Глава 4. ПКР
Мрачные силуэты медленно выплывали из узких улочек на площадь. Сонные прохожие, видя увеличивающуюся толпу, забывали про свои дела и с любопытством приближались, стараясь разглядеть что-либо поверх множества голов. Зеваки образовали собой круг, середина которого была почти пуста из-за полиции, не подпускавшей людей слишком близко.
В центре, куда устремлялся каждый взор, возвышался толстый столб. У него стоял человек, оголенный до пояса. Острый конец столба вклинивался в розовеющее небо, и первые призрачные лучи слабо освещали табличку, прибитую над головой осужденного: «Шарль Мулен. Убийца».
Морозное утро стегало его розгами ветра, и он изредка подрагивал, хотя сохранял угрюмый вид пойманного зверя. Желал ли он устрашить толпу своей стойкостью? Думал ли он вообще производить какое-либо впечатление на народ, как это часто делали иные преступники до него? Понимал ли он вообще, почему наказан? Вряд ли осознание пробилось сквозь тернии мрака, в котором находился его неотёсанный ум; ведь время от времени он поднимал голову, и угли его зрачков загорались обидой и злобой.
Шею Мулена сковывал железный ошейник, ограничивавший подвижность головы, руки были туго связанны за столбом так, что он не мог ими пошевелить. Веревка также обвивала его пояс и ноги.
По правую сторону от арестанта бормотал молитву священник, чья фигура отчасти сливалась с предрассветными сумерками. Не вслушиваясь, Мулен исподлобья наблюдал за палачом, накалявшим железо. От его орудий вился тонкий пар, уносившийся к облакам.
– У вас есть семья? – неожиданно обратился к осужденному бледный человек в двуугольной шляпе; кончиками пальцев он держал исписанный лист бумаги.
Мулен покосился на него и буркнул:
– Нет.
– Тем лучше, – кивнул господин.
Нетерпение завладело частью зевак и породило разговоры:
– Его ж вчера вешать собирались, – бросила худощавая женщина.
– Король помиловал!
– Чего это его не вчера у столба поставили, а только сегодня? – недоумевал молодой рабочий, и сию секунду услышал ответ:
– Вчера столб был занят. Говорят, клеймили какую-то Марго. Она то ли своего ребенка убила, то ли… – говорящий огляделся, – водилась с Сатаной.
Когда пар от раскаленного железа превратился в непроглядный дым, тот же человек выступил вперед. Ропот толпы утих.
– Господа, – властно взлетел равнодушный голос. – Пред вами человек, запятнавший душу свою во грехе. Человек, не познавший света, рожденный во тьме и ей принадлежащий. Пред вами Шарль Мулен. В Рождественскую ночь он убил доброго христианина месье Буассара из селения Шассерьер. Итак, он лишается всех гражданских прав и объявляется юридически мертвым. За сие преступление он наказан пожизненным галерным трудом.
Палач взялся за железный прут и приблизился к скованному арестанту; Мулен опасливо и угрожающе метнул взор в его сторону. Покрасневший наконечник включал в себя три яркие буквы «ПКР», что обозначали «пожизненные каторжные работы».
Раскаленное железо прижали к его правому плечу. В воздух взвился темный зловонный дым, распространяющий запах палёной плоти. Окаймляя буквы, пенилась кровь.
Несмотря на старания, глухой стон все же вырвался из напряженной груди Мулена. Крупный пот выступил на лбу, на висках, и омыл его лицо; он словно стоял под дождем.
Он не заметил, когда палач убрал железо, и смертельно побледнел, теряя сознание. Вбитый в столб ошейник не дал ему упасть, принявшись, более того, душить. Чья-то рука ударила Мулена по щеке и заставила очнуться. Тут же он почувствовал прикосновение холодного лезвия к голове. Русые волосы клочьями устремились к его ногам.
Покончив со стрижкой, палач наконец оставил арестанта. Едва он удалился, полиция тоже сдала свои позиции, подпуская народ к позорному столбу.
От боли в плече у Мулена темнело в глазах; порой он легко покачивал головой, чтобы «прогнать» черные круги перед туманным взором. Первый камень, брошенный в его голую грудь, возвестил о продолжении мучений: теперь его отдали на потеху толпе.
Люди разразились беспричинным весельем, поняв, что над ними больше нет контроля. Земля подавала им идеи для причинения боли: вот камни, вот палки, вот чей-то потерянный башмак – все пригодится, чтобы запустить в лицо негодяю, все нужно, чтобы унизить. Некто запустил в Мулена осколком тарелки, и он чудом пролетел выше глаза, расцарапав лоб до крови. Осужденный зарычал от злобы, дернулся, но потревожил больное плечо и, сраженный, поник.
– Рычи, собака, – хохотали ребятишки. – Все равно не достанешь!
Они прыгали вокруг столба, подобно воробьям, и напевали:
Приятель Гильери,
Ты часом не умри!
Часть зевак пребывала в негодующем расположении духа и, понимая причину его наказания, осыпала осужденного проклятьями.
– Лучше бы его казнили! – воскликнула дама с оборванным подолом.
– Изверг, скотина! – летело со всех сторон вместе с грязью.
Приятель Гильери,
Ты часом не умри!
Очередной булыжник пришиб колено арестанта. Мулен снова поднял голову, однако на сей раз выглядел скорее потерянно, нежели озлобленно. Он видел написанную на лицах ярость и не понимал, когда успел стать ненавистным стольким людям, ведь всю жизнь не знал ни единой души; почему они причиняют ему, незнакомцу, боль? Ему вспомнилась вступительная речь господина в двууголке. Вероятно, именно это и наставило их на путь злобы. Охотничьих собак так же натравливали на дичь, Мулен видел сей процесс раньше и сумел провести параллель сейчас. Собаки и люди схожи, им достаточно одной команды, чтобы растерзать себе подобного.
Увидев себя в роли жертвы, арестант в гневе исказил лицо так, что дети, кружившие возле него, разбежались.
Струя крови от осколка стекла к левому глазу. В багровой пелене Мулен видел смеющиеся гримасы, летящие в него нечистоты, людей радующихся и людей угрюмых; одна старуха вставила между издевательских куплетов, которые распевали мальчишки:
– Будешь ты проклят.