Спасители [geshin impact]

Чем дальше они едут, тем более ярко выраженной становится слякотная весна. Серые леса, поля и, затянутое тучами, небо, окутывают мир как тяжелый покров. Каждое утро приносит новую порцию сырости, а капли дождя, стекающие по накидкам, словно слезы небес, напоминают о неумолимых циклах природы. На горизонте, сквозь завесу мрака, иногда пробиваются лучи света, пытаясь растопить холодную пелену. Но, таящийся под слякотным покровом, мир уже начинает пробуждаться.

Птицы, собираясь в стаи, приносят с собой предвестие теплоты, их щебетание вторится эхом в угрюмой тишине.

Дорога, ведущая их в Святой Шепот, извивается между мрачных деревьев, шуршание колес по грязи — сторожит неумолимый ход времени. В воздухе витает чувство ожидания, будто сама природа задержала дыхание, готовясь к великому пробуждению, к моменту, когда слякоть уступит место пышной зелени и ярким краскам, полевым цветам, запахам теплой древесной коры. Удивительное спокойствие царит вокруг, как будто вся жизнь остановилась в предвкушении чего-то. Сквозь редкие солнечные лучи, пробивающиеся сквозь густые голые ветви здешних перелесков, танцуют пылинки. Мхи, обвивающие искривленные стволы деревьев, пестрят различными оттенками желтого, редко зеленого. А вдали слышен глухой стук воды — река, которую Кавех так хорошо помнит, живущая по своим законам — продолжает свой путь, несмотря на окружающую тишину. Они уже близко. Каждый поворот дороги горит ожиданием, словно они двое ступают на границу между двумя мирами: одним, полным теней и неизвестности, и другим, наполненным светом и жизнью. Сердца бьются в унисон.

Лишь когда вырываешься из этой злобной поруки, начинаешь замечать этот разительный контраст, который чертой проходит меж добрым и скверным. Словно рассвет, проникнувший через мрачные тучи, пробуждает в душе забытые мелодии надежды, так и жизнь, освобождённая от оков, открывает новую главу.

Так оказывается и с ними. Будучи отреченными от культа Святого Шепота, Кэйя и Кавех увидели, как солнечные лучи людских надежд и стремлений вдруг окрашивают мир в яркие, насыщенные цвета, и внимание привлекают мелочи, которые прежде были скрыты от их взгляда. Каждый шаг по этому вновь открытому пути наполняет сердце не только и радостью, и сильным смятением — это результат пережитого осознания. Словно каждая встреча с прошлым — это маленькое чудо, не приносящее толком счастья. Но несущее за собой след болезненной, трепетной ностальгии. И стоит лишь на мгновение задуматься, как сильно влияет на жизнь тот тёмный туман, что скрывал истину и подменял её иллюзиями, так весь трепет тут же стремится раствориться. В этом новом свете становится ясно, что именно нынешние доброту, теплоту и понимание они должны беречь, как драгоценный клад, а не воспоминания.

Они прибывают в Святой Шепот под завесой вечернего тумана. Сквозь ветви деревьев мерцают огоньки рядов домов вдали, раздаются вечерние перезвоны сторожевых и лавочников. С момент, когда они последний раз были здесь, это место становится для них не прибежищем, не родным домом, а символом утраты и тёмных воспоминаний. Долгое время они были вдали от этих мест, но теперь, возвращаясь, ощущают, как старые страхи переползают откуда-то из глубин их душ. Кэйя глядит на Кавеха: его лицо отражает ту же тревогу, что и у него самого. Вокруг них царит глухая тишина, нарушаемая лишь шёпотом ветра, который указывает на давно забытые тропы. Каждая тропинка, каждый поворот намекает на нечто зловещее, со скрытой угрозой, словно сама природа шепчет: «Здесь вы уже чужие».

Они понимают, что Святой Шепот, когда-то казавшийся священным и умиротворяющим, постепенно пророс злом. Теперь, когда их ноги ступают по каменистым улицам, они чувствуют, как история этого места оборачивается против них, затягивая в паутину старых ошибок и запутанных скверных желаний.

Переживший пожар, город становится похож на призрак. Они стараются не лезть на главные улицы, но чем дальше оказываются от центра, тем беднее и страшнее всё кажется. Маленькие домики стоят заброшенными и разваливающимися, их крыши проваливаются под тяжестью времени, окна обвиты паутиной или вовсе заколочены, а двери давно стали хлипкими. На узких улочках царит гнетущая тишина, лишь изредка слышен вдали тихий плач или неразборчивый разговор, что напоминает о былых днях, когда жизнь здесь кипела. Хоть и была тяжёлой, но все-же витала в воздухе. Из под капюшона Кэйя впервые смотрит на это место честным взглядом. Люди выглядят несчастными; их лица теряют радость, глаза не искрятся надеждой. Они бродят по обочинам, словно тени, ищущие хоть малейший проблеск света в этом мрачном царстве. Каждый шаг отзывается эхом воспоминаний о том, что было. Старики сидят у разрушенных стен. Дети ютятся в коморках.

Кавех видит старую мельницу, где когда-то собирались молодые гимназисты, где смех и радость наполняли воздух, а сейчас стены эти полнятся лишь глухой тишиной. Люди, что остались без жилья, бродят с закутанными лицами, пряча свои слезы и горечь за масками стойкости. Каждое утро Кавех видел, как они выживают в условиях, в которых забываешь о человеческом достоинстве. Холодный ветер, пронизывающий их изможденные души, приносит с собой запахи разрухи и отчаяния. Но в глубине его сердца теплится искра надежды — он видел, как единичные и скромные попытки помочь друг другу все же могут пробудить любовь и доброту.

Эта жизнь заставляет его искать пути изменить это место.

— Я понимаю, насколько это больно. Я чувствую то же самое, — шепчет Кэйя, его голос тонет в ритме шагов лошадей. Он касается предплечья Кавеха, и его сердце замирает от этого нежного жеста. Тишину нарушает треск сухих веток под копытами лошадей, уставших от дальней дороги. Холодный ветер проносится сквозь деревья, словно унося с собой их тяжкие мысли и чувства.

Кавех понимает, что Альберих прав, но в этом мгновении разделённой боли ему хочется больше — больше тепла, больше надежды. Он смотрит в его глаза, в которых отражаются не только горе, но и искорки света, готовые вспыхнуть, готовые разжечь целое пламя.

— Спасибо, я знаю. Странно, конечно на все это смотреть теперь. Но зато я понимаю, что мы не одни, — произносит он, стараясь сделать свой голос уверенным. — И это должно вдохновлять нас продолжать, несмотря ни на что.

Кэйя кивает, его хватка крепчает, словно они вдвоем могут пережить всё, что уготовано судьбой.

— Давай не будем терять веру, — отвечает жрец, и его голос звучит так, словно он дает священные обеты. — Вместе мы сильнее, чем любое испытание, которое может нас настигнуть.

Когда слезают с лошадей — обнимаются, обретая тепло и силу друг друга, и начинают движение вперёд, готовые к тому, что приготовила им судьба.

Укрываются они в старом доме на окраине, где время словно остановилось, а призраки детства вновь оживают в каждом закоулке. Затянутые паутиной окна пропускают лишь бледный свет, и каждая комната хранит эхо забытого звонкого смеха. Эхо давних тревог. В когда-то наполненных мечтами комнатах, что Кавех видел не единожды, медленно гибнет его надежда на то, что хоть кто-нибудь из его семьи остался жив. Этот дом, некогда обжитый смехом и радостью, теперь становится тихим пристанищем, где можно укрыться от бушующей жизни за пределами его стен и мрака. Для Кавеха этот дом был самим оплотом детства. Здесь он впервые открыл для себя мир: поднимаясь на чердак за старенькой игрушкой, исследуя каждый забытый уголок и ловя солнечные лучи, пробивающиеся сквозь заросли. Он с сёстрами прибегал сюда для того, чтобы поиграть, потому что в строгости стен родного дома нельзя было этого делать. Он вспоминает, как однажды, в накрапывающем дожде, он с друзьями и старшей сестрой устроил пикник в страшной сарайке на заднем дворе. Это место было полным волшебства, и каждое мгновение здесь запечатлялось в его памяти, как драгоценность особой редкости.

Сейчас, сидя на старом диване, уставшие и голодные, они переглядываются, понимая, что за окнами бушует не только непогода, но и буря воспоминаний. Время, казалось бы, стирает краски с любимых картин, однако очарование старого дома сохраняет за собой силу воскрешать эти образы. Кавех вздыхает, ощущая, что, несмотря на потерю, это место все еще остается его прибежищем.

— Когда-то мы с сестрой убегали в этот дом, прятались в нём и играли. Знаешь, я не могу вспоминать те времена без тоски.

— У тебя есть сестра? — спрашивает Кэйя у Кавеха увлечённо и заинтересованно. Он сейчас готов к любому разговору, только бы отвести паршивые мысли.

Кавех тихо смеется в ответ на его слова, поднимаясь и начиная тихонько возиться с вещами.

— О, у меня большая семья. Была. Теперь уж не знаю, где они все. Мои сестры и родители. Вспоминаю, как мы собирались за большим столом пока вечерний свет медленно угасал за окном, — в его голосе слышится какая-то болезненная теплота. Впрочем, он не может говорить об этом иначе. Он потерял то, чего почти никогда не имел. — Мама всегда готовила свои пышки с чесноком и травами. Сестры. Мои четверо родных сестры. У каждой свой характер: одна — весёлая и непосредственная, другая — задумчивая и искренняя. Мы всегда находили время, чтобы поддержать друг друга, будь то в трудные моменты или в праздники, когда двери нашего дома распахивались соседей и знакомых. Но потом жизнь сама калейдоскопом забросила нас... по разным путям.

Наверняка из всех них выжил только он один.

— Ты говоришь это с такой горечью. Неужели ты не веришь в то, что кто-то мог выжить после моего ухода из города? — Кэйя много раз чувствовал за это вину. Всё, что он говорит, сейчас звучит очень аккуратно и спокойно, но где то в глубине него бушует шторм. — Ты не знаешь, где они?

— Надеюсь, что ушли все в разные стороны, — вздыхает Кавех. — Иногда я думаю, что мир стал слишком большим, а люди слишком чужими. Мы жили в маленьком городке, где каждый знал друг друга. Каждый дом хранил свои тайны, но вместе мы создавали что-то особенное. Теперь все этого исчезло, остался пустырь. Но и на пустыре есть, что строить.

Кэйя молчит, как будто впитывает каждое слово. Он представляет себе ту идиллию, о которой рассказывает Кавех. Он вырос в одиночестве, в мире, где стены его комнаты были единственными свидетелями его ночных размышлений. Ни родительской руки, ни дружеского плеча, на которое можно было бы опереться в трудные минуты. Он редко задаваться вопросом: что значит испытывать любовь к близким? Каково это — иметь кого-то, кто всегда поймёт, кто будет рядом в моменты счастья и печали? В изоляции церкви он почти не чувствовал, как отсутствие семейного тепла оборачивается не только одиночеством, но и глубоким пониманием того, что его жизнь так и останется недостаточной без этих светлых мгновений. Он вообще, возможно, не чувствовал.

— Может, однажды ты их найдёшь? — произносит Альберих, наконец, стараясь вернуть Кавеху надежду. — В этом мире есть много путей, чтобы найти своих близких. Нам только нужно знать, куда идти.

Честно говоря, хорошей семьёй их трудно было назвать. Отец возненавидел мать за то, что та не рожала ему наследника. Какое отвратительное и громкое название для того, чтобы оправдать свою гордыню. Но, как только появился сын, он был настолько не похож на отца, что мать предпочла вовсе уйти из дома, сбежать из города, нежели терпеть жестокости и насилие. Кавех был белой вороной в стае и внешне, и внутренне. Словно чужой в кучке родных. Отец не воспитывал своих детей — они для него были ненавистнее смерти. И сын, и дочери росли в атмосфере холодного безразличия. Заброшенные деревянные игрушки пылились в углах, а запертые двери кухни скрывали шум круглосуточной бессонницы отца, который, судя по всему, предпочитал алкоголь своим детям. Поэтому, когда старшая дочь повзрослела настолько, чтобы понять происходящее, они обоюдно пришли к выводу, что друг для друга являются наилучшим укрытием.

Все свободные минуты они проводили исключительно друг с другом. Образование они получить не могли, как и подавляющее большинство детей Святого Шёпота, однако могли зарабатывать и защищать друг друга, что, впрочем, получалось у них весьма хорошо. Невысокий, с худощавым лицом, Кавех мечтал стать строителем или столяром, а его старшая сестра, обладая удивительным даром к работе с землей, переживала свою жизнь в саду. Она была сильной, очень сильной. И в итоге оказалось той, кто их защищал. Чаше всего — кулаками.

В их в трепетном и теплом отношении друг к другу было всё. Они были друг другу родителями, братьями, сёстрами, друзьями и всем миром.

Скоро все вещи оказываются разложены по местам. В старом затхлом доме, забытом всеми богами, наконец, наступает видимый порядок. Пыльные книги, давно не тронутые, аккуратно выстроены на полках под потолком, утопая в сером свете, пробивающемся сквозь пожелтевшие занавески. Каждый предмет, как будто вернувшись из долгого путешествия, занимает свое законное место: старая глиняная ваза, укрытая сетью трещин, гордо возвышается на хлипком и шатком комоде, а газовый светильник с обожженными краями напоминает о былых вечерах. На стенах, обремененных годами и тенью, образовываются старые картины, запечатлевшие мгновения на сырых и потертых холстах, хранившие вечный уют. Каждое дыхание этого дома наполняется ароматами забытого счастья и стеклянных слез. Порядок, царящий здесь, словно предвестник перемен, заставляет время замереть.

Благодаря им каждая комната наполняется шёпотом жизни, словно все мгновения, когда-то ушедшие в небытие, вновь обретают свой смысл.

В дверь внезапно кто-то стучится.

Кэйя самозабвенно хватается за нож, который лежит на столе.

Сердце бешено колотится, а в голове проносятся мысли о том, кто может это быть. Легкое покалывание страха находит свое место в груди. Он осторожно отходит от двери, стараясь сделать этот шаг незаметным. Каждый звук за пределами комнаты усиливает тревогу. Там гудит дождь, там капли бьются о края старой крыши, и заколоченные окна, там стучит дверь старого сарая, но этот звук ни с чем не перепутаешь — неизвестный посетитель стучится в их убежище.

— Отойди подальше, — шепотом предупреждает Кавех. Он оказывается насторожен чуть ли не больше Кэйи.

Стук становится настойчивее, словно кто-то торопится попасть внутрь. Кэйя прижимает нож к груди, ощущая его холодное лезвие, как будто оно сможет защитить его от любого зла. В голове мелькают обрывки воспоминаний — тёмные тени, угроза, которой ему никогда не доводилось сталкиваться. Он умоляет себя не впадать в панику, но разум отказывался слушать. Все знают о том, что в Святой Шепот после его падения часто наведываются охотники за душами — те, кто отправил Кавеха в рабство. И если это вновь их визит, то им не спастись. Они с Кавехом — буквально никто, если в дом завалятся пятеро сильных рослых подонком, нагло и бесповоротно хватающих всякого, кто попадется им на глаза. Собравшись с силами, он на мгновение задерживает дыхание и прислушивается. На пороге стоят его страхи, а за дверью — неизвестность.

— Кто это может быть? — шёпотом произносит он. Ответа не следует, только тишина и вновь настойчивый стук. Альказар молчит, машет рукой, показывая, что жрецу скорее нужно спрятаться. В руке Кавеха оказывается пистолет.

— Кэйя, ты не должен бояться, — тон Кавеха оказывается полон решимости. — Я сделаю все для того, чтобы, если тебя раскроют, то не тронули. Прячься.

Проходит еще несколько коротких мгновений, когда пальцы Кавеха касаются ручки.

— Я иду, — выговаривает он, и открыв дверь, застывает на месте молча.

Издали плохо освещенной комнаты, Кэйя видит, как пистолет в его руке медленно опускается. Уже скоро он и вовсе оказывается убран свободную полку у прохода. Кавех натурально замирает, сердце его колотится в ожидании. Она всегда могла заставить его чувствовать себя дома, даже если вокруг бушует непогода. Не смея поверить своим глазам, он оглядывают чужой силуэт, и его глаза встречаются с её. Взгляд, который он помнил ещё с детства, вмещает в себя куда больше, чем просто цвет и форму. Он читает в нём тепло, поддержку и ту непреклонную любовь, которая всегда была между ними.

— Ты нашла меня... как это было ожидаемо, — говорит он, его голос дрожит, и в нём слышится лёгкая нотка тоски. Она подходит ближе, и на мгновение Кавех ощущает, как время останавливается. Воспоминания о совместных играх и взрослой жизни проносятся в его сознании, и он понимает, как сильно скучал по ней.

— Я не могла не найти тебя, ты же знаешь. Охотник всегда находит то, за чем охотится, — отвечает девушка, её голос звучит тихо, но уверенно. Душа наполняется светом. Это шанс вернуть то, что было утрачено, исцелить раны и восстановить связь, которая никогда не должна была разрываться.

Они бросаются в объятия друг друга, застывая где-то за порогом, и Кавех внезапно начинает плакать. Слезы его текут на женское плечо, пачкают рубашку. Он не мог поверить своим глазам. Сердце колотилось в груди, когда он наконец увидел ее — ту, кто когда-то была для него опорой и защитой. Все те месяцы в рабстве, полные страха и бессонных ночей, мысли о ней служили единственной надеждой в мраке его существования. Он представлял себе, как она потерялась в этом жестоком мире, но теперь, когда она стояла перед ним, всё его смятение словно рассеивалось. Сейчас она выглядит измождённой, но в её глазах всё еще горел тот свет, который он так сильно помнил. Он повисает, как маленький ребенок, в объятиях своей старшей сестры, готовый вцепиться и никогда больше не отпускать. Она крепко обнимает его в ответ, как будто боится, что он исчезнет снова. Каждое дыхание, каждый вздох оказывается полон облегчения и радости. Кавех не может поверить, что смог снова её встретить, что они снова вместе, после всех тех ужасов, которые они пережили. Его сердце колотится в груди, и слёзы капают всё чаще, смешиваясь с тёплым дождём.

— Я знал, знал. С тобой все должно быть хорошо, ты ведь никогда не сдавалась перед лицом опасности. О, Дэхья... как же мне было страшно, — всхлипывая, бормочет он, отстраняясь, чтобы увидеть её лицо. Дэхья улыбается ему сквозь слёзы, но в её глазах читается беспокойство. Сестра обнимает его ещё крепче, и в этот момент все страхи и сомнения остаются позади. Они оказываются здесь и сейчас вместе; этого достаточно для того чтобы разжечь внутри неугасаемое пламя борьбы.

— А я знала, что ты однажды вернешься домой, — произносит Дэхья тихо, словно сказанное было секретом, которым она хранила всё это время. Кавех весь сжимается внутри, осознавая, что разлука сделала их только сильнее.

Они ведь всегда были связаны невидимой нитью, и ничто не могло её порвать.

— Как ты смог выбраться из плена? Рабов ведь увозят на продажу черт знает куда. Ну и ну, Кавех, как же много тебе пришлось пережить. Будь моя воля, и я любого бы порвала, кто посмел тебя обидеть, — она говорит это мягко, но строго, с чувствующемся напором. Это можно понять — сестра, словно фурия, готова мстить каждому, кто обидел ее родного брата, заставил его страдать, отлучил от родины. Руки Дэхьи сжимаются на плечах Кавеха, когда она отстраняется: живой, не исхудавший, не поломанный, не перепуганный. Все с ним хорошо. Целый. А его в это мгновение охватывает чувство облегчения и радости, но внутри всё же затаится тревога. Что произошло с ней за эти месяцы? Какова была её дорога?

Пока дождь продолжает литься, они отступают под навес в тишину. За пределами этой встречи мир продолжает кружиться, но здесь, в их маленьком уголке, только они двое имеют значение. Лишь на мгновение Кавех вспоминает о Кэйе, и это не приносит ему ничего хорошего. Он не знает, поймёт ли его Дэхья. Всегда строгая, порой радикальная и смелая. Когда они голодали, она ходила охотиться в лес. Когда мерзли — вязала им свитера. Она была той, кто не боялся трудностей, и даже в самые тяжелые времена она умела находить способ выжить. Её уверенность передавалась всем вокруг, и все смотрели на неё с надеждой, как на спасительницу. Порой, за её смелыми поступками скрывалось одиночество. Она редко делилась своими страхами и сомнениями, пряча их за маской непоколебимой девушки. Кавех понимал, как никто иной, что за её нравом кроется хрупкая душа, которую никто не замечал среди бурь жизни. Никто, кроме него.

— От рабства меня спасли одни хорошие люди. Спасибо им за это, без них бы я не справился, — Кавех тепло улыбается, глядя на свою собеседницу. — За это время меня успели увезти в Индию и вернуть обратно за континент. Я рад, что повстречал тех, кто приютил меня. Они видели во мне человека, а не просто еще одну душу, потерянную в мрачном мире. Но туда, в Индию, я увидел и другую сторону. Множество лиц, множество историй. Мир полон контрастов — радости и страха, надежды и разочарования. Но я каждый день чувствовал, как теплится в сердце память о нашей семье. О тех, кто остался здесь. Это знание давало мне силу двигаться дальше.

— Всех забрали, кроме меня. Отца убили у меня на глазах, закололи ножом пьяную свинью. Да и черт с ним, — Дэхья вздыхает, глядя куда-то в шквал усилившегося дождя. — Одни мы с тобой остались. Слава Богу, что все с тобой хорошо.

Её рука ложится скользит по волосам Кавеха, собранным в хвост. Какой кошмар. Всё, что он рассказывает, кажется таким нереалистичным. Таким далеким, странным.

— Как сейчас настроения в городе? Что произошло после пожара?

— Разруха и беззаконие, — она вздыхает тяжело, складывая руки на груди. — Весь Святой Шепот погрузился в отчаяние. Не стало нашего священного жреца, и люди постепенно начали отрекаться от веры, ведь не стало нашей главной опоры. Мы обеднели и материально, и духовно. Лишь тени недавнего величия бродят по улицам, где когда-то звучали молитвы. Каждый день приносит новые утраты: храмы запустели, священные ритуалы прекратились, и сердца жителей наполнились горечью. Сперва никто не знал, что делать дальше, а потом все просто начали жить, как жили, словно никогда и не было у нас божественной благодати. Вместо того, чтобы стоять на коленях, люди принялись выкарабкиваться. Кто-то говорит, что и не был наш жрец святым. Кто-то все еще надеется, но надежда их слаба. Старцы, в основном, надеются на знамения, а молодежь — отвернулась. Они таят мечты о переменах, предпочитая мир лишенный святости. Честно говоря, я могу их понять. Многие могут.

Слушать это оказывается тяжело настолько же, насколько и полезно. Все пошло так, как и хотелось бы.

— Может быть, оно и к лучше, — Кавех кивает, опуская глаза в пол.

— Постой...

Внезапный внимательный тон Дэхьи заставляет его встрепенуться. Она замечает, что она глядит на его шею. Туда, где должен был висеть кулон, подаренный ею однажды.

— Они что, забрали у тебя даже это? Даже наш горный хрусталь? — тихая и грустная усмешка срывается с ее губ. — Как обидно. Он ведь так тебе шел.

— Ох, нет! Нет, — Кавех сразу же машет руками в оправдательном жесте, чтобы сестра не расстраивалась преждевременно. — Я отдал этот кулон человеку, который стал для меня очень важен. Я обещал, что вернусь к нему. И пока меня нет, с ним будет мой кулон. Знаешь, он очень сильно ему понравился. Этот кулон, словно переносит его в мир надежд. Пусть, пока меня нет рядом с ним, кулон станет его верным спутником, свидетелем тревог и радостей. Я знаю, что он бережно хранит его, как символ нашей связи, как напоминание обо мне. Правда, он будет... очень с ним бережен.

— Ты собираешься уехать? — она вдруг хмурится, глядя на брата с непониманием и строгостью, и Кавеха вдруг окутывает дождевым полозом, заставляя съежиться. — Зачем же ты приехал? Я не буду пытать тебя и ждать конкретных ответов, Кавех, но я рассчитывала на то, что единственный выживший член моей семьи останется со мной. Дома. Зачем ты здесь?

— Это трудно объяснить.

И вдруг разговор становится непомерно тяжелым. Он переходит ту грань, когда трепет и тепло сменяются непониманием и скованностью. Слова начинают застревать в горле, их становится сложно произносить, как будто каждое из них обрастает неприглядными сомнениями. Взгляд уходит в сторону, пытаясь найти выход из этого переплетения эмоций, но искренность уходит, оставляя только шершавую пустоту между нами.

— Ты замерз весь. Пошли в дом, всё мне объяснишь.

— Прости, но я не могу пустить тебя в этот дом. Мы с тобой попрощаемся на пороге.

— Ты приехал обратно и привез с собой тайны. Ты стал... совсем другим.

Повисает неловкая тишина.

— Дело в том, Дэхья, что мои тайны не принесут тебе ни капли счастья. Они как тени. Понимаешь? Невидимые, но всеобъемлющие, заполняющие каждый уголок моего сознания. Я вижу их в отражении зеркал и ощущаю их тяжесть на своих плечах. Скоро и ты в них погрузишься. И лучше уж это произойдёт позже, а не раньше. Это не просто мрак, а бремя, которое я ношу с собой. Я был не тем человеком, когда уезжал, и, возможно, не смогу вернуться к тому, кем ты меня помнила.

Дэхья чувствует, как её сердце сжимается. Она не может представить, что это шторм, бушующий внутри Кавеха. Что это за болезненное осознание? Но как же хочется обнять его, залечить раны, хотя бы на мгновение растворить эту пропасть между ними.

— Может быть это и тяжело будет принять. Но я всё ещё здесь, — произносит она тихо, делая шаг к нему. — Скажи мне, что произошло? Я хочу понять, даже если это повлечет за собой боль. Мы ведь оба не боимся тьмы, ты ведь это знаешь. Связь наша светит даже в самом глубоком мраке, не боится невзгод, пережила столько дряни. Ну, Кавех? Что ты за тайны привез?

— Пусть она зайдёт в дом, — Кавех вздрагивает снова, ведь за спиной своей слышит голос Кэйи Альбериха. Наверное, давление с двух сторон заставляет его молча пропустить сестру внутрь помещения но он всё же делает это, отходя в сторону. Девушка хмурится, с настороженностью делает шаги в помещение, застланное тусклым светом, сочащимся из щелей забитых окон. Она помнит этот дом от и до. И человека, которого видит в нем, тоже превосходно помнит.

Перед ней предстает он. Тот, кто всем казался чуть ли не божеством, но оказался простым смертным. Его глаза, сверкающие искрами человечных, обыкновенных надежд, отражают мир без стяжательства и гордыни. Она всегда представляла его как символ силы и мудрости, но теперь, глядя на его смуглое, такое простое и смертное лицо, она понимает, прозревает даже: за каждым моментом славы неизменно грядет падение. Вознесенный, он низвергается. Кэйя Альберих, так по-простецки одетый, выдавливающий мягкую улыбку, заведя руки за спину, стоит перед ней. Не в облике святого. Его образ колебался на грани реальности и мифа, словно картинка, потерявшая четкие контуры. Немного кудрявая прическа, такая до бесконечности несносная, бегающий по ее лицу взгляд, мягкий голос. Раньше все это казалось обременительным, символизирующим борьбу с теми, кто нарушил божьи законы, а теперь не имеет смысла. На мгновение она ощущает смятение: неотъемлемое свойство человечности оказывается в том, что он и в самом деле никогда и не был святым.

Осторожно, Дэхья подходит ближе, ощущая то, как от него пахнет пылью и темным шоколадом.

— Надо же — едва слышно произносит она, обручая его взглядом, в котором смешивались интерес и понимание. — Тебя он привез. Зачем? — Кэйя замедляет дыхание и, кажется, знает ответ на неизбежный вопрос, но слова не спешат выходить наружу. Время замирает. — Вот что, значит, с тобой стало. Я-то думала, что никогда не узнаю правды. Ты остался жив в том пожаре, и теперь хочешь поведать людям то, что никакого священного жреца у них и не было. Был только человек, исполнявший его роль.

— Да. И сам в это поверивший, — тихий смех срывается с уст Альбериха. Смеяться причин нет, но он почему-то это делает. Пламя, как Икар, взмывший в небо, будто стремилось к луне в тот день. Но оно лишь опалило крылья тем, кто не успел укрыться. Он видел, как огонь поглощал мир вокруг, оставляя за собой лишь пепел и тени тех, кто почивал в вечном забвении. Параллельно с тем, как адская стихия разрасталась в церкви, в его душе загорался огонь. Каждое дыхание напоминало ему о смерти, но в то же время давало силы бороться за жизнь. Тогда он сбежал от страха, который пытался его поглотить, и сумел собрать осколки своего существования, словно после разрушительного шторма. — Я бы и рад обмануть вас снова, да не смогу. Я хочу, чтобы Святой Шепот стал свободен от той лжи, которая здесь царила.

— Почему не вернешься но свой пост? — она оглядывается, замечая разложенные по местам вещи и видимый порядок. — Ведь ты всегда был "мастером масок", каждый жест твой был игрой на публику.

— Да, но правда давно вышла на поверхность. Я больше не могу прятаться. Каждый шаг, каждое слово — теперь это только отголоски того, что было. То, что мы с вашим братом собираемся сделать сейчас — это не просто крик о помощи; это вызов к пониманию.

— И что же теперь? Как вы собираетесь действовать?

— Я понимаю, что искренность — это не фартук, который можно снять, когда устанешь от работы. Вот и все.

— Ты не ответил.

Она разговаривает с ним гораздо строже, чем с Кавехом. Каждый её взгляд пронизывает его, словно лезвие, и в её голосе не слышно привычной мягкости. Внутри неё бушует буря эмоций, которую она старается скрыть. Внимание её сосредоточено на каждом движении, на каждой интонации. Кэйя, казалось, не замечает, как напряжение между ними растёт, как тень, заползающая на его лицо. Она ловит себя на мысли, что это не просто разговор; это столкновение двух миров, их противостояние неизбежно. Его глаза, сначала полные самоуверенности, теперь приобретают блеск. Дэхья просто не может позволить себе проявить слабость, ведь она должна убедиться в то, что этот человек, имеющий так много власти над Святым Шепотом, собрался нём натворить. Взгляд её становится ещё более острым, а тон — ещё более холодным. Она не хочет казаться жестокой, но внутренний голос настаивает на том, что слабость недопустима. Если она уступит хотя бы на мгновение, это может изменить всё.

— Мы выйдем на площадь и призовем людей к закону. Город нужно восстановить, защитить. Каждый из нас должен осознать, что в нашем единстве заключается сила. Нельзя оставаться равнодушными в момент, когда страдает наш дом, наше общество. Этот призыв — не просто слова, это крик сердца, который должен быть услышан всеми, — в этот момент, пока Кэйя это произносит, сомнений в его искренности не остается. Его голос, полный решимости и нежности, словно пробуждает в воздухе те чувства, которые дремали в каждом из них. Двое стоят, затаив дыхание, слушая, как он делится тем, что было на его сердце так долго. — История учит нас, что лишь коллективные усилия могут привести к переменам. Мы должны беречь ту культуру и традиции, которые на протяжении веков формировали нашу идентичность. Святой Шепот — это не только камни и улицы, не только церкви и кровь. Это прежде всего люди и их мечты. Мы обязаны дать новое дыхание Святому Шепоту. Нас никто больше не посмеет обманывать и грабить.

Каждое его слово словно заполняло пустоту, оставленную сомнениями и недосказанностью.

— Значит, ты не сдался?

— Нет, не сдался, я борюсь. Каждый день. С самими собой, с мечтами, которые стали тенью. И вас я тоже хочу к этому призвать.

Это становится последней каплей для того, чтобы поднять со дна остатки её веры. Дэхья остается в доме под рассказы о том, какие перемены ждут Святой Шёпот. Они готовятся к обращению к народу, собирая последние мысли и чувства, которые должны быть переданы в этот судьбоносный момент.

Подготовка начинается за ранним утренним солнцем, когда золотистые лучи только пробиваются через окна, наполняя светом старый полуразрушенный храм. В тишине зала, где каждая деталь говорит о важности предстоящего события, их лица выражают решимость и надежду. Каждый из них как будто ощущает тяжесть ответственности, которая лежит на их плечах. Каждое слово имеет значение, каждая фраза тщательно выверена. Их голоса звучат тихо, но уверенно, когда они обсуждают ключевые моменты выступления. Зал постепенно заполняется населением, жаждущим перемен. Волна ожидания нарастает, когда горожане собираются вместе. Все взгляды устремлены вперед, на постамент с каменным троном, где вскоре начнется пвтытка воззвать к народу. Шепот толпы, больной трепет в их глазах и неизбежное осознание правды. Это миг, когда слова могут изменить будущее, наполненное надеждой на лучшее завтра. Это момент, когда перед Святым Шепотом снова предстаёт их жрец, раскрывая правду. Дэхья, вспомнив о том, что произошло с этим местом в отсутствие Кавеха, наполняется решимостью при мысли о тех ужасах, которые принесли тьму в сердца невинных. Высоко в небесах, где раньше светило солнце, уже долгое время сгущались мрачные тучи, словно сами они, небеса, плакали о потерянных душах.

Теперь же все будет иначе. Они этого добьются. Возвращение в святой шепот открывает перед Кавехом две истины. Во-первых, он видит народ, который готов к переменам, и который оказывается лишен былой жестокости. А во-вторых, как бы больно это не было признавать... он хочет вернуться сюда. Остаться здесь. Образ Аль-Хайтама, хранящийся в его сердце, возбудил в нем не только тягу к свободе, но и подлое желание забрать его с собой.