Зеркало (fanfiction)

«Ты не знаешь меня:
Ни черта, ни черты —
Только некий портрет
Из поступков и слов,
Из иллюзий и снов.
Неплохой портрет,
Но ни разу не я...»

Земфира — Абьюз

Эмма, на удивление, утром подскочила первой и из-за этого могла вдоволь налюбоваться мирно спящей рядом Реджиной. Вчера вечером, после унизительного спектакля на парковке, она почему-то была не особо разговорчивой и доброй, как обычно. Миллс будто закрывалась, пряталась в свой кокон и уходила от Свон. Пришла и, несмотря на усталость и поздний вечер, сразу же села за свой рабочий стол в кабинете. Реджина включила компьютер, достала бутылку вина и закурила — прямо там, у стола. Сказала Эмме лишь то, что будет работать.

Свон, как обычно, решила усесться за ноутом рядом на диване в надежде на то, что Миллс хоть что-то ей скажет, но этого не произошло. Реджина лишь выкуривала одну за другой, пила понемногу вино и, судя по серьезному выражению лица, реально работала. Эмма вообще давно заметила у нее эту нездоровую тенденцию — пить по вечерам, причем исключительно вино и обязательно красное, но в небольших количествах. С чем это было связано, Свон не понимала, ведь Миллс выглядела трезвой и выпивала считанные граммы, но, правда, не в этот раз. Чем она, блин, могла заниматься в такое позднее время?

Эмма все же не выдержала жгучего любопытства в очередной раз за вечер и осмелилась спросить:

— Ты реально работаешь? — взглянула она на Реджину, которую в полумраке освещали лишь экран компьютера и небольшая настольная лампа.

— Реально, — сказала она, не отрываясь от монитора и что-то усердно кликая.

— И что ты делаешь? — не унималась Свон.

— Пытаюсь состыковать имеющиеся у музея ресурсы с планом экспозиции. Надо придумать, как из ничего собрать неординарное пространство. Ищу референсы, примерно черчу, как это будет выглядеть. Очень приблизительно и грубо, — Миллс задумчиво посмотрела на экран. — А еще параллельно думаю о том, чем буду развлекать вас и журналистов на следующей неделе. Как видишь, дел много.

Эмма лишь грустно вздохнула и встала с дивана. Этот бешеный трудоголизм Реджины мог продолжаться часами.

На самом деле, поведение Миллс следовало давно изученной схеме — вдруг снова стало пусто внутри: у невозможно продуманной Реджины все пошло не по плану, последствия собственного обесценивания оказались гораздо страшнее и рисковее, чем она предполагала (да и предполагала ли вообще Реджина, что уход от Грэма принесет ей такие терзания?). Следствие — стресс, планка хорошего отношения к окружающим упала, заставляя Миллс покрываться неприступным панцирем и замыкаться в себе, обвиняя в собственных проблемах других. Результат — привычное бегство. Беги, Реджина, беги, хватайся за свои проекты как за спасательный круг, иначе пустота заживо сожрет тебя изнутри.

Вот только Эмме это было неведомо, как и самой Миллс. Реджина действовала словно по инерции, неосознанно — в ее сценарии спасения не было других людей, и Эммы Свон в частности. И, может, сейчас это выглядело со стороны не так страшно, — ну, сидит она, мучительно рефлексирует за бокалом вина, но всегда ли последствия падения той самой планки будут таковыми?

— Ладно, я спать. Надеюсь, ты не будешь долго сидеть, — сказала Эмма.

— Доброй ночи, — вымученно улыбнулась Миллс, выдыхая дым.

Но вот сейчас, этим утром, она лежала, свернувшись комочком, и не было тут никаких масок, стен, сложностей, статности. Реджина тихо спала, и на ее лице не читалось ничего, кроме умиротворения. Все казалось таким простым, понятным, будто и вовсе не было никаких проблем.

За то время, что они провели вместе, Свон чувствовала, что становится целее во всех смыслах этого слова. Будто какой-то внутренний голод, который всю жизнь мучил ее, наконец утолился и перестал изводить каждый день. Поэтому вчерашнюю тревогу о том, что это прекрасное чувство может внезапно исчезнуть, хотелось поскорее забыть. Эмма лишь хотела просыпаться так каждое утро, любуясь самой недостижимой из тех, кого только встречала.

Около одиннадцати утра Миллс открыла глаза, и первое, что она сделала, вопреки всему произошедшему, — улыбнулась, увидев перед собой Эмму, а не подпрыгнула от звона будильника или не взяла телефон в руки, бесконечно просматривая рабочую почту. Как давно с ней не случались такие простые вещи?..

— А кто-то мне говорил, что не любит рано вставать, — еще не до конца проснувшись, сказала Реджина.

— Не так уж и рано, — Эмма подвинулась к ней ближе. — Сейчас четверть двенадцатого.

— Какой кошмар! — Миллс сладко потянулась и повернулась к Свон.

Когда царство Морфея окончательно отпустило Реджину, на нее сразу обрушился груз всех воспоминаний вчерашней ночи. Лучше бы она не просыпалась... Миллс хотелось вести себя так, будто ничего и не было. Делать вид, что все в порядке, лишь бы снова мысленно не возвращаться к вчерашним проблемам. Радовало сейчас только то, что впервые за долгое время ей не хотелось никуда бежать с утра сломя голову. Обычно даже в выходные Реджина находила себе дело, лишь бы не торчать дома, но причина, по которой сегодня у нее не было желания бесконечно работать, прямо сейчас смотрела на нее.

— Ты очень милая, когда спишь, — хихикнула Эмма.

— А ты специально наблюдала, да? — хитро прищурилась Миллс.

— Немного, — Свон обняла ее, прижимаясь губами к шее. — Теперь-то мы точно можем прогулять. Даже у меня сегодня выходной.

— Вот кстати да, ты обещала мне выложить все карты насчет своего бешеного расписания, — выдохнула Реджина, прикрывая глаза от удовольствия.

— Что, прямо сейчас? — спросила Эмма, настойчиво продолжая обнимать ее.

— Да, прямо сейчас. Ты увиливаешь от ответа не в первый раз, — Миллс нехотя, но все-таки отстранилась от нее.

С тактильностью в их отношениях оказалось сложнее, чем Свон могла себе представить. Реджина была далеко не постоянна: сегодня ей страшно хотелось повалить Эмму на кровать и действовать грубо, практически с ней не считаясь, завтра же она могла быть до невозможного нежной и только повторять: «Пожалуйста, не останавливайся», а после — и вовсе не прикасаться к Свон несколько дней подряд, позволяя объятия и поцелуи, но не более.

Эмма стала относиться к сексу совсем не так, как раньше, когда она спала с подругами. Потрахались и разошлись — никто ничего никому не должен, и ничего обеих больше не может связывать, кроме дружеских чувств. Теперь ей показалось это каким-то нелепым суррогатом, трением кусков мяса друг о друга в целях достижения оргазма. Бред. С Реджиной все было по-особенному чувственно, но чертовски непредсказуемо. Каждый раз был особенным, неповторимым. Вот и сейчас, вместо того чтобы подольше поваляться с утра в кровати, придется обсуждать дурацкую работу.

За завтраком Свон наконец рассказала ей о своем расписании и загруженности, то и дело ловя на себе то ли осуждающий, то ли жалостливый взгляд.

— Надо мне тобой заняться, — сделала вывод Реджина по итогу услышанного. — Это никуда не годится.

— Звучит устрашающе, если честно.

Миллс в ответ лишь ухмыльнулась и тут же поспешила перевести тему.

— Ты же подготовила речь к семинару в понедельник? — неожиданно спросила она.

— Нет, — ответила Эмма, слегка задумавшись. — Так это называется семинар? То, что мы будем делать? Я вообще никогда раньше не была на таких занятиях.

Семинары, практические, лабораторные, тесты, рефераты... Что это такое вообще? Дизайнерам неведомы эти страшные термины. Когда Свон слышала такие слова от своих знакомых с других факультетов, то зачастую просто не понимала всю степень их боли.

— Ничего страшного, что ты не знаешь. Можешь называть как угодно, сути это не меняет.

Эмма с удовольствием доедала кусок творожной запеканки, заботливо приготовленной Реджиной. К слову, готовила Миллс превосходно, несмотря на то, что за последнее время довольно редко этим занималась.

— Я думала прогулять.

— Вот как, — удивленно вскинула брови Реджина.

— Ты же мне ничего не сделаешь за это?

Эмма даже и забыла о том, что Миллс, между прочим, может влиять на ее учебу и драгоценную стипендию. Но почему-то уверенность в том, что Реджина уж точно не устроит ей проблем, не покидала ее ни на секунду.

— Нет, конечно, нет.

Рассеянно ответив, Миллс принялась отрезать еще один кусок запеканки, с самым большим количеством сахарной пудры, и положила его на тарелку Свон.

Эмма внимательно наблюдала за движениями Реджины. Смотрела сначала на нее, затем на тарелку, а потом снова на ее серьезное выражение лица. Миллс ощутимо напряглась от наглого заявления Свон, но не подала виду. Эмма же должна была понимать, что это будет не обычный тупой семинар, и что ей хотелось сделать его как можно более полезным для студентов, а тем более для Свон, которая и двух слов на публике связать не могла.

— Просто хочу узнать, почему ты так решила? — совершенно спокойно спросила Реджина, заметив недоверчивый взгляд Эммы.

— Я думала, что за такую обескураживающую честность меня еще не покормят, — хоть она и решила озвучить то, что поняла хитрую тактику подкупа Миллс, но все равно с легкостью на нее повелась. И дело было даже не в самой еде, а в реакции Реджины. — Ты в курсе, что я вещаю на аудиторию как дохлая лошадь, еле-еле сплетая слова в предложения?

— Ну, да, — так же честно, как и Эмма, ответила Миллс. — Так почему бы не потренироваться на кошках, пока есть возможность?

— Потому что главная кошка — это ты, — вдруг сказала Свон, посмотрев ей в глаза.

Реджина на секунду замерла от этого внезапного откровения и даже не сразу подобрала нужные слова.

— Так все дело во мне? Получается, я мешаю тебе учиться?

— Нет, ну, нет же!

— Так в чем тогда проблема? Ты же знаешь, что я хочу только помочь тебе?

— Знаю, Реджина, но... — Эмма невольно опустила взгляд в пол. — Когда ты посмотрела на меня в тот раз, я была готова сдохнуть прямо на том месте. Ты сидишь вся такая из себя госпожа-мисс-королева-культурологиня и внимательно на меня смотришь. Мне хотелось умереть от стыда не потому, что на мое феерично провальное выступление смотрели еще как минимум пятьдесят человек, а потому что это видела ты.

Миллс молчала, не зная, что ответить. Лишь смотрела на Свон с жалостью в глазах, совершенно растерянно.

— Но ты ведь знала, что я была за тебя, — нахмурила брови Реджина. — Я ведь старалась это показать.

— А еще ты потом накричала на меня, и, хоть я понимала тогда, что ты была права, но все равно обиделась. Ты ударила по больному так вовремя, что я после чуть не заплакала.

Эмма честно и откровенно озвучивала свои чувства, и порой Миллс просто убивало то, как легко ей это дается. Но сейчас Реджина наблюдала за ней и в ее словах и взгляде не видела никого, кроме себя. Как же все внутри раскалывалось от этого зрелища!..

— Эмма... — Миллс мягко взяла ее за руку, — я была тогда не права, и извинилась.

— Поэтому я больше не хочу переживать подобного позора, быть сплошным разочарованием и гребаным клоуном в твоих глазах, — наконец, выпслеснула свою злость Свон. — И дело тут вовсе не в том, что ты мешаешь мне учиться.

***

Даже спустя некоторое время Реджину еще не отпускала сложная ситуация с Грэмом, а на волне всеобщего предпраздничного закрытия гештальтов она совсем не могла успокоиться.

С утра Миллс настиг очередной звонок от Хамберта, и, не выдержав, она взяла трубку и рявкнула в ответ, что просила дать ей время подумать. Но тон Реджины смягчился, когда она услышала от него сказанное сиплым голосом: «Я в больнице». «Что?! В смысле?» — нетерпеливо начала допрос Миллс, до крови впиваясь острыми верхними зубами в нижнюю губу.

Грэм коротко объяснил Реджине, что попал в аварию, а подробности пока умалчивал. Легкое сотрясение, перелом руки, многочисленные ушибы — каждое его слово резало так, будто это она получала все эти увечья. Как такое могло произойти?

Хамберт хотел ее видеть. Видеть сегодня. А еще рад был сообщить, что остался жив, и просил проверить голосовую почту. Ее она не открывала, как и сообщения в мессенджере, едва не занеся имя «Грэм» в черный список после всех его назойливых писем.

И лучше бы Миллс не делала этого дальше, потому что, прослушав пару слезливых аудиосообщений, она нервно заломила руки и закрыла глаза. Боже, это было невыносимо. Хамберт говорил ей, что хочет вернуться, что все еще не понимает, что между ними случилось. Язык его заплетался, и чем дольше Реджина слушала, тем отчетливее понимала, что он снова был пьян, и к тому же, за рулем, судя по шуму двигателя. Картина того, как он оказался в больнице, незамедлительно сложилась в ее голове, и Миллс тяжело вздохнула. Хоть бы его не лишили работы после этого случая, и как же хорошо, что он так относительно легко отделался!..

Реджина хотела бы метнуться к нему прямо сейчас, но не могла уйти с работы. И почему совесть начинает просыпаться в ней, когда дело доходит уже до больниц? Если свои встречи она могла с горем пополам перенести, то вот пары — нет, придется идти.

***

Сегодня госпожа Шанель бесновалась во всей красе. С самого начала пары никому не давала покоя, упрекая за плохие результаты последнего теста, низкую посещаемость и вообще за все грехи этого мира. Удручало Миллс еще и то, что Эмма решила приехать ко второй, ее, паре, но так до сих пора и не явилась, опаздывая уже почти на двадцать минут. Студентов пугало, что такие резкие перепады настроения Реджины начались как раз перед экзаменационной неделей и зачету у нее в том числе.

— Зачем я распиналась здесь перед вами полгода? Чтобы вы статью из первой ссылки скопировали и прочитали с листа? — сурово говорила она, и все в аудитории сидели, поджав хвосты.

Раньше Миллс себе такого не позволяла. Многие заметили, что она просто сегодня была не в духе. Может, встала не с той ноги, может, что-то случилось... Гадать можно было вечно. Так ругаться, конечно, было незачем: будь Реджина в хорошем настроении, она предприняла бы другие действия, совладав со своими эмоциями. Нет, до этого Миллс, само собой, тоже не всегда бывала благосклонна и добра, но явно не повышала голос на несколько децибелов выше. Да и в целом отличалась от других преподавателей тем, что не психовала и не занималась чужим воспитанием и установлением дисциплины.

Хреновый семинар, все идиоты.

Вдруг дверь в кабинет открылась.

— Извините, — тихо прошептала Свон, прежде чем зайти внутрь.

Реджина исподлобья посмотрела на нее, но ничего не сказала в ответ. Девушка удивилась, потому что раньше Миллс никак не реагировала на опоздания: только если студент уж совсем наглел, могла в достаточно грубой форме сделать замечание.

Когда вслед за Эммой зашла вторая студентка, Реджина не выдержала.

— Какого черта вы все еще опаздываете на последний семинар? — она резко обернулась в сторону двери и девушки, которая все же бесцеремонно прошла в аудиторию. — Стойте. Вас не учили хотя бы извиняться? Или построить уже наконец свое расписание таким образом, чтобы не задерживаться настолько?

— Извините, мисс Миллс, — отчеканила та, подняв взгляд на Реджину. — Я могу войти?

— Если вам это не надо, то и мне — тем более! Когда же вы уже поймете, что я не зарабатываю здесь? — раздраженно отреагировала она. — Больше двадцати человек прислали курсовые прямо в последний день. Вы серьезно думаете, что я буду их читать? У вас было три месяца.

Миллс издевательски усмехнулась.

— Простите... — опоздавшая по-детски опустила глаза в пол.

Свон оценила обстановку, но не испугалась, как все остальные, — лишь внимательно наблюдала. Реджина выглядела устрашающе, но вместе с тем и жутко красиво. Сейчас любой выговор от нее воспринимался в виде смертного приговора, но если смерть в учебной жизни, — то уж лучше пусть будет такая. Может, Эмма была излишне очарована любыми действиями Миллс, пока все остальные тряслись, но и Реджина сильно выделялась на фоне других преподавателей. Другие люди меркли, когда появлялась Миллс, все внимание сразу переходило к ней одной. Чего только стоила аудитория, неизменно окутанная запахом ее дорогих духов, звенящая от приятного тембра ее низкого голоса и стука ее каблуков. Даже злилась Реджина крайне эстетично. И это было необъяснимо приятно для Свон — знать, что сегодня влетит всем, но ее точно не тронут.

Пока Август Бут усердно делал вид, что не читает с телефона заготовленный и, к тому же, очевидно топорный текст, Эмма замечала, как Миллс пытается скрыть на лице явное недовольство.

— Как стало душно, — вдруг встала она, отвлекая студента. — Открою окно, не останавливайтесь.

Парень продолжал что-то вымученно вещать про сюрреалистов, а Свон лишь покачала головой и не смогла сдержать ухмылки, хоть такая провокация была жестокой со стороны Реджины. Август же лишь смерил преподавательницу подозрительным взглядом, когда она действительно подошла к окну.

Эмма решила скрыть от Миллс, что все же в последний момент передумала и подготовилась к выступлению. Реджина никого не вызывала по списку, как это делали обычно остальные, выслушивала по желанию, но за дополнительный плюс к зачету, конечно же.

Во время очередного бубнежа про гениальность и простоту дизайна Рамса, Свон перекинулась парой слов с Алисой и, видимо, сделала это зря.

— Мисс Гарднер, о чем только что говорила мисс Уокер? — Реджина метнула злобный взгляд в сторону перешептывающихся девушек и медленно прошла мимо.

— Эм... — Алиса нахмурилась и от неожиданности даже растерялась. — О десяти правилах хорошего дизайна?

Это она только предположила, потому что, по-честному, совсем не слушала одногруппницу.

— Нет, это прозвучало в самом начале выступления, — скрестила руки на груди Миллс. — Видимо, Вы были слишком заняты громкой беседой с мисс Свон. Пойдете отвечать следующей.

Эмму в этот момент будто током ударило от злости. Что это получается: раньше можно было вслух хоть с самой Реджиной разговаривать во время пары, а сегодня нельзя тихо два слова подруге сказать? И какого черта Миллс вообще делает? Прикапывается на пустом месте, хотя прекрасно знает, как Эмма дорожит подругой!

— Я пойду, — выпалила блондинка. — Я обсуждала с Алисой тему своей презентации, простите, что помешала.

— Сегодня точно выпадет снег, мисс Свон, — на секунду Реджина даже опешила, но не растерялась. — В таком случае с нетерпением жду Вас.

— Уже пошел, — Эмма взглядом указала на окно.

Реджина же только ухмыльнулась ей в ответ.

На фоне разбушевавшейся внутри злости Свон даже удалось не облажаться. Кажется, она стала понимать, что было для нее главным мотиватором. Желание доказать кому-то, что ты круче, разозлиться и даже не думать о том, что ты можешь совершить ошибку. Эмме настолько сильно в этот момент захотелось метнуть ответное копье в сторону Миллс, что многие косяки в ее речи сошли на нет. Немаловажную роль сыграл еще и тот факт, что теперь она наверняка знала, что Реджина никогда ее не завалит.

— Браво, мисс Свон.

Эмма за сегодня оказалась первая, кто удостоился положительного комментария от Миллс. Но ни хорошее выступление Свон, ни тщательная подготовка других так и не повлияли на ее настроение. Вплоть до конца занятия Реджина продолжала ходить с недовольным видом, то и дело задавая студентам каверзные вопросы.

Уже после пары Эмма решила написать ей, потому что та не любила лишний раз задерживать Свон после занятий, чтобы не привлекать излишнего внимания.

[Эмма] Что за разнос сегодня? С тобой все в порядке?

Но ответа на сообщение не последовало ни через час, ни через два. А вчера Миллс вообще отказала Свон в том, чтобы та приехала. Это случилось впервые, ведь Реджина обычно была только рада присутствию Эммы у себя дома. Если они долго не виделись, скованные обстоятельствами работы или учебы, то хотя бы переписывались. Пожелание доброго утра или банальный вопрос «Как ты?» иногда очень выручали в вынужденной разлуке, но сегодня Миллс откровенно игнорировала Эмму, хоть и мелькала в сети. Это было совсем для нее нетипично.

Как-то раз Реджина даже сказала Свон, что если она долго не отвечает, то это значит только одно: ее мессенджер почти всегда забит под завязку, и всем от нее что-то нужно. На это Эмма тогда ответила: «Мои сообщения ты всегда читаешь».

Как бы не так.

А звонить Свон бы точно не осмелилась: она помнила, как Миллс ненавидела эти резкие «вторжения голосом». Всегда ворчала, если звонили в тех случаях, когда могли бы просто написать: «Нет, ну, ты понимаешь, тут же я сразу обязана включиться! А сообщение ни к чему не обязывает — отвечу, когда будет время. Как же они меня достали!».

Чаще всего, именно сидя в машине, Реджина сетовала на грехи тех, кто отчаянно хотел с ней связаться: «Или звонят, когда я за рулем. И я говорю, что сейчас не могу, занята дорогой, но нет, всем срочно от меня что-то надо в такие моменты!» — и кидала несчастный iPhone в бардачок между сиденьями.

Поэтому в их отношениях чаще всего звонила именно Миллс, и то не всегда.

Из-за того, что Реджина молчала, Эмма не могла сосредоточиться в этот день ни на одной паре. Пропускала мимо ушей все важные или не очень слова преподавателей, и сделать-то ничего толком не могла: слишком тревожилась. Свон знала, что сегодня у Миллс есть еще занятия, поэтому в какой-то момент не выдержала и решила, что подкараулить ее в аудитории другой группы будет самым безобидным вариантом. Переведя дыхание, Эмма зашла в кабинет, когда все студенты наконец улетучились.

— Реджина, — позвала ее девушка, замечая, что та не без злости скидывает вещи в сумку. — Почему ты не отвечаешь мне?

— Мы же договаривались, что здесь на «Вы», — шикнула она на Свон, едва бросив на нее взгляд. — И закрой дверь.

— Да какая разница, тут все равно никого нет! — развела руками Эмма, но все равно послушно направилась обратно к выходу, чтобы выполнить просьбу-приказ.

— Чтобы не вошло в привычку, — все так же отстраненно ответила Миллс.

— Что с тобой происходит?

Свон заметила эти резкие движения и нервозность Реджины еще с первой пары, но если издали это ее очаровывало, то сейчас все негативные реакции Миллс были адресованы лишь одной Эмме.

— Со мной все хорошо, — Реджина что-то усердно листала в телефоне, казалось, совершенно игнорируя присутствие Свон. — Я не отвечаю, потому что занята.

— Но ты никогда раньше меня не игнорировала, я переживаю за тебя, — неуверенно наседала на нее Эмма, боясь даже подойти ближе. — Ты всех еще напугала сегодня...

— Пускай боятся, быстрее будут работать.

Теперь Миллс принялась перебирать какие-то бумаги на столе, комкая некоторые из них.

Свон тяжело вздохнула, все же сделав два шага вперед, и взяла Реджину за руку.

— По-моему, не все в порядке, — девушка закусила губу и внимательно посмотрела в глаза Миллс. — Кто тебя так расстроил?

— Эмма, оставь меня. И не вздумай больше устраивать такие диалоги в университете, — Реджина перевела дыхание и попыталась убрать ладонь из пальцев Свон, но та не хотела так просто ее отпускать. — Я напишу тебе, когда освобожусь.

— Я не понимаю... — решила продолжить разговор Эмма, но в этот момент Миллс резко, с силой одернула руку и схватила Свон за запястье.

— Я же сказала тебе оставить меня! — повысила голос Реджина, буквально срываясь на крик.

Она не отдала себе отчета в том, как сильно в этот момент сжала руку Эммы, буквально сдавливая ее цепкой железной хваткой. Если честно, Свон даже показалось, что Миллс может ее ударить. Еще секунда — и замахнется прямо на нее. Эмма никогда еще не видела столько злости в глазах Реджины.

Но этого не произошло.

— Отпусти, я уйду, — жалостливо произнесла Свон, отводя взгляд. — Мне больно.

Миллс в эту же секунду отстранилась и странно захлопала ресницами, будто приходила в себя. Что это сейчас было? За что она так вызверилась на Эмму? Но как только Реджина что-то захотела сказать ей вслед, дверь захлопнулась.

Свон практически выбежала из аудитории и направилась в сторону курилки, морщась от боли. Не столько физической, сколько моральной: дело было совсем не в том, что Миллс схватила ее, тем более что особой силой женщина никогда не обладала. Болело все остальное, разрывая внутренности от чувства вины.

Зачем ты стала ей навязываться? Дура, дура, дура! Тебе же сказали отвалить, всем видом дали понять, что ты не нужна сейчас! Не могла потерпеть? Какая же ты идиотка!

И нет бы, например, позлиться, подумать о том, что Реджина повела себя как минимум грубо по отношению к ней. Эмма просто считала, что она виновата. Миллс смотрела на нее еще хуже, чем после ее провального выступления, и смотрела так, что от этого взгляда хотелось как минимум больше не существовать. И Свон не пришел в голову даже намек на мысль о том, что в такой ситуации можно и нужно обидеться. Она не могла заглушить критикующий голос внутри и думала, что должна все исправить. Да только как?

***

Миллс заявилась в больницу под конец часов приема. Переругалась со всем персоналом на стойке регистрации, но все же прорвалась к Хамберту в последние минуты.

— Господи... — на выдохе вырвалось у Реджины вместо приветствия, когда она зашла в палату. — Грэм...

Весь перебинтованный, в гипсе, но хорошо, что живой.

Хамберт поднял взгляд на Миллс: его образ сейчас был похож на ее материализовавшееся чувство вины. На его красивом лице с правильными чертами все ссадины выглядели донельзя нелепо, а повязки жутко сковывали тело. Выкарабкается, конечно же, он здоров и полон сил, но, по правде говоря, Реджина даже и не знала, что сказать, и замешкалась. Да и что тут скажешь? Все уже и так понятно. Миллс медленно прошла к кровати Грэма и поджала губы.

— Мне так жаль... — нелепо протянула она. — Как ты себя чувствуешь?

— Лучше, чем могло бы быть, — постарался вымученно улыбнуться Хамберт. — Не стоит. Я сам виноват.

— Я могу что-нибудь сделать для тебя? — Реджина робко присела на край кровати, продолжая кусать губы. — Хочешь, я оплачу лечение? Или помогу с ремонтом машины? Или...

— Не нужно. Правда, ничего не нужно, — перебил ее Грэм. — Я просто хотел тебя еще раз увидеть.

Миллс ничего не ответила. Она только выдохнула и закрыла глаза, понимая, что при всем желании его раны одним взмахом руки она не залечит, а кости не заставит срастись раньше времени. Вообще их отношения никогда не отличались особой теплотой — скорее, запоминались четким регламентом, продиктованным Реджиной. Но в эту минуту Миллс жалела о том, что была с ним излишне холодна. Она отыгрывалась на нем, правила балом между ними, не считалась с его чувствами и посадила на цепь около своего дома. Почему-то сейчас Реджине стало страшно от себя самой: как можно было так поступить? Так или иначе, эти отношения были длительными, и Миллс иногда все еще не верила в то, что Эмма стала их последней каплей.

Ты ничем не лучше Коры.

Противный голос внутри сейчас заглушало лишь предательское предчувствие того, что череда событий и потрясений с появлением Свон в ее жизни на Грэме не закончится.

В этот момент в палату зашла маленькая невзрачная женщина в черной водолазке и в серой кофте, нервно перебирая пальцами золотую цепочку на груди. Плечи Реджины слегка дрогнули, и она сразу поняла, что это его жена, будто нутром почуяла. «Мышь, серая мышь», — вот что подумала Миллс, глядя на Мэгги. И тут сидит она — звезда по сравнению с Мэган, да и, к тому же, зачинщица этого кордебалета. И почему-то Реджину охватило жгучее чувство стыда за этот контраст между ними.

— Грэм, я только хотела сказать, что... — начала Мэгги, но резко остановилась, недоуменно глядя на Миллс. — Какого черта? Как ее вообще сюда пустили?

— Я... Я, наверное, пойду, — нервно заметалась Реджина, а голос ее заметно дрогнул. — Прости меня. Прости.

Миллс настолько быстро вылетела из палаты, что Мэган едва успела выйти вслед за ней.

— Уже убегаешь? — окликнула она Реджину. — Хоть обернись и посмотри мне в глаза.

И Миллс остановилась. Гордость не позволила бы ей настолько унизительно принять свое поражение. Реджина постаралась изобразить свое фирменное максимально беспристрастное выражение лица и повернулась назад, как и велели.

— Я больше не появлюсь в вашей жизни... — уже начала было свой монолог Миллс, однако ей не дали договорить.

Мэган с размаху ударила Реджину ладонью по щеке, злобно сверля ее взглядом. Эхо от пощечины разлетелось даже по довольно шумному коридору больницы. Но на лице Миллс не дрогнул ни один мускул, из глаз не проступило ни одной слезы, и даже руку она не приложила к ушибленному месту, как будто ничего и не заметила, — лишь открыла глаза, после того как инстинктивно зажмурилась от удара.

— Ты как гребаная черная кошка в нашей жизни: перешла дорогу и приносишь одни только несчастья.

Мэг говорила громко и грубо, наседая с каждым словом все больше. Спасало лишь то, что вокруг было мало зрителей всей этой омерзительной сцены.

— И какая же ты черствая, Господи... Ни одной слезы, ни одной эмоции... Что он нашел в тебе? Цацки, шмотки, смазливую морду? — женщина окинула Реджину с ног до головы полным отвращения и презрения взглядом. — Да ты же пустая.

Мэг выплюнула последние слова и развернулась, быстрым шагом удаляясь обратно в палату. А обладательница «смазливой морды» тоже не смотрела ей вслед, а лишь поправила съехавший золотой браслет, одернула лацканы пиджака и с гордо поднятой головой зашагала прочь, игнорируя противные удивленные взгляды.

Миллс на самом деле уже и не помнила, когда и как у нее атрофировалась способность плакать. Она предполагала, что с самого детства, потому что отчетливо помнила злобный взгляд Коры на каждое ее проявление слез, а впоследствии ее любимый комментарий: «Не ори». Всем детям было можно, а Реджине нельзя. Она должна быть спокойной, взрослой и умной девочкой. И эту фразу говорил, наверное, каждый родитель своему ребенку, но вот именно Кора всегда делала это как-то особенно остервенело.

Уже в чуть более старшем возрасте вообще все эмоции были у Миллс под полным контролем, ведь нечего позориться, чтобы прослыть сентиментальной дурочкой. Не то чтобы мать в открытую запрещала ей испытывать какие-то чувства, нет, — но дома у Реджины просто не могло случаться никаких переживаний. «Только улыбайся, ведь я столько в тебя вкладываю!» — буквально витало между ними в воздухе каждый раз.

Потом Миллс действительно отучилась рыдать, каждый раз удивляясь тому, как некоторые могут всю ночь плакать и жалеть себя. Реджина же только злилась в такие моменты, жестоко, сурово и беспощадно, злилась на себя и на всех вокруг. На себя — за то, что не могла выплеснуть весь накопившийся внутри негатив, а остальные были априори в этом виноваты. Миллс могла сорваться на слезы уж только в моменты совсем откровенных скандалов, когда Кора в своем вечном недовольстве дочерью доводила ее криками и битьем посуды.

Ну, а потом Миллс научилась не реагировать и на это. Точнее, усердно делать вид, что ей все равно. Но было больно, и сейчас в том числе, как бы она ни пыталась себя обмануть.

Все плохо, Реджина, все вокруг горит, ты в полной заднице, ну, заплачь ты уже, черт тебя дери! Тебе должно быть грустно — всем грустно в такие моменты, любой бы подтвердил тебе это. Ну, хоть раз в год, ну, хоть на пять минут можно дать себе слабину, в конце-то концов?!

Нет.

Гребаная железная леди. Миллс все еще искренне завидовала тем, кто реагирует на разные происшествия, ругань, ссоры, потери и прочие проблемы адекватно. Так, как заложено человеку природой, а не чертовой Корой Миллс. А с годами же вдобавок у Реджины пропала и драматизация всех ситуаций. Отсутствие драмы ли это или излишняя холодность, она пока не могла решить до конца, но ни один ах и вздох еще ни разу не помог в решении ее проблем, а только лишь раздражал. Что-то пошло не по плану? Действуй, чтобы это исправить. Произошел конфликт? Зачем вообще нужны эти конфликты, когда всего можно добиться более хитрым путем? Грэм едва ли не разбивается из-за тебя в аварии? Предложи компенсацию. Сделай что-нибудь, некогда чувствовать! Нет ничего такого, с чем бы Миллс не смогла справиться.

Но сегодня сфокусироваться на работе полностью Снежной королеве точно не удастся: она непременно будет терзаться и переживать о том, что случилось. Привычным способом бегства уйти от проблем не получится. Хотелось лишь поскорее оказаться дома, снять все украшательства и все доспехи да запереться так, чтобы точно никто не смог ее найти.

***

— Мэри-Маргарет, я не смогу приехать, — уже повысила тон Эмма, отвечая на звонок матери. — Хорошо, мама! Да, мама, я буду только так тебя называть.

— Ну, ты же приезжала летом, что мешает сейчас? — не унимался противный писклявый голосок на том конце провода.

— У меня работа...

Но Свон тут же перебили.

— Летом же смогла оставить ее!

— Лето — это другое. И начальник тогда был другой... И вообще, черт возьми, я не могу, у меня учеба, сессия, я не могу! — сдавалась Эмма, практически срываясь на крик. — Скажи, что тебе нужно? Чем-то помочь?

— Мне ничего от тебя не нужно, — холодно и строго отчеканила мать, обвиняя Свон уже одним своим тоном. — Тебе просто плевать на единственных людей в твоей жизни, кому ты нужна.

— Господи, мама! — все отчаяннее и громче говорила Эмма, чувствуя, что Мэри-Маргарет специально бьет по больному. — Как я просто так уеду? Пожалуйста, хватит.

Свон не стала бы пресмыкаться перед приемной матерью, если бы не та мелочь, которую она ей посылала. Это были не какие-то большие деньги, но в случае Эммы каждая копейка была на счету, да и тем более портить и без того гнилые отношения еще больше не хотелось, как и терять хоть какую-то, пусть и мнимую, стабильность в виде возможной крыши над головой.

— Не хочу с тобой говорить, — сделала свои выводы Мэри-Маргарет и бросила трубку.

Свон же после этого швырнула телефон на диван и плюхнулась рядом, тяжело вздыхая. Мало ей своих проблем, так еще и мать теперь нарисовалась со своими непонятными претензиями. Но Эмма знала, что так будет всегда, потому что, когда думала, что хуже уже не будет, все получалось с точностью до наоборот.

Как жаль, что сейчас не было рядом Реджины. Она бы наверняка посоветовала что-нибудь умное, крепко обняла бы и позволила бы снова почувствовать себя в безопасности. И как же Свон сейчас винила себя в том, что сама же усугубила конфликт между ними!..

Эмма лежала в своей комнате и уже битый час пялилась в потолок. Спала она на жестком продавленном диване, потому что кровать по праву занимала соседка, которая жила здесь раньше. Это была далеко не мягкая постель Реджины, едва ли не с шелковыми простынями, и не ее просторная спальня, к которой Свон уже начала привыкать. От того, что Миллс закрылась от нее в последнее время, Эмме не было покоя. Свон бесконечно гадала, что же там происходит с Реджиной, все ли хорошо, не вернулась ли она к нему... От этих мыслей хотелось лезть на стену, но и навязываться было глупо. Что же ты, Эмма, думала, что она бесконечно будет с тобой носиться? Это вообще восьмое чудо света, что ты ей понравилась!

Нужно было закончить кучу проектов, заставить себя завтра пойти в университет и на работу, активно вовлечься в кучу дел сразу, но Свон просто не могла. Она поднимала себя с кровати с титаническим трудом и ощущала это так, будто ее придавило к горизонтальной поверхности гранитными плитами. Банальные и бытовые вещи типа похода в магазин или поездки на метро теперь отнимали у Эммы гораздо больше ресурсов. Сил не оставалось ни на что, а мысли целиком и полностью занимала только одна женщина и ее состояние.

Свон подошла к окну на кухне и закурила, проверяя «Телеграм».

«Была в сети 3 часа назад», — гласила надпись под именем Реджины в их чате. Неужели так ничего и не напишет? Они же хотели отметить Рождество вместе, посидеть, выпить, в конце концов. Эмма тяжело вздохнула и посмотрела на скудный пейзаж, который открывался ей из окон. Это совсем не было похоже на ту панораму, которую она наблюдала на балконе у Миллс. Казалось, здесь все было не то: обои с разводами, старый деревянный кухонный стол, раздражающе дребезжащий холодильник и шторы какого-то жуткого болотного цвета. Зато этот интерьер отлично коррелировал сейчас с ее настроением. Сколько еще она сможет протянуть в этом угнетающем неведении?

Идиоты-соседи гудели за стеной, не давая уснуть и успокоиться и без того встревоженной Эмме. Живя в общежитии, она буквально сходила с ума от разного рода шума, надеялась, что если переедет, то в том месте, которое будет именоваться ее домом, станет тише. Но нет. Она-то всегда все делала тихо, начиная с самых ранних лет жизни с Мэри-Маргарет. Обучилась едва ли не всем шпионским трюкам, чтобы не выдать лишний раз своего присутствия. Знала, где на полу скрипит каждая половица, могла по шагам определить настроение матери. Свон помнила, что ее всю жизнь раздражали яркий свет, назойливое тиканье часов и громкие речи за стеной, но не понимала, почему сейчас эти ощущения обострились. Казалось бы, она могла уснуть где угодно, ведь полдетства прожила без собственной комнаты, а кусочек спокойной жизни в доме приемной матери вообще мало когда удавалось урвать. Но несмотря на это, Эмма просто терпела. Терпела все это время, и ее нервная система сейчас была похожа на одну натянутую струну, завязанную в тугой узел и готовую разорваться в любую секунду.

В такие моменты особой эмоциональной нестабильности в голову Свон все чаще закрадывались мысли о том, чтобы «справиться» с проблемами, заглянув в любимую коробку с острыми предметами. Там-то все было упорядочено и красиво разложено, в отличие от ее жизни: пара новых лезвий, бинты, пластыри, перекись. Но тут же Эмма сталкивалась и с тем, что обесценивала это желание на корню. Что ты, будешь, как семиклассница, руки резать? Бред какой, когда ты вырастешь из этого!

Свон помнила, когда только столкнулась с этим кошмаром. Мэри-Маргарет узнала обо всем только спустя год, и когда увидела кучу шрамов, то сразу сказала одно: «Позорище». А затем добавила: «Надо убирать. Теперь придется тратить кучу денег на дорогие кремы, ты гребаная эгоистка, Эмма!».

Но гребаная эгоистка не послушала приемную мать и продолжила заниматься своим делом, только отныне оставляла следы на других частях тела. Не трогать запястья и нижнюю часть рук ей, слава богу, хватило мозгов еще задолго до того, как рубцами стали покрываться ноги. Матери даже не пришло в голову то, что это могли быть попытки суицида (или что там обычно выкрикивает среднестатистический родитель?), что Свон может подхватить заразу, если не обработает рану должным образом, или что, может быть, Эмме нужна помощь. Нет, ты позоришь мать, купим тебе побольше кофт с длинным рукавом, и ходи так. Как говорится: «Жопу себе проколи, а пирсинг на лице чтоб никто не видел!»

Если убрать эту дебильную ауру романтизации, что так усердно выстраивается вокруг селфхарма уже несколько лет, то можно сказать честно: из этого не вырастают никогда. Разве что переосмысляют. Правильно Реджина тогда сказала: все занимаются подобными вещами. Пьют, курят сигареты или чего похуже, в некоторых странах даже вполне легально. А тут-то в чем разница? Раньше Свон никогда не думала об этом, ведь обществом хоть и порицается алкоголь, но в то же время его может купить любой желающий. А убивает он, вероятно, хуже, чем несколько порезов на бедре.

Эта мысль ни в коем случае не служила оправданием или заманчивым призывом пойти и полежать в луже крови — просто позволяла взглянуть на проблему с другой стороны. Мать никогда не понимала Эмму, а вот Реджина — наоборот, понимала все так хорошо, будто сама занималась подобными вещами. Но ее кожа была чистой и гладкой. Свон просто пока еще не знала, что Миллс сознательно не ест ничего годами и терзает себя вечными вопросами о том, как бы влезть в самое «худое» платье. Да и об этом никто не знал из окружения Реджины, кроме Кэтрин, — слишком уж постыден был для нее этот факт из жизни. Два сапога пара они с Эммой, не иначе.

Свон держалась последние несколько лет подальше от лезвий лишь на честном слове и каким-то эфемерным запретам «больше таким не заниматься». Но что, блять, такое, запрет? Какое же это идиотское понятие! Когда запреты помогали хоть что-то не делать? Хоть раз в жизни без мучительных мыслей о запретном плоде и бесконечных рецидивов ограничения работали? Хоть одна зависимость прекращалась благодаря силе воли и собственным запретным установкам? Нет. Все это собачий бред и навязанный обществом самообман, который не помогает, а только вредит. Если бы Эмма перестала себе врать о том, что это ей полезно и что она может все контролировать, то, вероятно, нанесла бы себе гораздо меньше увечий и была бы в десять раз здоровее. Жаль, что Свон пока этого не понимала.

Она медленно выпустила дым в окно, предрекая себе очередную бессонную ночь, а затем — отвратительнейшее утро. Интересно, насколько ее еще хватит?..