21
Том записывает совместный трек с Лиамом Смешером. Понятия не имею, слышала ли я когда-нибудь его песни, но имя знакомое. После полуторачасовой поездки наша машина паркуется у редакции «Роллинг Стоун», где нас встречают специальные люди и провожают до места.
Проходя по коридору за Томом и Аароном, я разглядываю стены, увешанные обложками журнала с самыми разными группами и исполнителями. Эд Ширан и Ариана Гранде вперемешку с «Грин Дэй» и «Нирвана». Я замечаю обложку, на которой Пол Маккартни и Тейлор Свифт позируют вместе, и даже останавливаюсь убедиться, что глаза меня не обманывают.
Догнав Тома и остальных, я оказываюсь в большой светлой студии с выставленными камерами и светом. Из-за суматохи и шума я чувствую себя неуютно. Подойдя поближе к Тому, я замечаю рядом с ним незнакомого мужчину. Они здороваются, а потом незнакомец говорит:
– А тебя я не знаю, – обращаясь ко мне.
– Это дочь Билла Шнайдера, – поясняет Том, – Белинда. А это Лиам, – говорит мне.
– А Том моя нянька, если что, – язвлю я, протягивая Лиаму руку.
– Дорогая у тебя нянька, – пожимает он мою ладонь.
– Какая и должна быть у дочери Билла Шнайдера, – кривлюсь я, потому что ненавижу, когда меня так называют.
Тома и Лиама кто-то зовет, и они отходят. Я остаюсь одна и следующий час провожу в шатании туда-сюда по помещению и коридору. Когда разглядывание картинок на стене надоедает, я спускаюсь на улицу и выхожу с черного хода. Там оказывается небольшой двор, окруженный соседними зданиями. Из кармана куртки достаю сигареты и поджигаю одну, поднося ко рту и вдыхая.
Эта куртка – не Тома, вот что я поняла. Я знаю, как пахнет его одежда. Эта куртка не пахнет ничем. Может, она новая и только предназначалась ему, а может, ее постирали. Но кто бы стал стирать кожаные вещи? Может, Джуди и стала бы, не знаю.
Я прислоняюсь к стене и достаю из кармана коньяк. Мне не нравится быть наедине с собой и своими мыслями. Мне мерзко от себя, хочется сделать себе больно. Хочется взять нож и полоснуть по телу. Отвлечься от повторяющихся гадких мыслей, испытать облегчение. Я боюсь этого желания, а потому глотаю алкоголь и сползаю на землю. В таком состоянии мне абсолютно плевать на макияж, что мне сделали, и на одежду, что на меня надели.
Когда ты ребенок и чего-то сильно хочешь, но не получаешь, – ты начинаешь плакать. Я так сильно хочу успокоить свой мозг, так сильно хочу наркотиков, что готова взреветь. Я снова пью, снова затягиваюсь, а потом вздрагиваю, потому что кто-то вдруг опускается на корточки рядом со мной.
Сердце ломает грудную клетку и чуть не вырывается наружу. Это Том. Мне даже не надо поднимать глаза, чтобы понять: это он. От удивления из меня вылетает:
– Что ты тут делаешь?
– У меня перерыв.
Он заглядывает мне в лицо, и я закрываю глаза. Представляю, как сейчас выгляжу.
– Сигареты твои? – спрашивает.
Я едва заметно киваю.
– Давай сюда.
Поставив бутылку рядом с собой и чуть не опрокинув ее, я достаю пачку и отдаю Тому. Он закуривает, а я смотрю на его руку. На пальцах вытатуировано «PUNK».
Потом он шумно вздыхает и свободной ладонью тянется к моему лицу.
– У тебя на щеке пепел, – говорит и аккуратно касается моей скулы. Я закусываю губу, потому что тело откликается желанием даже на такие невинные прикосновения.
– Малышка, когда ты успела напиться?.. – тихо говорит Том и заправляет мои выбившиеся волосы за уши.
Я таю от его нежности, закрываю глаза и против воли улыбаюсь. Сил хватает только на то, чтобы пожать в ответ плечами. Когда он убирает руку, я тянусь к бутылке и снова пью. Том перехватывает коньяк и пробует.
– Пьешь на работе? – усмехаюсь я, наблюдая за этим.
– Это ты пьешь на моей работе. Отвратительный коньяк, – кривится он и крутит в руке бутылку, рассматривая этикетку, – не пей это.
– Я не могу не пить.
– Почему?
– Я схожу с ума…
Между нами повисает тишина.
– Знаю, это звучит глупо… – говорю, – но по-другому я не могу сказать.
– Ну почему глупо?.. Я тебе верю.
Том затягивается и выпускает изо рта дым. Это выглядит настолько сексуально, что на секунду дыхание перехватывает.
– Тебе же нельзя курить, – говорю я, прочистив горло.
– А тебе пить, и что?
Я грустно улыбаюсь. Выкидываю истлевший бычок в сторону и поджимаю к себе колени, садясь на землю. Том говорит:
– Знаешь, это тоже будет глупо, но я тебя понимаю. Понимаю, что такое сходить с ума.
Он зажимает сигарету в зубах и закрывает бутылку, оставляя ее подальше от нас.
– Но мы же здесь не для того, чтобы обмениваться дежурными фразами, правда? – продолжает, бросая на меня взгляд и затягиваясь. – В девятнадцать лет у меня случилась первая серьезная мания. Я написал наш первый альбом за пару дней, неделями не спал, тусовался, умудрялся работать по тринадцать часов в сутки, а вечером отыграть на концерте где-нибудь на окраине города. Тогда мы с «Нитл Граспер» сделали невозможное, мы записали альбом, который прославил нас на весь мир. Я на самом деле начал считать себя гением и до сих пор поражаюсь, что смог сделать это в девятнадцать. Но, знаешь, во время мании всегда так, чувствуешь себя богом, словно ходишь по звездам и продеваешь руки в кольца планет… Сумасшедшее определение, но точнее я не могу описать. Никакие наркотики не дают такого эффекта. Я все пробовал, ничего похожего нет.
Том замолкает и тушит окурок об асфальт, а потом облокачивается спиной о стену рядом со мной. Он продолжает:
– Я думал, что так будет всегда. Точнее, я не мог представить, что это когда-нибудь закончится. Но за манию всегда приходится платить депрессией, всегда… Так что в один момент меня перемкнуло, и я пошел на дно. Депрессия – это не просто грусть, и даже не скорбь, это полное отсутствие чувств, невыносимая пустота. А еще это изнуряет до смерти. И такое состояние никому не объяснить. Невозможно понять со слов, насколько это тяжело.
Я приподнимаюсь и разворачиваюсь к Тому, бегая по его лицу глазами.
– Я понимаю, – говорю, – понимаю это не со слов.
– Я знаю, – кивает Том, – вижу тебя насквозь. Так вот… та депрессия продолжалась несколько месяцев, но потом мне стало легче. Знаешь, я совсем не придал этому значения, потому что и так всю жизнь страдал скачками настроения. Тогда я подумал, что так на меня повлияла вся эта новая жизнь рок-звезды. Но через год все повторилось. А потом повторялось еще и еще, но каждый раз все сильнее и сильнее. Я годами мучил всех вокруг такими перепадами, но мне вообще было плевать, я думал только о себе.
Том останавливается и вздыхает.
– Мне было двадцать девять лет, когда я оказался у врача. Десять лет прошло перед тем, как все поняли: со мной что-то не так. У меня была депрессия уже год, Джоуи тогда только родился, а я не просыхая бухал и не появлялся дома. Марта и твой отец поговорили и записали меня к врачу. Я согласился.
Он снова замолкает – кажется, на целую вечность. От нетерпения я касаюсь его плеча и говорю:
– Том, ну продолжай, что ты молчишь?..
Закусив губу, я смотрю на него. Уже забыла, к чему он все это говорит, зачем мне это, просто хочу узнать все до конца.
– Ну вот, тогда врач поставил мне диагноз «биполярное расстройство». Сказал, что моя болезнь будто списана с учебника. Что мне надо принимать лекарства. Что через месяц мне станет лучше, а через два я стану «обычным человеком». Знаешь, я бы разозлился, если бы не депрессия, которая за год измучила меня настолько, что я думал, как убить себя. И я начал пить эти долбаные таблетки. Но все оказалось не так просто. Меня несколько недель рвало, я не мог сосредоточиться, стал плохо видеть, шатался из стороны в сторону. Пальцы дрожали, и я не мог играть на гитаре. Понимаешь? – спрашивает Том и смотрит мне в глаза. – Я не мог делать то, ради чего жил… но постепенно становилось лучше. Побочки уменьшались, сознание прояснялось. Депрессия ушла, и я подумал: неужели мне это надо? Теперь я буду жить так? Распрощавшись с полетами сознания и своей гениальностью, как с болезнью? Все вокруг мне говорили, что теперь я такой же, как они, – обычный человек. Они думали, что я буду рад стать нормальным, что легко приму обычную жизнь, – он с горечью усмехается, – но я необычный человек. Я родился таким, «необычным», и не мог смириться с тем, что мне приходится существовать на земле, а не летать над облаками. Что теперь мне надо спать восемь часов, а не три. Что я не смогу писать ту музыку, которую все от меня ждут. Что я больше не увижу во всем тайный смысл и не буду таким остроумным, как раньше. Я зависел от своих приступов эйфории и не хотел от них отказываться… даже несмотря на все эти депрессии, когда мне хотелось умереть.
Я сглатываю и, кажется, начинаю понимать.
– Ты меня еще слушаешь? – вдруг спрашивает Том.
– Конечно, слушаю! Как я могу тебя не слушать?!
– Ладно. Ближе к сути. Короче, я бросил пить лекарства, потому что решил: справлюсь и без них. Решил, что я не болен, что на самом деле я просто особенный и со мной все будет хорошо. Буквально за несколько недель у меня началась мания, и именно этого я хотел. И все, у меня сорвало крышу. Я вообще не спал, не ел и вечно где-то пропадал. Мои мысли так быстро летели, что когда я заканчивал фразу, уже не помнил ее начала. В какой-то момент я перестал себя понимать. Фразы распадались на обрывки, на отдельные слова, а потом на звуки. Знаешь, я отчетливо помню тот момент, когда по-настоящему осознал, что я больной. Я был на какой-то вечеринке в доме на берегу залива, стоял у окна, смотрел на океан и вдруг увидел на воде сцену и услышал, как дребезжит гитара. Потом на сцене появился человек, и он лупил по струнам со всей силы. Я присмотрелся и увидел себя. Я так испугался, что не мог вдохнуть. Боже, как же мне тогда стало страшно!
Я не шевелясь слушаю его, от шока не в силах издать ни звука.
– Потом океан окрасился кровью. Отчего-то я точно знал, что это именно кровь. Лязг гитары становился все громче и громче, и в какой-то момент из-под пальцев того меня за окном брызнула кровь. Прямо на стекло. И тогда я так сильно закричал, что до сих пор это вспоминаю с ужасом. Я никому не мог объяснить, что происходит. Сам не понял.
– Какая жесть, – тихо говорю я.
– В общем, это была галлюцинация… Знаешь, я не хочу рассказывать то, что было дальше… да я и не помню почти ничего. У меня был настоящий психоз. Я пришел в себя уже в психушке. Не помнил, как там оказался. Ничего не понимал. И после всего этого… после этого все покатилось в пропасть. Марта решила разводиться. Наверное, она давно об этом думала, просто этот момент стал последней каплей. Не знаю… она не пустила меня на порог дома, когда меня выписали.
– Мне так жаль, – шепчу я, когда Том делает паузу.
– Брось, Белинда, я все это заслужил… Я совсем не думал ни о ком вокруг, а Марта устала со мной таскаться и ничего не получать взамен. Она испугалась и хотела защитить Джоуи, это можно понять. Любая мать поступила бы так же, – говорит он и стискивает зубы. – Из-за меня «Нитл Граспер» провалили все дедлайны и условия по нашему контракту. Мы должны были кучу денег. Все хотели уйти, думали, как спасать свои задницы и куда бежать. Короче, группа почти развалилась. Я был в таком отчаянии… и даже не мог ничего не сделать, потому меня закрыли в больнице. Твой отец тогда очень помог мне. Если бы не он, я даже не знаю, чем все это могло обернуться… Он договорился с нашим лейблом, убедил ребят, что мы сможем из этого выбраться. Спас «Нитл Граспер». Он общался с Мартой, вымаливал у нее прощение за меня. Конечно, это не сработало, мы долго со всем этим разбирались, но мне хотя бы удалось доказать, что я не псих и могу видеться с сыном. Я принял свою болезнь и стал пить лекарства, но было поздно. Больше всего на свете я жалею, что был таким эгоистом и довел ситуацию до крайности. Бельчонок… – обращается он ко мне и берет мою ладонь в свою.
– Да? – с трепетом отвечаю я и сжимаю его руку сильнее.
– Я потерял жену и сына. Чуть не потерял группу. Я понял, насколько это важно, только когда потерял. Я вижу, с тобой происходит что-то похожее… Слушай, я не могу рассказать тебе ничего, кроме как о себе и о своем опыте. Сказать, что я тебя понимаю. Я знаю, что это ничего не стоит, просто сотрясание воздуха. Но, может, ты попробуешь меня услышать.
– Я слышу тебя, – тихо говорю я, ошарашенно смотря на него. – Я слышу, Том, правда… я просто… просто в шоке. Я совсем не предполагала, что с тобой было такое…
– Все нормально. Со мной все в порядке. Сейчас-то уж точно. Мы говорим о тебе.
– Том, я стараюсь держаться. Правда стараюсь и буду стараться дальше… Что еще мне сказать? Разве слово наркомана что-то значит?
Он пристально смотрит на меня, и я вдруг замечаю, насколько мы близко друг к другу. Меня сразу начинает колотить, хочется коснуться его губ своими и утешить поцелуем, показать свое сожаление. Но сердце все еще помнит ту боль, что Том причинил мне, когда поцеловал и оттолкнул. Я смотрю на его губы, а потом медленно отвожу взгляд и отворачиваюсь.
– Лиам устраивает вечеринку вечером, – говорит Том. – Давай сходим и напьемся там… только не таким дерьмом, – кивает он взглядом на коньяк, – чем-нибудь нормальным. Хочу текилу. Или абсент. Да что угодно.
– Хорошо, – говорю я и выдавливаю из себя улыбку, не поднимая на Тома взгляд.
– Ладно, мой перерыв закончился пять минут назад, так что я скорее должен возвращаться. Пойдем.
Он поднимается и тянет меня за руку. Я не сопротивляюсь и ухожу вместе с ним, захваченная мыслями о его рассказе.