38. Оплата любви
Melissa
Меня бросили в подвал. Влажный, пропахший плесенью и землей каменный ужас. Единственный источник света — тусклая лампочка под потолком в решетке. Дверь захлопнулась, ключ повернулся дважды. Звук был окончательным, как удар гроба.
Я осталась одна в полумраке, прислушиваясь к каплям воды, капающим где-то в углу. Скованные руки затекли. Я прислонилась спиной к холодной стене, пытаясь дышать глубже, через нос, подавляя рвотный рефлекс от тряпки, которой они затыкали мне рот после снятия скотча.
Страх был живым, клубящимся существом в животе. Он шептал о пауках в углах, о крысах, о том, что сюда не входят. Он напоминал о моем заточении в особняке отца полтора месяца назад.
Но я гнала его прочь. Вместо этого я старалась думать о теплой постели, о его руке на моей талии. О его смехе. Я сжала кулаки, чтобы ощутить давление кольца. Самое дорогое, что у меня осталось. Во всех смыслах.
Время потеряло смысл. Минуты тянулись часами. Я уже начала дрожать от холода и напряжения, когда дверь со скрипом открылась.
Вошел не тот, кто меня привез. Двое других. Молодые, но уже с пустыми глазами.
— Ну что, красотка, скучно одной? — Один из них, со шрамом через бровь, бросив на пол связку старых проводов. — Босс велел развлечь тебя. Говорит, ты боишься темноты. И крыс.
Второй засмеялся, включив мощный фонарь и направив мне прямо в лицо. Я зажмурилась.
— Давай проверим. — Прорычал первый.
Он не трогал меня. Он методично, с издевательской медлительностью, создавал ужас. Он выключил свет. Абсолютная темнота. Давящая. Слышно только его дыхание и мое учащенное сердцебиение. Потом он включал фонарь на секунду, направлял луч в угол, где что-то шуршало.
— Слышишь? Они голодные. Любят нежную девичью кожу. — Он подошел ко мне, его дыхание пахло луком и перегаром. — Каулитц много о тебе рассказывал, когда был своим. Про свою черноволосую девочку. Про то, как ты визжишь во сне, когда тебе снится что-то плохое. Он с нами всем делился. А потом... предал. Из-за тебя.
Его слова били больнее любого кулака. Они вонзались в самые незащищенные места, в старые раны недоверия. Том рассказывал им..? Обо мне..?
Я замотала головой, пытаясь выбросить эти мысли из головы. Нет. Он бы не стал. Здесь все игра. Они лгут. Хотят лишить надежды.
Они не посеют и и семени сомнения.
Они ушли, оставив меня в темноте с призраками, которых сами же вызвали. Я сжалась в комок, прижимая кольцо к груди, пытаясь найти в его холодном металле хоть каплю тепла.
И вот, спустя вечность, дверь открылась снова. Шаги были другими. Уверенными, тяжелыми. Свет зажегся.
В дверном проеме стоял он.
Не старый и немощный, каким я себе его представляла. Алоис Каулитц. Отец Тома. Дон клана Каулитц. Он был выточен из льда и стали. Дорогой костюм, идеально сидящий на его широких плечах. Холодные, бездонные глаза, такие же, как у Тома, но без единой капли тепла. В них была только леденящая усталость и презрение.
Он медленно прошелся по подвалу, его взгляд скользнул по мне, будто по надоевшему насекомому, и остановился на серой стене.
— Здравствуй, Мэлисса. — Его голос был низким, бархатным, и от этого еще более страшным. — Добро пожаловать в настоящий мир. Не тот приукрашенный и розовый, что тебе строил мой наивный сын.
Я попыталась выпрямиться, встретить его взгляд, но сил не было. Я просто сидела, прижавшись к стене, пытаясь не выдать свой страх.
Он подошел ко мне, медленно. Не торопясь. Остановился в полушаге.
— Он стал никем из-за тебя. — Тихо сказал он. — Мягким, слепым. Глупым щенком, который бегает за юбкой. Он предал свою семью. Свою кровь. Свою честь. Ради чего? Ради девки из вражеского клана.
Его рука мелькнула быстрее, чем я успела среагировать. Жесткая, как кожаная перчатка, пощечина обожгла мою щеку. Голова отлетела к стене, в ушах зазвенело. Во рту тут же выступила кровь, медная и теплая.
— Он был будущим всего этого! — Его голос гремел в узких стена подвала. — Он был бы моей правой рукой! Хладнокровным, хитрым, жестоким. А ты... ты сделала из него слюнтяя! Заставила его сомневаться! Я запретил ему общаться с тобой три года назад, потому что ты его ломала. А потом, когда он начал приходить в себя, ты вернулась в его жизнь и добила окончательно!
Он наклонился ко мне, его лицо было так близко, что я видела каждую пору на его коже, каждый сосуд в его глазах.
— Он пошел против меня. Против своего отца. Ради тебя. Укрывая тебя. Пользуясь деньгами из моей казны, чтобы содержать тебя в том уютном гнездышке. Он выбрал тебя вместе клана. И знаешь что?
Он выпрямился, смотря на меня с ледяным, безразличным презрением.
— Я ему этого не прощу. И тебе — тоже. Но сначала он должен увидеть, во что превратилось его сокровище. Увидеть и понять цену своего предательства.
Он повернулся и пошел к выходу, не оглядываясь.
— Приведите ее в порядок. — бросил он своим людям на пороге. — Скоро приедет Лука. Вульф хочет лично оценить товар. А потом... потом мы устроим маленькое представление для Тома.
Дверь закрылась. Я осталась одна, прижимая окровавленную губу к коленям. Его слова висели в воздухе, ядовитые и тяжелые. Он брал деньги из казны для меня? Пошел против запретов отца...
Слезы текли по лицу, смешиваясь с кровью и грязью. Впервые за все время плена отчаяние было полным, всепоглощающим. Он найдет мня. И за это дорого заплатит. Я того не стою.
Он стал ради меня предателем своего же клана.
Эта мысль жгла больнее, чем металл, впивающийся в запястья. Он рисковал ради меня. Очень рисковал.
Я представляла его — такого, каким бы он был без меня. Хладнокровного, уверенного, наследника империи. Таким, каким его хотел видеть отец. И затем — его глаза в те утра на кухне, когда он надеялся, что все под контролем. Тень усталости, которую он тщательно скрывал.
Идиот. Любимый, безумный, любящий идиот. За что? За меня? За девочку, которая сбегала от него? Втянула его в эту пропасть? Довела до точки невозврата?
Слезы текли беззвучно, соленые капли падали на пыльный пол. Отчаяние грозило раздавить полностью, превратить в послушную, сломленную куклу, которой меня и хотели видеть. Оно шептало: "Сдайся. Ты все равно только бремя для Тома. Его отец прав."
Я закрыла глаза, пытаясь затушить этот голос. И в темноте за веками я снова увидела его. Своего Тома. Того, кто покупал мне дурацкие носки с оленями. Кто пугал меня мусорным мешком, а потом целовал, извиняясь. Тот, кто подбадривал меня в написании моих бездарных нескладных стишков.
Того, кто выбрал меня. Сознательно. Зная цену.
И этот выбор нужно было оправдать.
Я глубоко вдохнула, глотая воздух со вкусом плесени и крови. Нет. Его отец не прав. Он не стал слабее. Он стал сильнее. Потому что у него есть причина быть сильным. Не ради власти, денег или страха. А ради чего-то настоящего.
Они хотели сломать меня его же болью? Чтобы я отказалась от него?
Никогда.
Я снова сжала кольцо на пальце. Наше обещание нормальной жизни. И мы его сдержим.
Шаги за дверью вернули меня в реальность. Грубый смех. Скрип ключа в замке.
— Ну что, брюнеточка. Отдохнула? — Тот самый, с шрамом на брови, вошел в подвал. За ним еще двое тащили таз с мутной водой и какой-то тряпкой. — Приводи себя в порядок. Скотяра Вульф любит, чтобы его телки были чистыми.
Они приблизились ко мне. Я не отпрянула. Я подняла голову и посмотрела на них. Не с вызовом, нет. С ледяным, пустым спокойствием, которое я, опять же, подсмотрела у Тома. Взгляд, который говорит: "Я уже вижу тебя мертвым."
Мужик со шрамом замедлился на мгновение, сбитый с толку.
— Чего уставилась? — Буркнул он.
Один из его подручных, молодой пацан, грубо схватил меня за подбородок, пытаясь оттереть окровавленную губу мокрой тряпкой.
Я не сопротивлялась. Смысла не было. Я позволила им делать свое дело. Мои глаза были прикованы к тому, кто был тут главный.
Я запоминала каждую черту. Шрам. Сломанный нос. Татуировку на шее. Я изучала их, как когда-то учила стихи своих любимых авторов наизусть. Только теперь это была не любовь к прекрасному. Это была расчетливая работа по идентификации мишеней.
Когда они ушли, оставив меня мокрой и дрожащей от холода, но "приведенной в порядок", я снова осталась одна. Но теперь уже не с отчаянием.
Я сидела в темноте и, как обезумевшая, шептала ему, где бы они ни был, сквозь стены и расстояние:
Я здесь, Том. Я не сломалась. Они ошиблись. Забери меня отсюда.
И я верила, что он слышит.
Потому что иначе быть не могло.