Искра в холоде

Чонин стоял перед дверью скромной квартирки своей старшей сестры, Юны. Конверта с деньгами в сумке не было. Только пустота и грызущее чувство стыда. Он передал его Минхо, как тот приказал. Передал, чувствуя, как вместе с бумагой отдает кусок своей чести, но и часть страха. Теперь Юна смотрела на него большими, усталыми глазами, полными надежды, которую он больше не мог оправдать. Лекарства заканчивались. Счет из клиники лежал на столе, как обвинительный акт.

– Чон... как дела с... деньгами? – голос Юны был слабым, но в нем дрожала тень былой силы. Она боролась с аутоиммунным заболеванием, которое пожирало ее молодость и их скромные сбережения.

Чонин сглотнул ком в горле. Он не мог солгать. Не ей.
– Проблемы, Юн-а, – прошептал он, опуская глаза. – Деньги... их пока нет. Но я решу! Обещаю. Я найду способ. Возьму еще одну подработку... что угодно. – Его голос дрожал. Он чувствовал себя ничтожным. Неспособным защитить единственного близкого человека.

Юна слабо улыбнулась, протянув худую руку, чтобы коснуться его щеки.
– Не надрывайся, малыш. Я подожду. Главное – ты здесь. – Ее доверие было хуже упреков. Оно жгло.

---

Минхо сидел в своем пустом, аскетичном гараже, разбирая и смазывая части своего служебного пистолета. Механические действия успокаивали. Но спокойствие было обманчивым. Конверт с деньгами Сынмина лежал на верстаке, как неразорвавшаяся бомба. Он смял его в комок, но выбросить не мог – доказательство. Мысли возвращались к Чонину. К его дрожащим рукам. К его испуганным глазам, когда он отдавал конверт. К его сестре.

"Я решу! Обещаю..." – эти жалкие слова, сказанные, вероятно, умирающей сестре, эхом отдавались в голове Минхо. Он презирал слабость. Презирал некомпетентность. Но это... это было не слабость. Это была отчаянная любовь. И он, невольно, стал причиной еще больших страданий этого парня. Его "нелепость" обошлась Чонину дорого.

Он резко встал. Действовал на автомате. Проверил через служебную базу адрес Юны Чон (он знал фамилию сестры Чонина из его анкеты стажера). Сеул не был большим для его ресурсов. Через полчаса его черный внедорожник остановился у скромного многоквартирного дома в небогатом районе.

Он не стал звонить. Просто поднялся на нужный этаж и постучал. Открыл Чонин. Его глаза расширились от шока и страха, увидев Минхо.
– М-Минхо-сси? Что вы...?
– Твоя сестра. Клиника. Сумма, – Минхо отрезал, без предисловий, заходя в квартиру. Его взгляд скользнул по Юне, лежащей на диване под пледом, и по счету на столе. Он поднял бумагу, бегло просмотрел цифры. Значительные, но не запредельные для него.

Не говоря ни слова, Минхо достал из внутреннего кармана пиджака не конверт Сынмина, а свою собственную, толстую пачку купюр. Он отсчитал нужную сумму, плюс еще половину сверху, и положил деньги поверх счета.
– Оплати сегодня же. И следующие полгода лечения. Без задержек.

Чонин замер, глядя на деньги, потом на Минхо. Его губы дрожали, в глазах стояли слезы непонимания и облегчения.
– Я... я не могу принять... я отработаю! Клянусь!
– Это не для тебя, – холодно парировал Минхо. Его лицо было непроницаемым. – Это чтобы ты перестал быть уязвимым звеном. Чтобы Сынмин больше не имел над тобой власти. Чтобы ты сосредоточился на работе и не устраивал ебучих "нелепостей" на крыше. – Он повернулся к выходу. – Считай это инвестицией в безопасность господина Банчана. Ты теперь обязан вдвойне. Не подведи.

Он вышел, не оглядываясь, оставив Чонина стоять с деньгами в руках, с сестрой, смотревшей на него с изумлением, и с калейдоскопом противоречивых чувств в душе: стыд, благодарность, страх и странное, щемящее тепло. Минхо сел в машину, резко завел двигатель. Он не стал анализировать, почему сделал это. Просто это было необходимо. Чтобы закрыть дыру. Чтобы восстановить контроль. Чтобы... заглушить ту странную вибрацию в груди, которую вызывал образ плачущего Чонина. Инвестиция. Только инвестиция.

---

Банчан наблюдал, как Феликс ковыряет вилкой еду на тарелке. Завтрак был изысканным: свежие круассаны, ягоды, омлет с трюфелями. Феликс почти не притронулся. Тени под глазами были темными, взгляд – отсутствующим, устремленным куда-то в окно, за пределы золотой клетки. После вчерашнего срыва в гардеробной, после своих неистовых признаний, Банчан чувствовал хрупкость момента. Ярость и собственничество никуда не делись, они бушевали под тонким слоем льда самоконтроля. Но был и страх. Страх потерять то, что он только осознал – не вещь, а человека.

Он отложил свою вилку. Звук заставил Феликса вздрогнуть и метнуться к нему испуганным взглядом. Этот взгляд резанул Банчана острее ножа.
– Ты не ешь, – констатировал он, стараясь, чтобы голос звучал ровно, без привычной стали.
– Не голоден, – прошептал Феликс, отодвигая тарелку.
– Тебе нужно силы, Феликс, – Банчан налил ему свежевыжатого апельсинового сока. – Чтобы... думать. Чтобы выбирать.

Феликс поднял на него глаза, полные немого вопроса и боли. Слово "выбирать" прозвучало как гром среди ясного неба.

Банчан взял его руку. Не властно. А так, как берут что-то хрупкое, что может рассыпаться. Его большой палец медленно провел по его костяшкам.
– Я сказал вчера страшные вещи. Правдивые. Для меня. – Он сглотнул. Признаваться в уязвимости было мучительно. – Я сказал, что сожгу мир, чтобы оставить тебя. Это... инстинкт. Альфийская дурь. Но есть и другой голос. Тот, что смотрит на твои слезы и понимает... что огонь сожжет и тебя тоже. – Он замолчал, подбирая слова, каждое давалось с трудом. – Ты не вещь. Ты не птица в клетке по моей прихоти. Ты человек. Со своей волей. Своими страхами. Своим... правом на счастье. Даже если это счастье не со мной.

Феликс замер, его глаза стали огромными. В них читалось недоверие, шок, слабая искра надежды.

– Убегать... прятаться... это путь в никуда, – продолжил Банчан, его голос был тихим, но каждое слово падало с весом. – Это только боль и страх. Я не хочу видеть тебя плачущим в гардеробной. Не хочу быть тюремщиком, от которого бегут в темный переулок. – Он сжал его руку чуть сильнее. "Я дам тебе выбор, Феликс. Честный. Без угроз. Без подкупа. Смотри на меня. Не на мои деньги, не на мою власть, не на страх. Смотри на меня. И скажи... можешь ли ты быть здесь? Свободным? Не по принуждению, а по желанию? Можешь ли дать нам шанс? Или... или твой путь лежит к нему? К этому огню?"

Слезы снова навернулись на глаза Феликса, но теперь это были слезы не только отчаяния, но и невероятного облегчения, смешанного с ужасом перед ответственностью выбора. Он не мог говорить. Он мог только смотреть в глаза Банчана, ища в них подвох, ложь, но видя только мучительную искренность и тяжелую решимость. Банчан поднял руку, большим пальцем смахнул слезу, скатившуюся по щеке Феликса.
– Не плачь. Выбор – это не боль. Это свобода. Твоя свобода. Какую бы ты ни выбрал. Но... дай себе время подумать. Честно. – Он отпустил его руку. – Поешь. Пожалуйста.

---

На следующий день атмосфера в пентхаусе была натянутой, как струна. Феликс, бледный и замкнутый, сидел в зимнем саду, бесцельно листая книгу, которую не читал. Его мысли метались между словами Банчана и обещаниями Хёнджина. Выбор висел над ним дамокловым мечом.

Внезапно тишину нарушил сдержанный, но отчетливый гул мощного мотоцикла, подъехавшего к парадному входу. Феликс подскочил, сердце уйдя в пятки. Он узнал этот звук.

В холле раздались голоса – низкий, спокойный голос Минхо и дерзкий, хорошо знакомый хрипловатый басок. Феликс, не в силах усидеть, вышел из сада. У парадной двери стоял Хёнджин. Он был в своей потрепанной кожаной куртке, походка – развязная, но в глазах горела не привычная насмешливость, а решимость. Минхо преграждал ему путь, лицо телохранителя было каменным, рука заложена за борт пиджака.

– Я к Банчану, – четко произнес Хёнджин, его взгляд скользнул по Феликсу, стоявшему в дверном проеме. Взгляд был быстрым, но в нем было все: тревога, поддержка, вопрос. – Дело важное. Личное.

– Господин Банчан не принимает без предупреждения, – холодно ответил Минхо.
– Скажи ему, – Хёнджин не отводил взгляда от Минхо, – что пришел Хёнджин. По делу о его жене.

Минхо на мгновение перевел взгляд на Феликса, потом кивнул, доставая рацию. Через минуту он шагнул в сторону.
– Кабинет. Второй этаж. Не задерживайтесь.

Хёнджин прошел мимо Минхо, бросив Феликсу ободряющий (или обреченный?) взгляд, и поднялся по лестнице. Феликс хотел последовать, но Минхо мягко, но неумолимо преградил ему путь.
– Не надо, Феликс-ним. Пусть они поговорят.

---

Кабинет Банчана был воплощением холодной роскоши и власти. Банчан стоял у панорамного окна, спиной к двери, когда Хёнджин вошел без стука. Альфа обернулся. Его лицо было бесстрастным, но в глазах, сузившихся до щелочек, бушевал ад. Запах чужого, дерзкого альфы в его доме, рядом с его омегой, сводил с ума. Но он держался. Контроль. Солнце, а не буря. Пока.

Хёнджин остановился посреди кабинета, не снимая куртку. Он чувствовал давление альфийской ауры Банчана, тяжелой и властной, но не отступил. Его собственная аура – дикая, необузданная – ответила вызовом.
– Банчан, – начал он без предисловий, отбрасывая вежливости. – Мы оба знаем, зачем я здесь.

Банчан медленно кивнул, делая шаг вперед. Расстояние между ними сократилось до опасного минимума.
– Предполагаю. Ты пришел требовать то, что не твое.

– Он не вещь! – вырвалось у Хёнджина, его голос зазвенел от гнева. – Феликс – человек! Он страдает здесь! В этой золотой тюрьме! Ты душишь его своим холодом, своими правилами, своим контролем! Он боится дышать!
– И ты думаешь, с тобой ему будет лучше? – голос Банчана был тихим, но каждое слово било точно в цель. – В мире гонок и подворотен? Где каждый день – борьба за выживание? Ты подаришь ему свободу? Или просто сменишь одну клетку на другую, более опасную? Ты можешь защитить его? От мира? От меня?

Хёнджин сжал кулаки. Его челюсть напряглась.
– Я люблю его, – произнес он с такой простой, оголенной искренностью, что Банчан на миг дрогнул. – Не как вещь. Не как трофей. А как человека. Со всеми его страхами, его мечтами, его хрупкостью. Я люблю его свет. И я готов драться за него. Готов умереть. А ты? Ты что ему дашь? Больше льда? Больше страха?

Банчан смотрел на него. На этого дерзкого, уличного альфу, который осмелился прийти в его логово и говорить о любви к его жене. Ярость кипела в крови. Инстинкт требовал раздавить его, стереть в порошок. Но вчерашние слова Феликсу, его собственное признание, висели между ними. "Я дам тебе выбор".

Он медленно выдохнул. Сознательно ослабил альфийское давление. Его лицо оставалось непроницаемым, но в глазах появилась какая-то ледяная, безнадежная ясность.
– Ты ошибаешься, гонщик, – сказал он спокойно. – Я не даю ему ничего. И не отнимаю. – Он сделал паузу, его взгляд стал пронзительным. "Выбирает Феликс. Только он. Его сердце. Его путь. Его свобода. К кому бы он ни пошел – ко мне в золотую клетку или к тебе в огненную пропасть – это будет его решение. И я... я приму его. Как бы оно ни разбило мне сердце или твою ебучую башку. Теперь – выметайся из моего дома."

Тишина, повисшая после этих слов, была оглушительной. Хёнджин смотрел на Банчана, пытаясь найти подвох, ложь, гнев – но видел только леденящую душу решимость и... боль. Боль человека, который добровольно отпускает поводок. Это было страшнее любой угрозы. Это было по-настоящему.

Он кивнул, один раз, резко. Слова были не нужны. Он развернулся и вышел из кабинета, его шаги гулко отдавались в тишине роскошного особняка. Он прошел мимо Минхо, застывшего в холле как статуя, мимо Феликса, смотревшего на него широко раскрытыми, полными страха и вопроса глазами. Хёнджин не остановился. Не сказал ни слова. Его взгляд, брошенный Феликсу на прощание, говорил сам за себя: "Он сказал правду. Выбор – за тобой. Так выбери же. Выбери нас или себя. Но выбери."

Дверь за ним закрылась. Рев мотора стих вдали. В пентхаусе воцарилась гробовая тишина. Феликс стоял, прислонившись к косяку, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Выбор. Он был его. Только его. Свобода или любовь? Лед или огонь? Клетка или пропасть? Ответ висел в воздухе, тяжелый и окончательный. И ни один из альф, разорвавших его душу, не мог теперь решить за него. Битва за его сердце закончилась. Начиналась битва с самим собой.