Глава 3. Заводной апельсин
— Вот, Маргоша, — ласково проворковала бабушка, заходя в мою комнату с чашкой чая в руке и блюдцем с пышными, только что вынутыми из духовки, пирожками с луком и яйцом. — Покушай, милая.
Она поставила всё добро на стол и наклонилась ко мне, чтобы потрепать волосы, которые я так и не уложила после пробуждения. Утром субботы даже гордые последовательницы социализма могли себе позволить лоботрясничать. Но так, чтобы другие не увидали.
— Спасибо, ба, — ответила я, запрокинув голову.
— Учишься, да? — спросила бабушка, разглядывая книгу, зажатую в моих руках. — Ну учись, учись, не буду тебя отвлекать.
И с этими словами она выскользнула из комнаты, притворив за собой дверь. Фыркнув, я шумно дунула, чтобы убрать со лба чёлку, попавшую в глаз.
Часы на стене показывали без четверти одиннадцать, а я всё ещё не вставала, чтобы почистить зубы, умыть лицо или хотя бы заправить постель. Проснувшись, я бросила на кровать цветастый плед, включила радиоволну и плюхнулась обратно, подмяв под спину подушку. Ноги я задрала и постукивала пятками по настенному ковру в такт тихо играющей музыке, перелистывая страницы книги одну за другой.
Да, если бы бабушка знала, о чём книга, которую я читаю... Нет, такое ей знать точно нельзя. Подтянувшись на локтях, я схватила с тарелки пирожок и, сунув в рот, легла обратно.
Он выкрикнул: «Это подлый мир, потому что в нем позволяется юнцам вроде вас на стариков нападать, и никакого уже ни закона не осталось, ни порядка».
Автор точно не житель Казани сегодняшнего дня?
Развернув книгу, я ещё раз прочла слова на обложке:
Энтони Бёрджесс
«Заводной апельсин»
Нет, точно не из Казани.
Смысл истории я ещё не сумела уловить, очутившись только на второй главе, но обилие жестокости на страницах уже стало пугать. Что же будет дальше?..
Спустя полчаса я закрыла книгу и уставилась в потолок. Какой ужас. Это невозможно читать. Проследив за трещинкой на потолке, сеточкой вен протянувшейся через всю комнату, я села и открыла книгу снова, положив её на колени. Подперев голову руками, я вернулась к тому, на чём остановилась.
Меня втащили волоком в ярко освещенную свежепобеленную kontoru, в которой стояла жуткая vonn, как бы от смеси блевотины с пивом, хлоркой и уборной, а исходила она из зарешеченных камер по соседству. Было слышно, как некоторые из plennyh орут, ругаются в своих камерах, некоторые поют, причем мне показалось, будто я разобрал слова одного из них:
Будем вместе мы, моя милая, хоть ушла ты далеко.
— Рит! — В комнату влетел, не стучась, Миша, и я даже подскочила, влетев затылком в стену. Благо, она покрыта мягким ковром.
— Ты чего орёшь?
Я шлёпнула брата по ноге книгой, но он, казалось, этого не почувствовал. Его лицо раскраснелось от мороза, из-под расстёгнутого пуховика торчал серый свитер с высоким горлом, а шапку Миша зажимал в руке. Весь взъерошенный, взбудораженный он походил на только что вылупившегося цыплёнка. Облокотившись на изголовье моей кровати, Миша выпалил:
— Где тряпки лежат?
— Смотря какие, — сказала я, делая глоток уже остывшего чая.
— Ну, для мытья полов и прочего.
— На антресоли, — запихнув кусок пирожка в рот, ткнула я пальцем в потолок, подразумевая тот самый огромный ящик, прибитый в коридоре над входом в ванную комнату. — А тебе зачем?
— Да нам с Кирюхой сказали машину помыть, — пояснил брат и собрался уже сбежать из комнаты, как я схватила его край куртки, останавливая.
— Какую ещё машину? — с подозрением сощурилась я. — И кто сказал? Кто этот командир-мойдодыр?
— Да Кащей, — отмахнулся брат, пытаясь разжать мои крепко стиснутые пальцы, но не тут-то было: я швея, и чтобы от меня отцепиться, эти пальцы надо сломать.
— У вас там что, полный набор из детских сказок? А Бабы Яги нет? Колобка? Или, на худой конец, Конька-Горбунка?
— Вообще-то, — подбоченился брат, — это не смешно.
— Разве? — вскинула я брови. — А как по мне, очень даже. Ты кто? Ералаш? Как тебе в голову такое пришло?
— Это не моя идея, — буркнул Миша, воруя мой пирожок с моей тарелки, которую мне принесла бабушка. — Пацаны придумали.
— Лучше бы придумали делом полезным заняться, — выдохнула я и выпустила куртку брата из хватки, возвращаясь к книге. — Ладно, вали уже. Тряпки в ведре там лежат. В красном. — Я вскинула голову, нахмурившись. — Или в зелёном... Не помню, сам найдёшь.
Мишу подталкивать было не надо — он тут же выбежал из комнаты, не закрыв дверь, и до меня донеслись скрипучие и шуршащие звуки. Смочив кончики пальцев слюной, я перелистнула страницу и тут же уронила книгу на пол, услышав жуткий грохот. Ноги запутались в скомканном пледе, и я кулём свалилась с кровати, охнув от боли.
Миша, блин! Если он там не при смерти, то я его сама убью!
— Что стряслось? — испуганно заголосила я, влетая в коридор.
Миша сидел на полу, потирая ушибленное бедро, и смотрел на меня снизу вверх таким жалобным взглядом, что захотелось сесть рядом и пожалеть его.
— Я не виноват, — сразу открестился от случившегося брат, указывая на сломанную табуретку. Из четырёх ножек на месте остались только две, остальные валялись рядом. — Кажется, Роза своей пятой точкой высосала из него остатки жизни.
Прыснув со смеху, я облокотилась на арочный проём и потёрла пальцами веки. Несколько лет назад Миша сломал древко швабры для мытья полов и сердечно уверял меня, что это Роза прокляла швабру. А после сразу попросился гулять, так и не домыв пол.
— Сильно ушибся? — спросила я, подбирая сломанную табуретку с пола. Миша с кряхтением поднялся, и я протянула к нему руку: — Дай посмотрю.
— Ты что, — вытаращил глаза брат, — хочешь с меня штаны снять?
В ответ я закатила глаза.
— Миш, я твоя старшая сестра. Ты же не думаешь, что вид твоего голого бедра меня шокирует?
— Прекрати! — истерично взвизгнул Миша, когда я попыталась стянуть с него спортивные треники. — Рита-а-а!
Конечно, не хотела я брата раздевать. Но подшутить над ним — дело правое. Почти святое.
— Видели бы тебя сейчас твои пацаны, — смеялась я, щекоча Мишу под рёбрами. — "Ай! Рита! Рита-а-а-а!". Просто хохма!
— Не смей! — взвизгнул громче прежнего он и повалился на пол, запнувшись об отлетевшие ножки. Я села на него сверху, доводя брата щекоткой до инфаркта. — Только попробуй им что-то сказать!
— И попробую! — по-злодейски захохотала я, хватая Мишу за нос. — Опозорю тебя на весь район, малыш!
— А-а-а! — заорал во всё горло Миша, борясь с душащим его смехом. — Помогите!
— Да что у вас происходит! — заохала бабушка, появившись в арочном проёме. — Вы же сейчас весь дом на уши поднимете!
— Прости, бабуль, — рассмеялась я, запыхавшись, — просто Мишаня у нас плохо себя ведёт.
— Не правда, бабуль! — принялся защищаться Миша, приподнявшись на локтях. — Рита меня бессовестно терроризирует!
— Ох, — сокрушённо покачала я головой, поднимаясь на ноги и протягивая ладонь брату, — какой же я ужасный человек! На, — я подняла с пола опрокинутое с антресоли красное ведро, вынула ворох тряпок и сунула в руки взъерошенного и раскрасневшегося Миши, — иди, рабыня Изаура, мой свою тачку.
Если бы существовала награда "Самый быстрый побег с места происшествия", то моему брату её вручили без голосования. Он с такой скоростью вылетел из дома, прихватив ещё и ведро, что даже входную дверь не захлопнул.
— Я не поняла, — растеряно пробормотала бабушка, поднимая с пола ножки сломанной табуретки, — какую машину Мишенька мыть побежал?
***
Вот оно, бллин*, вот где настоящий prihod! Блаженство, истинное небесное блаженство. Обнаженный, я лежал поверх одеяла, заложив руки за голову, закрыв глаза, блаженно приоткрыв rot, и слушал, как плывут божественные звуки.
Хруст моркови на зубах отзывался грохотом в ушах. Задрав ногу на стул, я медленно натирала овощи для супа, продолжая читать книгу.
Я уже сбилась со счёта, сколько раз хотелось выкинуть книгу из окна или сжечь, но любопытство оказалось сильнее. Да и книга не моя. Диля с трудом выцепила её у своего отца, библиотекаря в Казанском университете. Ей даже пришлось соврать, что книга для матери одной из её одноклассниц. Вряд ли он ей поверил, но с Дилярой проще согласиться, чем выслушивать её бесконечный поток "ну пожалуйста-пожалуйста!".
Хлопнула входная дверь, и я крикнула, не отрываясь от чтения:
— Миш, ты?
— Я, — пропыхтел брат, заходя в кухню. Обойдя меня, он открыл дверь холодильника и вынул пакет молока. Отпив немного прямо из дырочки, Миша вытер молочные усы и плюхнулся на стул. — Чтобы ты знала, мыть машину зимой — неблагодарное дело. У меня вон, все руки закоченели! — Он протянул вперёд руки, демонстрируя покрасневшие пальцы.
— И что, — фыркнула я, перелистнув страницу, — хочешь, чтобы я тебя пожалела? Не дождёшься. Не тогда, когда ты мыл тачку какому-то криминальному авторитету.
— Кащей не криминальный авторитет.
— А кто?
— Старший.
— Да какая разница, — отмахнулась я, не желая погружаться во всю эту тематику и узнавать ранги в группировке.
— Автор у нас Вова Адидас, — вдруг гордо заявил Миша. — Правда, я его ни разу не видел, но пацаны говорят, он — легенда.
Я скосила глаза на восторженное лицо брата и недовольно покачала головой.
— Лучше бы Маяковским восхищался.
— Он застрелился.
— Да, — тут же согласилась я, — не лучший пример.
Очистив тёрку от моркови, я подхватила разделочную доску и повернулась к плите. Вид дореволюционной старухи меня злил — роль поварихи успела меня заколебать за последние шесть лет.
— Рит, — Миша подошёл со спины и опустил подбородок мне на плечо, заглядывая в шкворчащую сковороду, — а если бы ты внезапно разбогатела, что бы ты купила?
— С чего такие вопросы? — фыркнула я, помешивая лук лопаткой. — Оказалось, что у нас есть богатый дальний родственник, который умер и оставил наследство?
— Ну нет! — Брат сильнее подался вперёд, давя на плечо своей тяжёлой головой. — Просто ответь.
— Даже не знаю, — задумчиво протянула я, высыпая в сковороду тёртую морковь. — Ремонт бы сделала, наверное. Смотри, — я ткнула жирной, перепачканной в масле, лопаткой на стену за плитой, — вся плитка скоро отвалится. И обои эти надо переклеить...
— Не-е-ет, — качнул головой Миша, щекоча волосами моё ухо, — для себя! На что бы ты потратила деньги, чтобы себя сделать счастливой?
— Я и так счастлива.
— Рита.
— Ну ладно, ладно, достанешь же. — Я склонила голову набок, прижимаясь виском к брату и крепко призадумалась. — Наверное, я бы купила себе новые сапоги. Знаешь, меховые, с каблучком такие. Ходила бы по школе и цокала, всем на зависть! Даже у Флюры Габдуловны и директрисы таких нет!
— Первая модница на районе, — захихикал Миша. — А ещё что?
— О! — осенило меня, и я обернулась к брату, едва не вмазав лопаткой ему по лицу. — Машинку! Я бы купила новую швейную машинку! — Радостно хохотнув от собственной гениальности, я отвернулась обратно к плите. — Надо Деду Морозу на следующий год загадать.
Миша замолчал, задумавшись о чём-то.
— А ты бы что купил? — спросила я, вырывая брата из размышлений.
— Да у меня всё есть. — В его голосе слышалась искренняя улыбка. — Лишь бы ба здоровой была, и ты счастливой.
— Да ты мой хороший, — расчувствовалась я и, откинув голову, клюнула брата в румяную щёку. Он поджал губы, улыбаясь, и я протянула ему остаток обгрызенной моркови. — Будешь?
— Буду.
***
Я четвёртый раз перечитывала строчку, всё никак не понимая смысл, потому что под ухом, как курицы-наседки, судачили одноклассницы. Они шебуршали каким-то журналом, пряча его под партой, и сдавленно хихикали. Глаша Верховодова смущённо хрюкнула и наклонилась ко мне, налегая всем весом на стол.
— Марго, гляди.
— Глаш, я занята, — отмахнулась я от одноклассницы.
— Да ты посмотри! — громко шептала девочка. — Где ты ещё такое увидишь?
Я в раздражении подняла глаза, собираясь отчитать Верховодову за назойливость, но осеклась, когда мне под нос сунули разворот журнала с голым мужчиной. Абсолютно голым. Вот прям совсем. Даже статуи прикрывали фиговыми листами, а тут загорелый мужчина, обмазанный маслом, лежал на пляже под пальмой, расставив ноги, и лучезарно улыбался в камеру.
Пискнув, я поспешно накрыла журнал учебником по истории. Да простит меня дедушка Ленин, что страницы про революции соприкоснулись с этим кошмаром!
— Это что такое?! — зашипела я на хихикающих девчонок. — Вам как в голову могло прийти такое в школу принести?!
— Ну Маргоша, — скромной улыбнулась Глаша, — любопытно же!
Она попыталась кончиками пальцев подтянуть журнал к себе, но я хлопнула её по руке и продемонстрировала перед носом кулак.
— От любопытства кошка сдохла! — кипела я от негодования. — Это школа, а не Содом и Гоморра!
— Неужели тебе неинтересно посмотреть, как у них там всё устроено? — хмыкнула Варя Харитонова. — И вообще на красивых мужчин? Посмотри, кто нас окружает. На этих дураков без слёз не взглянешь.
— Они ещё в пубертате, — попыталась я защитить наших нескладных, тощих и пухлых мальчишек. — Ещё расцветут, как майская роза.
— Ага, — закатила глаза Варя, — мечтай.
Трель звонка покатилась по коридору, и Марат плюхнулся на стул, моментально заняв большую часть парты и сместив мои вещи в сторону.
— Глаша, — шепнула я, ткнув одноклассницу пальцем в спину, — забери своё добро.
Верховодова уже развернулась, чтобы незаметно забрать журнал, но Рамиля Мажитовна, быстрым шагом вошедшая в класс, одёрнула её:
— Верховодова, чего вертимся? Звонок не слышала?
— Извините, — густо покраснела Глаша и тихо бросила мне через плечо: — После урока заберу.
Урок начался с вопросов по пройденной теме и прочитанных параграфов. Меня не вызвали, хоть я и упорно тянула руку. В конце концов историчка не выдержала и попросила меня "не выпрыгивать из юбки, чтобы у других тоже была возможность заработать хорошую оценку". Зато Марату не повезло — Рамиля Мажитовна подняла его и засыпала вопросами по Октябрьской революции. Я попыталась было помочь Маратику, потому что он не просто плыл в теме — он в ней утопал. Что-то даже получилось, Суворов ответил на парочку вопросов, но нас быстро запалили, и учительница предложила разделить пятёрку на двоих. Мне пришлось заткнуться, а Марат сел на место с трудом натянутой тройкой.
Пока Рамиля Мажитовна насиловала "Красным октябрём" остальных учеников, я преспокойно продолжала читать, спрятавшись за спиной коренастой Вари и подперев голову рукой.
Весь вопрос в том, действительно ли с помощью лечения можно сделать человека добрым. Добро исходит изнутри, номер 6655321. Добро надо избрать. Лишившись возможности выбора, человек перестает быть человеком.
Марат потянулся к моему пеналу, чтобы стащить ручку или карандаш, и я подняла локоть, лежащий на учебнике, не отвлекаясь от чтения. Но когда над ухом раздалось сдавленное хихиканье, пришлось вернуться в реальный мир. Марат подтянул к себе журнал Глаши, прикрывая его учебником, и листал с такой широкой ухмылкой на лице, что, казалось, оно вот-вот треснет.
— Ну Ритулик, ну даёшь, — шепнул он, склонившись ко мне. — Это на тебя так подействовали слова про смерть девственницей? Так я тебя расстрою — это не поможет.
Я не стала вырывать журнал. Марат из вредности не отдаст, и это привлечёт внимание учительницы. Поэтому я стиснула зубы и наблюдала за тем, как Марат бесшумно листает страницы. Голые мужчины сменяли один другого, красуясь в самых разных позах, но одно оставалось неизменным — пах никто не прикрывал. Где Верховодова умудрилась достать эту порнографию? А выглядит такой порядочной девушкой.
— Уж больно ты внимательно их разглядываешь, — хмыкнула я.
Но Суворов пропустил мою колкость мимо ушей. Долистав до конца, он закрыл журнал и вернул обратно под учебник.
— Мой всё равно больше, — выдал он, склоняясь над собственной тетрадью.
Закатив глаза, я вернулась к чтению "Заводного апельсина" и буркнула себе под нос:
— Ну кто бы сомневался.
***
— Рита! — окликнули меня со спины, и мне пришлось развернуться всем корпусом, потому что платок ограничивал боковое зрение. В мою сторону торопливым шагом шёл Рома Захаров. — Ты на автобус?
— Нет, — покачала я головой, — пройдусь пешком. День очень хороший.
Это действительно было так. Шёл лёгкий снег, но таял, так и не достигнув земли. В январе не так много подобных дней, поэтому я не стала упускать шанса пройтись пешком. Гулять я всегда любила.
— Не против, если я составлю тебе компанию? — улыбнулся Рома, и стёкла его очков блеснули, отразив белизну снега. Шапки на нём не было, да и пальто было нараспашку.
— Конечно, ты где живёшь?
— На пересечении Ленина и Циолковского, возле Дома Быта.
— А, — улыбнулась я, — это совсем недалеко.
Поравнявшись, мы двинулись по дороге неспешным шагом. Мимо прошелестел колёсами жёлтый автобус, и я проводила его задумчивым взглядом. Тут в заднем окне мелькнула знакомая шапка, и Миша махнул мне рукой.
— Кому ты машешь? — спросил Рома, проследив за моим взглядом. — Твой друг?
— Брат.
— О, — хмыкнул парень, — у тебя брат есть... Один?
— Ага, младший. Его Миша зовут.
— Михаил и Маргарита, — задумчиво протянул Рома, пробуя имена на вкус. — Ваши родители не слишком оригинальные.
— Ему имя выбрала его мама, а мне — моя, — снисходительно поджав губы, уточнила я.
И чем ему наши имена не угодили?
— О, — снова округлился рот Захарова, — так вы не единоутробные? Интересно...
— Что именно? — не удержалась я от вопроса.
— Нет, — поспешил объясниться парень, — ты не подумай ничего. Я просто... — лёгкая улыбка (казалось, ему было сложно улыбаться) тронула его губы, и он качнул головой. — Понимаешь, я единственный ребёнок в семье, и мне порой кажется, что так у всех.
Нет, не понимаю. Это странно. У меня появилось стойкое чувство, что мне пытаются навесить лапшу на уши. Только с какой целью?
— А ты, — начала я осторожно, — сюда с родителями переехал?
— Нет.
И что, это весь ответ?
— А откуда?
— Москва.
— Один, что ли?
— Вроде того. Меня отправили к дяде, погостить.
Я поджала губы в недоумении. С каких пор детей отправляют "погостить" вместе с переводом в новую школу? Это абсурд и полный бред.
Рома больше не улыбался. Он даже не смотрел на меня. Глядел только прямо и стискивал челюсть — под кожей заходили желваки. А меня захлестнуло нешуточное любопытство.
— Гостят обычно летом или на зимних каникулах, но никак не в разгар ... — стала я рассуждать вслух, но не успела договорить, как Рома резко затормозил. — Что такое?
— Рита, — начал он предельно спокойным голосом, — а тебе не кажется, что ты не в своё дело лезешь? — Договорив, он повернул голову в мою сторону, и его глаза под стёклами очков стали, как будто, темнее. Свет так, что ли падает?..
— Я думала, что мы разговариваем, — хмыкнула я, пряча свободную руку в карман дублёнки и отступая на шаг. — Извини, не знала, что тебе нельзя задавать вопросы.
— Можно, но не личные.
— Прости, — обозлилась я не на шутку, — но я тебя совсем не знаю, чтобы общаться на темы общей музыки или кино. Меня Рита зовут, а не Ванга.
— Я видел, что ты читала книгу. "Заводной апельсин", — он кивнул на портфель, в котором эта книга и лежала. — Хорошая история, мне понравилось.
Я хотела выплюнуть ему в лицо, что он псих, если книга ему "понравилась", но вместо этого выпалила злобно:
— Вот что-что, а "Заводной апельсин" я с тобой точно обсуждать не буду. Спасибо за компанию. Гудбай, Америка.
Рома пытался что-то ещё сказать, но я ускорилась, чтобы оторваться от него. Меня полоскало от гнева. Сам же подошёл, предложил вместе пойти, сам первый про мою семью спросил, но в итоге я осталась виноватой, что личные вопросы задала?
Только я на мгновение вчера подумала, что зря новенького сразу невзлюбила, ведь он ничего не сделал, как сегодня он меня уверил в том, что первое впечатление — абсолютно верное.
***
Уже смеркалось, когда я решила сократить дорогу к дому через парк. Всё хорошо в зиме, кроме того, что ещё не было пяти, а небо уже темнело.
Шла я от Дениса Коневича, руководителя дружины, в которой мы боремся с преступными группировками. Его мама увидела юбку в одном из журналов и влюбилась в неё. Денис вполне мог обрадовать мать покупкой, но проблема была в том, что женщина весила далеко за сто пятьдесят при одном росте со мной, а я до верхнего ящика на кухне самостоятельно уже не достаю. Поэтому руководитель слёзно умолял меня взяться за заказ, хотя я с ужасом представила, как Малика Ринатовна будет расхаживать по городу в юбке-карандаш. Но желание заказчика — закон, а деньги очень приятно шуршат.
Поэтому я, изрядно умаявшись снимать мерки с необъятной женщины, на которую не хватило моей ленты, шла домой, с трудом волоча ноги. Но даже усталость не могла отвлечь меня от книги. Я хотела понять, для чего существует история, полная таких ужасов. В неспокойные времена, как сейчас, она может стать призывом для неокрепших умов. Или просто идиотов. Читай и вдохновляйся. Бессовестная провокация.
Шла я, не смотря под ноги и по сторонам. Парк всё равно стоял пустым, ни единой души. Да и услышала бы я хруст снега под чужими шагами. Перелистнув страницу, я шагнула вперёд, но нога не нащупала земли. Неловко ойкнув, я взмахнула руками. Сапог наконец нашёл точку опоры, но там оказался лёд, поэтому я не удержалась и рухнула на копчик, выронив портфель. Зато книга осталась в руке.
Тяжело вздохнув, я поёрзала на месте — задница слабо заныла, но, кажется, ничего не сломано. Опустив книгу на колени, я повела пальцем по строчкам. Всё равно осталось немного дочитать, а потом можно и встать.
— Тебе не на что жаловаться, мальчик. Ты свой выбор сделал, и всё происшедшее лишь следствие этого выбора. Что бы теперь с тобой ни случилось, случится лишь то, что ты сам себе избрал.
Под тяжёлыми шагами захрустел свежевыпавший снег. Тень легла на страницы книги — кто бы это не был, он встал против света фонаря, который уже зажёгся в пустом парке. Как я думала, что в пустом.
Медленно скользнув взглядом по земле, я разглядела белые разношенные кроссовки и, следуя вверх по ногам в спортивных штанах, задрала голову наверх. Передо мной стоял парень. Лица я не видела, только тёмный силуэт. И лишь кончик сигареты вспыхивал в полумраке. Дым танцевал в свете фонаря у него над головой. Парень молчал. Я тоже.
— Помочь? — наконец произнёс он низким спокойным голосом. — Или ты решила прилечь отдохнуть?
Что-то в этом голосе показалось мне знакомым. То ли манера говорить, то ли...
— Так я не лежу, я сижу, — ответила я и продемонстрировала незнакомцу книгу. — Читаю.
— Ну, — хмыкнул силуэт, — это в корне меняет дело.
Сунув сигарету в зубы, он подтянул спортивки и присел на корточки. Желтоватый свет скользнул по мужскому лицу, и я оторопело открыла рот.
— Ты?
— Я, — усмехнулся Турбо. — Маргарита Вячеславовна, верно? — Я кивнула. — Так что, сама встанешь или тебя поднять?
— М-м-м, — промычала я, опуская глаза на книгу, — сейчас, только...
Запустив руку в карман дублёнки, я нашарила там только пустоту и стала вертеться на месте, оглядываясь и хмуря брови. Боковым зрением заметила Зиму. Он стоял в стороне, чиркая спичкой, чтобы поджечь сигарету, зажатую в зубах.
— Что-то потеряла? — поинтересовался Турбо, и в голосе его слышалась неприкрытая насмешка. Да ради Ленина и Сталина, смейся, сколько влезет.
— Остатки здравого смысла, — буркнула я, разочарованно вздыхая. Прижав книгу к груди, я нехотя спросила: — Бумажка есть?
— Какая?
— Да любая.
— Хм, — задумчиво выдохнул парень, ныряя руками в карманы лёгкой, совсем не по погоде, куртки. На свет он вытащил пустую сигаретную пачку и обёртку от леденца "Барбарис". — Вот, выбирай.
Упаковку из-под сигарет я не взяла — ну что мне с ней делать — и выхватила у парня фантик. Аккуратно разгладив его, а потом сложив вдвое, я вложила импровизированную закладку в книгу и громко захлопнула её. Не обращая внимания на Турбо, который, отчего-то, смотрел на меня как на артиста цирка-шапито, я потянулась к своему портфелю. Но удача сегодня явно мне не благоволила: при падении замки выскочили из креплений, и стоило мне схватиться за ручку, как всё содержимое благополучно вывалилось на снег.
— Что за дурацкий день, — прошипела я себе под нос, собирая тетради и учебники. — Меня в школе убьют за такое.
Раздался тихий вздох, а затем хриплый низкий смех. Я вскинула на парня недобрый взгляд, собираясь отчитать его за пренебрежение к чужим чувствам, но тут же осеклась, выпучив глаза, как рыба.
Нет, это не может быть реальностью. Это сатира на мою жизнь. Дурацкая пародия.
Турбо держал в руке тот самый порножурнал Глаши. Хотелось верещать дурным голосом и рвать на себе волосы. Неужели, торопясь, я сунула его вместе с остальными вещами в портфель, а Верховодова даже не вспомнила о своём порочном чтиве?!
— Вумен'с сикретс, — прочёл парень название на обложке журнала. Но ладно бы там было только название — там сидел, нет, лежал полуголый мужчина, ел вафельный рожок, и по его подбородку, накаченной груди и торсу с кубиками стекало растаявшее мороженое.
Какой позор. Позор, возведённый в квадрат. Если однажды меня спросят, каким был самый неловкий момент в моей жизни, когда хотелось даже под землю провалиться, я вспомню именно этот.
— Это не моё, — заявила я и, для убедительности, брезгливо фыркнула. — Мне подбросили.
— Да ты что? — вскинул брови Турбо. — Разве это выпало не из твоего портфеля?
— Не докажешь.
— Даже и не пытался, — хохотнул парень, вскидывая руку. — Значит, — зашуршал он страницами, — сохнешь по американцам?
— А что, нельзя? — стала я обороняться и, проигнорировав протянутую ладонь, поднялась на ноги. Нижняя часть дублёнки намокла, но сейчас не до неё было. — По кому хочу, по тому и сохну.
— Так ты же сказала, что это не твоё, — ухмыльнулся Турбо, качнув страницами журнала. Перед глазами замелькали голые мужчины, и я шумно простонала, накрыв лицо руками. — А теперь... — Он прищёлкнул языком, качая головой. — Нехорошо-то как, приличная советская гражданка, и такое при себе носишь.
— Если ты пытаешься отомстить за тот день, — я наклонилась, чтобы отряхнуть ноги от снега, — то можешь не стараться. Никто не сможет опозорить меня сильнее, чем я сама.
— Да ладно, Тилькина Маргарита Вячеславовна, — добродушно рассмеялся Турбо, протягивая мне журнал, который я, вырвав из его пальцев, сунула обратно в портфель, — я же прикалываюсь.
— Мы с тобой на брудершафт не пили, чтобы "прикалываться", — огрызнулась я, пытаясь справиться с заклёпками. Но пальцы замёрзли и плохо слушались, а в замки попал снег. — Вот же...
— Дай сюда.
Кинув бычок на землю, Турбо выхватил у меня из рук портфель и лёгким движением пальцев застегнул. Я же недовольно смотрела на затухающий окурок под ногами, жуя губы. Вот сперва они гадят своими сигаретами в парках, а через сорок лет нас будет ждать глобальное потепление!
Наклонившись, я подняла мусор и выбросила в ближайшую урну, припорошенную снегом. Турбо смотрел на меня сверху вниз удивлённо-насмешливо. В его глазах так и читалось: "Ты что, серьёзно?".
— Нечего тут гадить, — буркнула я, оттряхнув руки. — Не один на планете живёшь.
— Это вместо "спасибо"? — сведя насмешливо брови к переносице, наклонился парень, чтобы заглянуть мне в глаза.
— Это вместо "пожалуйста". — Улыбаться мне не хотелось. Я люблю пошутить и посмеяться, но, когда надо мной насмехаются, это перестаёт быть весёлым. А Турбо именно насмехался и совсем этого не скрывал. — Отдай портфель.
— Придётся хорошенько попросить, — растянул губы в улыбке парень, заводя руки за спину.
— Что? — у меня вырвался смешок. — Может, мне ещё попрыгать?
— Не стоит. На тебе столько слоёв одежды — смотреть не на что.
Уставившись на парня, как на идиота, я стиснула зубы. Сегодня что, полнолуние? Я задрала голову к небу. Там висел тонкий серп полумесяца, выглядывая из-за проплывающих туч. Нет, не полнолуние. Значит, парни по жизни идиоты. Обернувшись, я крикнула Зиме:
— Скажи, чтобы твой друг вернул мне портфель!
— Турбо, — осклабился парень, растягивая букву "р" точь-в-точь, как мой брат, — верни даме портфель.
— Не-а, — пожал плечами Турбо, продолжая пялиться на меня.
— Прости, — развёл руками Зима, — я сделал всё, что мог.
Больше я не злилась — я не на шутку испугалась. Двое парней из группировки и одна я. Окутанный сумерками парк, в котором, кроме нас, не души. Сердечко тревожно забилось в шее, и я сглотнула. Имеет ли значение, что я сестра их товарища? Что, если они конченые отморозки? Я стала отступать. В руках у меня ничего не было, только остатки храбрости и самообладания. Но и они уже иссякли.
Турбо заметил перемену в моём поведении. Он сделал шаг навстречу, вскинув ладонь, а я сорвалась с места.
Ноги скользили по льду, припорошенному снегом, разъезжались в стороны, но я не сбавляла скорости, затылком чувствуя шумное дыхание парня и слыша топот мужских ног. Истошно завизжав, я попыталась ускориться, но тут под ноги попал какой-то мусор, не то ветка, не то брошенная тряпка. Нога предательски подвернулась, и я рухнула на спину, проехав на дублёнке ещё пару метров. Дыхание вместе с криком застряло в зобу, и я чуть не задохнулась. Перед глазами всё поплыло, а спина отозвалась болью.
Медленные шаги приближались к моему распластанному на дороге телу. Ну вот и всё, сейчас они меня изнасилуют, задушат собственным шарфом, а потом моё бездыханное тело найдут в Волге спустя пару лет. И брат даже не узнает, с какими уродами связался.
Я всхлипнула, и по щекам потекли слёзы, заливаясь в уши. Даже встать не могла — меня сковал страх и ужас. Может, если притвориться мёртвой, они оставят меня в покое?..
Тень Турбо коснулась моих ног. Парень присел на корточки рядом, держа в руке портфель. Я зажмурилась и накрыла лицо ладонями, громко шмыгая.
— Набегалась? — миролюбиво поинтересовался парень.
— На самом деле, — глухо ответила я, не отнимая рук от лица, — я бы ещё побегала. Лишь бы не умирать.
Послышался смех. Турбо рассмеялся у меня над ухом, и я осторожно раздвинула пальцы, чтобы посмотреть на него. Когда он смеялся, то не казался таким устрашающим. И на насильника тоже не походил. Я присмотрелась к нему, смаргивая слёзы.
Крупное лицо с резкими чертами, большой, немного вздёрнутый, нос, широкий подбородок и пухлые, обветренные на холоде губы. Когда он улыбнулся, глядя на меня как на умалишённую, арка купидона над верхней губой очертилась так резко, что хотелось протянуть палец. Потрогать и порезаться. Глаза у парня зелёные, а под ними пролегли тёмные круги. Кому-то надо хорошенько выспаться.
И только сейчас я заметила синеющую гематому на правой скуле. При встрече у ледовой коробки её не было. Надеюсь, что парня хорошенько шибануло дверью.
Отсмеявшись, Турбо вытер губы рукавом куртки и склонил голову набок.
— С чего ты решила, что сейчас умрёшь?
— Ты меня напугал, — призналась я. — И твой друг. Вы похожи на отпетых уголовников.
Я запрокинула голову, чтобы разглядеть, верх ногами, стоящего в паре метров от нас Зиму.
— Нет, — шмыгнул Турбо, ухмыльнувшись, — Зима и правда рожей не вышел.
— Ты тоже, — буркнула я и прикусила язык, мысленно на себя выругавшись.
На самом деле парень вышел лицом. Очень даже. Да блин, красавчик он! Но я лучше начну жевать жёлтый снег, чем признаюсь в этом.
— Сейчас расплачусь, — театрально всхлипнул Турбо и утёр несуществующие слёзы рукавом. — Вставать будешь? Или ещё полежишь?
— А вы меня не убьёте? — на всякий случай спросила я, прежде чем принять протянутую руку.
— Не убьём, — улыбнулся Турбо.
— Точно-точно?
— Слово пацана.
— Хорошо, — согласилась я, и парень помог мне встать.
Ладонь его была горячей, сильной и мозолистой. Ноги снова заскользили (корова на льду, честное слово), и Турбо пришлось схватить меня за грудки дублёнки, иначе бы я снова феерично шлёпнулась на землю. Испугавшись, я вцепилась ему в руку мёртвой хваткой, вонзив ногти в кожу. Вцепилась и с размаху врезалась лицом парню в грудь.
Бом.
Именно так звучит соприкосновение пустой головы с мужской грудью.
Я отшатнулась, схватившись за лоб, а Турбо запрокинул голову, тяжело вздыхая. Горячее дыхание вырвалось в воздух облаком пара.
— Какая же ты косячная.
— Я предпочитаю слово "харизматичная", — отшутилась я, чувствуя неловкость. Голова всё ещё болела, а на руке осталось тепло от ладони парня. — Так я могу забрать свои вещи?
Вместо ответа Турбо протянул портфель, и я с радостью подхватила его, прижав к груди. Почесав нос, он шагнул в сторону, освобождая путь, и я почувствовала себя полной дурой. Турбо всего лишь шутил, "прикалывался", а я записала его вместе с другом в насильники и убийцы.
Шагнув вперёд, я прочистила горло и обернулась.
— Спасибо, — негромко буркнула я, глядя на парня, прячущего руки в карманах куртки.
— Носи шлем и береги голову. Там могут быть мозги.
— Это вместо «пожалуйста»? — ощетинилась я.
— Это вместо «спасибо».
Вау, моим же оружием против меня. Это вызвало улыбку, и я рассмеялась. Лицо Турбо украсила ответная полуулыбка. Он пнул снег под ногами, опустив глаза, и я прикусила губу.
— Тебя-то как зовут? — пряча смущение за потиранием щеки, спросила я, и парень вновь посмотрел на меня.
— Валера.
— Значит, Валера по кличке Турбо?
— Получается, что так, — кивнул парень, внимательно разглядывая моё лицо. Возможно, даже слишком внимательно.
Пристально.
— А я Вахит! — крикнул Зима, вскидывая ладонь. — Спасибо, что спросила!
— Она и не спрашивала, — бросил другу через плечо Валера, закатив глаза.
— Вот именно! А моё имя поинтереснее твоего будет!
— Он прав, — кивнула я, и Валера хохотнул, мотнув головой. Снова улыбнулся.
Мне захотелось ещё ляпнуть что-то глупое, чтобы посмотреть, как его губы двигаются, натягиваются, а глаза щурятся.
Дёрнув головой, я дала себе лёгкую пощёчину. Дура. Заканчивай.
— Ты зачем себя бьёшь? — удивился Валера.
— Для профилактики.
И с этими словами я развернулась и пошла прочь, чувствуя, как полыхает лицо. Оно горело от стыда. Ещё немного, и я бы вспыхнула как кострище прямо посреди парка на глазах удивлённых парней.
Дура. Ну дура же!
***
Глаза уже слипались, но я упорно двигала ими по странице, дочитывая книгу. Челюсть свело от долгого зевка, и я простонала, накрыв рот ладонью. Встряхнув головой и шлёпнув себя по щекам, я села на кровати и положила книгу на вытянутое колено, похрустывая корешком.
Я не фанатик. Но когда вижу подлость, я ее стремлюсь уничтожить. Всякие партийные идеи — ерунда. Главное — традиции свободы. Простые люди расстаются с ними, не моргнув глазом. За спокойную жизнь готовы продать свободу.
— Я тебе сейчас ебало снесу! — заорал пьяный голос за окном. — Кого ты вафлёром назвал, псина?!
— Ну давай! Давай! — орал второй. — Я тебе коленом хребет переломаю, петух! Все знают, что тебя на зоне опускали! Хули ты вернулся на улицу?! Думаешь, тебя уважать кто станет? Руку пожмёт?!
Отбросив книгу, я вскочила с постели и забралась с ногами на стол, чтобы выглянуть в окно. Высунув голову в распахнутую форточку, я увидела толпу нетрезвых пацанов, яростно выясняющих отношения.
— Завали свой калоприёмник, сука! — с воплем один из парней набросился на второго, и завязалась страшная драка.
Парни лупили друг друга нещадно, пинали, вдвоём заваливали одного и месили ногами. Один из них вырвал доску из скамьи, стоящей возле подъезда, и опустил на спину противника. Доска осталась целой, а вот парень мешком рухнул на землю, мордой снег. Белые сугробы окрасились в бурые пятна под жёлтым светом подъездного фонаря.
Я стояла на подоконнике, вцепившись в оконную раму, и с ужасом смотрела на то, как группа людей яростно пытаются друг друга убить. От их криков в домах стал зажигаться свет в окнах. Кто-то заорал про ментов.
Парни бросились врассыпную — на них со всех сторон неслись люди в форме. У милиционера в руке был кнут — он широко замахнулся, и верёвка с острым наконечником, описав полукруг, опустилась на спину одного из зачинщиков драки. Тот вскрикнул и рухнул без сознания на дорогу.
Отшатнувшись, я захлопнула форточку так, что стёкла протестующие звякнули, и замерла, затаив дыхание. Голоса и крики стали тише, но не стихли. Я прижала ладони к ушам и спрыгнула на пол, отходя как можно дальше от окна. Эта бессмысленная жестокость. Как же это страшно.
Уперевшись спиной в стену, я бросила полный ужаса взгляд на книгу, свалившуюся с кровати на пол вместе с пледом. Кажется, я поняла. Мысль, лежавшая на поверхности всё это время, поразила меня своей такой чёткой и абсолютной ясностью. Насилие порождает насилие. Бессмысленное, жестокое и беспощадное.
За окном прогремел выстрел. Кто-то умер той ночью.
Аминь. И всякий прочий kal.
*Это не опечатка, это стиль автора "Заводного апельсина".