Часть 19.
Звон в ушах заглушал рёв двигателей. Мысли в голове кружились хаотично, разбросанные кляксами. Кровь поднималась вверх при наборе высоты и глухо стучала в ушах, больно ударяясь в виски. Сердце утратило всякий ритм, и билось то быстрее, то медленнее. Перед глазами рябило, было сложно думать. Силуэты разплывались, дышать было невозможно. Слишком жарко. Пот ледяными каплями тёк по раскалённому телу, создавая контраст. Даже сквозь ткань одежды ощущались четкие движения капелек, незримые линии и странные узоры... Было сложно эмоционировать. На лицах отображались лишь невыносимые страдания. Паника внутри не показывала себя никак, и, наверное, только она сейчас заставляет сердце биться.
Мы летим на военный аэродром, чтобы с него, пересев на другой самолёт, на задание. Температура в самолёте, как нам сказал до этого пилот, поднялась до 48°C, и должна была повысится ещё на несколько градусов. Нас не жарило. Не пекло. Нас медленно томило. Температура, ожидание, чувства, собирающиеся в и без того болящем сердце.
Сегодня все случилось слишком быстро. Разбудили в четыре утра, собрали... А дальше всё словно в тумане. Дорога до аэродрома, повторение задачи, перекличка, посадка в самолёт - всё как-будто бы приснилось, но мы не спали.
Я знаю, и знала до этого, что терять мне нечего. Но смерть, когда оказывается так близка, и ты знаешь, что она случится, нагоняет дикий ужас. Никому не дано понять нас сейчас, и дано не будет никогда. Мы - дети войны. Мы те, кто прошли путь от складов до нар, от обезьянника до сумасшествия. Те, кто по финишной прямой бегут к аду. Я закрыла глаза...
***
Авторская речь. 1943 год. Блокадный Ленинград.
Под гулкие удары метронома, эхом разносящиеся в голове, маленькая девочка, лет так пяти, пыталась идти. Идти, таща за собой маленькие деревянные саночки с трупом матери. Они вышли за водой к озеру, но голод и холод забрал ещё одну жизнь. Сашенька подумала, что мама просто устала. Погрузила на санки, и, оставив большие железные вёдра для воды на середине пути, потащила тело в сторону дома, сжимая в обоих кулачках тонкую верёвочку. Она тогда ещё не знала, что мама больше не станет дышать. Не знала, что нежные руки больше не коснутся её. Сашенька верила. Верила, что всё будет хорошо. Что Ленинград скоро освободят. Мечтала об этом, а ещё о плошке супа на скорый день рождения. Или о горсточке хлеба.
А потом метроном вдруг ускорился. Сердечко девочки замерло и сжалось. «Скоро полетят» — подумала она, и попыталась быстрее, лишь бы успеть до бомбоубежища. Завопили сирены.
Действительно, скоро на небе клином появились захватчики. Начался обстрел. Снаряды падали, разрывалисиь и поднимали всё ввысь комками, комками снега вперемешку с конечностями и кишками, казалось, переворачивая город вверх дном. Саша отпустила верёвочку и закрыла уши, желудок скрутил голод, синие от холода губы судорожно зашептали молитвы.
Взрыв. Саши больше нет.
***
1943 год. Концентрационный лагерь фашистской Германии «Бухенвальд».
Из длинных, толстых, высоких кирпичных труб шёл серый дым. Пах отвратительно. Гнилью, порохом, грязью. Сегодня на рассвете маленьких детей, которые поневоле стали донорами крови для немецких бойцов, которые отдали свои последние алые капельки вчера, собрали на территории рядом с их матерями. Толпу, ударами плетей, загнали в маленькое здание, приказали раздеться. А потом, одного за одним, заталкивали в шесть печей. Крики были лишь пару секунд. Потом, худые тела, одно за одним, превращались в маленькие, тлеющие угольки. В серые крошечки, песчинки.
За трое суток было сожжено около 6 тысяч узников. Среди них были женщины и дети.
***
1943 год. Посёлок «Зимовка», Тульская область.
Деревянные избы горели до тла, крики оглушали. Коровы, которых тащили немцы, захватившие только что новую территорию, за рога, уже не мычали, а ревели. Весь скот выкрали. Оставшиеся в деревне матери с детьми да старики бежали прочь, в лес, но им не позволили сбежать. Кому ногу прострелят, кому пустят очередь в голову...
На дорогу, на которой ранее перевозили груз и товары в телегах, ездили на них сами, была повалена девчонка, лет пятнадцати. Задыхаясь от пыли, она визжала и кричала от боли и ужаса, пока её насиловал немецкий офицер. Девственная кровь хлестала ручьём из разорванной промежности. Рядом сидел другой, удерживая ей руки, передавливая вены. Третий же, стоя сверху них, фотографировал всё происходящее, противно ухмыляясь.
***
От лица Синицы. Самолёт.
Я пыталась уснуть. Никак не получалось. Было слишком плохо, начало сильно тошнить из-за жары. Температура поднялась вновь. Внутри всё сдавливало, скручивало, будто-бы кто-то вязал узлы или плёл вязальные петли. Нервы натягивались, как канат. Губы пересохли.
Спустя ещё час...
Все, кроме Тяпы и Кота уже уснули. Я тоже задремала. Сон был плохой, прерывистый. Зато сон.
—Щас посадка будет. Щас, или никогда. — Пробормотал Тяпа, видимо, Коту.
—Приземлимся - смотри в оба. — Коротко ответил ему тот.
Я открыла глаза и посмотрела на них. За мной Лера. Вслед за нами и, потихоньку, остальные. Не выдерживая температур, ребята стали снимать верхнюю одежду. Кто до белухи, кто оголяясь. Мы с Луной тоже, оставаясь в белых рубахах. Здесь не смотрят, здесь пытаются выжить.
—Где это мы? — Спросил Заяц.
—Аэродром, Мары. Или Мары, чёрт его знает. — Ответил Кучер, переставляя ударения.
К нам из кабины вышел пилот. Посмотрел на всех.
—Готовьтесь к высадке. — Коротко приказал он.
—Слышь, чё, командир. Может дверь-то откроешь? Задохнемся же! — Почти взмолился Бабай.
—Не положено. На стоянку зарулим - откроем. — Невозмутимо ответил тот.
—Ну, баран! Дышать же, бля, нечем! — Вскрикнул Кучер зло.
—Ты как со старшими разговариваешь? — Пилот тоже начинал раздражаться.
—Какой ты мне старший?! — Он снял рубаху. —Вали отсюда, крути баранку!
—Кучер, Бабай, закройте пасть, сучий потрох! — Вмешался Кот. —Извини, командир, действительно жарко.
—Зарулим - откроем. — Отрезал мужчина и вошёл обратно в кабину.
***
На аэродроме стояла гробовая тишина. Самолёты стояли рядами, смотря закруглёнными носами вдаль. Это был мёртвый покой, и ещё больше траура всему придавали такие-же мёртвые лица начальников аэродрома. Один за одним вслед за Котом мы шли на другое судно.
Страх оставался в прошлом салоне, теперь - холодная уверенность, своим холодом обжигающая. Мы шли на смерть. Каждый шаг приближал к неизбежному. Каждый шаг заставлял сердце пропускать глухой, но и такой громкий одновременно удар. Вдохи глубокие, размеренные. Лёд. Бесчувственные ледышки, а не люди. Они, или мы?..