V
Я знала.
Я знала о ней, о той женщине, что носила под сердцем ребёнка моего мужа. И всё же каждый вечер я встречала его одинаково: улыбкой, лёгким поцелуем в щёку, коротким вопросом о работе. В нашей семье больше не было тепла, но я не позволяла себе показать слабость. Я не плакала, не устраивала сцен, не требовала объяснений. Он думал, что я ничего не подозреваю, и это заблуждение было моим единственным оружием.
Я смотрела на него за ужином, слушала обрывки его разговоров по телефону, ловила взгляды, что давно уже не принадлежали мне, и чувствовала, как между нами встаёт холодная стена. Мы стали чужими — чужими под одной крышей, чужими в одной постели.
Но у меня был мой секрет.
Моя настоящая жизнь начиналась каждый раз, когда Маттео приезжал в Лас-Вегас.
Эти встречи были запретными и потому такими живыми. Я помню, как он прижимал меня к двери гостиничного номера, словно боялся, что я исчезну. Его руки были нетерпеливыми, движения — резкими, дыхание — горячим. В его взгляде не было ни капли сдержанности, только жадность и желание.
Иногда мы были в его машине, скрытые от города тонированными стёклами. Иногда — в особняке моих братьев, где каждая стена хранила секреты, но никто не догадывался о моём. Мы рисковали, и в этом риске была особая сладость.
С ним я чувствовала себя живой.
Каждое прикосновение было признанием, каждая ночь — откровением. Мы не говорили лишнего, не строили планов, но в этих встречах было больше правды, чем в моём браке.
Я знала, что играю с огнём. Но именно этот огонь согревал меня в те вечера, когда напротив меня за столом сидел мой законный муж — холодный, отстранённый, думающий о другой.
Я вошла в номер и сразу почувствовала запах его парфюма — терпкий, чуть горьковатый, такой же узнаваемый, как его взгляд. Дверь за мной закрылась тихо, но в следующую секунду Маттео уже был рядом. Он не сказал ни слова, просто обнял так крепко, что я услышала, как бешено бьётся его сердце.
— Ты задержалась, — шепнул он в мои волосы.
— Был ужин, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
Но он знал: за этим «ужином» скрывалась очередная ложь, моя игра на публику, моя роль идеальной жены, которую я играла всё хуже.
Его ладони скользнули по моим плечам, словно он проверял — цела ли я, не исчезла ли в этом холодном браке, не растворилась ли окончательно. Я смотрела на него снизу вверх — в тёмные глаза, в которых всегда было слишком много для меня. Слишком много нежности, слишком много желания, слишком много правды.
Мы целовались так, будто пытались отнять время у самого времени. Его губы были горячими, требовательными, мои — голодными до этой правды.
Каждое прикосновение Маттео было клятвой. Клятвой, которую он никогда не скажет вслух.
Он усадил меня на край кровати и опустился рядом.
— Скажи, что скучала, — попросил он, не отводя взгляда.
Я закрыла глаза, вдохнула его запах и прошептала:
— Каждый день.
Он улыбнулся своей редкой улыбкой — не наглой, не хищной, а тихой, почти мальчишеской. И я поняла, что снова сломалась. Что снова позволила себе забыть обо всём: о доме, о муже, о холодной правде, ждущей меня завтра утром.
В ту ночь я жила.
Не по правилам, не по обязанностям, не по чьим-то ожиданиям — только для себя. Я лежала на его груди и слышала, как ровно стучит его сердце. Оно билоcь неистово всего несколько минут назад, а теперь будто успокоилось, прижимая меня к тишине. Шторы были плотно задвинуты, но от щелей всё равно пробивался свет ночных фонарей, оставляя бледные полосы на простынях.
Маттео перебирал мои волосы кончиками пальцев, будто хотел запомнить каждую прядь.
— Ты опять уйдёшь раньше рассвета? — спросил он негромко.
Я не ответила сразу. У меня был готовый десяток оправданий: дела, обязательства, усталость. Но ни одно из них не могло объяснить того, что я должна.
— Ты же знаешь, — прошептала я, прижимаясь щекой к его коже.
— Знаю. — Он вздохнул. — Но всё равно надеюсь, что однажды ты останешься.
Я почувствовала, как кольнуло в груди. Какая-то часть меня тоже этого хотела — проснуться рядом, без страха, без необходимости спешить в другой мир. Но другая часть — сильнее и жёстче — знала: утро разрушит всё.
— Если бы всё было иначе... — начала я.
— Иначе не будет, — перебил он тихо, но твёрдо. — Мы оба выбрали слишком трудный путь.
Я приподнялась, чтобы увидеть его глаза. В них не было упрёка — только боль, спрятанная глубже, чем он хотел показать. И эта боль была страшнее любых слов.
Я коснулась его щеки.
— Но у нас есть эта ночь.
Он поймал мою руку, прижал к губам и чуть улыбнулся.
— Значит, проживём её так, чтобы хватило на целую жизнь.
— Знаешь, — сказал он вдруг, и голос его прозвучал глухо, — иногда я думаю, что мы мучаем друг друга зря.
Я вздрогнула. Мы лежали так близко, и всё же эти слова будто оттолкнули меня на километры.
— Что ты имеешь в виду? — спросила я, хотя и знала ответ.
Маттео медленно повернул голову ко мне. Его глаза горели тем самым упрямым огнём, от которого я всегда теряла почву под ногами.
— Останься со мной. Совсем.
Я замерла. Сердце пропустило удар. Хотела рассмеяться, сказать, что это глупо, но смех застрял в горле.
— Ты... — я сглотнула. — Ты не понимаешь, что говоришь.
— Я всё понимаю, — перебил он резко. — Ты несчастлива с ним, Аурелия. Я вижу это. Ты прячешь глаза, говоришь о "долге", об "обязательствах"... Но ты здесь. Со мной. Каждую ночь, когда можешь.
Его слова били точно в самое больное место. Я отводила взгляд, но он взял меня за подбородок, заставил смотреть на него.
— Уйди к чёрту от этого холода, — сказал он твёрдо. — И будь со мной по-настоящему.
Я вырвала руку, резко села на постели. Ком в горле душил.
— Ты думаешь, всё так просто? Думаешь, я могу разрушить семью, имя, жизнь... только ради того, чтобы быть рядом с тобой вечно?
— А ты разве не хочешь этого? — спросил он. — Или твоя "жизнь" важнее, чем мы?
Эти слова больнее любого удара. Я прикрыла лицо ладонями, чувствуя, как подступают слёзы.
— Не смей ставить меня перед выбором, Маттео.
Он замолчал. Тяжёлое, глухое молчание нависло над нами.
И только спустя минуту он прошептал:
— Однажды я всё равно попрошу тебя выбрать.
Я знала: это не угроза. Это правда.
Я только вчера вернулся в Нью-Йорк Тусклый свет падал из узкого окна на длинный стол, заваленный картами, папками и стаканами с недопитым виски. Вечер в Нью-Йорке тянулся вязко, словно сигаретный дым, который лениво клубился под потолком кабинета. Лука сидел в кресле во главе стола, слегка откинувшись назад, — холодный, собранный, в своей привычной уверенной неподвижности.
Тусклый свет падал на длинный стол, на котором лежали карты, папки, пустые стаканы с виски. Вечер в Нью-Йорке висел тяжёлым, вязким туманом, смешиваясь с дымом сигарет, который лениво клубился под потолком кабинета. Я вошёл без стука — как всегда, без предупреждения. Мои шаги звучали тихо, но я чувствовал каждое движение воздуха, каждый взгляд Луки, который уже поднял глаза. Он знал, зачем я здесь.
— Ты снова видел её, — сухо произнёс он, не поднимая брови. Его голос прозвучал почти как обвинение, но я не ожидал извинений или уступок.
Я остановился у стола, налил себе виски, наслаждаясь ароматом спирта. Сделал глоток. Огонь во рту не согревал — он разжигал внутренний пламень.
— Её зовут Аурелия, — произнёс я спокойно, ровно, но в голосе сквозила собственническая нотка. — Её зовут Аурелия.
Лука фыркнул. — Неважно, как её зовут. Она жена другого.
Словно струна натянулась внутри меня. Я поставил стакан, облокотился о стол ладонями и склонился чуть ближе. Голос стал низким, хрипловатым.
— Ты говоришь так, будто забыл, — произнёс я, медленно. — Десять лет назад, до того, как имя Доменико Бруно хоть кто-то произнёс, она должна была быть моей.
В памяти всплыли эти годы — обещания, договорённости, тихие согласия, шёпоты, которыми обменивались наши семьи. Всё, что было написано кровью и словами, было моим правом.
— Я помню, — сказал Лука, втянув дым сигары. — Её отец обещал её тебе. Но договор сорвался. Политика. Новый союз. Прошлое, Маттео.
Я усмехнулся. — Прошлое не умирает, Лука. Особенно, если оно написано кровью договоров. Она должна была быть моей женой. Не его. Она знала это, её братья знали. Все знали.
Я выпрямился, скрестил руки на груди. Сердце билось ровно, но мощно. Решимость разлилась по телу, как огонь, и голос звучал почти безумно.
— Теперь я сделаю так, чтобы она стала моей. Не любовницей. Не тайной. Женой.
Лука склонил голову, внимательно, но без насмешки. Я видел, как он оценивает мои слова, взвешивает мои намерения, но внутри я знал — сомнений у него немного.
— И как ты собираешься это провернуть? — его голос был ледяной, как всегда.
Я подошёл ближе, встретился взглядом с братом. Мои глаза горели.
— Мне нужна твоя помощь, Лука. Ты — капо Нью-Йорка. Твоё слово весомее, чем у любого из Вегаса. Бруно держит её лишь на бумаге, а сердце её уже давно не принадлежит ему. Я заберу её. С его согласия или без.
Тишина повисла в комнате, прерываемая только тиканием старых часов. Я чувствовал, как каждая секунда растягивается, как дыхание Луке медленно входит в лёгкие, но не ослабляет моего пламени.
— Маттео, — наконец сказал он, тихо, ровно, сдержанно, — ты ведёшь игру, которая может закончиться войной. Фальконе не простят, если ты подорвёшь честь их семьи.
Я склонил голову, голос стал тише, но от этого только опаснее.
— Я не боюсь войны. Но знай одно: я не отступлю. Не в этот раз. Аурелия была моей до того, как она стала женой Бруно. И она будет моей снова.
Слова вылетели из меня тяжёлым грузом, застыли в воздухе, острые и окончательные. Взгляд Луке пронзил меня, как будто пытался просчитать, насколько я серьёзен. Я не отводил глаз. Я был готов к всему, чтобы вернуть то, что считал своим.
Он затушил сигару, встал медленно, подошёл ко мне, но не слишком близко. Я видел, как его взгляд оценивал каждый мой жест, каждое намерение.
— Ты хочешь её, — сказал он наконец, почти тихо. — Ладно. Но если собираешься идти до конца — я помогу. Но тогда всё должно быть чисто. Без ошибок.
Я кивнул, внутренне затаив дыхание, чувствуя, как огонь во мне разгорается ещё сильнее. Взгляд Луке встретился с моим, и я знал: он понял. Я готов сжечь всё, если это нужно, лишь бы вернуть её. Я — Маттео Витиелло — не оставлю её ни одному другому.
——
Кто не выкладывал главу месяц? Конечно я!
Знаю что она маленькая, зато интересная (надеюсь)