Зеркало (fanfiction)

Без пятнадцати восемь. Восемь ноль пять. Восемь тридцать. Без десяти девять. Я ходила к часам, которые висели в коридоре, каждые десять минут с момента пробуждения.

В шесть утра включали яркий свет во всей палате, как в каком-то концлагере. Через два часа приходили врачи с дежурными вопросами. Отвечать им надо было строго по делу и ни на что не жаловаться, если не хочешь здесь задержаться.

В девять приносили завтрак — отвратительную кашу с куском хлеба и чай. Правда, есть мне не хотелось только в первые дни, когда в горле стоял такой комок из тревоги, что одна мысль о еде вызывала лишь тошноту. Уже потом я привыкла к этому скудному рациону. Моя соседка по койке и по совместительству подруга по несчастью, Амелия, вообще не ела ничего из того, что нам приносили.

Мы с Ами старались держаться вместе, несмотря на то, что в палате с нами лежали еще двое. Как-то так сложилось, что две другие наши «коллеги» были не совсем разговорчивыми. А, кроме разговоров и книг, в этом месте развлекаться больше никак не получалось. Время тянулось мучительно долго, но с Амелией было не так скучно.

Она оказалась девушкой бывалой, и призналась, что не в первый раз сюда попадает. На этот раз ее привезли с небольшими порезами руки, и мне даже стало как-то стыдно. Омерзительные и кривые швы противно саднили на бедре и казались страшной травмой по сравнению с тем, что сделала с собой Амелия. Службу спасения вызвал ее молодой человек, который являлся отцом ее ребенка и при этом регулярно ее избивал. Ами рассказала мне, как однажды он переломал ей ребра. Мне стало жутко, ведь она не знала о таком понятии, как «абьюз».

Хотя это даже смешно. Ведь и я веду себя так, будто никогда не слышала о нем. Интересно, как там Реджина? Думает ли она обо мне? За последнее время мне прислали уже кучу посылок с вещами, едой, книгами. Во всех них были спрятаны записки от Алисы и даже от моей матери, но не было ни одной от Реджины. Я бы очень хотела узнать, как у нее дела. Но я не могу.

Как-то раз я спросила у одной из медсестер, которая казалась мне наименее злобной, как выглядят те, кто приносит мне передачки. Она ответила, что это две женщины. А если быть точнее, то одна — девушка-блондинка, со светлыми глазами, а вторая — женщина, явно её старше, и тоже блондинка. И если в первом случае я уверена в том, что это Алиса, то вот кем может быть вторая, не представляю... Не могла же Реджина перекраситься и кардинально сменить имидж, пока я тут лежу?

Забавно, что посылок я получала больше, чем все мои соседки по палате вместе взятые. Самые большие и дорогие мне приносили без записок, а в тех, что поменьше, всегда можно было найти драгоценный клочок бумаги с почерком Алисы. Значит, это либо мать так расщедрилась, что удивительно, либо Реджина сама не хочет приходить ко мне.

Неужели она подумала, что я совсем съехала с катушек, и поставила на мне крест? Так нет, вряд ли, она не похожа на ту, кто будет стереотипно мыслить в такой ситуации. От всех этих размышлений у меня внутри все так сильно сжималось, что страшно хотелось плакать. Да вот только слезы тут под запретом.

Звонить здесь можно только раз в день, и то, если ты на хорошем счету и попал в удачную смену дежурных врачей. Мне повезло, доктор разрешала звонить, но у меня были только номера Алисы и Мэри-Маргарет. Второй я, естественно, звонить хотела меньше всего, поэтому связь я имела только с подругой. Алиса насчет Реджины отвечала сумбурно и расплывчато, обходилась какими-то общими фразами — словом, не давала никакой конкретики. Зато рассказывала мне о многом другом за те драгоценные пять минут, что мы могли поговорить. Хорошо, что ей удалось связаться с моим начальством на работе и предупредить преподавателей, что я в больнице, — это было уже полбеды. Алиса сообщала мне все последние новости из универа: о сессии, обо всех экзаменах, о том, как каждый преподаватель отреагировал на мое отсутствие. Звонки ей были как глоток свежего воздуха и едва ли не единственной моей радостью за весь день.

Главный вывод, который я сделала по итогу всей этой эпидерсии, — так это то, что умирать страшно. Правда, очень страшно. Я осознала, что не могу себе помочь, после того как не сумела остановить кровь всяческими способами пять часов подряд. Моя нога онемела, а когда я встала из ванны за очередным полотенцем, то рухнула на пол, начав терять сознание. Лежала и блевала под себя, потому что потеряла слишком много крови. Забавно, что я не задела не вену, не артерию, а что-то другое, — врачи мне объяснили что, но я уже ни черта не помню. Короче говоря, я полная лохушка.

Ами вечно жаловалась, что ее дико тянет курить, а вот мне этого совсем не хотелось — над всеми остальными преобладало лишь желание поскорее выйти отсюда. Мне понадобилось преодолеть все пять стадий принятия, прежде чем я смирилась с тем, что «отсидеть» заслуженное мне придется.

Заслуженное.

Ко мне далеко не сразу пришло это осознание. Осознание того, что оказалась здесь я не просто так. Я как-то слишком предалась идее о том, что мое тело принадлежит только мне, игнорируя тот факт, что если я совершаю что-нибудь социально неприемлемое, то власть над ним по закону переходит обществу. А то, что сделала я, именно таким и являлось.

***

Двенадцать ноль ноль. Двенадцать двадцать. Без пятнадцати час. В это время приносят обед и лекарства. Все приходится есть ложками — вилки не положены, вдруг мы ими вскроемся. Таблетки я стараюсь не пить, хоть и знаю, что мне дают, а вот большинство моих сокамерников даже понятия не имеют, чем их пичкают. Сначала мне совали только один слабый антидепрессант, а затем стали класть еще и транквилизатор. Как-то раз с горя я решила выпить все и чувствовала себя гребаным овощем, поэтому теперь я лишь делаю вид, что пью, — благо, тут все же не дурка и рот никто не проверяет.

В пятнадцать ноль ноль свет выключают — тихий час. Можно и не спать, главное — не шуметь и не мешать другим, а то прибегут злобные медсестры. Обычно в это время я читаю книгу, потому что здесь это единственное тихое развлечение, остальные два представляют из себя диалог и телевизор по вечерам. В этот час минуты тянутся особенно нудно, потому что Ами чаще всего спит, а в коридор желательно даже не выходить. Зато после начинается самая активная часть дня. К нам в палату приходят женщины из соседней, и все о чем-то разговаривают. Я тоже не брезгую, выбирать особо и не приходится.

Та самая хрупкая женщина, которую я увидела в первый день, попала сюда с белкой. Ну да, отличная компания, а что поделать? Ее звали Агнес, ей было за сорок, она работала в банке и ненавидела свою должность всеми фибрами души.

— Девочка-одуванчик, а ты-то тут что делаешь? — спросила как-то она у меня с сочувствием во взгляде.

— Я, правда, так выгляжу? — неловко поинтересовалась я.

— По-другому и не скажешь.

Вытащили из-под поезда, из озера, сняли с петли, откачали от таблеток, привезли с белкой или порезами — все здесь такие. Чаще всего это был неоднозначный контингент: проститутки, алкоголики, зеки, наркоманы, дети из крайне неблагополучных семей и все те, кто так или иначе опустился на социальное дно. Одна я, как дура, даже не будучи пьяной, загремела сюда. И, разумеется, на фоне своих сокамерников выглядела именно так, как описала меня Агнес, ведь дело не только во внешности. Я была чиста по всем параметрам: по анализам, сердцу, легким, даже по социальному статусу — студентка престижного университета. Ангел, не иначе! Мое пушистое обличье и прилежное поведение давали мне огромные преимущества в виде звонков и возможности находиться на хорошем счету у врачей. Иными словами, таких, как я, отсюда в дурдом не увозят.

Но все это казалось мне несправедливым, ведь именно с теми людьми, которые хотели покончить с собой, должна разбираться система. Только вот всем было все равно на то, что я не хотела этого делать. Мне просто не верили, ведь я действительно чуть не умерла от большой потери крови. И в этот раз я окончательно убедилась в том, что справедливости в мире нет, — нужно просто принять это как факт, и тогда жить станет легче.

***

Восемнадцать ноль ноль. Восемнадцать десять. Восемнадцать пятнадцать. В это время приносят ужин, и можно с чистой душой отправляться смотреть телик в отсек к мужчинам. Да-да! Телик только у мужиков, такие вот правила, хотя они обусловлены скорее скудными техническими возможностями этого отделения. На выбор предлагалось около тридцати фильмов, и самыми забавными из списка мне показались «Еще по одной» и «День сурка». Видимо, те, кто выбирали кино, решили над нами поиздеваться.

Парни предпочитали смотреть все части «Джона Уика», и, хоть подобный жанр меня абсолютно не интересовал, в этом месте я была согласна и на такое. За просмотром фильма я познакомилась с Френком — ему было тридцать шесть, и он находился в гражданском браке с женщиной, у которой был сын. Собственно, сюда загремел он тоже из-за нее. Мне нравилось в этом мужчине то, что он сразу, как и я, просек главное местное правило: не верь, не бойся, не проси. Вел себя тихо, врал всем врачам, что не порезал руку намеренно, а пьяный упал на стекло. Мечтал вернуться на работу и к сыну.

Остальные мои собратья по несчастью этого правила, по ходу, не понимали, потому что из раза в раз вытворяли какую-нибудь дичь. В виде изливания души местному психологу, который с помощью тестов лишь проверял, нет ли у пациента шизофрении. Или еще хуже — рассказывали правду психиатрам, надеясь на помощь. Или пытались каким-то образом зажечь огонь в туалете, чтобы выкурить одну-единственную сигарету на четверых, которую Ами пронесла с собой в лифчике. Короче, они продлевали себе срок как могли, пока мы с Френком тихо смотрели «Джона Уика».

Восемь часов — мое любимое время, потому что именно тогда разрешали звонить. Сегодня на смене были добрые врач и санитары, поэтому те, кому разрешено, выстраивались в очередь около каморки медсестер. Мы с Френком всегда бежали первые, отрываясь от фильма.

Сегодня Алиса рассказала мне главную новость, о которой говорил весь университет, — Кора выиграла дело, а довольный Джонс расхаживал по аудиториям как ни в чем не бывало. Что ж, это было предсказуемо. Я снова попыталась расспросить подругу о Реджине, но опять не получила никакой конкретики — только аффирмации и фразы о сочувствии мне. Алиса говорила, что видела ее в последний раз на экзамене, за который, кстати, она поставила мне «отлично». Ну ладно, и на этом спасибо, мисс Миллс.

Вся эта недосказанность, которая просачивалась в словах Алисы, заставляла меня только сильнее тревожиться. Почему же Реджина так ничего и не написала мне? Ведь сто раз была возможность передать хотя бы записку...

Расстроенная, я вышла из каморки и направилась в палату. Через десять минут ко мне присоединилась ничуть не менее расстроенная Ами, которая вот-вот была готова разреветься.

— Что такое? Ты звонила? — поинтересовалась я.

— Да, блять, лучше бы не звонила. Пойду в толчке посижу — дай салфетку, рожу вытереть.

Ами, как и я, понимала, что плакать тут можно было только тихо в туалете, — ну, или ночью, беззвучно в подушку. Простое негласное правило, которое помогало скостить срок. Я бы и сама сейчас предпочла отправиться туда же, куда и Амелия, но придется подождать.

Через час принесли таблетки и выключили в бараке палате свет. Сегодня от отчаянья я даже выпила на ночь транк, а Ами не побрезговала и галоперидолом — сама попросила у врача.

Сейчас начиналось самое тяжелое — попытка заснуть. Бесконечное множество тревожных мыслей роились у меня в голове, не давая спокойно спать, а имя им было только одно — Реджина. Я успокаивала себя тем, что самых страшных вещей всего две: первая — я могла умереть, а вторая — могла сойти здесь с ума. Мне оставалось справиться лишь со вторым, всего-то сберечь в здешних условиях свой рассудок и остатки нервных клеток. Не верить, не бояться и не просить в этом месте оказалось невыносимо трудно. Как хорошо, что мне осталось продержаться в гребаном аду только неделю. Еще семь до боли одинаковых, скучных и самых мучительных дней.

Словно нарочно, только я стала проваливаться в сон, заорал кто-то из привязанных к койке в коридоре. Я тяжело вздохнула — пора бы уже привыкнуть к тому, что беруши тут не спасают. Можно считать, что здесь такие крики были пожеланием спокойной ночи.

***

В день выписки Свон неслась с сумками наперевес по коридору отделения как угорелая. От радости так и хотелось кричать, прямо там! Наконец-то она поедет домой, наконец-то встретится с Реджиной и Алисой! Наконец-то снова сможет ходить на работу и в университет, ее еще никогда так не распирало от осознания этого факта.

Но, к величайшему сожалению Эммы, у входа в больницу ее ждала Алиса, а не Миллс. Не то чтобы Свон была не рада увидеть подругу, но ведь она так хотела поговорить с Реджиной обо всем случившемся! Та бы наверняка помогла ей пережить все то, что произошло за последние две недели. Ну что ж, наверное, у Миллс много работы, и она встретит девушку дома... Эмме было стыдно вспоминать все то, что она наговорила ей, хоть частично она все же и считала себя правой. Но сейчас, находясь в столь уязвимом состоянии, она как никогда нуждалась в поддержке и принятии, а Реджина бы справилась с этим лучше всех.

— Алиса, — Эмма бросилась к Гарднер в объятия, — я так рада тебя видеть!

— И я тоже, очень! — подруга все еще обнимала Свон. — Я так скучала по тебе.

— А я-то как, ты и не представляешь! — вздохнула Эмма, наконец отпрянув от нее.

Они поспешили выйти из холла больницы и направились в сторону парковки. У Свон предательски забилось сердце: может, если Алиса ведет ее не к метро, то за ней все-таки приехала Реджина?

— Боже, как же я хочу курить, — Эмма достала помятую сигарету из пачки, завалявшейся в кармане кожанки.

— А я думала, что ты бросила, пока была такая возможность.

— Не в этой жизни, — ответила Свон, расслабленно делая затяжку. — Как же хорошо на свободе!

— Я сейчас закажу такси, и мы можем поехать ко мне, — сказала Гарднер, вводя адрес в приложении.

Эмме в этот момент так хотелось прокричать заветное имя, задать столь волнующий вопрос, что она даже недоумевала, почему Алиса молчит на тему Миллс и предлагает поехать к себе домой.

— А...

— Реджина? — закончила за подругу Гарднер.

— Да, а кто же еще? Я же ни черта не знаю, что тут происходило, я была словно в каком-то вакууме две недели.

— Давай сначала приедем ко мне, и я расскажу все, что знаю.

— Блять, Алиса! — всполошилась Свон. — Какими нахрен загадками ты говоришь? Где она?

— Пожалуйста, давай доберемся до дома... — взмолилась подруга, но ей не дали договорить.

— Я хочу знать сейчас! — повысила голос та. — Где Реджина? Почему, когда я включила телефон, то не смогла не то что дозвониться до нее, а нигде написать сообщение?! Что за хуйня происходит?!

— Эмма, не нервничай так сильно, пожалуйста, ты сейчас в таком состоянии...

Но Гарднер снова перебили.

— В каком я состоянии? Не записывай меня в ряды умалишенных, скажи мне, наконец! — Свон тяжело дышала и едва не срывалась на крик.

— Она уехала, — на одном дыхании выпалила Алиса.

— Куда? В свой гребаный Нью-Йорк? — опешила девушка. — Тогда какого черта я не могу дозвониться до нее, раз она в командировке?

— Эмма, это не командировка, — Гарднер подошла ближе и обняла подругу за плечи. — Не командировка, ты понимаешь меня? Она уволилась из университета на днях окончательно.

— Что? Как не командировка?.. — уже тише спросила Свон, выронив столь желанную сигарету из рук. — Почему я не могу дозвониться до нее, Алиса? Почему не могу дозвониться, почему не могу... — она повторяла этот вопрос снова и снова, пока на глазах не начали проступать слезы. — Почему не могу написать? Почему не могу... Алиса, позвони ей, пожалуйста, Алиса, — девушка крепко схватила подругу за ладонь и посмотрела ей в глаза, все еще не веря своим ушам. — Алиса, позвони ей, напиши, напиши, напиши, пожалуйста, напиши, ты же можешь... Пожалуйста, я прошу тебя, — умоляюще посмотрела на Гарднер Эмма, сдерживая всхлип.

— Я не могу. Не могу дозвониться на тот номер, что у меня был, и писать тоже не могу. Похоже на то, что она просто его сменила, — выдавила из себя Алиса, успокаивающе поглаживая Эмму по плечам и закусывая губу. — Поверь, я пыталась, если хочешь, можем проверить вместе.

Свон медленно опустилась на бордюр и присела, пустым взглядом смотря на проезжающие мимо машины. Она схватилась за голову и тяжело дышала, чувствуя, как из глаз неконтролируемо льются слезы.

— Давай мы попросим кого-нибудь другого позвонить на ее номер, давай? Пожалуйста, давай встретимся с кем-то и попросим, Алиса... — Эмма повторяла эти слова как мантру, пока происходящее отказывалось укладываться у нее в голове. — Мы же можем так сделать? Скажи, что можем. Это же так просто — можно взять телефон даже у первого попавшегося прохожего, у меня же есть номер!

Свон вдруг резко встала, заметив на горизонте проходящую мимо женщину.

— Эмма, стой, — Гарднер встала перед ней и, снова обхватив обеими руками за плечи, посмотрела в глаза. — Остановись. Ты понимаешь, что все это значит? Понимаешь, почему ни ты, ни я не можем связаться с ней? Почему она сменила номер?

— Нет, я не понимаю, Алиса, мы можем с ней связаться, отпусти меня, — начала вырываться Свон, но та крепко ее держала. — Отпусти меня к чертовой матери! — закричала Эмма, уже рыдая.

Она пыталась выбраться из хватки подруги, но у нее это плохо получалось — Гарднер буквально держала ее силой, терпя множественные удары. Со стороны все это зрелище больше было похоже на драку.

— Отпусти меня, сука, отпусти! — кричала Свон и громко плакала, словно ребенок. — Она не могла так поступить со мной сейчас, просто не могла, не могла, не могла!!!

— Эмма, успокойся, — зажмурилась Алиса, крепко сжимая плечи подруги, полностью навалившись на нее всем корпусом. — Успокойся пожалуйста.

— Я тебя ненавижу, отпусти меня! Дай мне позвонить, сука, дай позвонить ей! — кричала Свон на всю парковку. — Она не могла сейчас меня бросить, не могла!

Проходящие мимо люди то и дело оглядывались в их сторону. Крики Эммы раздавались чуть ли не на всю улицу, привлекая множество любопытных взглядов.

— Я помогу тебе, я здесь, с тобой, все будет хорошо... — продолжала Алиса, чувствуя, как Свон постепенно ослабевает.

— Засунь себе в жопу свои дебильные аффирмации! — воскликнула та и продолжила плакать, уткнувшись в ворот рубашки Гарднер и крепко держась за нее до побелевших костяшек пальцев. — Она не могла так со мной поступить сейчас, она не могла, не могла, не могла... Я хочу попробовать позвонить ей на старый номер — вдруг она его все же не сменила, Алиса... Неужели я так много прошу? — девушка посмотрела на Гарднер глазами, полными слез.

— Эмма, сейчас приедет такси, и мы сможем поговорить дома, — медленно произнесла Алиса, также глядя в глаза подруге. — Тебе нужно успокоиться.

— Нет, я не хочу ехать к тебе, я хочу поехать к ней! Она нужна мне, нужна, нужна! — снова закричала Свон, громко всхлипывая. — Я поеду к ней, отпусти меня, отпусти!

Эмма снова начала вырываться из хватки, и тогда уже Гарднер пришлось применить силу. Алиса еще сильнее сжала руки девушки и строго посмотрела ей прямо в глаза.

— Ты сейчас же поедешь ко мне и никуда одна не пойдешь! — громко скомандовала Гарднер. — Ты меня поняла? Ее больше нет в той квартире, она уехала!

Тогда Свон шумно выдохнула, ослабила хватку и снова опустилась на бордюр, уставившись в одну точку. «Когда-нибудь ты поймешь меня», — пронеслись в голове последние слова, которые сказала ей Миллс. Что это значило? Не то ли, что уже тогда она собиралась так поступить с Эммой? Свон сидела на холодном бетоне и мерно покачивалась, держась за голову. Слезы капали на асфальт, оставляя на земле черные пятна.

— Я никому не нужна, Алиса, — тихо проговорила Эмма, все еще смотря в одну точку. — С самого. Рождения. Никому. Была. Не нужна, — обреченно отчеканила она каждое слово по отдельности.

Гарднер шумно выдохнула, слегка поправив юбку, и присела на корточки, пытаясь заглянуть Свон в глаза.

— Это совсем не так, Эмма, — мягко сказала Алиса и взяла девушку за руку. — Ты нужна мне.

***

Поездка до дома Гарднер тянулась мучительно долго. Истеричное поведение Эммы резко сменилось на апатию, с полной отстраненностью к происходящему. На ее лице отражалось ровно ноль эмоций: безразличный взгляд, вялые, пассивные движения и нездоровая бледность. Она тупо таращилась в окно машины, почти не моргая и не шевелясь. Как героиня из «Меланхолии» Триера, она сейчас спокойно и безразлично бы приняла даже то, что планета взорвется.

Дома их ждал мистер Джефферсон, сказав, что Эмма может находиться здесь столько, сколько потребуется. Она вежливо поблагодарила его и ушла в комнату Алисы, где тут же упала на кровать. Если честно, то Свон уже не помнила, сколько пролежала так, бесконечно пялясь в потолок. Затем надолго закрылась в ванной, чем вызвала серьезную тревогу у Гарднер. Алисе нестерпимо хотелось помочь подруге, но она не знала как. На все ее слова Эмма просто не реагировала, лишь изредка кивая в ответ, но она не подозревала о том, что у подруги для нее было припрятано еще кое-что от Реджины.

Ближе к вечеру Алиса снова попыталась завести разговор со Свон. Рассказывала о том, как переживала Мэри-Маргарет и как она сожалеет о том, что тогда поссорилась с Эммой по телефону. Говорила, что все ее вещи привезет подруга Реджины, Кэтрин, и что она все еще может вернуться в общежитие. В красках расписывала, как все в университете переполошились, но, конечно же, никто ничего не знал. На все это Свон не отвечала ровным счетом никак, все так же уставившись в одну точку и помешивая ложкой уже давно остывший чай. Алиса больше не смогла спокойно смотреть на эту удручающую картину и наконец решила разыграть последнюю карту.

— Эммс, — Гарднер достала из кармана конверт из крафтовой бумаги, — не знаю, насколько правильно давать тебе это сейчас... Она попросила сделать это, когда ты будешь чуть более стабильна...

И Эмма отреагировала на Алису впервые за все это время, тут же посмотрев ей в глаза.

— Хватит, не томи, — резко перебила ту Свон.

— Ладно, — Гарднер отвела взгляд, — но позволь мне побыть с тобой, пока ты будешь читать.

Алиса протянула подруге конверт, и она разорвала его в считанные секунды.

«Милая Эмма,

Мне очень жаль, что с тобой такое случилось. Я искренне надеюсь, что ты чувствуешь себя лучше.

Ты самая сильная, умная и талантливая из всех, кого я встречала. В тебе есть столько любви, доброты и чистоты, что я никогда не найду слов, чтобы это описать. Пожалуйста, всегда помни об этом. Помни, что ты достойна большего. Кого-то лучше, чем я. Человека намного честнее, проще и сильнее.

Я оказалась слабой, способной искалечить тебе жизнь, вывернуть чувства наизнанку. Все это нужно было пресечь еще в самом начале. Такого не должно было случиться. Просто не должно... Я могла предугадать, чем все закончится, но не смогла. То ли потому, что была потерянной, то ли потому, что так сильно стала очарована тобой, что у меня отключался разум, но, в любом случае, ничто не служит мне оправданием. Ты ведь прекрасно знаешь, как обычно завершаются истории, подобные нашей. Вряд ли ты меня сейчас поймешь, скорее, потребуешь объяснений, встречи, разговора... Но пора ставить точку.

Я прошу у тебя прощения за всю ту боль, что причинила тебе, прошу прощения за свое присутствие в твоей жизни, за то, что ты, возможно, еще долго будешь разбираться с последствиями наших отношений. Я была не права. Не права с того момента, когда влюбилась в тебя в твоем милом и наивном образе принцессы-лебедя на университетский Хэллоуин. В будущем беги от таких, как я.

Я делаю это, потому что люблю тебя. Пожалуйста, еще раз, прости меня.

Твоя Реджина»

Свон перечитывала это письмо снова и снова, несколько раз. Ее взгляд жадно бегал по идеально ровным строчкам, написанным почти каллиграфическим почерком, — будто Эмма пыталась найти в них какой-то другой смысл. Немыслимо хотелось плакать, но в горле будто встал комок, не позволяющий ей это сделать.

Неужели все вот так кончится? Так просто и необратимо?

Она тяжело дышала и таращилась на несчастный лист бумаги так, словно пыталась взглядом прожечь в нем дыру.

— Эмма? — как из тумана, прозвучал обеспокоенный голос Алисы. — Ты меня слышишь?

— Я ухожу, — медленно произнесла Свон, даже не глядя на подругу.

— Но я не могу тебя оставить одну в таком состоянии... — растерянно произнесла та.

— Я всего лишь выйду подышать и вернусь, — неожиданно спокойно сказала девушка и встала из-за стола, положив письмо в карман.

— Эмма, я очень переживаю за тебя, — тяжело вздохнула Гарднер, — но и насильно удерживать тебя тоже не могу. Не встану же я на проходе, верно?

— Даже если встанешь, я все равно выйду, — безапелляционно ответила Свон, направляясь к выходу.

— Почти смерть ничего не меняет, Эмма, — вдруг сказала Алиса, и та обернулась. — Меняет только смерть. Не заставляй меня потерять и тебя.

Свон промолчала, накинула красную кожанку и захлопнула за собой дверь. Мысль о том, что это конец, внезапно ударила по сердцу с невиданной силой.