меня на месте как маятник часов. Тяжело вздохнув, я протянула парню билет и поспешила вслед за мальчиками в здание кинотеатра.

Народу было много, почти все — из моей школы. Я видела мелькнувшие в толпе у раздевалки голову Андрея Васильева, шубки Глаши и Вари, прилизанную причёску Захарова. Сдав дублёнку в гардероб и забрав номерок, я, подхватив брата под локоть, зашла в большой зал с красными креслами. Места Миши и Кирилла были в другом ряду, но они плюхнулись в соседние кресла, вытянув вперёд ноги. Дили всё ещё не было, и место по левую руку от меня пустовало.

Я кусала указательный палец, нервно качая ногой. Взгляд бездумно бегал по залу, изредка цепляясь за знакомые лица. И потому, когда перед экраном мелькнул знакомый белый ободок в красный горошек, я не сразу осознала, кого вижу. А когда поняла, тут же вскочила на ноги. Диляра стояла одна, Серпа с ней не было. Она растерянно оглядывала ряды, сжимая в руке билет со своим местом. Я широко улыбнулась и вскинула руку, чтобы подруга меня увидела. Наши взгляды пересеклись, и Диля с облегчением выдохнула. На её усталом лице мелькнула слабая улыбка, и она шагнула в мою сторону, к лестнице.

Рука с первого ряда, взметнувшись вверх, схватила Диляру за рукав. Качнулась рыжая макушка с кудрями, и со своего места поднялась Таганская. Диля испуганно вздрогнула, бросив на Надю затравленный взгляд.

Таганская подхватила её под локоть и махнула сидящей на первом ряду девочке, что-то ей бросив. Та тут же подскочила на ноги, бросилась по ступеням наверх, а Надя, надавив на плечи Диле, усадила на её место. Диляра обернулась, бросив мне взгляд, полный сожаления.

Я медленно опустилась в кресло и, закинув ногу на ногу, стала теребить подол шерстяного платья. Не верилось, что это действительно происходит.

Когда свет в зале погас, а толпа школьников утихла, на экране появился свет.

А у вас во дворе?..

Зрители быстро смекнули, что это не начало «Маленькой Веры» и стали недовольно гудеть, требуя включить фильм. Даже Миша с Кириллом забубнили под нос, съезжая по креслу вниз.

— В городе неспокойно, — зазвучал голос диктора под тревожную музыку на фоне. — Двор идёт на двор. Улица — на улицу. Район — на район. Бьют друг друга, бьют инакомыслящих, бьют за то, что оказался на чужой территории. За то, что волосы слишком длинные или майка иностранная. «Драться» на языке подростков значит «махаться». Гулять со своей компанией, мотаться. Шелуха, скорлупа, супера — из того же жаргона. Как-то незаметно в нашу жизнь вошло понятие «группировка».

Я невольно оглядывалась, едва заметно повернув голову. Бритоголовые парни ухмылялись на то, как отшитый своей бандой мальчишка делился своей историей. Этого парнишку я не знала, не видела, Коневич с инспектором Ириной Сергеевной беседовали с ним лично. Я испытала уважение за правду, которую он говорил, и, одновременно с этим, ощутила страх. Что ему за это будет от бывших «своих»? Невольно представила на его месте Мишу.

Брат сидел в соседнем кресле, подперев кулаком щёку, и смотрел на экран, где мелькали кадры с молодыми ребятами. Они ржали, тыкали пальцем в камеру, размахивали руками, мол, смотрите, какой я. «Вы такими не будете, мы — лучше. Мы короли казанских группировок». Я не могла не думать о том, что Мишино лицо, побитое и ухмыляющееся кровавой улыбкой могло быть там. В хронике нашей ужасной реальности.

Всё, что я чувствовала, вжавшись спиной в кресло — тревогу. От неё в ушах гудело и руки холодели. Я шепнула брату, что иду в туалет, и, пригнувшись, чтобы никому не мешать, вышла из ряда.

— Это двадцать первое столетие шагает по нашим улицам, — донеслось мне в спину, когда я уже стояла в дверях. — Что принесут они с собой в будущее?..

Я узнала собственные слова. Мимолётно брошенная реплика, которую Коневич забраковал за излишнюю претенциозность.

Фильм я смотреть не стала. Не было настроения. Все члены дружины вышли из дверей сразу, как закончились нотации от Коневича и попытки молодого инспектора наладить диалог с мотальщиками. Разумеется, всё провалилось. Не станут нас слушать люди, которые живут по собственным понятиям. По собственным законам. По репликам Людочки и Васи я поняла, что Ирина Сергеевна попыталась вовлечь в разговор Андрея Васильева, но тот пронёсся мимо меня следом, едва не сбив с ног.

Диля с остальными ребятами не вышла, оставшись смотреть «Маленькую Веру» в компании Нади Таганской.

Хлопнув в ладоши, Коневич заявил, что для нас в зале на втором этаже накрыт стол.

— Надо отпраздновать нашу очередную победу над зверьём! — громко заявил он, и остальные поддержали его радостным смехом и громкими аплодисментами. — Наше дело правое!

Я не знала, о какой победе шла речь. Залпы снарядов пролетели мимо. Мы не выиграли сражение в войне, которая уже давно нами проиграна. Это конец.

***

Взгляд безвольно скользил по забитому до отвала столу. Было всё: сервелат, яркие сырные треугольники, дольки свежих овощей, веники зелени, глубокие тарелки с салатами и ряды початых бутылок вина и шампанского. По всему столу лежали надкусанные ломтики хлеба и рядом валялись пробки от бутылок.

Я потеряла счёт времени после того, как нас торжественно завели в небольшую комнату с вульгарно-красными диванчиками под портретами Ленина, Сталина, Хрущёва, Брежнева и Горбачёва. Леонид Ильич угрюмо взирал на нас из-под огромных тёмных бровей, и я испытала стыд за то, к чему даже не приложила руку.

Громкая музыка и подпевающие фальшивые голоса заглушали мысли. Я без энтузиазма гоняла вилкой по тарелке разворочённую сельдь под шубой, нанизывая на зубья то рыбу, то тёртую свёклу. Кроме меня за столом сидела лишь Маша Воронина, тощая девица в очках-лупах, которая сметала из тазов остатки салатов, и Вася, который отключился после пяти рюмок водки. Остальные танцевали в центре комнаты, подняв бокалы с игристым над головой. Вино расплёскивалось им на волосы и на ковры.

Я то и дело бросала на них взгляды, и к горлу подступала тошнота. В комнате было душно, пахло луком, алкоголем и майонезом, и от этого запаха быстро разболелась голова.

Ладонь с хлопком опустилась мне на плечо, и Коневич, обдав кислым запахом изо рта, наклонился к моему лицу.

— А где Зубровина? Я её что-то не вижу! — орал он, перекрикивая музыку.

— Кино смотрит, — ответила я, стараясь не дышать.

— Понятно! — продолжал надрывать горло Денис, пританцовывая. — А ты чего сидишь, тухнешь в одиночестве?

— Да что-то настроения нет, — пожала я плечами. Не хотелось даже язвить Коневичу, хотя для этого я всегда найду время в своём расписании, в любом настроении.

— А всё потому, — загоготал парень, — что ты трезвая сидишь!

Кудрявые волосы, смоченные потом и алкоголем, прилипли ко лбу и вискам, а очков на нём не было — в них танцевала Людочка, задирая в жеманном жесте юбку слишком высоко. Денис потянулся через весь стол, схватил бутылку шампанского, в котором плескалась ещё добрая половина недопитого, и до краёв наполнил мой бокал, который весь вечер стоял пустым.

— Давай, — кивнул он на бокал, поднимая стопку, — за ОКОД!

Пить не хотелось. От вида поднимающихся со дна пузыриков кружилась голова. Но пьяный Коневич был настойчив. Он хлопнул меня по спине, и я вцепилась пальцами в ножку бокала, поднимаясь с места. Денис снова шлёпнул по спине в одобрительном жесте, цепляясь за плечо, и меня качнуло. Шампанское пролилось на руку, капая на красную скатерть — такую же уродскую, как и всё в этой комнате.

— За правое дело! — гаркнул Коневич, собирая разбегающиеся глазки в кучку. Он стоял так близко, что я видела кусочек лука в майонезе, застрявший в усах. — Вместе мы одолеем это зверьё, победа будет за нами!

Стекло бокала звякнуло от столкновения с рюмкой. Денис залпом опрокинул водку, даже не поморщившись, а я свой напиток только пригубила, едва коснувшись края губами. Но неожиданно парень прижал ладонь к ножке моего бокала, и добрая часть выплеснулась мне в лицо. Я едва не поперхнулась, но Коневич руку не убрал, вынуждая меня пить и глотать. Я зажмурилась, когда шипучий напиток побежал, как горная река, по пищеводу в желудок.

— Хорошая ты, Тилькина! — воскликнул Денис и оставил жирными губами смачный поцелуй у меня на лбу. — Вредная, но хорошая!

Меня затошнило. От запаха пота вперемешку с одеколоном и кислой вони от еды шампанское попросилось наружу. Но Коневич тут же потерял ко мне интерес, когда деревянные двери приоткрылись, и в комнату заглянул Захаров. Я даже потёрла глаза тыльной стороной ладони, чтобы убедиться, что мне не привиделось.

— О! — воскликнул Денис, махнув рукой. — Ромчик! Давай-давай, не стесняйся, иди к нам!

Захаров нервным движение поправил волосы и, затворив за собой дверь, прошёл вглубь комнаты к столу. Наши взгляды пересеклись, и я опустила голову.

— Марго, эй, — Коневич снова хлопнул меня по спине, и я устало вздохнула, поднимая на него глаза, — вы же знакомы, да?

— Да, — ответил за меня Рома, — мы в одном классе учимся.

— Вот и славно! — ухмыльнулся Денис. — Роман, между прочим, решил присоединиться к нашей дружине и служить на благо общества!

Скользнув языком по зубам, я крепко сжала в кулаке подол платья. Мне начинали надоедать бесконечные речи Коневича о благе общества, борьбе со зверьём и прочее. Я чувствовала, как с каждым его словом мои мозги становились вязкими, как свежий бетон.

— Дениска! — С визгливым смехом к нам подбежала Людочка и, повиснув на шее парня, громко заканючила. — Пошли танцевать! Без тебя скучно!

— Да, погоди минуту, — отмахнулся Денис.

Но Люда была настойчива, продолжив ныть:

— Ну нет, сейчас, хочу танцевать сейчас!

— Ладно, ладно! — усмехнулся раскрасневшийся от такого внимания парень. — Тилькина, давай, развлекай нашего нового товарища!

— А я что, цирковой артист? — возмущённо бросила я в спину уходящему Коневичу, но он только махнул рукой, обняв Людочку за талию. Его ладонь тут же опустилась ей на бедро, и девушка, поправив съехавшие набок очки, громко захихикала.

Не глядя на Захарова, я плюхнулась обратно на своё место и вытерла краем скатерти мокрую руку. Рядом стоящий стул протяжно скрипнул, и Рома осторожно присел. Потянувшись, я вытащила веточку укропа и сунула в рот.

— Привет.

Продолжая медленно жевать, я повернула голову в сторону парня. Он скромно улыбался, ведя пальцем по ребру стола.

— О, у тебя снова распахнулась форточка доброжелательности?

— Да ладно тебе, Рит, — Захаров с усмешкой закатил глаза и, придвинув стул ближе, наклонился, чтобы музыка не заглушала голоса. — Ну вспылил немного. Ты меня тоже пойми. Я, вообще-то, помириться хочу.

Скосив на него глаза, я едва слышно хмыкнула.

— Ладно, давай просто забудем.

Некоторое время мы сидели молча, наблюдая за тем, как члены дружины танцевали в ломаных движениях, существуя в каком-то отдельном для себя мире.

— У вас все собрания так проходят? — спросил Рома, склонившись.

— Впервые такое вижу, — ответила я, не в силах отвести глаз от происходящей вакханалии. — Они будто под чем-то.

— Да ладно тебе. — Рома потянулся к единственной оставшейся в живых бутылке шампанского, подхватил пустой бокал, понюхал и, удовлетворённо хмыкнув, налил себе. — Веселятся люди.

— Не вижу повода.

— Вы же фильм сегодня тот показали. Ну, про группировщиков.

— И что это изменило? — поинтересовалась я, повернувшись к парню и сложив руки на груди. — Пацаны как думали, что улица круче всех наших красных галстуков, так и будут думать дальше.

— Ну, — пожал плечами Рома, сделав глоток, — большие победы начинаются с малого.

— Хватит, — поморщилась я. — Уже тысячу раз услышала про эту «победу». Никакая эта не победа. Это был крик в пустоту. Только зря время потратили.

— Что-то ты пессимистично настроена для комсомолки, — улыбнулся Рома, но у меня желания улыбаться не было.

— Может, я плохая комсомолка. Всё это, — я обвела рукой комнату, — выглядит как пир во время чумы. Показали какой-то фильм, зачитали пару великонравственных реплик и теперь считают, что надо отмечать. Это отвратительно. А глупые пацаны и невинные люди так и продолжат страдать и погибать.

— Звучит так, будто ты не веришь в саму идею борьбы.

— Я в борьбу верю. Но только идиот ступит на тропу войны, считая, что одной палки для боя достаточно. А ею, на деле, можно только по крапиве колотить.

— Ты это, — Рома сверкнул тёмными глазами и приложил палец к губам, — тише об этом говори, а то Денис вряд ли за такие речи похвалит.

Я недовольно поджала губы, потирая ноющее запястье.

— Ты был в подвале ОКОДа? — поинтересовалась я, глядя на Рому, большими глотками осушая бокал.

— Мхм, — кивнул он, наливая себе ещё. — Денис показал мне ваш мозговой центр.

— Не обратил внимание на меловую доску в большой комнате?

— Честно? Нет. Мы там недолго пробыли.

— Мы используем эту доску для того, чтобы быть в курсе всех группировок нашего города. Сейчас их тринадцать. А когда я пришла, было девять. Всего полгода назад.

— Хочешь намекнуть, что все ваши действия безрезультатны, потому что их количество растёт?

— Именно так. Раньше на доске была такая банда —«Белые». Или Беловики, как они себя называли. Они были антисоветчиками. — Я поёрзала на стуле, устраиваясь поудобнее, чтобы закинуть ногу на ногу. — В один прекрасный августовский день они отправились на разборки с другой бандой, с Кавказцами. Автобус, на котором ехала не только вся их основная боевая сила, но и обычные граждане, взорвали. Погибли все, включая водителя. Спустя день те, кто не был в том автобусе, — их было от силы человек десять — устроили пожар в ресторане, где ужинала основная масса Кавказцев. Заблокировали двери и подожгли. Погибли все: или сгорели, или задохнулись от угарного газа. И только в сентябре стало известно, что тот автобус подорвали Хади Такташ. — Я вскинула руку, чтобы загнуть пальцы. — Минус две банды. И, на сегодняшний день, плюс ещё шесть. Простая арифметика, не правда? И сколько унесённых жизней.

Рома молчал, переваривая услышанное.

— Ну, — наконец произнёс он, прочистив горло, — жертв не может не быть, разве не так? Люди и сейчас умирают. И раньше умирали. Что изменилось-то?

— Вот именно, что ничего, — прошипела я. — Поэтому я и не понимаю, что мы тут делаем. Пируем и танцуем на костях. Кто знает, какого мальчишку забьют до смерти этим вечером? Пока мы пьём это шампанское, — я ткнула пальцем в бокал в руках Ромы, — и жрём эту чёртову колбасу.

— Рит, — Захаров со смешком толкнул меня плечом, и я отодвинулась, — людям нужно отдыхать. Нельзя вечно находиться в режиме борьбы, жизнь-то продолжается. Или предлагаешь прямо сейчас пойти и караулить улицы, чтобы этого самого мальчишку не убили? Не умрёт он, так умрёт другой. Это тоже ничем не лучше, чем снимать пропагандистские фильмы.

— Ты просто не понимаешь. — Я отвернулась, не желая больше смотреть на парня. Он противен мне так же, как и все танцующие, как и пьяный Вася, захрапевший на другом конце стола. — Хорошо тебе — приехать из Москвы и рассуждать об этом.

— А ты думаешь, в Москве нет банд?

— А много ты припомнишь случаев, когда тебя называли чушпаном и заставляли прыгать, чтобы проверить, есть ли деньги? — спросила я, прищурившись.

— Ни разу, — честно признался Рома.

— Ну вот. Что ты мне тогда рассказываешь. Если «борьба» подразумевает это, — я кивнула в сторону Коневича и Людочки, о чём-то страстно перешёптывающихся, — то я лучше самоустранюсь. Лучше не делать вообще ничего, чем гонять туда-сюда воздух, а потом это отмечать.

— Ты правда думаешь, что лучше вообще ничего не делать?

Я оставила этот вопрос без ответа. Перед глазами всплыли лица Миши, Вовы, Марата и Турбо. Может и правда лучше? Что быть на стороне пацанов, что быть в отряде — мир не меняется. Пытаешься удержать в руках остатки его целостности, а он высыпается как песок сквозь пальцы. Одни бьют морды и вымогают деньги, другие спекулируют на этой теме, чтобы казаться лучше, пока за закрытыми дверями сбрасывают свои маски. Коневич не раз называл пацанов «зверьём». Но даже зверя можно приручить, а что делать с людьми, которые стоят на сцене и читают проповеди, будучи самыми настоящими грешниками?

К чему тогда такая борьба?

***

Я тщетно пыталась заправить волосы под платок, но новый порыв сильного ветра ударил в лицо. Я прикрыла глаза ладонью, пытаясь разглядеть хоть что-то сквозь поднявшуюся метель. Комья мокрого снега забивали нос, рот, заваливались за шиворот, а я всё упрямо шла вперёд на нетвёрдых ногах.

Не помню как, но Рома уговорил меня совместными усилиями допить бутылку шампанского. А следом появилась и новая, ещё не початая. Устав от душевных терзаний из-за вопросов бессмысленной борьбы и мыслей о Диляре, я согласилась. Дальше всё было как в тумане. Пока все пели пьяные песни под гитару, я по-тихому схватила свои вещи и, не сказав никому прощаний, ушла.

Страшно хотелось домой. Скинуть с себя тяжёлую холодную одежду, натянуть шерстяные носки и завалиться в кровать, чтобы проспать неделю. А лучше — весь следующий год.

Я брела по плохо знакомой улице. Автобусы уже не ходили, и к дому пришлось идти непротоптанной дорогой. Сапоги проваливались в снег, я запиналась, едва не падая, и, сделав небольшую передышку, шла дальше.

В один момент я решила обернуться. Не потому, что что-то почувствовала или услышала, никакое внутреннее чутьё мне ничего не подсказывало. Я просто обернулась, чтобы оглядеться. И увидела чёрные силуэты, облепленные мокрым снегом, двух мужчин. Или парней. С большого расстояния я не видела их лиц. Они шли в отдалении, быстрым шагом. Я тоже решила ускориться. Ветер усиливался с каждой минутой, и меньше всего мне хотелось умереть в сугробе от холода.

Через метров пятьдесят или чуть больше я снова обернулась. Фигуры были уже ближе — нас друг от друга отделяли ничтожные сто метров. И они совершенно точно шли в мою сторону. Я не хотела придавать этому значения. Мало ли кто возвращался домой после работы? Мне не хотелось в каждом человеке видеть врага.

Такова реальность, и чем раньше ты её примешь, тем тебе же будет лучше. Кругом враги.

Я остановилась. И сердце рухнуло к ногам, когда они — тоже. Замерли, что-то сказали друг другую, переглянувшись, и снова пошли. Ещё быстрее. Страх, вспыхнувший в груди, как головка спички, велел бежать. И я побежала.

Сорвалась с места, как олимпийская чемпионка, перепрыгнув через сугроб, и опрометью побежала по улице. Район Дом быта я почти не знала, редко тут ходила. Незнакомые дома, закрытые продуктовые магазины — на меня смотрели чёрные окна, провожая по дороге в неизвестность.

Я затормозила всего на мгновение, чтобы осмотреться, понять, где нахожусь. Метель застилала длинную улицу плотной белой стеной. Я не видела названий улиц и номеров на домах; всё, что видела — это ночь и снег. Ноги, увязающие в сугробах, быстро устали. Страх, пульсирующий в висках, запрещал оглядываться — я боялась увидеть преследователей прямо за спиной. Но ничто не мешало их слышать.

— Эй, слышь, ты! — орали они совсем близко, гогоча. — Притормози давай! Всё равно же догоним!

Поскользнувшись на корке льда, покрытой снегом, я продолжала бежать, невзирая на снег, ледяные иголки ветра, бьющие в лицо. Платок слетел с головы, болтаясь где-то на спине. Впереди, в чёрно-белом пространстве я увидела едва заметное свечение.

Когда я выскочила из-за угла, шумно дыша ртом и уже ни на что не надеясь, я увидела горящую в ночи вывеску кафе.

Снежинка

Долго думать нельзя было, зло наступало мне на пятки. Я метнулась к одноэтажному зданию, робко уместившемуся между двумя хрущёвками. Внутри точно кто-то был: в окнах горел свет и мелькали, даже сквозь завывания ветра слышна была музыка. Перед кафе было припарковано несколько автомобилей, и, пробежав мимо одного из них, я ступила на замёрзшую дорожку, и ноги нелепо разъехались в стороны.

Бедро столкнулось с зеркалом заднего вида красной волги, и я едва не упала. Хлопнув по машине, я засеменила вдоль, чтобы попасть в кафе. Раздался скрип открывающейся двери.

— Эй, совсем косая? Ты мне чуть зеркало не снесла, дурная!

А я, ничего и не слыша из-за шумящей в ушах крови, страшно обрадовалась. Сейчас любой человек, чьего лица я могла разглядеть, был лучше пугающей неизвестности.

Высокий молодой мужчина в длинном коричневом пальто, красном полосатом шарфе и кепке-восьмиклинке стоял, разведя руки в стороны и оглядывая меня с головы до ног. На хмуром лице читалось искреннее недоумение. Ещё бы. Взъерошенная, красная, мокрая от снега девчонка пронеслась мимо, чуть не сломала зеркало и теперь стояла напротив, не справляясь со сбившимся дыханием.

— Ох! — громко выдохнула я, метнувшись к мужчине и почти врезавшись в него с объятиями. — Помогите пожалуйста! За мной... — Я втянула ртом холодный воздух, проглотив снежинки. — За мной кто-то бежит!

— Кто?.. — начал было мужчина.

Но тут перед нами появились те самые «кто-то». Они притормозили, громко шлёпнув подошвами кроссовок по лужам. Свет от окон и яркой вывески кафе осветил лица. Я их не знала — двое пацанов, может, чуть старше меня. Зато я узнала, что они держали в руках — молоток и лом. Меня затрясло — я так живо представила собственный раздроблённый череп и лицо, превратившееся в кровавое месиво.

Молодой мужчина сразу всё понял. Без лишних слов он махнул мне рукой, велев встать за ним. Я тут же послушалась. Хотелось вжаться лицом в спину и стать мужской тенью. Страх сковывал вместе с холодом, но одновременно с этим в животе распалялся огонь. Руки дрожали в страшной судороге, и, оглянувшись на окна кафе, я подумала о том, чтобы позвать на помощь кого-то ещё. Хоть мужчина с красным полосатым шарфом казался уверенным и бесстрашным, я не думала, что он сможет выстоять против двоих пацанов с импровизированным оружием.

— Откуда будете? — ровным голосом спросил мужчина. Он не старался говорить громче, чтобы пацаны его услышали. Он показывал, что не станет даже пальцем шевелить. Уверенность, статность, угроза.

— Ворошилы мы! — с усмешкой гаркнул один из незнакомцев, перекинув лом из одной руки в другу.

— И хули вы забыли на территории Дом быта?

Значит, я правильно сориентировалась. Мой дом должен быть совсем рядом: нужно всего лишь перебежать трассу, пуститься вниз и сократить путь через территорию детского сада.

— Да мы мимо проходили, — ухмыльнулся второй, закинув молоток себе на плечо. — А наша девка потерялась. — Молоток ткнулся в мою сторону. — Вот, пришли вернуть своё.

Я, широко раскрыв глаза, вылупилась на них, потеряв дар речи. Мужчина повернул голову, чтобы бросить мне:

— Ты с ними?

— Впервые в жизни их вижу! — выпалила я, вцепившись в его предплечье, но тут же одёрнула себя. — Они меня преследовали!

— Слышали? Даю вам минуту, чтобы съебаться отсюда.

Пацаны переглянулись. Предупреждение их не напугало, наоборот, кажется, только разожгло извращённый азарт. Один из них выдвинулся вперёд, к машине, и лёгким движением коснулся концом лома капота, смахивая снег. Не поцарапал, не задел, но угроза повисла в воздухе. Мужчина заметно напрягся — я видела, как его пальцы стиснулись в кулаки, и напряглась спина.

Агрессивное безумие сквозило в воздухе. Теперь я понимала, о чём рассказывал Марат. Ворошилы — страшные люди.

— А если не уйдём? — Жуткая улыбка исказила лицо Ворошиловского. — То что?

Мужчина рядом со мной, усмехнувшись, сунул одну руку в карман, а вторую протянул в сторону. Распахнув дверь, ведущую в кафе «Снежинка», он громко произнёс:

— Эй, Жёлтый! Пойди сюда. Тут такое кино начинается, я в полном восторге.

С наступающим новым годом вас, дорогие читатели! Будьте счастливы, любимы, любите и творите! До встречи в новом 2024 году! 💙