Зверь

Сигналом к подъему прозвучал свист надсмотрщика.
Солнце ещё не встало, зал в крепких тисках держал сумрак.
На нарах оживилось движение, забряцали цепи, зашуршала солома. Сонные аргузены зажгли фонари и принялись проверять кандалы заключённых, отсоединяя их от коек.
Спустя час арестантов построили в тюремном дворе. Небо, хоть и тронутое утренними лучами, явно кручинилось к дождю. Портовой офицер поделил заключённых на группы, бо́льшая из которых отправилась на кренгование и чистку корабля, другие – на разгрузку угля, взвешивание железа и погрузку якорей. Группы арестантов в сопровождении вооруженных солдат разошлись.
Во главе самой многочисленной колонны, отправленной на чистку корабля, шагал Капитан. За ним тащился рыжий парнишка тринадцати лет с безразличным, отсутствующим выражением лица. Большую часть пути он словно был погружен в раздумья, но, когда колонну остановили, и перед взорами всех предстал чудовищно-громадный корабль, он очнулся; губы его сложились в холодную улыбку.
Кренгование подразумевает наклон судна без выхода киля из воды. За верхушки мачт крепится фал – трос, – с помощью которого наклоняют корабль; когда достигнут нужный угол, трос крепится к опоре, и начинается очистка борта от наростов, ракушек и водорослей.
– Кто закрепит фал на мачте? – сурово спросил портовой офицер, с презрением и недоверием оглядывая это сборище.
– Я! – незамедлительно отозвался Капитан.
Он не входил в ряды активных деятелей, готовых браться за любую работу; даже дополнительная плата редко привлекала его внимание. Но все, что связано с водой, было по части Капитана. Он не мог ей противиться. Она манила его всегда. Море было его матерью, океан – отцом.
Если бы он предавался болтовне, то рассказал бы свою историю. Из огромного числа каторжников его добрым приятелем стал лишь Пегий. Возможно, потому что их связывала не только общая цепь, но и честность. Одному Пегому он вкратце поведал о своем полном приключений детстве: в шесть лет Капитан впервые попал на борт корабля и в составе команды проплыл полмира. В семь лет он посетил туманную Англию, в восемь – Канарские острова, затем – Африку, где был укушен змеёй, к счастью, не ядовитой. В двенадцать он остановился в Индии и обзавелся попугаем. В шестнадцать корабль добрался до райского острова Лимасава; здесь Капитан преуспел в изучении фауны и флоры, улучшил свои навыки охоты и убил крокодила, спасая матроса. Вскоре команда двинулась на север, на остров Лусон, но там пробыли недолго, подцепив странную болезнь. Оттуда странники бросились в обратный путь,  стремительно теряя состав команды. Спустя год они, истощенные, достигли Португалии с намерением провести там несколько лет. Но выздоровевший Капитан, который ещё вчера стоял на пороге смерти, уже на следующее утро пустился в новое плавание с другой командой.
Он никогда не заводил подруг в портах, он горел единственной любовью к морю и океану. Так Капитан провел «всю жизнь». Он говорил «всю жизнь», ибо как только его волю сковали, для него наступила смерть.
Итак, Капитан вызвался закрепить фалы. Его освободили от цепи и, почувствовав свободу, он птицей взлетел на мачту. Широкая река Пенфельд уходила вдаль, в необъятный океан, сливаясь с пепельно-хмурым небом. Ветер распахнул объятия Капитану, как старому другу, и вздыбил парусом его арестантскую куртку. Он восторженно созерцал неспокойный горизонт.
– Поторапливайся! – приказали снизу, и Капитан пробудился от мечтаний.
Когда были закреплены все фалы, растянувшиеся от верхушки мачты до помоста, заключённых разбили на несколько линий; каждая линия взяла отдельный фал и по команде надзирателя начала тянуть корабль.
Напряглись тросы, исказились в натуге лица каторжников. Первые секунды корабль недвижно высился, несмотря на титанические усилия людей. Если бы он имел возможность смотреть, то обозрел бы сие сборище с гордостью непоколебимого утеса.
Небо совсем потемнело; грянул раскатистый гром, и стремительно полил дождь. Крепче впились пальцы в мокрые тросы.
Корабль стал крениться, когда все линии арестантов перестали тянуть каждый сам по себе и слились в единый ритм; рывки и даже шумные выдохи объединились в унисон.
Вид заключенных был грозен: грязные лица, умытые дождем и передернутые напряжением, развевающиеся на яростном ветру мокрые куртки, злобный взгляд и штормовая мгла вокруг.
Фалы поскрипывали, покоренное судно все больше наклонялось.
Кто-то в середине ряда поскользнулся, едва не сбив с ног следующего.
Как только очертания киля мелькнули под поверхностью воды, портовой офицер дал команду. Натянутые фалы закрепили на опоре.
Над водой выступил борт, покрытый толстым слоем из ракушек и водорослей. Арестантам вручили инструменты и отправили счищать нарост.
В разгар работы рыжеватый парнишка, незаметно оглядевшись, сунул скребок за пазуху. Затем будто случайно уронил счищенный кусок нароста в воду и состроил виновато-удивленную гримасу, созерцая круги неспокойной воды.
– Достать инструмент, – хладно велел видевший все надзиратель.
– Он утонул, – сконфузился мальчик.
– Ты его спрятал.
Захлопав глазами, парнишка одной рукой распахнул куртку и честным тоном признался:
– Я ничего не прятал!
– Ты будешь выпорот, если сейчас же не достанешь инструмент, – голос надзирателя, хоть не кипел гневом, скрывал угрозу.
Работавший рядом с мальчишкой Капитан на миг отвлекся и буркнул:
– Гаер, не дури.
Двое аргузенов стащили Гаера с борта и стянули с него куртку, где конечно же обнаружили скребок. Не найдя слов в свое оправдание, мальчик лишь показал надзирателю рожицу и усмехнулся.
– Сколько плетей? – поинтересовался трудящийся рядом Король, наблюдавший за этой сценой.
Лоб надсмотрщика прорезала морщина; вообще он был не молод и скуп на эмоции и, особенно, мысли, однако сейчас он задумался. Перед ним ухмылялся шалопай, настоящий паяц, его кличка невероятно подходяла ему. Мальчик потешался, как птичка, надурившая лису. Но Гаер был ребенком.
Надзиратель небрежно накинул на щуплые плечи парнишки куртку и снова указал на борт корабля.
– Нисколько, – ответил он Королю.