Наши сердца разобьются этой зимой

От мерзких сёрбающих звуков сводило зубы, но я терпеливо ждала, пока Роза допьёт воду из стакана. Из-под меховой шапки по лбу стекали капли пота и скапливались под носом, попадая в воду. Я скривилась от отвращения и старалась не дышать, потому что алкогольные пары повисли под потолком кухни и неумолимо впитывались в дешёвые обои и потресканную побелку.

Я стояла у окна, прижимая к груди ложку для обуви; Миша сидел на стуле у моих ног, в напряжении наблюдая за незваной гостьей. Из кладовки доносились шуршащие звуки — бабушка копошилась в старых коробках, но мне было не до того, чтобы думать над тем, что она там ищет.

Когда стакан опустел, Роза потянулась к графину, чтобы налить ещё, но я вытянула руку и грохнула железным концом ложки по столу, в сантиметре от скрюченных и грязных пальцев. Одёрнув руку, алкашка затравленно посмотрела на меня. В зелёных глазах давно померкла жизнь, и теперь они походили на два осколка битого мутного стекла из-под пивной бутылки.

— Хватить хлебать нашу воду.

— У меня сушняк, — прохрипела Розита и попыталась вновь схватиться за графин, но я снова треснула ложкой, уже по её запястью. Женщина вскрикнула, а немного воды пролилось на стол. — Дрянь!

— Вся в мамочку, — парировала я, занося ложку для следующего удара. Если надо, я переломаю ей все пальцы, а затем примусь за нос. — Чего ты припёрлась?

— Равиль выгнал меня, — хлюпнула Роза носом и уронила голову на грудь. Её плечи затряслись от беззвучных рыданий. Терпеть их не могу.

— Прекрати реветь, — велела я, но алкашка не услышала, поэтому я с такой силой опустила железку на стол, что даже Миша вздрогнул. Зато сработало: Роза перестала колотиться в судорогах и подняла на меня глаза. По щекам текли грязные слёзы, а под носом блестели сопли. — Кто такой Равиль?

— Мой... — она икнула. — Жени-и-их!

— А где же Володя? — недоумённо спросила я, перебирая в воспоминаниях всех её любовников.

— Мы давно разошлись, — ответила Роза, утирая сопли рукавом. — Он трахал соседку, сукин сын.

— Выражения выбирай, — одёрнула я её, кивнув на Мишу.

— Да что ему, — фыркнула она. — Он сам скоро таким же станет. — Лицо Розы скривилось от отвращения. — Все мужики такие! Самовлюблённые эгоисты, втаптывающие женщин в грязь!

У меня из груди вырвался смешок.

— Тебя даже в грязь втаптывать не надо, ты сама туда по самые уши забираешься.

— Ты им своё сердце и тело отдаёшь! — продолжила Роза, проигнорировав мой выпад. — А они потом этих шлюх имеют во все дыры! Паразиты! — неожиданно взвизгнула она и подскочила на ноги.

— А ну сядь, — приказала я, и Роза, громко икнув, послушно упала на стул, сложив грязные руки на столе. — Разоралась тут. Люди уже ко сну готовятся, им незачем слушать твою пьяную философию.

— Вот поживёшь с моё, — полились сдавленные рыдания, и скрюченный палец устремился в мою сторону, — тогда поймёшь. — Она схватила себя за шубу там, где у нормальных людей находится сердце, и простонала: — У меня душа болит! Почему ты не можешь пожалеть свою мать? Я тебя десять часов рожала!

— Ты мне не мать, — хмыкнула я, облокотившись плечом на холодильник и поправив съехавшие магниты. — Могу даже документ показать. Помнишь такой? Там ещё сказано, что ты лишена на меня родительских прав.

— И вечно ты вспоминаешь дела минувших дней, — обижено заворчала Роза, опуская голову на сложенные ладони. Шапка съехала с её головы и шлёпнулась на пол. — Отпусти прошлое и живи настоящим, Маргарита.

— Спасибо за совет, — изобразила я искреннюю благодарность. — Вот как только ты перестанешь появляться на нашем пороге, вдрызг пьяная, каждые полгода, сразу заживу настоящим.

— Что б ты знала, женщины не от хорошей жизни детей бросают. Ты меня поймёшь, когда сама матерью станешь.

— Да я лучше вообще рожать не стану, чем как ты поступлю.

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, — стукнула Роза по столу.

Я наклонилась ближе и выпалила женщине в лицо:

— Гоп.

Лицо Розы ожесточилось, и опухшие глазки сузились до щёлок.

— Вообще-то, я пришла не ради твоих глупых концертов.

— Ура, — хлопнула я в ладоши, — я как раз перед тобой сегодня и не планировала выступать. Давай: чемодан, вокзал, Ашхабад.

— Вот, Розочка, — бабушка прошаркала в кухню с ворохом тряпок в руках. — Нашла кой-какие вещички, что ты оставила. Но только нигде не увидела твоё платьишко. Помнишь? Зелёное такое, красивое, из вельвета.

— Да? — улыбнулась Роза, принимая одежду. — Жаль, я очень любила это платье.

— Я пустила его на тряпки, — услужливо пояснила я причину пропажи. — Ткань такая хорошая, сразу всю грязь с пола собирает!

Роза одарила меня злобным взглядом и переключилась на бабушку, опустив грязную ладонь на её мягкую морщинистую руку, покрытую сеточкой вен.

— Спасибо, Полина Филипповна! Я вас так люблю, словами не передать!

Мы с Мишей не выдержали и хором фыркнули.

Когда в последний раз менты выгоняли Розу из нашей квартиры, она упиралась голыми ногами в дверной косяк и визжала бабушке: «Тупая сука, чтобы твой труп тараканы обглодали!». Но наша бабуля или слишком добрая, или забывчивая, потому что она похлопала бывшую невестку по руке и спросила:

— Ты, наверное, голодная? Давай чем-нибудь покормим тебя.

— Нет, бабуль, — отрезала я, не дав Розе и слова вставить. — Она уже уходит.

— Но я голодная! — взвилась алкашка. — Последний раз я ела аж вчера!

— Да ты что! — ахнула я, обняв ложку для обуви, и покачала головой. — Как же жаль, что это не наша проблема. Забирай свои манатки, — я пнула валяющуюся на полу шапку ей под ноги, — и проваливай.

Бабушка посмотрела на меня с укором и покачала головой, но ничего не сказала. Вот и не надо. Всё я делаю правильно. Пусть старшей и опекуном была она, в этом доме всем всегда заправляла я.

— Миш, помоги, — велела я брату, и он с готовностью поднялся на ноги. — Пора вынести мусор, иначе всю ночь вонять будет.

С жутким визгом Розита вылетела за дверь и шлёпнулась на лестничную площадку. Я с удивлением и с толикой гордости посмотрела на Мишу, пока он отряхивал руки. И когда брат стал таким сильным? Но тут я вспомнила про «Универсам», и всякая гордость испарилась без следа.

Пнув шапку, словно футбольный мяч, я схватилась за ручку двери и бросила:

— Знаешь, когда собаку пинают раз, два, три, она в конце концов понимает, что ей не рады и больше не приходит. Тогда почему ты такая тупая? Ещё раз заявишься, я начну тебя пинать, поняла?

Последним, что я увидела, был затравленный взгляд биологической матери. Она смотрела на меня, лёжа на площадке и прижимая одежду к груди как самое ценное, и по её подбородку стекала слюна. Качнув головой, я захлопнула дверь и повернула замок. Брякнула цепочка, и квартира погрузилась в тишину.

***

Нога провалилась по щиколотку в снег, и я поёжилась, выбираясь из западни. Снегопад не переставал идти с ночи, накрыв город толстым белым одеялом. Бедные дворники тщетно пытались расчистить дороги, вооружившись большими лопатами. Мимо проехал дряхлый грузовичок, чудом не рассыпавшись на запчасти, когда нырнул в заваленную снегом яму.

Шла я не спеша, болтая своим портфелем. Миша, как и весь последний месяц, в школу убежал раньше меня, встретившись во дворе с новым другом по имени Кирилл, и я наслаждалась одиночеством, шагая по заснеженной улице. До рассвета ещё оставался час или около того, и город освещали жёлтые огни фонарей. Луны и звёзд было не видать из-за плотных туч, которые и опрокидывали на землю горы снега. Снежинки, опускаясь на мои торчащие из-под платка волосы, почти сразу таяли от горячего дыхания, и вода стекала по щекам за воротник дублёнки.

До автобусной остановки оставалось срезать через два двора, когда за моей спиной раздались крики и матершинные ругательства, и я обернулась вместо того, чтобы сразу побежать. На меня со всех ног, с развевающимися полами голубой куртки, летел Марат Суворов. И только я хотела расстроиться из-за нашей утренней встречи, как увидала троицу агрессивно настроенных парней, преследующих Маратика. Вытаращив глаза, он заорал:

— Не стой столбом, дура!

И вместо того, чтобы пробежать мимо, Марат схватил меня за руку и потянул прочь. Плечо едва не вылетело из сустава от грубого рывка, и мне ничего не оставалось, кроме как побежать за парнем, сверкая пятками. Мы пролетели за угол дома, и туда, где только что была моя голова, врезался кусок кирпича. Меня обдало рыжей крошкой, и я взвизгнула. Во что этот идиот меня втянул?!

Мимо пролетел ещё один булыжник, и я ускорилась, сломя голову и утягивая Марата вперёд.

— Стой! — заорал парень. — Я не успеваю за тобой!

— Какой стой?! — заорала я в ответ. — Я не хочу получить по лицу кирпичом!

— Прикинь, я тоже!

Что-то большое и тяжёлое попало Марату по ногам. Он оступился, повалился на землю, и его пятки влетели мне в голень. Не удержавшись на ногах, я полетела лицом вперёд и в последний момент успела выставить руки. Однако подбородок всё равно соприкоснулся с наледью, и челюсть громко щёлкнула, сталкиваясь зубами.

— Я тебе сейчас башню снесу, ублюдок! — зарычал один из преследователей, набрасываясь на лежащего Марата. И если бы я не откатилась в сторону, он бы прошёлся по мне тяжёлыми ботинками.

Булыжник в кулаке парня с размаху влетел в висок Суворова, и голова парня дёрнулась, едва не оторвавшись от шеи. Марат пытался защищаться и наносить ответные удары, но он был в невыгодном положении: один, лёжа, против троих. Набрав полную грудь воздуха, Марат заорал:

— Тилькина, вали нахер отсюда!

Честно? Это была лучшая идея, которая могла прийти и ему, и мне в голову.

Один из преследователей поднялся с колен и уставился на меня, тяжело дыша после бега. Собирая разъезжающиеся на льду ноги, я пыталась подняться, прижав свой портфель к животу. Взгляд этого парня мне совсем не понравился. Мерзкий, липкий, оставляющий грязные отпечатки на моей коже, проникая под одежду.

— Малышка, — гадко проворковал он, — иди ко мне.

— Слышь, педофил, — рявкнула я, вооружаясь портфелем, как молотком, — отвали.

— Как ты меня назвала? — переменился в лице парень и стал наступать.

— А ты что, глухой? Обратись к врачу! — заорала я и повторила так громко, чтобы слышал весь двор: — Пе-до-фил!

— Ах ты сука! — рявкнул парень и бросился на меня.

Рванув в сторону, я выставила подножку, и парень, не удержавшись на ногах, растянулся во всю длину своего роста, врезавшись лицом в сугроб. Снегопад усилился, танцуя вокруг нас плотной белой стеной. Я тяжело вздохнула, и тягучий пар превратил снежинки на ресницах в слёзы.

Ещё один крепкий удар пришёлся Марату по носу, и кровь брызнула на снег. Я смотрела на расцветающие алые розы, разрастающиеся диким кустарником на белой земле. Нет, нельзя бросать Марата. Они его убьют.

Схватившись покрепче за ручку портфеля, и я подбежала к одному из парней, выколачивающему из Суворова и душу, и остатки мозгов, и во всё горло заорала:

— Смерть буржуям!

Ответить «буржуй» ничего не успел. Он только поднял на меня голову, как крепкий, забитый учебниками портфель со свистом очертил в воздухе дугу. Раздался хлюпающий хруст, и парень вскрикнул, хватаясь за разбитый нос. Не дожидаясь, пока он встанет и похоронит меня в промёрзшей насквозь земле, я нанесла ещё один удар — по затылку. Оглушённый парень обмяк, рухнув рядом с Маратом. Одноклассник бросил на меня короткий ошеломлённый взгляд, но не время было обмениваться любезностями — Суворов зарычал и с силой пнул второго нападавшего, сталкивая с себя.

— Валим! Валим! — крикнул Марат, поднимаясь на ноги, и хлопнул меня по спине, велев ускориться. А мне дважды повторять не нужно — прижав портфель-спаситель к груди, я рванула вниз по дороге.

Шарф слетел с головы, болтаясь капюшоном на спине, с неба летели крупные белые хлопья, холодный ветер не давал вздохнуть, а лёгкие горели от бега — и я готова была поклясться, что в жизни ещё мне не хотелось так сильно смеяться и кричать, как в этот момент.

Впереди, за голыми деревьями, показалась полуразрушенная крыша остановки и морда жёлтого автобуса. Вскинув руки, мы стали кричать, не сбавляя скорости:

— Стой! Стой! Не уезжай!

За спиной гремели тяжёлые шаги троих парней, которые вознамерились добить Марата, а возможно, ещё и меня похоронить с ним в соседней могиле. Водитель услужливо открыл дверь, но я не рассчитала скорость и проехала по льду мимо, упав на бок. Суворов схватил меня под руки, поднимая на ноги, и тут что-то тяжёлое врезалось мне в затылок.

— Еблан! — заорал Марат, а у меня в голове зазвенело, и перед глазами всё поплыло. — Она же девка!

Кусок кирпича, в грязи и в снегу, рухнул мне под ноги, и я с трудом по ступенькам забралась в салон автобуса. Поймав на себе полный ужаса взгляд женщины за пятьдесят, я попыталась улыбнуться и упала на первое свободное сиденье. Марат выкрикнул троице, кажется, что-то нецензурное и запрыгнул на ступеньки. Водитель сразу тронулся с места, закрыв двери.

— Ух, суки! — горячился Марат, шагая по автобусу. — Пацанам скажу, мы этих опущенных за толчком похороним! — Облокотившись на перила, он, игнорируя собственную кровь, стекающую по лбу, спросил: — Ты как, Тиль? Жива?

Вместо ответа я вскинула вверх большой палец и попыталась улыбнуться. Вышло криво, и меня едва не вывернуло. Сунув дрожащую ладонь в карман, я вытащила монетки и медленно отсчитала пять копеек.

— На, — с трудом сглотнув вязкую слюну, сказала я, протянув Марату деньги.

— Это чё? — нахмурился он.

— За проезд заплати.

Он минуту смотрел на меня, после чего прищёлкнул языком и жестом велел убрать копейки.

— Нам, ветеранам уличных боёв, проезд положен бесплатный, — громко, на весь автобус заявил он, после чего плюхнулся на соседнее сиденье и толкнул меня плечом. — Колпак не кружится?

— У меня нет колпака, — ответила я, проведя ладонью над голой макушкой. — А вот голова кружится.

— Дай глянуть, — велел парень, и я послушно наклонилась вперёд, схватившись за поручень. Земля снова потеряла гравитацию, и я взмолилась, чтобы не оставить весь свой завтрак под сиденьем автобуса. Хуже, чем на каруселях. — Нет, ну не так уж и страшно. Немного крови.

— Зашивать придётся?

— Не-а, — хлопнул меня по плечу Марат и откинул обратно на спинку, — до свадьбы заживёт. Ну ты, Тиль, даёшь! Как ты ему вмазала! Ба-а-ам, — он замахнулся кулаками, демонстрируя то, как я, по его мнению, огрела того парня портфелем, — получи, фашист, гранату!

— Смерть буржуям, — буркнула я, всё ещё борясь с тошнотой.

— Чё?

— Я сказала: «Смерть буржуям!».

— А! — заржал Марат. — Это вообще улёт! Короче, Тилькина, не думал, что скажу такое, но тебя можно на стрелки брать.

— Нет, спасибо, — отказалась я. — Я получила кирпичом по голове и резко прозрела: оказывается, мне очень нравится жить.

В ответ Марат хмыкнул и кивнул на портфель, который я всё ещё крепко прижимала к себе.

— Чё у тебя там такое лежит, что ты Разъездного едва не грохнула?

Нахмурившись, я аккуратно откинула заклёпки и продемонстрировала парню содержимое.

— Учебники и тетради.

— А, ну да, тупой вопрос, — качнул он головой. — О, а это что?

Марат указывал на сверток газеты, в который бабушка утром завернула бутерброды с чёрным хлебом и салом.

— Бутерброды.

— О, ништяк. — Не спросив разрешения, Суворов без зазрения совести выхватил мой перекус, в мгновение ока развернул газету и вцепился зубами в кусок хлеба. — Перекус победителя.

— Какого победителя? — возмутилась я и попыталась отнять свою еду, но Марат выставил руку и пригвоздил меня к сиденью. — Ты сбежал с поля боя!

— Кто сбежал? — взвился парень, крича с набитым ртом. — Я?

— Хорошо, — согласилась я, — не сбежал. Дезертировал.

— Слышь, Ритусик, я же тебе сейчас добавлю по башке.

— Я девка, — бросила я ему его же реплику, — меня бить нельзя.

— Ты не девка, ты сучара!

— А ты идиот! Тебе мать каждый день бутерброды с ветчиной даёт, а ты у меня еду отбираешь? Не стыдно!

— Да на, на, — сунул он мне в руки объеденный бутерброд и с довольным видом раскинулся на сиденье, — жри, не подавись.

Какое-то время я с отвращением смотрела на обкусанный хлеб и свисающий с него кусок сала, а потом плюнула на всё и сунула остаток бутерброда в рот. Какая уже разница.

— Эу, — Марат щёлкнул меня по носу, и я застыла, глядя на него как на самоубийцу-камикадзе, — что это у тебя на подбородке?

— Сопля? — спросила я с набитым ртом.

— Нет, кровь.

Я чертыхнулась и коснулась пальцами подбородка. На кончиках действительно осталась кровь, и ранка засаднила от прикосновения. Мне требовалось срочно посмотреться в зеркало, насколько всё плохо. Очень или очень-очень.

— Я же сказал, что мы с ними разберёмся, — бросил Марат спустя время, когда автобус затормозил на остановке, и мы вышли к воротам школы. — Так что, я не сбежал. Трое на одного — не базар. К тому же, ещё и тебе прилетело. Так что не ссы. Но если увидишь их — беги.

— Спасибо за совет, я обязательно ему последую, — буркнула я, пряча руки в карманах.

— Спички есть? — вдруг спросил Марат, затормозив за углом школы.

— Нет. — Я нахмурилась, глядя на то, как парень вынимает из внутреннего кармана куртки пачку сигарет и с радостью обнаруживает коробок спичек. — Не курю и тебе не советую.

— Знаешь, на чём я твои советы вертел? — ухмыльнулся Марат, облокачиваясь плечом на стену. Из-за крови на его лице ухмылка вышла жуткая, почти маньяческая.

— Очень зря. — Я стиснула обеими руками ручку портфеля и стала раскачиваться с пятки на носок. — Знаешь ли ты, что курение провоцирует развитие импотенции?

— Это когда писюн не стоит? — интересуется Марат, поджигая кончик сигареты.

— Он самый.

— Не, не знаю, — мотнул головой парень, затушив спичку и бросив её в снег. — У меня с этим полный порядок. Хочешь, покажу?

— Нет, спасибо, — с вежливой улыбкой отказалась я. — Иначе меня точно вырвет.

— Умрёшь девственницо-о-ой, — пропел парень, оглядываясь на школьный двор, заполняющийся учениками разных возрастов. Я только хмыкнула и покачала головой. И тут же пожалела об этом: внутри снова что-то звякнуло. Мозг, наверное. — Так, кого бы... О! — Марат пронзительно свистнул и крикнул, махнув рукой: — Жирный, сюда иди!

Я обернулась. Высокий мальчик с кудрявыми волосами и очевидным лишним весом остановился посреди школьного двора и заметался, не зная, куда деваться. Кажется, его имя Искандер, сталкивались в столовой, он на пару лет младше нас с Маратом.

— Не шкерься, давай! — рявкнул Суворов. — Сюда иди!

Искандер с поникшей головой приблизился к нам, с трудом волоча ноги, и я бросила ему сочувствующий взгляд. Незавидная доля тех пацанов, что решился жить сам по себе. Даже мой брат не выдержал такого и примкнул к Универсаму. А может, это я что-то сделала не так, что Миша решил, что единственный путь — стать частью улицы?

— Да? — буркнул парнишка, не поднимая глаз.

— Пизда, — толкнул его Марат и велел: — Деньги гони.

— У меня нет.

— А если найду? — Суворов оттолкнулся от стены и приблизился к Искандеру. Затянувшись, он выдохнул тому в лицо облако дыма, и парень закашлялся, поморщившись. — Попрыгай. Давай.

— Отвали от него, Марат, — не выдержала я, хоть подсознательно и понимала, что нельзя встревать. Самой огрести можно. А ещё я понимала, что Суворов ничего мне не сделает. Только дурой обзовёт и скажет не лезть не в своё дело. — Пусть он идёт на урок.

— И пойдёт, — согласился Марат. — Но сперва раз-два, вверх-вниз. Прыгай, жиртрест, пока тебя на холодец не пустили.

И Искандер прыгнул. Раз. Два. Что-то звякнуло у него в кармане, и Марат довольно ощерился, зажав в зубах сигарету.

— Доставай.

Став в лице цветом, как галстук на шее, Искандер протянул Марату горсть монеток, и Суворов, миролюбиво кивнув, махнул пальцами.

— Свободен.

Парнишке дважды повторять не пришлось. Голос Марата ещё не стих, а Искандера и след простыл.

— Ну ты глянь, — хмыкнул Суворов, поворачиваясь ко мне и пересчитывая деньги на ладони, — как кросс сдавать, так не могут, жир мешает. А только цыкни на них — бегут так, что валики на животе шлейфом развеваются.

— Ты отвратителен, — резюмировала я всё случившееся, сложив руки на груди.

— Ой, ты говорила, — отмахнулся Марат. — Новое что-нибудь придумай.

— Даже время не хочу на тебя тратить, — бросила я, уходя прочь. — Как и словарный запас.

***

В класс я успела забежать, запыхавшись, аккурат перед самым звонком и перед Флюрой Габдуловной, которая бросила на меня недовольный взгляд и покачала головой. Извинившись кивком, я плюхнулась на стул рядом с Дилярой и упала головой на парту, пытаясь отдышаться.

— Ты чего такая мокрая? — шёпотом спросила Диля, бросив на меня недоумённый взгляд.

— Долгая история, — произнесла я одними губами. — Потом расскажу.

На самом деле я слишком долго просидела в туалете, дожидаясь, пока из него выйдут младшеклассницы, чтобы смыть кровь на затылке и подбородке. Времени плести косички и как-то укладывать в причёску волосы не было, поэтому в класс я влетела как после пожара — вспотевшая, раскрасневшаяся и взъерошенная.

Скользнув глазами по спинам одноклассников, я невольно остановилась на затылке Суворова. Он, словно бы почувствовав мой взгляд, оглянулся через плечо. Выглядел он тоже не очень, но, хотя бы с причёской всё хорошо — короткие волосы трудно испортить. Заметив у него под носом бурое пятнышко, я жестом показала парню, и он вытянул носогубную складку, чтобы стереть остатки крови.

— Тилькина! — окликнула меня завуч, и я, вздрогнув, посмотрела на неё. Она вскинула брови, постукивая пальцами по столу, и Диля толкнула меня в бок, чтобы я встала. — Что у тебя с внешним видом?

— А что такое? — удивлённо оглядела я свою форму. — Всё же хорошо.

— На голове у тебя что? — Флюра Габдуловна взмахнула руками над собственной причёской. — Это что за гнездо? На тебя что, голуби напали?

— Нет, что вы, — хихикнула я. — Я просто поскользнулась на льду, упала и затылком ударилась. Благо, мозги на месте остались.

Ребята в классе прыснули в кулаки, и завуч шикнула на них. Затем она покосилась в мою сторону и, поджав губы, спросила:

— Даже так... Может тебе в медпункт надо?

— Всё хорошо, спасибо, — широко улыбнулась я. — У меня крепкий череп. Вот. — И для наглядности я стукнула себя по голове несколько раз. — Кремень.

Раздался сдавленный хохот, и я скосила глаза на Марата, который лежал на парте и сдерживал смех, уткнувшись носом в учебник по английскому. Остальные тоже улыбнулись, опустив глаза в тетради.

— Так, Суворов, — окликнула парня завуч, и Марат резко выпрямился, состроив серьёзный вид, — у тебя приступ?

— Нет, извините, Флюра Габдуловна. Ай файн.

— Ай эм файн, — поправила его учительница и кивнула мне: — Садись, Тилькина. Если голова заболит, иди сразу к медсестре, поняла?

— Конечно.

— Так, лирическое отступление закончилось, — Флюра Габдуловна грохнула по столу методичкой, — начинаем новую тему урока.

В тишине кабинета зашелестели страницы учебников и тетрадей. Я открыла свою на чистом развороте и наклонилась, чтобы достать из портфеля пенал.

Урок шёл своим чередом, и я скучала, разглядывая портрет Горбачёва, висящий за спиной завуча. Время текло медленно, как загустевший мёд в банке. Поэтому, когда распахнулась дверь, и в кабинет вошла директриса, я почти уснула, механически выводя английские буквы на страницах тетради.

Зашла Марина Леонидовна не одна — за ней с гордо расправленными плечами, в идеально отглаженной форме шагал парень. Высокий, худощавый, даже немного нескладной. Тёмные волосы лежали в боковом проборе, а на вздёрнутом носу сидели очки в квадратной оправе. Лицо его ничего не выражало: ни волнения, ни интереса. Подчёркнутое равнодушие.

Я толкнула Дилю в бок и кивнула в сторону незнакомца, прошептав:

— Пижон какой-то, скажи?

— Ага, — кивнула подруга и склонила ко мне голову, продолжив заговорщицки: — Он как вошёл, в классе похолодало.

Это, скорее всего, из-за того, что в коридоре снова оставили открытой форточку, но Диля права — есть в этом парне что-то ледяное. Статуя, выточенная из глыбы льда.

— Дети, — с улыбкой заговорила директриса, опустив ладонь на плечо парня, — в вашем классе с сегодняшнего дня учится новенький. Его зовут Роман Захаров. Прошу любить и жаловать. Рома, — она обратилась к новенькому, и он лениво, словно на каждое движение тратит уйму энергии, повернул к ней голову, — поздоровайся со своими новыми одноклассниками.

Когда Рома окинул класс холодным взглядом тёмных глаза за оправой, мне показалось, что его губа дёрнулась от отвращения. Как интересно.

Во мне воспылал огонь. Люблю втаптывать зазнаек в грязь. Он ещё пожалеет, что проявил к нам такое неуважение в первый же день.

— Всем привет.

Голос у новенького оказался низким, даже басистым, давно перешедшим через подростковую ломку.

По напряжённой улыбке Марины Леонидовны стало ясно, что она ожидала от него большего — речи какой-то, но Рома Захаров так больше ничего и не сказал.

— Хорошо, — хлопнула женщина в ладоши и обратилась к завучу. — Флюра Габдуловна, куда мы можем посадить Романа?

Вариант казался очевидным и единственным — рядом с Маратом. Только он сидел без соседа, выжив каждого своим отвратительным поведением. Я уже предвкушала, как Суворов доведёт чопорного новенького до истерики и соплей в первую же неделю обучения.

Сам же Маратик заметно напрягся, уставившись на новенького взглядом полным ненависти. Он так и говорил: беги, чушпан, вали из Казани, пока я до тебя не добрался.

— Я вижу, что рядом с Суворовым есть место, — заметила Марина Леонидовна, но Флюра Габдуловна покачала головой. — А куда тогда?

— Предлагаю рассадить девочек, — улыбнулась завуч. — Больно часто они в последнее время шепчутся. Им будет полезно посидеть раздельно.

Я не сразу поняла, что Флюра Габдуловна смотрит на нас с Дилярой. И не успела я возмутиться, как Диля уже вскочила на ноги и запричитала, заламывая руки:

— Ну Флюрочка Габдуловна, пожалуйста, не рассаживайте нас!

— Да! — вскрикнула я, поднявшись со стула и едва не уронив его. — Пожалуйста-пожалуйста, Флюрочка Габдуловночка! Мы больше не будем шептаться!

— Так, успокойтесь живо! — прикрикнула женщина, и её шея над воротником блузки покрылась красными пятнами. — Что вы тут устроили? Вас не на расстрел разводят, нечего тут выступление устраивать. Тилькина, садись к Суворову.

Я застыла с нелепо открытым ртом и посмотрела на Дилю, которая мгновенно побледнела, а затем начала стремительно краснеть. Ну, нет, если уж нас решили рассадить, то Зубровина должна сидеть с объектом своей страсти.

— Что? А чего это так? — изобразила я возмущение, уперев руки в бока. — Может, я с новеньким хочу сидеть, вы о моих чувствах не подумали, Флюра Габдуловна?

— Что? — недоуменно спросила женщина, потерявшись. — О каких чувствах ты говоришь, Марго?

— О самых настоящих! — в сердцах воскликнула я, ударив себя кулаком по груди. — Роман мне понравился с первого взгляда, а вы нас развести теперь хотите? Вы бессердечная!

В классе повисла ошеломлённая тишина, а я поняла, что перегнула палку. Даже ледяная маска новенького треснула, проявив полное недоумение. Мой язык однажды приведёт меня на костёр инквизиции, это точно. Но отступать было некуда, поэтому, как страус, я собиралась закопаться с головой как можно глубже.

— Так что, — нарушила я молчание, — можно Диляра сядет с Суворовым, а я поделюсь партой с новеньким?

Улыбнувшись так широко, что заболели щёки, я скрестила за спиной пальцы и чуть не рухнула, когда завуч глубоко вздохнула и рявкнула:

— Тилькина — к Суворову! Захаров — к Зубровиной! Живо!

Спорить я не стала: похватав впопыхах все вещи, я юркнула за парту к Марату и попыталась спрятаться за его спиной, боясь получить вдогонку учебником от разъярённой учительницы. Новенький тоже поспешил к своему месту — к моему — и сел, вновь нацепив маску равнодушия на чопорное очкастое лицо.

— Ну, — неловко откашлялась директриса, — раз всё решилось, не буду вам больше мешать.

Едва за ней дверь притворилась, Марат склонился ко мне и низким голосом сказал:

— Как думаешь, часики дорогие?

Я незаметно скосила глаза на руки новенького. Длинные бледные пальцы стискивали корешок учебника, и моё внимание привлекли ногти — ровные, аккуратно подстриженные. Не помню, когда в последний раз видела подобное у парней. Тот же Маратик, судя по всему, вместо ножниц, стачивает ногти зубами и ходит с обрубками. Часики цвета позолоты блестели на запястье парня, и, словно почувствовав на себе взгляд, Рома лёгким движением поправил их. Я тут же отвернулась, сделав вид, что ищу в пенале карандаш.

— Понятия не имею. Я в этом не разбираюсь.

— Думаю, полтос за них срубить можно, — мечтательно проговорил Марат, и я толкнула его в бок. — Да чё?

— Ты можешь не обсуждать свои бандитские планы в моём присутствии? — Я перелистнула страницу тетради и продолжила писать под диктовку Флюры Габдуловны. — Я не хочу быть соучастницей.

— Не занудствуй, Тилька, — тихо фыркнул парень. — Можно подумать, тебе этот пижончик реально понравился.

— Нет, конечно, — покачала я головой. — Он на нас как на помойную яму посмотрел.

— Во-о-от, — довольно протянул Марат, вертя ручку между пальцами, продолжая бросать взгляды в сторону новенького. — Есть в нём что-то такое мутное. Чушпан, одним словом.

Я не рисковала больше оглядываться. Достаточно и того, что некоторые одноклассницы ловили мой взгляд и многозначительно поигрывали бровями, кивая в сторону Захарова. В ответ я закатывала глаза и пряталась за учебником.

Остаток урока пролетел незаметно, но со звонком мы не поднялись со своих мест: Флюра Габдуловна задержала нас, чтобы задать десяток упражнений в качестве домашнего задания. Поэтому, когда она заявила, что урок окончен, класс быстро опустел вслед за ней. Диля тоже юркнула за дверь, перед этим жестами показав, что будет ждать меня в коридоре. Я стала поспешно складывать учебники в портфель.

— Привет, — раздался голос за спиной, и от неожиданности я подпрыгнула, выронив ручку и карандаш из рук. — Извини, не хотел напугать.

Я обернулась, почти столкнувшись нос к носу с новеньким. Романом Захаровым. Он стоял непозволительно близко, возвышаясь надо мной, как дорожный знак. Такой же тощий и высокий.

— А, — отчего-то стушевалась я, — да ничего. Я просто немного нервная. Ко мне лучше со спины не подходить, могу лягнуть.

— Ох, хорошо, — с пониманием и предельной серьёзностью кивнул парень и протянул раскрытую ладонь: — Я Рома.

— Потеряйся, Рома, — встрял Марат, с недовольным лицом пройдя мимо нас и оттолкнув руку Захарова. Наклонившись, он поднял рассыпанные письменные приборы и грубо всучил мне. — Тилькина, быстрее собирайся, состаришься, пока тебя дождёшься.

— Дед, — огрызнулась я, — тебя никто ждать не просил. Иди уже.

Ну не люблю я, когда меня торопят, да ещё и в приказном тоне. Так что, пусть Маратик сам потеряется.

Закатив глаза, Суворов бросил ещё один злобный взгляд на новенького, который, напротив, смотрел на него с интересом, как на диковинное животное в зоопарке. Брякнув что-то себе под нос, Марат вылетел из кабинета и не забыл напоследок грохнуть дверью с такой силой, что окна задребезжали. Я махнула рукой и улыбнулась новенькому.

— Не обращай внимания. У него полнолуние, вот на людей и бросается. — Протянув раскрытую ладонь, я миролюбиво представилась: — Я Рита.

Ладонь парня оказалась холодной, и меня это удивило. Я привыкла, что у большинства парней руки всегда горячие, а Рома будто и правда изо льда состоял, как мне при первом взгляде показалось. Мы обменялись рукопожатием, и Рома уточнил:

— Рита? Просто ваша учительница назвала тебя именно Марго...

— А, — я отмахнулась и хихикнула, убирая ручку с карандашом в пенал и складывая всё в портфель, — да, в школе меня все Марго называют, но Рита мне привычнее. — Я взмахнула ладонью и с чувством произнесла: — Знаешь, Марго она вся такая правильная, а Рита — своя в доску, шалтай-болтай. С ветром в голове.

— Значит, у тебя ветер в голове? — Рома улыбнулся, и я снова удивилась: он улыбается! Он умеет! — Признаюсь, на секунду мне так и показалось, по твоей эмоциональной речи.

— Ох, — дошло до меня, и кровь прилила к голове от стыда, — боже...

— Что такое? — заволновался Рома, протянув руку.

— Нет-нет, всё хорошо, — нервно усмехнулась я, — просто стыдно очень. Я знаешь, обычно не такая странная. Хотя нет, я действительно иногда несу что попало, но тут случай исключительный был! — спешно тараторила я, оправдываясь. — Понимаешь, подруге очень нравится тот парень, который теперь мой сосед, и я хотела, чтобы она с ним села. Так что это была жертва во имя дружбы, я вовсе не влюбилась в тебя с первого взгляда. — Брови парня от удивления сложились домиком, и я спохватилась, испугавшись, что обидела его: — Нет, ты не подумай, ты, я уверена, прикольный, просто!.. Нет, всё, я молчу. Просто забудь, что ты только что услышал! Я правда нормальная! Честно-честно!

— Прости, — проговорил парень, с нескрываемым интересом разглядывая моё лицо, — не думаю, что теперь я смогу это забыть. Ты и правда странная.

«Ну, — скептично подумала я, прикусив внутреннюю сторону щеки, — странная не приговор. Он же не назвал меня больной, уже неплохо».

— Извини, — вскрикнула я, хватая портфель, — меня подруга ждёт, увидимся позже!

Да, я сбежала. Не можешь решить проблему — делай ноги.

***

Снег наконец перестал валить, и на улице к вечеру заметно потеплело. Я устало плелась в сторону дома, даже не трудясь поднимать ноги — пинала попадающиеся сугробы. Один из дворников, не разгибая спины расчищавший дорогу, бросил на меня полный возмущения взгляд, и я, извинившись кивком головы, забежала за угол дома. И что со мной сегодня? Вся какая-то не такая? Должно быть, кирпич сильно приложился к моему затылку.

Стоило только вспомнить о предрассветных событиях, как голова засаднила, а с ней и подбородок. Нет, день определённо ужасен, и его ничто не спасёт. Только горячая ванная и тёплая постель. И бабушкина ладонь, наглаживающая больной затылок.

Задумавшись о тяжбах собственной жизни, я не заметила, как подошла к перекрёстку, через который и хожу домой. Возле гор снега, выросших мне по плечи, стояли рабочие машины и люди в робе. Мужики курили, глядя в расщелину, которая с какой-то стати образовалась прямо посреди тропинки. Перемахнув через ограждение клумбы, где зимой, разумеется, никакой клумбы и не было, я обратилась к первому попавшемуся рабочему:

— Извините, а что тут происходит?

Мужик с длинной бородой, на которой застыли белые сосульки, бросил на меня недовольный взгляд и прищёлкнул языком, кивая на предупреждающий знак.

— Слепая, что ли? Написано же: «Ведутся ремонтные работы».

— А вот хамить мне не надо! — возмутилась я, уперев руки в бока. — Откуда вам знать, может, у меня и правда проблемы со зрением?

Мужик затянулся табачным дымом, глядя на мою, пылающую праведным гневом фигуру, и скривился.

— Слышь, оскорблённая, проваливай а, пока не скинул тебя в канализацию.

— Нет, ну это беспредел! — ворчала я, пробираясь обратно через сугробы, отшитая грубым рабочим, который совсем не умеет разговаривать с цивилизованными людьми. — Я буду жаловаться домоуправу! Вы у меня ещё попляшете, господин! Мало того, что проход к дому перегородили, так ещё и хамят на самый обычный вопрос!

Я кипела всю дорогу, пока обходила длинную сталинку, запинаясь о бордюры, заметённые снегом. От того, как сильно я злилась, сугробы под моими ногами должны были таять, но, казалось, они всё росли и росли, и, в конце концов, я оступилась и погрузилась по пояс в снег. Застыв на минуту и уставившись перед собой обозлённым взглядом, я считала окна в доме, чтобы успокоиться. Когда гнев перестал бурлить в горле опустился ниже, к груди, я с кряхтением выбралась из сугроба и пошла дальше. Колготы отряхивать не стала, всё равно ещё могу упасть.

Окружной путь к дому пролегал мимо «коробки», где местные ребята летом играют в футбол, а зимой её заливают льдом для хоккея и коньков. Сейчас она была заполнена, что не мудрено: все пацаны как раз вернулись со школы и побежали играть. Я бы прошла мимо, если бы не мелькнувшая в боковом зрении знакомая красная шапка с помпоном. Было бы глупо её не узнать, ведь я её и связала.

Миша стоял в толпе парней разных возрастов, и при них не было ни клюшек, ни шайб, ни коньков. Они окружили двоих парней, которые стояли у ворот и щелкали семечки, сплёвывая шелуху под ноги. И сами не играют, и гадят ещё на льду. На меня никто внимания не обратил, когда я подошла ближе и облокотилась руками на бортик ограждения. Я сверлила спину брата самым злобным взглядом, на который только была способна, но он, дурак этакий, ничего не чувствовал. Зато меня заметил один из, судя по всему, главарей, в чёрной шапке, надетой так, что она даже уши не закрывала. Мы встретились взглядами, и он толкнул товарища, кивнув в мою сторону. Второй же носил чёрно-красную шапку-петушок. Он лениво повернул ко мне голову и недоумённо вскинул брови. Я беззвучно фыркнула и продолжила прожигать дыру в спине брата.

— Мадам, — сказал парень в «петушке», чавкая семечками, — если вы пришли посмотреть хоккейный матч, то сегодня зрелищ не будет. Идите домой.

Я пропустила его реплику мимо ушей, зато она привлекла внимание остальных парней к моей скромной персоне. В том числе и Миши. Он даже побелел, когда увидел меня, а я улыбнулась и помахала ему.

— Р-р-рита? — От испуга брат даже сильнее картавить стал. — Т-т-ты чего здесь?

— За тобой пришла, — елейным голосом произнесла я, взмахнув ресницами. — Домой пора, уроки делать.

— Она твоя, что ли? — сурово спросил парень в «петушке», обращаясь к Мише.

— Скорее он мой, — поправила я его.

— Р-р-рита, — вытаращил глаза Миша, — иди домой!

— И пойду, — кивнула я. — С тобой.

— У меня дела!

— Дела? — я склонила голову набок, разглядывая всех присутствующих. — Так это и есть твой «Универсам»? М-да.

Некоторые лица мне были даже знакомы, пересекались на районе. Но когда я разглядела Марата, то слегка растерялась. Зато он агрессивными жестами велел мне проваливать, и я даже задумалась: а может, стоит послушаться?

— Ералаш, скажи своей няньке, чтобы она шла домой и не мешала, — рявкнул парень в «петушке». Какой он говорливый, точно главный. — Мы сюда не лясы точить пришли.

— Не знаю, — огрызнулась я за брата, — когда я подошла, вы именно этим и занимались: лясы точили.

— Рита! — взмолился Миша, но парень вскинул ладонь, велев заткнуться.

Он подошёл ближе, остановившись напротив меня, и я не на шутку перепугалась. Сейчас за волосы в коробку затащит и головой об лёд треснет. Но вместо этого, он бросил горсть семечек в рот и выплюнул шелуху мне под ноги.

Как грубо.

— Мы, к вашему сведению, Маргарита... — Он обернулся на Мишу. — Маргарита же? — Брат кивнул, дёрнув кадыком. — Так вот, Маргарита, у нас обсуждение важных насущных вопросов. И ваша семейная драма тут никому не обосралась. Я ясно изъясняюсь?

— О, предельно, — согласно кивнула я. — Я только брата домой заберу, и обсуждайте ваши насущные вопросы.

— Нет, не заберёте, Маргарита, — не согласился парень, сплюнув ещё шелухи мне под ноги. Если он попадёт мне на дублёнку, я огрею его портфелем. — Ералаш, то есть Миша, часть нашей конторы, а мы все вопросы решаем совместно.

Я тяжело вздохнула и ещё раз оглядела лица присутствующих. В отличие от главного, всех остальных ситуация забавляла: они лыбились, глядя то на меня, то на своего. И только Миша с Маратом были не в восторге. Последний и вовсе крутил пальцем у виска, беззвучно называя меня дурой. Идиоткой. Кретинкой.

Вдруг мне пришла в голову мысль. Такая глупая, даже идиотская, но другие, обычно, меня не посещают. Я вскинула указательный палец, попросив обождать, и вынула из портфеля тетрадь для черновиков, вырвала страницу и достала ручку. Расположив лист бумаги на портфеле, а портфель на бортике, я спросила:

— Кто главный?

Парень в «петушке» переглянулся с тем, кто шапку не по назначению использует, забыв про уши.

— Ну мы.

— Вас «Мы» зовут?

— Турбо, — ответил тот, что передо мной стоял.

— Зима, — добавил второй, выглядывая из-за плеча товарища.

Я фыркнула себе под нос. И чего я от них ожидала. Не станет же кто-то из них себя Моцартом кликать. Или Пушкиным. Они бы ещё Лампой себя обозвали. Или Утюгом.

Сняв колпачок ручки, я принялась писать.

Кому: главарям конторы «Универсам»
Турбо и Зиме.
От кого: старшей сестры Тилькина М.В.
Тилькиной М.В.

Я, Тилькина Маргарита Вячеславовна, прошу Вас отпустить моего брата, Тилькина Михаила Вячеславовича, с обсуждения важных и насущных вопросов группировки по семейным обстоятельствам.

— Так, — буркнула я себе под нос, чувствуя, как пальцы, сжимающие ручку, начинают леденеть, — дата. Подпись.

Довольная результатом, я протянула записку тому, кто назвался Турбо, и он, сведя брови к переносице от недоумения, её принял. Пробежав глазами по строчкам, парень прыснул и, ухмыльнувшись, дал прочесть Зиме. В отличие от товарища, Зима начал в голос смеяться и даже выхватил записку, чтобы ещё раз перечитать и басисто заржать. Остальные Универсамовцы тоже хотели прочесть содержимое, но Зима цыкнул на них и замахнулся кулаком, чтобы те не смели вырывать бумагу из его рук.

— Ладно, Ералаш, — ухмыляясь, Турбо хлопнул Мишу по плечу, — на сегодня свободен. Но это в первый и последний раз. — Он встретился со мной глазами и повторил уже без тени улыбки: — Я серьёзно. Больше такое не прокатит.

Миша, на негнущихся ногах, с трудом выбрался со льда, и я, схватив его за рукав дублёнки, потащила прочь.

— Ты ему что там написала?!

— Попросила отпустить тебя по семейным обстоятельствам, — ответила я честно, и Миша вытаращил глаза, шлёпнув меня по плечу. — Так, сейчас я тебя ударю!

— Ты же понимаешь, что будут другие сборы, и я буду там присутствовать? — Миша остановился передо мной, вцепившись в руку. — Ты не можешь меня пасти, Рит.

Конечно, не могу. Но что поделать? Не могу оставить всё так. Мой младший брат, братишка, которому только недавно исполнилось четырнадцать лет, связался с группировкой, а я буду на это смотреть и принимать как данное? Если с ним что-то случится? Как мне жить-то после этого? Новости в газетах пестрят заголовками об убийстве очередного члена банды, а каждое собрание дружины начинается с того, что Денис Коневич, руководитель ОКОДа, на доске выводит мелом число погибших пацанов с нашего последнего сбора. Страшные цифры, и я не хочу, чтобы мой брат стал одним из них.

— Не могу! — до нас донёсся голос Зимы. — Девка — огонь! Семейные обстоятельства! Надо же такое придумать!

Эстетика Риты и Турбо: https://pin.it/5c4SoXj