Негативное мышление.

Глеб лежал на кровати, но это нельзя было назвать сном. Это было что-то между забытьём и бредом, когда сознание то проваливается в черноту, то вырывается на поверхность, обжигая мозг обрывками мыслей.

Комната — узкая, как гроб. Стены, облезлые от сырости, желтеющие в местах, где когда-то висели плакаты. Теперь от них остались лишь следы клея и рваные углы. Окно завешено грязной шторой, но сквозь дыры пробивается тусклый свет уличного фонаря.

Одежда — чёрные спортивные штаны, которые он не снимал уже три дня, серая майка с пятнами пота под мышками. На полу — пустые банки из-под энергетиков, смятые пачки сигарет, блистеры от таблеток.

Он поднялся, и мир накренился. Голова гудела, как трансформаторная будка. Ладонь прижалась ко лбу — кожа липкая, холодная.

— Кодеиновый рай, блять...

Голос хриплый, будто его горло перетёрли наждаком. Он усмехнулся, но в этом смехе не было ни капли веселья — только горечь и саморазрушение.

— Какой пиздец, Глеб... Чем ты думаешь?!

Он сполз на пол, ладони скользнули по линолеуму, липкому от пыли. Где-то тут была бутылка... Вчера ещё была. Или позавчера?

Взгляд метнулся по углам — под кроватью, возле стола. Пусто. Только окурки, смятые бумажки, пустые пачки.

Горло горело. Сухость такая, будто он неделю не пил.

Он схватил телефон. Экран ослепил — яркость на максимуме, глаза режет. Пальцы дрожали, буквы расплывались.

Попытка написать:
"Сань, помоги"

Но получалось что-то вроде "Сн пмг".

— Блять...

Он записал голосовое. Даже не помнил, что сказал. Только слышал свой голос — слабый, прерывистый:

— Сань... пож... помоги мне... Саша...

Отправил. Телефон дрогнул почти сразу.

Саша:
Держись, еду. Сейчас буду.

Но Глебу уже было всё равно.

Он откинулся на пол, глядя в потолок. В глазах — серые круги, плывущие пятна.

Мысли — как обрывки:
"Серафим молчит... Почему молчит?.. Он с ней?.. Нет, не может быть... Но почему тогда..."

Боль — не физическая, а где-то глубже. В груди. В душе, если она ещё осталась.

Небо над городом было затянуто плотными, свинцовыми тучами, будто сама природа отвернулась от происходящего. Дождь еще не начался, но воздух был влажным, липким, пропитанным гнетущим ожиданием. Улицы пустовали — редкие прохожие кутались в куртки, спешили по своим делам, не замечая, не желая замечать чужого горя. 

Машина Саши — старая, потрепанная «Лада», когда-то синяя, а теперь покрытая слоем пыли и царапин. Дверь скрипела, когда он резко распахнул ее, салон пропах сигаретами и дешевым освежителем воздуха. Руль облезлый, на панели — трещина, тянущаяся от самого края. Он впился пальцами в кожаную оплетку, костяшки побелели от напряжения. 

— Живи, дебил...

Голос его был хриплым, сдавленным. Он не кричал, не ругался — просто повторял это снова и снова, будто заклинание. 

Старый подъезд, обшарпанные стены, запах сырости и затхлости. Дверь в квартиру — железная, краска облупилась, ручка шаталась. Когда Саша дернул ее, раздался скрип, будто стон. 

Внутри — тишина. 

Не просто отсутствие звуков, а тяжелая, гнетущая тишина, будто сама пустота сжала горло. 

— Глеб?!

Голос сорвался, стал выше, почти до визга. Ответа не было. 

Он шагнул вперед, ботинки гулко стучали по полу. Коридор узкий, темный — свет от единственной лампочки тусклый, желтый, мертвый. На стене — следы от грязных рук, пятна, которые никто не оттирал. 

Дверь в комнату приоткрыта. Саша толкнул ее плечом, и перед ним открылась картина, от которой кровь застыла в жилах. 

Глеб.

Он лежал на полу, свернувшись калачиком, лицо закрыто руками. Кожа — серая, будто вся жизнь из него вытекла. Губы потрескались, веки припухшие, красные. Волосы — грязные, слипшиеся, будто он неделю не мылся. На руках — синяки, царапины, будто он бился о что-то, падал, цеплялся. 

— Да ебанный рот этого казино, блять! Глеб!

Саша рухнул на колени рядом с ним, схватил за плечи, тряхнул. 

— Очнись, сука! Очнись!

Глеб слабо застонал, губы дрогнули. 

— Сань...

Голос — хриплый, сдавленный, будто из глубины.   

*Полчаса спустя.*

Глеб сидел на кровати, дрожащими руками сжимая бутылку воды. Глаза мутные, взгляд не фокусируется. 

— Чем ты думал, а? — Саша стоял перед ним, сжав кулаки. Голос дрожал от злости, от страха. — Кодеин? Серьезно? Ты вообще понимаешь, что мог просто не проснуться?!

Глеб опустил голову. 

— Мне... все равно.

— Какого хуя «все равно»?! — Саша резко шагнул вперед, схватил его за подбородок, заставил поднять глаза. — Ты мне нужен, понял? Ты слышишь, дебил?! Ты нужен!

Глеб медленно моргнул. В уголке глаза — слеза. 

— Она... Серафим... Он что-то скрывает.

— Да похуй! — Саша стиснул зубы. — Похуй на него, похуй на нее! Ты сейчас здесь, ты дышишь, и я не дам тебе сдохнуть!

Глеб закрыл глаза. 

— Я устал, Сань.

Саша вышел в коридор, пальцы дрожали, когда он набирал текст. 

Вы:
Сим, я у Глеба. Он в критическом состоянии. Пожалуйста, сделай что-то. Я долго не выдержу, на это страшно смотреть...

Ответ пришел почти сразу. 

Сима:
Сань, я сейчас приеду. Не один, правда. Побудь там немного, потом уедешь.

Саша глубоко вдохнул. 

Вы:
Сим... спасибо тебе.

Пауза. 

Сима:
Не надо. За это спасибо говорить не надо.

Ветер поднялся, завывая в проводах. Где-то вдалеке грохнул гром — дождь вот-вот начнется. 

Саша стоял у окна, курил, дым смешивался с холодным воздухом. 

— Живи, идиот...

Он сжал сигарету в кулаке, не чувствуя боли. 

— Просто живи.

Серафим резко встал с кровати, его немого мускулистое тело напряглось как пружина. Руслана, дремавшая рядом, мгновенно проснулась, заметив как его обычно спокойное лицо исказила гримаса беспокойства. Лунный свет, пробивавшийся сквозь полупрозрачные занавески, рисовал резкие тени на его скулах.

— Сим, ты куда? - её голос, обычно такой уверенный, дрогнул. Она приподнялась на локте, наблюдая как он натягивает чёрное худи поверх белой майки, его движения были резкими, почти агрессивными.

Он обернулся, и в его глазах она прочитала что-то, от чего по спине пробежали мурашки.

— К нему. Он идиот, чуть не умер! - его голос прозвучал хрипло, будто сквозь стиснутые зубы.

Руслана молниеносно соскользнула с кровати. Её пальцы дрожали, застёгивая чёрную ветровку на молнию. Она схватилась за край его худи, ткань была тёплой от его тела.

— Чего ты? - он резко обернулся, его брови сдвинулись.

— Я с тобой поеду, - её голос звучал твёрдо, когда она натягивала высокие чёрные ботинки. Серафим изучающе посмотрел на неё, его глаза сузились, будто пытаясь прочитать её мысли.

— Ты уверена? Он же... - он не договорил, увидев как её глаза вспыхнули тем самым стальным блеском, который он знал так хорошо.

Она взглянула на него, и в этом взгляде было столько решимости, что он понял - спорить бесполезно. Её пальцы сжали его руку так крепко, что костяшки побелели.

— Я хочу видеть его. Видеть, как он сейчас выглядит, кто он, изменился ли. Мне не страшно, понимаешь? Он меня на следующий день и не вспомнит, - её голос дрогнул на последних словах.

Серафим почувствовал, как что-то сжалось у него в груди. Он резко развернулся и притянул её к себе, обняв так крепко, что она едва могла дышать. Это не было дружеским объятием - в нём была вся боль, вся тревога, вся невысказанная любовь, которую он не смел произнести вслух.

Через час их машина остановилась у знакомого дома. Руслана вышла, её ноги будто сами несли её к подъезду. Шестой этаж. Последний этаж. Её пальцы дрожали, когда она набирала код от двери - тот самый, который не менялся годами.

Дверь открылась с тихим скрипом. В прихожей их встретил Саша - высокий, с тёмными кругами под глазами, в мятом чёрном лонге. Его взгляд расширился, увидев Руслану.

- Я... - начала она, но слова застряли в горле.

- Проходи, - тихо сказал Саша, отступая в сторону.

Комната Глеба встретила её знакомым запахом - табака, чего-то сладковатого и несвежего постельного белья. Он лежал на кровати, бледный как полотно, его чёрные волосы слипались на лбу. Руслана медленно подошла, её рука дрогнула, прежде чем коснуться его спины.

- Привет... - прошептала она, но тут же отвернулась, чувствуя, как слёзы подступают к глазам.

Она не могла оставаться рядом - не сейчас. Вместо этого её руки нашли спасение в работе. Она стирала, мыла, вытирала пыль - каждое движение было резким, почти яростным. Шторы, снятые с окон, оказались серыми от пыли. Пол был липким под ногами. Одежда Глеба пахла потом и чем-то ещё, от чего сводило желудок.

Три часа непрерывной работы. Три часа, чтобы не думать. Три часа, чтобы не чувствовать.

Когда Глеб наконец проснулся, она стояла у окна, вытирая последние капли с только что вымытого стекла. Её спина напряглась, услышав его голос:

- Сань... вода...

Саша бросился помогать, но Руслана резко повернулась:

- Помоги ему помыться. Полностью. - её голос звучал твёрдо, почти жёстко.

Когда они ушли в ванную, она опустилась на кровать, её руки дрожали. Комната теперь блестела чистотой, но в воздухе всё ещё витал тот самый запах - запах отчаяния, запах боли.

- Он не изменился, совсем, - прошептала она, глядя на свои покрасневшие от воды руки. - Я бы хотела всё вернуть назад...

Серафим сел рядом, его рука осторожно обняла её талию.

- Есть шанс всё исправить. Но ты не должна это делать. Это должен сделать он. Поэтому просто... жди.

Она кивнула, чувствуя, как его пальцы рисуют круги на её боку.

Возвращение Глеба из ванной было похоже на появление призрака. Его волосы, теперь чистые, падали мокрыми прядями на лоб. Глаза были мутными, невидящими. Он остановился на пороге, его взгляд скользнул по Руслане, но не задержался - будто она была всего лишь плодом его воспалённого воображения.

Серафим молча вышел, оставив их одних. Руслана не двигалась, сидела, уставившись в стену, когда Глеб медленно подошёл и... опустил голову ей на колени. Её руки сами потянулись к его волосам, пальцы запутались в ещё влажных прядях. Так они сидели три часа - в полной тишине, в полном понимании, в полной боли.

Когда она наконец поднялась, её ноги онемели. Глеб уже спал, его дыхание стало ровным. Руслана посмотрела на него в последний раз, затем вышла к парням. Её лицо было каменным, но Серафим видел - видел те крошечные трещины в её броне, те микроскопические признаки того, что внутри неё всё разрывается на части.

Саша остался. Серафим и Руслана ушли. Машина молча несла их по ночным улицам, и только когда они свернули за угол, она наконец разрыдалась - тихо, беззвучно, так, чтобы даже он не услышал. Но он услышал. Он всегда слышал.

***

Комната Серафима залита мягким светом настольной лампы. Руслана полулежит на его кровати, обнимая бенгальского кота Арсения, в то время как донской сфинкс Тимофей устроился у её ног, мурлыча. Серафим сидит на краю кровати, задумчиво проводя пальцами по спинке Тимофея. В воздухе витает лёгкий аромат чая и кошачьей мяты.

— Ты сегодня какая-то тихая. Даже коты заметили — обычно Арсений от тебя не отлипает, а сейчас ко мне прижался, будто чувствует.  — говорит он наконец, лениво почесывая Арсения за ухом.

— Он просто предатель. Знает, что у тебя руки теплее, — отвечает она с легкой улыбкой.

— Не уходи в шутки. Мы же договаривались — никаких масок, — он напряглась замечая ложь, приподнялся на локте, заглядывая ей в глаза.

Пауза. Тимофей зевает, переворачиваясь на спину.

— Ладно. Мне снился Глеб. Опять. Как только мы вернулись я же уснула ты же помнишь, это ужас уже какой-то! — говорит она, делая глубокий вдох.

— Тот самый сон, где вы на мосту? — мягко говорит он.

— Только в этот раз он не кричал. Просто стоял и смотрел, будто ждал, что я что-то скажу. А я... я даже имени его не вспомнила сразу. Проснулась — и минуту не могла понять, кто это.  — кивает она.

Арсений встаёт, тычется мордой в ладонь Серафима, тот автоматически гладит его.

— Ты всё ещё винишь себя. 

— Нет. Ну, то есть... Да. Но не так, как раньше. Раньше я думала — если бы не я, он бы не начал употреблять. Теперь я просто... злюсь. На него. За то, что оставил меня с этим. — резко кидает она.

Тимофей внезапно прыгает на подоконник, звонко шлёпаясь лапой по стеклу — за окном мелькнула тень птицы.

— Это нормально. Злиться — значит, принимать.  — Серафим берет ее за руку.

— А ты не боишься? Что я...  — Руслана сжимает его пальцы.

— Что ты вдруг превратишься в монстра из-за старой боли? Руслан, ты спишь в обнимку с моими котами. Они чуют подлых людей за версту — а Арсений у тебя на коленях храпит, как трактор.  — он перебивает, смеется.

Он хмыкает. Руслана перебирается ближе, пристраивая голову ему на плечо. Арсений недовольно бурчит, но устраивается между ними.

— Спасибо.  — тихо говорит она

— За что?..  — спрашивает Сима, ощущая как ее глаза постепенно закрываются. Серафим целует её в макушку, глядя, как Тимофей сворачивается калачиком у её ног.

— За то, что не пытаешься это «починить». 

Ответом становится только ровное дыхание. Он осторожно поправляет одеяло, гасит лампу, оставляя лишь свет луны за шторой. Коты мурлычут в унисон.

***

Комната, обычно утопающая в хаосе, теперь выглядела неестественно чистой. Полы сияли, книги на полках стояли ровными рядами, даже пыль на подоконнике исчезла. Воздух пахнет мятным освежителем – Руслана явно побывала здесь. 

Глеб сидит на диване, его пальцы медленно теребят край худи – чистого, пахнущего стиральным порошком. Он в растерянности оглядывает комнату, будто ищет что-то знакомое в этом новом порядке. 

Саша стоит у окна, перекатывая в пальцах недокуренную сигарету. Он наблюдает за Глебом, его взгляд тяжелый, но не осуждающий. 

— Она была здесь. — кидает Глеб в пустоту, растерянно.

— Кто?  — Саша понимал, но все равно поднял бровь в неком недоумении. Он понимал, что сейчас тот мог выдать все что угодно.

— Руслана. Во сне... нет, не во сне. Я думал, что это сон.  — Глеб проводит рукой по лицу, голос срывается на хрип.

Саша молча достает телефон, листает галерею и протягивает Глебу. На экране – фото: Глеб, бледный, с мокрым от воды лбом, лежит на диване, его голова – на коленях у Русланы. Она в его старой толстовке, которая явно велика для нее, одной рукой поддерживает его голову, другой – поправляет одеяло. 

— Это... когда? — он схватил телефон, судорожно листая фотографии, пальцы дрожали он страха

— Вчера. Ты был не в себе. Я написал Серафиму, а он приехал с ней. Они пришли, она увидела тебя таким... и осталась.  — отвечает Саша пожимая плечами

Глеб сжимает телефон так сильно, что экран трещит. 

— Почему она... зачем?  — голос его ломается.

Саша подходит ближе, забирает телефон, его движения резкие, но без злости. 

— Потому что она – Руслана. Даже после всего. 

Глеб закрывает лицо руками, его плечи напряжены. 

— Я говорил ей что-то?  — глухо твердит он

— Ты бормотал её имя, но она этого не слышала. — отворачиваюсь к окну, говорит Саша

Тишина. 

Глеб поднимается, шатается, делает шаг к двери – но останавливается. Его отражение в зеркале – бледное, изможденное – смотрит на него с упреком. 

— И она просто... ушла?  — говорит он себе под нос, не желая слышать ответ.

Саша поворачивается, его лицо теперь напряжено. 

— Нет. Она вымыла полы, переодела тебя, оставила воду и таблетки на тумбочке... и только потом ушла. 

Глеб сжимает кулаки, но гнев тут же сменяется опустошением. 

— Я не просил её... 

— Ты вообще ничего не просил. Ты просто медленно убиваешь себя, а она, видимо, единственная, кто еще не махнул на тебя рукой.  — резко отрезает его Саша , смотря на него. Он впервые почувствовал какое-то отвращение к этому человеку.

Глеб молчит. Его взгляд падает на тумбочку – там действительно стоит стакан воды, аккуратно положены таблетки, а рядом – записка. Он тянется к ней, но останавливается, будто боится прочитать. 

Саша вздыхает, достает сигарету, но не зажигает – просто крутит в пальцах. 

— Она изменилась, Глеб. Повзрослела. А ты...  — уже тише добавляет он.

Он не договаривает. Глеб понимает и без слов. 

— А я остался там.  — шепотом ответил он.

Саша молча кивает и уходит, оставляя Глеба наедине с чистотой, которая вдруг стала невыносимой.