Спасители [geshin impact]

Лунный свет аккуратно пробирается в просторную комнату сквозь тонкий тюль и сливается с желтыми отблесками лампы на прикроватной тумбочке. В полумраке можно различить тихие смешки, шуршание одеяла и зевки. Время позднее, вот-вот оно перешагнет за полночь. Однако на удивление, некоторые в особняке не спят, и в каждом втором окне то тухнет, то загорается ночник, сигнализирующий о бодрствовании его хозяев.

— Зато после поездки мы уже не расстанемся, — Кэйя произносит эти слова, глядя куда-то на рельефный потолок. Дилюк заваливается на один бок, его длинные рыжие волосы рассыпаются по подушке. Он красивый, лунный свет гладит его обнаженную грудь. В комнате царит тишина, прерываемая лишь легким шелестом ночног ветерка, проникающего сквозь приоткрытое окно. Тени танцуют на стенах, придавая всему вокруг таинственный вид. Сердце его бьётся размеренно, словно ритм спокойного дыхания моря вдалеке, прибрежных волн, неспешно бьющихся о скалы. Он еще немного ворочается, перетягивая почти все одеяло на себя и пристально смотрит на Кэйю, на губах которого медленно расцветает блаженная улыбка.

— Ну точно, ты в этом видишь явно больше плюсов, чем. Тебя почти не волнует твоя безопасность, — Кэйя поворачивается, его пальцы скользят по обнаженной груди Дилюка, и мужчина вздрагивает от щекотки. В воздухе витает странное напряжение, напоминая о том, что между ними происходит нечто большее, чем просто физическое притяжение. Сердца их бьются в унисон, словно мелодия, которую ни один из них не осмеливается прервать. — Ты слишком оптимист. Мы смотрим на это совсем разным образом.

— Я не хочу думать о плохом тогда, когда могу подумать о хорошем.

— И то верно.

— Пожалуйста, Дилюк, бними меня, — Рагнвиндру до жути страшно перестать чувствовать это живое тепло рядом с собой. Он и так влюбился в человека, чья жизнь вряд ли будет долгой, он осознанно пошел на то, что будет несчастен и одинок, когда придет срок, но до последней секунды он будет надеяться, будет верить и будет верен. — И не отпускай никогда, — эта любовь, как тихий огонь, освещает его дни, наполняя их смыслом и теплом, несмотря на безжалостную тень, которая уже тянетсч за ними. Всю жизнь Кэйю в Святом шепоте травили, сломали его изнутри, чтобы после жалко не было им пожертвовать. Каждый вздох, теперь, глядя на это, каждая улыбка становились драгоценными моментами, запечатанными в сердце, как нежные акварели на бледной бумаге. Он Дилюк всегда помнил, знал, что время — их враг, но даже в этом знании была своя сила. Он старался не думать о конце, а сосредоточиться на каждом мгновении, которое они проводили вместе. В их разговоры вплетались мечты и надежды, а светлые воспоминания становились якорем, удерживающим его от отчаяния.

Он делает правильный выбор. Выбирает быть с Кэйей здесь и сейчас, в этой безумной, но осязаемой реальности, где остаются не только они вдвоем. В его глазах отражается преданность, которая могла бы пережить даже самые темные времена.

— Знаешь. Пожалуй, я хочу с тобой кое-чем поделиться, – с какой-то загадочной, почти ритуальной перчинкой Дилюк слышит дальнейшие слова. — Я делаю это только из крайней и очень сильной тяги доверять тебе. Поэтому, пожалуйста... не говори ничего, что могло бы меня ранить. Хорошо?

— Хорошо.

Альберих проводит ладонью по чужому лицу, и в ответ ему доверительно кивают. Парень приподнимается на колени, скидывая с себя тяжёлое одеяло. На нем лишь белая рубашка для сна и нижнее белье. Развернувшись к Дилюку спиной, Кэйя поддевает пальцами свою рубашку и тянет вверх. Мужчина сводит брови, поднимаясь на локтях и не понимая, что это за шоу ему здесь устроили. Но это, однако, совсем не шоу.

— Что... это такое?

На спине Кэйи, между лопатками, по форме почтового штемпеля выжжен относительно широкий округлый шрам, в середине которого находится крест, а чуть ниже – птичий коготь. Клеймо. Пережиток прошлого, забытая боль. Но напоминало оно ему о тех временах, тех томительных днях, когда свобода и плен сплетались в Святом шёпоте в единое целое, а каждый вздох был пропитан кровью, воском, отварами и ладаном. Кэйя ощущает, как этот знак, будто горькая память, пронзает его душу, вызывая смятение и стремление к избавлению. Шрам — не просто метка, а часть его сущности. Вспоминая моменты, наполненные этим бездумным подчинением, Кэйя видит как каждый шаг на пути к свободе не оказывается напрасным. Его клеймо – не гордость, а бремя. Причина, по которой он обязательно вернется в Святой шепот и причина уверенности в том, что каждый день, каждое мгновение — это еще одна возможность изменить ход судьбы.

— Жрецов в наших краях клеймят в детстве. Неужели ты не знал? Мне порой кажется, что нет на свете того, что было бы тебе неизвестно.

Его голос тих и робок, в нем нет страха, но есть настороженность и обидное недоверие, которое тонким шлейфом волочится следом. Рагнвиндр касается его кончиками пальцев, садясь сзади. Совсем невесомо, чтобы почти не чувствовалось. В воздухе витает легкий аромат мыла и чистого постельного белья, отдалённо напомняющий о северных вечерах, когда луна заливает мир мягкими серебристыми лучами, рассттлаясь над белыми холмами за окном аббатского крыла. Вокруг царит тишина, прерываемая только шёпотом тяжёлых веток. Пальцы Дилюка скользят по коже Кэйи, исследуя её текстуру. Наверняка ему было больно. Ужасно больно. В каждом прикосновении таится нежность, неведомая ни ему, ни Альбериху, ставшему объектом его внимания.

— Представь... что я его зацелую, и оно пропадет, — как глупо, наверное, это звучит из его уст. Уст человека, что всегда оставался таким стойким, холодным, уверенным. Но, сразу после сказанного, Дилюк оставляет пару коротких и нежных поцелуев на теплой и гладкой коже, кидая взгляд за чужое плечо. Он говорит это с тонной ласки в голосе, но все равно чувствует как под его губами напрягаются мышцы спины, и Кэйя норовит свести лопатки.

— Клеймо не пропадет никогда, Дилюк, это очень глубокий шрам, — Альберих вертит головой отрицательно и уже готов опустить свою заданную рубашку. Только вот, Рагнвиндр прижимается к нему со спины близко, крепко обнимая за талию. Его взгляд скользит по чужому лицу в профиль: он видит блеск лампы в глазах, ее отражение; видит, как зрачки бегают по простыне то ли из-за нервов, то ли от страха; скользит по носу с горбинкой, и щеки Кэйи свет тоже мягко обрамляет. Губы его приоткрыты. Тонкие, красивые, мягкие. Просто чудесной формы. — Они меня изуродовали.

Дилюк соскальзывает взглядом с подбородка вниз, обрывая акт восторга наблюдением, как тонкую нить, и тихо, словно моля самого Господа о пощаде, шепчет.

— Я люблю то, что у тебя внутри, — руки приятно греют, оставаясь на груди Кэйи еще очень долго. — Для меня в тебе не существует ни одного изъяна, ни одного уродства, сколько бы ты сам их не находил. Помни об этом.

— Половину из того, что есть во мне, помог поднимать содна ты. Если бы тебя не появилось в моей жизни, я бы так и остался навечно заложником в оковах, — жрец жмет плечами, морща нос. Ему говорила об этом Арлекино, а он врать себе не может. Что тогда, что сейчас он полностью согласен с этими словами. — Твоя помощь, словно луч солнца, пробилась сквозь густые облака, освещая мой путь, указывая на то, что жизнь может быть иной. Ты научил меня быть собой, видеть красоту в мелочах, в простых человеческих радостях, которые до этого оставались для меня незаметными. Каждое мгновение, проведенное рядом с тобой, было... настоящим даром.

— Кэйя, не в этом дело.

Дилюк тяжело выдыхает.

— А в чем же?

— В тебе. Ты уникальный, единственный и неповторимый, – вредный и ворчливый, ранимый и недоверчивый, но смелый, целеустремлённый, гордый, внимательный, добрый и терпеливый, чуткий. И это все он. Эта поездка будет трудной, она поднимает со дна все его страхи, всю его неуверенность, все воспоминания, в которых он был абсолютно никем. Он не знал и половины из того, что знает сейчас, он не умел различать цветы и созвездия, не умел завязывать шнуровку, не умел ездить на лошади, не умел чувствовать. Почему-то именно сейчас этому пустому чувству приспичило завладеть им. Когда он стал полноценным. Теперь ведь у него есть цели, дом, смысл, у него есть семья. — Слышишь? Кого же я, по твоему, так трепетно люблю?

— Повтори.

Голос Альбериха становится тихим.

— Я люблю тебя больше жизни, — Дилюк шепчет это еще пару раз, оставляя поцелуй на загривке жреца и роняя его на кровать в мягкие подушки. Страстный. Еще более страстный, чем пламя, пылающее в нем. — Люблю тебя, — руки Альберих медленно окольцовывают чужую шею, и Рагнвиндр находит его губы с закрытыми глазами, трогая их своими. Можно ли целовать Кэйю иначе, чем нежно и с большой любовью? Нет, это невозможно. Он сжимает его губы с трепетом, ловя короткие вздохи в поцелуй и поглаживая ладонью его шею, по которой судорожно играют жилки.

— Теперь верю, — Кэйя выдавливает в поцелуй слабый смешок и целует Дилюка сам, прикрывая глаза и чувствуя, как по всему его телу разливается сладкая патока самой настоящей любви. Он доверяет ему на сто, нет, на сто тысяч процентов, зная, что этот человек всегда будет на его стороне, и он вытащит его из любой неурядицы, сделает его самым счастливым на свете.

В теплой постели становится жарче прежнего, и поцелуй странным образом перемещается куда-то под подбородок жреца. Он сам снимает с себя рубашку, скидывая куда-то на пол, чтобы не мешалась под боком. Дилюк выцеловывает его шею с подлинной аккуратностью, скользя пальцами по талии вниз — к бедрам. Его руки гладят тазовые косточки Кэйи, и он шепчет ему в плечо «не беспокойся», чтобы удостовериться в том, что на его действия не среагируют враждебно.

— Ох, я не буду беспокоиться, если каждый наш тяжелый разговор будет так хорошо заканчиваться, — акцент падает на слово «так», и Дилюк пропускает сладостную улыбку, оставляя поцелуй на груди своего драгоценного святого. Правильно, им нечего друг от друга скрывать, им нужно абсолютное доверие друг к другу. Это доверие, как прочная нить, должна соединять их, укрепляя каждое мгновение, каждое слово. Без него их мир рисковал бы превратиться в хрупкий кокон, наполненный сомнениями и недопониманиями. Каждый взгляд мог бы стать источником подозрений, каждый жест — поводом для разногласий. Они не понаслышке знают, что доверие — это не просто пустая фраза, а сложный процесс, требующий внимательности и честности. Оно строится на опыте, на совместных переживаниях и на смелости открыться друг перед другом.

Пальцы мужчины гладят края живота Кэйи, и мышцы под ними быстро сокращаются пару раз, Кэйя шумно выдыхает, жмуря глаза то ли от щекотки, то ли осознавая, насколько эрогированный у него живот. Эти прикосновения превращаются во что-то тайное, неземное, он готов просить Дилюка о том, чтобы тот потрогал его снова. И он делает это.

— Еще, — жрец выговаривает это на выдохе, совершенно не замечая того, как мужчина перемещается ниже с груди к животу и целует его. На коже полукругом отпечатываются влажные поцелуи. Его губы, мягкие и настойчивые, оставляют тепло, которое пробегает по всему телу, вызывая дрожь и желание. Каждое прикосновение словно рождает новые эмоции, заполняя пространство между ними невидимой тягой. Свет тускло золотится в полумраке комнаты, создавая атмосферу еще большей интимности, которая окутывает их, как уютный плед. Дилюк, погруженный в свои ощущения, будто бы является художником, рисующим картину из чувств на чужой нежной коже. Кэйя не может сдержать тихий вздох, в котором смешиваются удивление и удовлетворение — это странное ощущение нежности и страсти разрастается, как пламя в зимнюю ночь.

Ощущения сводят его с ума, он в миг оказывается безрассудным, и его пальцы медленно забираются в чужие волосы. Он становится внезапно настолько уверенным, что, кажется, он готов отдаться этому мужчине целиком. Готов отдать ему все, что у него есть. Свое тело, свою душу, свою верность, свое имя — всё. Дилюк знает это прекрасно. Он знает Кэйю с точностью и наоборот, будто они знакомы не полгода, а целую вечность, и весь свой путь от ранней юности и до нынешних лет он проделал только лишь для того, чтобы однажды встретить его, пробраться сквозь шипы, завладеть его сердцем, слиться с ним в единое целое. Согреть. Влюбиться. Сгореть в нем.

Язык Дилюка скользит по чужому животу, обводя края, и слюна медленно сочится по нему оставляя влажную дорожку после себя. Кэйя приходит в сладостный трепет, пусть даже и продолжает хмурить брови из-за щекотки. Ему дико нравится то, что они творят друг с другом в последнее время, он испытывает жажду к прикосновениям, жажду к ощущению себя в чужих больших и горячих ладонях. И снова они заставляют его растаять. Показывая Дилюку самое интимное, он чувствует что-то сродни азарта, будто он делает шаг за шагом по темному лабиринту в сладкое королевство из сказок, и вот, выход уже совсем близко.

— Как ты себя чувствуешь? — Рагнвиндра широко и мокро лижет над линией спального белья, и чувствует медленную, но глубокую волну возбуждения. Похоть заставляет его представить слишком многое и слишком многого возжелать.

— Холодно, — этот смешок выходит у Кэйи совсем неловким. Очень иронично слышать его таким после той просьбы. Альберих знает, что сейчас его согреют. Стоит только выждать нужный момент, и он окажется непременно прав.

— Это ненадолго.

Рагнвиндр выцеловывает его пупок с почти незаметной улыбкой, громко и неторопливо причмокивая губами каждый раз, как касается смугловатой кожи. Кэйя в Милане успел хорошо загореть. Солнце тут печет нещадно, даже если ветер холодный, несущий за собой с моря промозглую весну, даже если все завернуты в теплую одежду. Солнце нежно целует, оставляя щеки и носы красными, отпечатывая загар на коже. Дилюк любовно кладет голову на живот Кэйи, щекой ощущая размеренное дыхание и влагу. Он мягкий и приятный, даже если он отчаянно втягивает живот, чтобы вдруг не задрожать. А ещё Альберих уже возбуждён. Он хочет подвигать бедрами и даже ощущает, как этот, черт его дери, амулет проезжается по его паху и оседает где-то внизу живота.

Он выглядит так по-родному, выглядит настолько любимым и прекрасным, что нежности, скопившейся внутри Дюлюка хватает на то, чтобы начать желать сделать эту ночь бесконечной, снова инициировать побег – куда-нибудь на необитаемый остров — и провести вот так целую жизнь, а лучше каждую из жизней.

— Какой к черту Шёпот? Не едь туда, бронь. Лучше останься дома, — Рагнвиндр, поднимая голову, шепчет. Его глаза находят чужие, он выглядит слегка помятым, теплым, домашним, да и вообще лучшим на Земле. Звучит это из его уст так, будто Кэйя собирается куда-то в гимназию за углом или на рынок. Да куда угодно, но только не далеко на запад, в Страсбург, в котором ему, в отличие от соскучившегося по дому и семье Кавеха, делать нечего.

— Заставь меня остаться. Прикуй к себе, не выпускай из дома. Заставь меня остаться... как угодно. Возьми за руку, и я почувствую, как сбывается то, что когда-то казалось недостижимым. Нет ничего страшнее, чем остаться без тебя в этом мире, полном теней.

Звучит это дико. Кэйя поднимается на локтях, будто чувствуя, как биение его сердца набирает обороты, превращаясь в машинный двигатель с немереным количеством клапанов, и все это лишь из-за того, что чужие губы размыкаются в немом согласии. Взгляд Дилюка становится острым, все лицо напротив внезапно становится точёным и строгим, уверенным. После этой фразы в голове Дилюка загорается зеленый свет. Он громко и возбужденно выдыхает, кидаясь к губам жреца, словно бешеный, и целует его так же сумасшедше, кладя ладони на щеки и вжимаясь в его тело.

— Ты беспощаден, — он цедит это сквозь грузный, мокрый и ужасно жаркий поцелуй. Альберих чувствует себя плотно вжатым в кровать, но несмотря на это, он продолжает жадно целовать Дилюка в ответ, плотно закрыв глаза и наслаждаясь этим удивительным хаосом. Их языки касаются друг друга, они будто хотят друг друга украсть, и по подбородку жреца уже скоро течет густая капля слюны. — Я ведь сделаю. Прикую тебя в кабинете цепью, чтобы ты не высовывался на улицу.

— Сделай.

Рагнвиндр обещания привык выполнять беспрекословно. Он подталкивает Кэйю чуть выше, вынуждая опереться на плотную пуховую подушку, и тянет руками вниз его белье. Куда эти штаны денутся после, история умалчивает. У тут же между ног Кэйи оказывается голова Дилюка, который совсем недавно смотрелся там очень мило и плюшево. Но теперь, целуя внутреннюю сторону его бедра прямо у самого паха, он выглядит хищно. Выглядит прекрасно и завораживающие, будто это совсем не он, а сам змей искуситель из райского сада, толкнувший Еву вкусить запретный плод. И он вкушает. Его зубы несильно впиваются в мягкую кожу бедра, заставляя Альбериха заскулить. Дилюк касается кончиком языка его мошонки и втягивает ее губами, посасывая и чувствуя, как его нос щекотят темные волосы на лобке. Жрец же тихо срывается на вздохи. Его грудь высоко и часто вздымается, и он что-то неразборчиво шепчет на неизвестном Дилюку языке. То ли молитву. То ли проклятие.

На языке остается вкус чужой кожи, и Рагнвиндр поднимается по стволу члена Кэйи губами, присасываясь к головке и обильно смачивая её слюной. Он лижет его член мокро, закрывает глаза, присасываясь губами к крайней плоти и зацеловывая его всего, пока тот не становится твердым и ярко-розовым.

— Ох, нет. Так не пойдет, не торопись, — Кэйя приподнимается, толкает чужой лоб от себя, чувствуя ужасное напряжение. Он импульсивно вертит головой, сгибая ноги в коленках. Дилюк облизывает свою нижнюю губу, а в его глазах черти пляшут, будто Рагнвиндр не удовлетворить его плотское желание собрался, а, как раньше казалось, разорвать его душу и в самом деле убить. Он уже не ангел, не рыцарь и не спаситель. Он — демон. – Я уже хочу... закончить. Боже, ты просто не успеешь ничего сделать.

— Тогда тебе придется закончить дважды, — голос Дилюка, низкий и тяжелый, садится. Он выпрямляется целиком и дергает Альбериха на себя за ноги, касаясь пальцами его ягодиц. В это мгновение Дилюк похож на огромную тень, внушающую ужас, закрывая спиной все источники света помимо тусклой лампы на прикроватной тумбе. Только вот, почему-то Кэйе хочется в этом дьявольском лике утонуть.

Кэйе же хочется потянуться и самому развязать узел на чужих тонких домашних штанах, но он не дотягивается так далеко. Зато дотягивается до паха, кончиками пальцев надавливая на внушительный бугорок и проглаживая. Эти прикосновения отзываются по всему телу Дилюка пульсацией, он начинает чувствовать, как потеет, и стремительно стягивает свои штаны до колен, позволяя жрецу взять его член в руку и сдвинуть крайнюю плоть, обнажая головку.

— Ты правда очень массивный, — Альберих закусывает губу и ерзает на простыне, пока его собственный член трется об подтянутый живот, размазывая по сияющей коже естественную смазку.

— Если тебе будет дискомфортно, то скажи мне об этом. Все будет хорошо, — Рагнвиндр наклоняется и целует чужие губы, ловит язык жреца и обводит его своим, пока тот хнычет слегка. Ощущение странное — когда мужчина едва засасывает его язык, обхватив его губами. Но он такой мягкий, такой скользкий, такой вкусный, Кэйя вкусный весь целиком, и Дилюк громко причмокивает, пока целует его, и получает томное дыхание в ответ. Руки Кэйи гуляют по его широкой груди, медленно перемещаясь и скользя по рёбрам. Вытягивая собственную шею навстречу лицу Дилюку, он лезет пальцами в его алые волосы, спадающие вниз. Сердца их стучат в унисон, и время кажется остановившимся. Кэйя понимает — здесь совершенно нет места для сомнений.

Поцелуй прерывается. Рагнвиндр подносит пару пальцев к своим губам и намеренно показательно вылизывает их прямо перед лицом Кэйи, чтобы тот наблюдал, чтобы его взгляд мог гулять по его рту, по подбородку, мог тронуть его гипнотический взор. Ему хочется слушать, ловить каждый его вздох, наблюдать за каждой напрягшейся мимической мышцей и упиваться наслаждением с ним в унисон. Его твердый член свисает на лобок жреца и возбужденно подрагивает от возбуждения, пока пальцы медленно разводят его ноги и неторопливо оглаживают сфинктер, массируя по кругу. Альберих старается максимально расслабиться, он распрямляет лоб и брови, словно тот собрался медитировать. Глубоко закрывает глаза и ждет. Ждет, когда в него войдут, мало представляя последствия. Он абстрагируется. Ровно до того момента, когда первый палец не проталкивается в его проход.

Звездочки перед глазами? Ужасно неточное сравнение. Дилюк засаживает в него этот единственный палец так глубоко, что перед глазами сперва темнеет, а затем будто вселенная заново рождается, превращая пространство вокруг в громадное пекло, и все белеет, все становится цветным, становится болезненным, заставляет слишком резко распахнуть глаза. А там, перед его глазами — чужие и глубокие, заставляющие немо открыть рот и жалобно свести брови. Рагнвиндр довольно щурится, но не улыбается, неторопливо двигая пальцем внутри сразу после того, как сфинктер перестает пульсировать, не перебарщивая. Снизу все жжёт.

— Тихо. Тихо, — он говорит это, когда Альберих, не закрывая рта, впервые коротко стонет, понимая, что Дилюк вдруг задевает внутри него что-то чувствительное. Но странный и сильный дискомфорт это не глушит ни на долю секунды.

Кэйе приходится набрать больше воздуха в легкие, когда в него проникает второй палец. Он цепляется руками за плечи Дилюка, спутывая длинные волосы, а тот опускается к его скуле, мокро целуя вспотевшую смуглую кожу, оставляя на ней легкие покраснения. Терпеть не получается, и он трется своим пахом о чужой. И в этот момент замечает то, как Кэйя сквозь порог своих ощущений, пытается двигаться навстречу его пальцам сам. Он уверен, что в его глазах сейчас отражается что-то между испугом и восторгом. Там болезненная нетерпеливость и стабильная убежденность в том, что все это пройдет.

Негромкий скулёж издает Дилюк в чужую обслюнявленную шею от того, как эрогированно в его паху, как зудится головка, источая смазку. Кэйя вцепляется в него крепче, выгибаясь в спине и стискивая губы в надломленном мычании, когда внутрь него туго проходит третий по счету палец — довольно с трудом — и тогда Дилюк массирует его внутри, ощущая то, как указательный палец входит по костяшку и дотягивается до упругой простаты. Альберих вскидывает бедрами и все-таки выпускает из себя стон прямо в ухо Рагнвиндру. Он то ли поддается навстречу, то ли ерзает на постели, но извивается настолько дико, будто из него изгоняют бесов, и нечисть лезет изнутри, швыряя его в стороны. От одной части кровати — к другой. К счастью, Кэйя все еще лежит под тяжеленным Дилюком.

— Кровать... скрипит, — кажется, он вот-вот расплачется, его глаза уже начинают слезиться, а губы моментально сохнут. — Внизу ведь комната Арлекино.

— Аббатиса наверняка войдет в положение, — Кэйе не хочется отвлекаться, он полностью окутан тем, что сейчас происходит.

От Рагнвиндра пахнет потом, будто он совершенно не ходил мыться, веет жаром, высохшей слюной и смазкой. Он весь будто сказочный, будто ещё реальнее и живее, чем был до этого момента.

Пальцы с хлюпающим звуком выскальзывают из Кэйи, и его грудь сдувается, медленно опускается. Он, покрасневший, голый и донельзя возбужденный. Его глаза полны страсти, а тело дрожит от нетерпения. Он медленно оседает на кровати, словно пытаясь справиться с сильными эмоциями, которые охватили его. Мужчина наблюдает за ним, не в силах оторвать взгляд от его прекрасного тела. Они оба знают, что этот момент будет незабываемым и неповторимым. Дилюк устраивается удобнее между его ног, берет в руку свой член, медленно проводя по твердому стволу. Размазывает по нему влагу, нависает сверху и ведет по сфинктеру головкой.

— Боже, я и представить не мог о том, что однажды пойду на такой ужасный грех, — Кэйя тихо смеется и наблюдает за тем, как Рагнвиндр прыскает тоже. Кэйя всегда ценит небольшие радости жизни, и такой момент с Дилюком становится для него очередным маленьким моментом невесомой самоиронии. Он чувствует, как освобождается от бремени повседневных переживаний, и просто наслаждается мгновением.

— Зачем ты упоминаешь имя Господа в суе?

— Хочу, — его взгляд в самом деле наполнен желанием и похотью. Он хоть сейчас бы взял в рот член Дилюка, если бы не пульсирующий сфинктер, требующий срочного продолжения этих манипуляций

Дилюк гладит чужие бедра и ягодицы с нежностью, подготавливая к грядущему.

— Не говори так. Это уж точно тянет на грех, — Рагнвиндр хмыкает и подставляет головку к снова отверстию, проводя по нему круговыми движениями все с той же трепетной нежности и неторопливостью, заставляющей изнывать от желания. — Не отмоешься ты от этого.

— Не переживай, я это отмолю. Страстно.

Головка проскальзывает внутрь жреца, и его снова будто бьет током. Он откидывается обратно назад и всем телом чувствует, как дрожь завладевает им. Тенью над его телом снова повисает Дилюк, неспеша проталкиваясь все глубже и глубже внутрь.

— Спокойно. Только не шуми, пожалуйста, — он говорит это негромко. Ритм его собственного сердца сбивается, становится неровным. Стенки прохода Кэйи сдавливают его, заставляя видеть перед глазами те самые «звезды» и пытаться восстановить дыхание. Он держит себя в руках. Из-за всех сил держит, чтобы не вколотиться в Кэйю, похороня его в этой же кровати. Член пульсирует в узости, и Дилюк входит в него снова, снова и снова, и еще раз.

Кэйя слышит все уменьшительно-ласкательные из возможных, обращенные к нему, слышит влюбленный лепет, в котором один за другим звучат извиняющиеся «люблю». Он слышит это и молчит, тяжело дыша в ухо Дилюку, обжигая его горячим дыханием и чувствуя, как его бросает в пот тоже. Как медленно и мучительно толстый ствол члена Рагнвиндра раздирает изнутри его раненную девственность. Да упокоится она во Христе. Кажется, у него не получается даже сделать лишний вздох. Он делает слишком большие перерывы между ними для того, чтобы хватало воздуха. Его член зажимается между их животами и начинает тереться во время движений.

Сперва темп кажется спокойным, но Дилюк — все еще главный демон ада, грешник, предатель, неверный и все в таком духе. Он срывается с цепи, и даже если пытается усмирить самого себя, огромное ожидание дает о себе знать. Еще пары нечетких движений хватает для того, чтобы с силой толкнуться в Кэйю до предела, замереть на пару секунд и перейти на более быстрые и размашистые толчки.

Кэйя вспоминает всех известных богов. Дилюк для него теперь и Шива, и Иисус, и Зевс, Абраксас, Перун и Ра.

Он — все. Он внутри него. Они с ним — единое целое. Альберих вскрикивает достаточно громко, чтобы шарящий внизу в столовой Панталоне с корзинкой еще теплого хлеба из пекарни, вздрогнул и огляделся по сторонам, не показалось ли ему: «Ох, чего только не померещится.». Кэйя встает на лопатки. Он тихо взвывает, покачиваясь от толчков и чувствуя, как спинка кровати начинает биться об стенку, создавая глухой стук в унисон со шлепками их кожи. Пальцы когтисто скользят вдоль спины Дилюка, доползая аж до ягодиц, Кэйя впивается в его ягодицы и от этого толчки становятся будто более чувственными.

Имя «Дилюк» тоже звучит кучу раз, с каждым из которых Альберих пытается вдохнуть воздуха, хапая все больше и больше, чтобы не прекратить дышать вообще. Он уже совершенно не помнит о том, что такое боль. Его топят в поцелуях, топят в возбужденном лепете, в тепле и приводят в восторг.

Кэйя не хочет уезжать, и если бы он умел управлять временем, он остался бы здесь навсегда, чтобы вновь и вновь проживать эти часы рядом с Дилюком Рагнвиндром.

— Все в порядке? — Дилюк говорит это слишком тихо и спокойно для того, кто вбивает Кэйю в кровать быстрыми толчками, практически не делая перерывов.

Весь этаж, возможно, стоит на ушах от того, какая дьявольщина происходит в их комнате. С одной стороны Дилюку плевать, и он понимает — это маловероятно. Но он не хочет упускать то, что он имеет; они люди свободные, и могут делать друг с другом разные вещи, в пределах разумного, даже если их услышит пара несчастных человек. Лишь бы никто не догадался подойти к двери и прислушаться к происходящему за ней в комнате.

— Да, — голос Кэйи говорит об обратном. Его голос дрожит, как и сам Кэйя целиком: пальцы на ногах поджимаются, он замирает, пытается не дергаться, пытается поддаваться и расслабиться, но вместе с чем-то трепещущим внутри, снаружи он превращается в комок. И единственное, что остается делать, это искать помощи у Дилюка, который вот-вот доведет его до оргазма.

Было бы стыдно кончить так рано, если бы он настолько сильно этого не желал. Его член алеет, наливается кровью, и каждое прикосновение его к животу Дилюка превращается в космос перед глазами Кэйи. В «звездочках». Он скулит, воет, боясь даже потрогать себя, ведь еще мгновение, и он испачкает своим семенем их обоих. Так и получается. Не проходит и пары минут, как Альберих задирает голову и крепко жмурит глаза, содрогаясь от оргазма, плотно сжав губы. Издает лишь короткий писк. Скрип кровати стихает, Рагнвиндр гладит бока своего любимого и тянется к его губам, как и предполагалось, пачкая свой живот в его горячем, жидком семени. Дилюк целует его стиснутые губы короткими поцелуями и делает медленные толчки внутрь, дразня языком за ухом.

— Я скоро закончу, не переживай, — он шепчет это и чувствует, как чужое дыхание восстанавливается.

Кэйя коротко вымученно улыбается, распахивая глаза и ощущая, как все внутри оседает, превращаясь из хаоса в упорядоченность. Он готов к еще одному заходу, честно, только планы у него свои.

— Хочешь, я помогу тебе? Я хочу попробовать взять твой член в рот. Вдруг тебе понравится? — Альберих произносит это негромко, но голос его становится мистически-завораживающим, еще более сексуальным и манящим.

— Можешь даже не спрашивать о таком, — Дилюку ужасно не хочется из него выходить. Кэйя внутри мягкий, расслабленный, теплый и приятный, он обволакивает его всего, и даже медленные движения оказываются блаженством, медом телу: сладким, вечным, искреннем признанием.

— Поторопись, пока я не передумал.

Он бы и не передумал, конечно. Просто это легкая ворчливость стала его привычкой, а если и ворчливость во время секса в привычку войдет, Кэйю можно будет с полной уверенностью нарекать званием «самый занудный любовник на свете». Все такой же твердый ствол без труда выскальзывает из него, и Дилюк становится на колени, поглаживая себя в горячем паху пальцами, не давая остыть. Альберих скидывает с кровати мешающие предметы их ночной одежды, пока ползет к Дилюку на четвереньках, и устраивается между его ног прямо напротив стоячего члена. Он не знает, как правильнее начать.

Дилюк, в принципе, человек не особо стеснительный, в отличие от самого Кэйи, который даже носки прилюдно снять постеснялся бы. Но в этих отвратительных ночлежках, где в комнатушке с одной стороны старики обсуждают реинкарнации Иисуса Христа, с другой стороны подкупают продажную женщину, сверху гимназисты с криками побеждают друг друга в карты, а снизу хозяйка требует оплату за прошедшие пару месяцев, в таких условиях Дилюк становился будто более раскрепощенным. И, лежа на матраце под звуки Иисуса Христа и ругань бездомных, Кэйе приходилось наблюдать, постепенно привыкая к двуличности человеческого быта и осознавая собственные потайные желания. Теперь ему гораздо проще раскрепоститься.

Альберих кладет свою руку на его головку, медленно поглаживая вниз и двигая тонкую кожицу, блестящую на свету от влаги. Его это, черт побери, возбуждает. Он не сможет взять Дилюка рот целиком, но тому кажется, что даже взгляда Кэйи из под полуприкрытых глаз хватит для того, чтобы он пришел к своему завершению, полностью насладился пережитым. Они изрядно пачкают покрывало — за него уже не стоит бояться, ему пора на покой. Кэйя касается губами головки члена Дилюка, целует ее с языком, пробуя на вкус бесцветную жидкость, собирающуюся на ней каплей. Его рот открывается, и он захватывает губами пару миллиметров, и скользит туда-обратно, втягивая щеки.

— Ох, Кэйя, — это вырывается из уст Рагнвиндра само собой. Чужая неопытность заводит его еще сильнее, как и самого жреца, который прикрывает глаза и касается себя снизу.

Конечно, Кэйя моментально краснеет снова, ведь Дилюк все еще как печка, но продолжает высасывать из Дилюка его душу, преисполняясь усердием. Он двигает не головой, он двигается весь целиком, крепко вцепившись рукой у лобка и сжимая ствол. Рагнвиндр находит это весьма сексуальным, слыша и даже чувствуя, как тихо и с львиным удовольствием Альберих мычит с его членом во рту своим низким голосом — вибрация быстро распространяется по нему, заставляя мужчину задрожать и даже захныкать, почувствовав, как по его телу колюче проходит электричество.

Черт знает, как Кэйя это делает, но он совсем не останавливается, только берет его член все глубже и глубже в рот, думая, что вот-вот уткнется носом в горячий лобок. Ресницы изредка порхают, сдерживая слезную влагу, и перед глазами расплывчато мелькает красная кожа неразборчивым пятном. Его глаза будто запотевают, и перед ними словно возникает пленка туманная, он не видит ни черта. Хочется проморгаться как следует, но это не получается. Вкус Дилюка описать невозможно, он отдает в горле чем-то кислым, слегка приторным. Член скользит по его языку каждый раз, и он мягко его обволакивает, лаская снизу, отчего язык начинает побаливать. Возбудиться снова оказывается так легко.

— Погоди, пожалуйста. Прости, — Кэйя молвит это хрипло и с легкой отдышкой. Член выскальзывает из его рта сразу же, стоит Дилюку запустить свою пятерню в чужие темные волосы, притянув ближе. — Передышка.

Альберих дрочит себе, срываясь то на быстрые и нервные движения, то на ласковые поглаживания — размеренные и дразнящие. Дилюк кивает, замечая, как его возлюбленный сводит брови и вздергивает бедрами, поступательно трахая свою руку. Он снова возбужденный донельзя. Кэйя знает, что Дилюк управляется с его возбуждением почти профессионально, а он сам становится таким неуверенным и неумелым, как мальчишка. Дилюк знает и это тоже наизусть. А еще он пообещал Кэйе кончить дважды. Они отдаются страсти и совсем друг друга не стесняются. Каждое движение, каждое прикосновение наполняется электричеством, заставляя их сердца биться в унисон. В глазах пылает огонь желания, и мир вокруг словно растворяется, оставляя только их двоих в этом бескрайнем океане эмоций. Все мысли о будних заботах и тревогах улетают прочь, когда они оказываются рядом, готовые сдаться этому неповторимому мгновению. Их смех и шепот звучат как мелодия, заставляющая забыть о времени. Порывы чувств заставляют их открывать друг другу секреты, о которых они никогда не говорили никому. Каждый поцелуй обещает новые открытия, каждый взгляд — неизведанные глубины, которые только начинают раскрываться. Они доверяются друг другу, позволяя уязвимости стать частью их близости.

— За тобой очень интересно смотреть, — Рагнвиндра наклоняется, целуя в мочку уха, в щеку и в губы наконец, мокро и с громким чмоком, от которого впечатление остается такое, что Кэйя из сахарного сиропа сделан. Страсть наполняет воздух, и ничто не может затмить эту невероятную связь. Это не просто физическое влечение; это симфония душ, переплетающихся в танце, который никогда не заканчивается. Они живут каждым моментом, каждая секунда становится их маленьким вечным сокровищем, которое они с трепетом хранят в своем сердце.

— Наблюдай, пока есть возможность, пока я никуда не исчез, — последний поцелуй заканчивается тем, что Дилюк просит довести его до оргазма, шепча это в чужие припухшие губы слегка угловатой формы. — Хорошо. Только не дави мне на голову сильно.

Кэйя чувствует, как из него обильно сочится теплая смазка, и рука Дилюка трепетно возвращается на его затылок, медленно пробираясь сквозь пряди волос. Она тянет его к себе, заставляя взять член в рот снова. Он ни капли не остывает. Дилюк ахает, ощущая себя вновь заточенным в этой страстной клетке. Каждый вздох обжигает его, напоминая о том, что свобода — лишь иллюзия, а внутри него бушует огонь, готовый поглотить всё на своем пути. Кэйя внезапно быстро начинает вбирать ствол в рот, ритмично двигая головой в такт движениям руки на его члене, содрогаясь всем телом. Рагнвиндр чувствует чужие зубы, цепляющиеся пару раз за головку, давит дважды стоны и откидывает голову назад.

Кэйя делает это так неловко, но так сакрально, будто это тайная техника Тибетских монахов, сливающее тело с космосом в единое целое, и только избранный может делать это так хорошо. Неоспоримо конечно, что весь предыдущий сексуальный опыт Дилюка тухнет на глазах именно из-за того факта, что секс у него сейчас с любимым человеком, по-любви. В этот момент руки Кэйи перемещаются на бедра Дилюка, и мужчина чувствует, как его сжимают во всех смыслах, или он сжимается сам, превращаясь в молекулу, готовый отдаться чужим теплым ладоням, а может проникнуть внутрь него и стать его частью. Быстро вынув член изо рта Кэйи под его мычание, чувствуя, как его хотят притянуть обратно за бедра, Дилюк закрывает головку ладонью, сжимая ее, горячую и влажную от обилия слюны. Он кончает, плотно смыкая губы и пробираясь крупной дрожью, заставляющей его упасть на другую руку оказавшись прямо перед лицом Кэйи, экстренно отползающего назад со все еще возбужденным членом.

Альберих дышит громко, глухо и загнано, но всего пары движений хватает ему для того чтобы кончить на простыню По руке Дилюка сбегает сперма, тянется вниз на постельное белье тонкой нитью. Он выглядит так, будто он все ещё голоден, но Кэйя может предугадать, что это любовный голод.

Голод к объятиям, к поцелуям, к тихому смеху над всяческой очевидной глупостью, к интересным рассказам, к забытию, которого им обоим так не хватало в последнее время, по которому они оба так соскучились.

— Кошмар, у меня в паху все болит, — Кэйя пыхтит и корчится, засовывая ноги под испачканное одеяло, стоит ему только убедится, что на кровати нет одежды.

— Так бывает. А у меня сна ни в одном глазу.

Весь дом все еще не спит, да и после такого вряд ли можно спокойно уснуть. Этой ночью наедине им обоим так хорошо. Тишина, окутывающая комнату, согревает, словно мягкое одеяло. Лунный свет пробивается сквозь занавески, создавая на полу причудливые узоры. Они сидят рядом, обмениваются взглядами, полными понимания и нежности. Каждая минута, проведенная вместе, кажется вечностью, и они намерены наслаждаться каждым мгновением. На столике рядом стоят курильница с благовониями, уже давно догоревшими, уже больше часа назад, словно время, которое они провели вместе. Снаружи ветер тихо шепчет, унося прочь суету внешнего мира. В этом уединении они находят утешение и поддержку, осознавая, что именно такие часы делают их крепче. Время словно замедляет свой бег, позволяя им насладиться простыми радостями, которые, возможно, так редко доступны в суетливой жизни.

— У меня тоже, — жрец прижимается к чужому телу целиком, чтобы не замерзнуть, когда остынет и обмякнет окончательно. Они будут друг друга греть. — Мы можем сглупить и бодрствовать всю ночь до утра.

— Если ты не заснешь верхом на коне в дороге, — Дилюк смеется, расслабляясь спиной на широкой подушке и утыкаясь носом в чужой висок.

— Я буду очень внимательным. Обещаю, я не свалюсь с коня.

Им не впервой целоваться в кровати ранним утром. В ней не нужно прятаться ни от кого, можно быть теми, кто они есть — влюбленными по уши и на веки веков друг в друга дураками. Кэйя уверен, что он может заставить мир принять новый облик, принять каждого, кто в этом нуждается, принять их. И тогда в нем будет место для всех людей, что прежде в нем страдали. Поездка в Святой шепот — один из шансов, тонкая красная нить, которой можно связать их с счастливым будущим. И если у Кэйи есть шанс за нее ухватиться, он ее не упустит.