3 часть
Лето в этом районе дышало густым, настоянным на асфальте и пыли воздухом. Двор, еще час назад оглашавшийся детскими воплями и стуком мяча о бетон, теперь затихал, погружаясь в синеватую дымку сумерек. Последние мальчишки, потные и довольные, скрылись в подъездах, унося с собой шум. Зажглись тусклые лампочки над входами, их желтоватый свет едва пробивал грязь на стеклянных плафонах и ложился неровными пятнами на ржавые металлические двери. Воздух был тяжелым, влажным, пропитанным коктейлем запахов: выхлопы старенькой «Лады», упорно коптящей у гаража; навязчивый аромат жареной курицы из вентиляции кафе на углу; и чуть горьковатый, химический дух чужого стирального порошка, доносившийся из открытых окон. Тишину нарушал только далекий лай собаки и редкий гул проезжающих по соседней улице машин.
Хван Хёнджин стоял в глубокой тени, где стена пятиэтажки резко поворачивала, образуя узкий проход к задним дворам. Он прислонился спиной к прохладному, шершавому бетону, став невидимым для любого, кто шел по основной аллее. В руке он механически вертел нераскуренную сигарету – зажигать не стал. Омега наверняка учует запах дыма за версту, а элемент неожиданности был ключевым в его изначальном плане. Плане, который он вынашивал последние три дня.
Три дня наблюдений. Три дня терпеливого выслеживания. Он узнал расписание новенького омеги, Ли Феликса, с почти военной точностью. Тот был существом привычки: выходил из подъезда ровно в 20:45, всегда один, без сопровождения бет или других омег, которых в их районе было мало. Направлялся в круглосуточный магазин «Уголок» за углом, покупал обычно что-то мелкое – пакет молока, батон, пачку печенья. Возвращался тем же путем, вальяжно, будто гулял по бульвару, а не по их грязноватому двору. Хёнджин видел его силуэт сегодня, как и вчера, и позавчера: вышел из третьего подъезда ровно по «расписанию», с пустым пакетом, сложенным в квадратик, в руке.
Но сегодня… сегодня Феликс вышел в каком-то топе. Хёнджин затаил дыхание, когда фигура омеги выплыла из подъезда в лучах умирающего дня. Тонкая, почти хрупкая спина. Длинные, очень светлые, почти белые волосы, собранные в небрежный хвост, но несколько прядей выбивались, обрамляя шею. Четкий, изящный изгиб талии. И этот проклятый топ – небрежно натянутый, держащийся буквально на одном оголенном плече. Ткань была тонкой, темной, но в сумерках Хёнджин разглядел очертания. Небольшие, аккуратные, но явные округлости под тканью, размером примерно с небольшое яблоко или крупный мандарин – те самые 1,5-2 размера, что были особенностью омег в их мире. Топ подчеркивал их форму, делая ее очевидной даже в скупом свете. Стройные ноги в обычных шортах и сланцах. Но походка… Походка сводила с ума. Легкая, пружинистая, с высоко поднятой головой. Он не шел в грязный «Уголок» за хлебом – он словно ступал по подиуму дорогого бутика, демонстрируя себя миру. Или, как подумал Хёнджин с внезапно нахлынувшей волной раздражения, ему.
— Ах ты, мелкий павлинище… — прошипел Хёнджин себе под нос, чувствуя, как привычная злость на наглеца смешивается с чем-то другим, острым и назойливым. Первоначальный план – жестко поставить зарвавшегося омегу на место, втолковать ему правила двора силой авторитета и, может, легкого физического воздействия (толкнуть, прижать к стене для острастки) – начал трещать по швам еще до начала действия. Вид этой дерзкой уверенности, этой… груди, нагло выставленной напоказ в вечернем походе в магазин, перевернул его намерения с ног на голову. — Сейчас мы побеседуем, конфетка, — пробормотал он уже с другой интонацией – низкой, хриплой, в которой злоба боролась с внезапным азартом. План изменился. Радикально.
Он выждал. Как тень, слившаяся со стеной, наблюдал, как Феликс скрылся за углом в сторону магазина. Через десять минут – ровно столько, сколько обычно занимала его покупка – легкая походка застучала сланцами по асфальту обратно. Феликс возвращался, неся небольшой пакет.
Хёнджин вышел из тени ровно в тот момент, когда Феликс поравнялся с узким переулком, ведущим к его подъезду. Это было идеальное место – глухое, без окон, освещенное лишь одним полуразбитым фонарем на другом конце, чей свет рисовал на земле длинные, искаженные тени. Пустота вокруг была звенящей. Сцена, до боли знакомая по плохим криминальным драмам про уличные разборки. Только здесь не было камер, и реальность пахла пылью и жареной курицей.
— Эй, Красавчик, — голос Хёнджина прозвучал громко в тишине переулка, нарочито небрежно, но с металлическим подбоем под спокойствием.
Феликс замер. Не резко, не испуганно, а скорее… настороженно-изучающе. Он медленно, с преувеличенной плавностью, обернулся. Их взгляды встретились в полумраке. Альфа – высокий, широкоплечий, заполняющий собой пространство узкого прохода, лицо скрыто тенью от капюшона, но в уголках губ играла знакомая наглая усмешка. Омега – невысокий, хрупкий на вид в своем вызывающем топе, но поза была прямой, а в больших, темных глазах, поймавших скудный свет фонаря, горел не страх, а холодный, оценивающий блеск. Дерзкий. Вызывающий. Хёнджин почувствовал знакомый укол раздражения, но теперь он лишь подстегивал его.
— Это ты мне? — Голос Феликса был удивительно ровным, спокойным. Слишком спокойным для омеги, загнанной в тупик альфой. В нем не дрогнуло ни одной нотки.
— Тебе, — Хёнджин сделал два неспешных шага вперед, сокращая дистанцию. Он прищурился, стараясь лучше разглядеть лицо в тени. — Ты же новенький, да? Ли Феликс? Только к тетке переехал?
— И? — Один слог. Вызов. Игнор. То самое, за что Хёнджин собирался его «воспитывать» изначально. Но теперь это лишь разжигало азарт.
— И у нас тут… свои порядки, — Хёнджин скрестил мощные руки на груди, подчеркивая свою физическую мощь. Кривая усмешка расползлась по его лицу шире. — А ты, конфетка, уже накосячил. Соседи говорят – ты мимо идешь, будто их не существует. Здороваться не хочешь. А один пацан… ну, местный… попробовал поздороваться – так ты на него сквозь смотрел, будто он пустое место. Наушники в уши воткнул. Это, понимаешь… неуважение. Серьезная неуважуха, брат.
Феликс медленно поднял тонкую, темную бровь. Чуть склонил голову набок, словно разглядывая диковинное насекомое. Его взгляд скользнул по скрещенным рукам Хёнджина, по его плечам, вернулся к лицу.
— Брат? — спросил он, и в этом одном слове прозвучала ледяная ирония.
Хёнджин фальшиво рассмеялся, разводя руками в показном дружелюбии.
— Фигура речи, красавиц! Не цепляйся к словам. — Он пожал плечами. — В общем, ситуация, сама понимаешь… не очень. У нас за такое по морде запросто могут дать. И не раз. — Он сделал паузу для эффекта, наслаждаясь моментом. — Но я, считай, человек добрый. И справедливый. Так что предлагаю разрулить все по-хорошему. Без крови, без шума.
Феликс не проронил ни слова. Он просто стоял, с пакетом в руке, смотрел на Хёнджина темным, непроницаемым взглядом. Его спокойствие начало действовать на нервы, но Хёнджин был уверен в своем новом плане.
— Я все улажу, — продолжил он, голос стал ниже, интимнее. Он сделал еще полшага вперед. — Всех успокою. Объясню, что ты просто скромный, стеснительный. Никто к тебе больше не придерется. Никто пальцем не тронет. Полная крыша над головой в нашем дворе. — Он наклонился чуть ближе, его дыхание почти касалось лица Феликса. — А ты в ответ… дашь мне их потрогать. — Его взгляд, горячий и наглый, уперся прямо в округлости под тонкой тканью топа на груди Феликса. Он даже чуть приподнял руку, пальцы слегка согнулись, готовые ощутить упругость плоти под тканью. Жест был лениво-вожделеющим, проверкой границ. — Ну, эти… сиськи твои. Пару раз. Честное альфийское.
Пауза повисла в переулке, густая и звенящая. Казалось, даже далекий лай собаки стих. Хёнджин замер в полушаге, его рука все еще была протянута, пальцы в сантиметре от цели. Он видел, как темные глаза Феликса сузились, в них мелькнуло что-то стремительное и опасное.
И случилось это так быстро, что Хёнджин, привыкший к уличным дракам, не успел среагировать.
Шлеп!
Звук был неожиданно громким, хлестким, эхом отозвавшимся от стен переулка. Четкая, сильная пощечина прилетела прямо в щеку Хёнджина. Не шлепок, а полноценный удар открытой ладонью, с размаху, со всей силой, на которую был способен невысокий омега. Боль, резкая и жгучая, пронзила скулу. Хёнджин инстинктивно отшатнулся, схватившись за щеку. Глаза его, широко распахнутые от абсолютного, немого шока, уставились на Феликса. В голове гудело. Никто. Никто не смел так…
— Ты че ахуел совсем?— выдохнул он хрипло, больше от невероятности происходящего, чем от боли. Рука сама потянулась к пострадавшей щеке, нащупывая начинающее гореть пятно.
Феликс стоял ровно. Совершенно неподвижно. Он не отпрыгнул, не приготовился к драке. Он просто стоял. Дышал ровно, глубоко. Но в его глазах бушевала буря. Холодная, яростная, презрительная. В них не было ни капли страха. Только чистое, неразбавленное презрение.
— Это ты ахуел, — произнес Феликс. Его голос был низким, ровным, но каждый слог резал, как лезвие. Он медленно скрестил руки на груди, защищая ту самую точку, к которой тянулся Хёнджин, но жест был не оборонительным, а вызывающим. Будто только что он не вмазал пощечину местному альфе-авторитету, а отряхнул пылинку с рукава. — Я, может, и омега, — продолжил он, четко выговаривая слова, — но не дура. И уж точно не дешевая игрушка для скучающих альф, которым больше нечем заняться, кроме как поджидать людей в темных переулках.
— Ты серьезно думал, — его взгляд скользнул по ошеломленному лицу Хёнджина, — что я позволю какому-то дворовому гопнику с сомнительной репутацией лапать меня? За такую-то цену?
Хёнджин опешил. Его мозг лихорадочно соображал. План провалился. Жестко. Унизительно. Он попытался найти оправдание, выход:
— Э, подожди… — он махнул рукой, пытаясь вернуть хотя бы видимость контроля. — Это ж было типа предложение.Шутка! Флирт, черт возьми! Ты чего так, сразу…
— А ведешь себя как последнее быдло, — Феликс перебил его, не повышая голоса, но каждое слово било точно в цель. Он неожиданно шагнул вперед, навстречу Хёнджину, сокращая и без того маленькую дистанцию. Его рост был меньше, но в этот момент он казался больше. — Хочешь уважения? Заработай его. Действиями. А не дешевыми предложениями в темном переулке. — Он бросил последнюю фразу, как плевок: — А сейчас – катись отсюда. Пока цел. И не отсвечивай.
И прежде чем Хёнджин успел что-либо возразить, что-либо сделать, Феликс резко развернулся. Его сланцы четко застучали по асфальту. Он пошел прочь тем же вальяжным шагом, с прямой спиной, не оглядываясь, будто только что разогнал назойливого попрошайку, а не оставил с разбитым самомнением местного альфу. Пакет в его руке мерно раскачивался.
Хёнджин остался стоять посреди узкого переулка, один, в кольце теней от высоких стен. Он по-прежнему держался за щеку, где горело и пульсировало. Онемевшие пальцы ощущали начинающуюся отечность.
— Бля… — вырвалось у него наконец, глухо, в пустоту. Воздух свистел в легких.
Он медленно опустил руку, потер ладонью разгоряченную кожу. Боль была отчетливой, напоминающей. Унижение – жгучим и непривычным. Он провёл языком по внутренней стороне щеки, ощущая металлический привкус. И вдруг… углы его губ сами собой поползли вверх. Сначала едва заметно, потом шире. Глубокий, хриплый смешок вырвался из груди. Потом еще один. Он закинул голову назад, глядя на узкую полоску темнеющего неба между домами, и рассмеялся по-настоящему. Впервые за долгие месяцы – искренне, до слез.
Да, было больно. Физически и морально. Да, его, Хван Хёнджина, только что публично (пусть публика была лишь стены) унизили и отбрили по полной программе. Да, его «авторитет» в этом переулке только что получил сокрушительную пощечину.
Но, черт подери…
Он вытер ладонью глаза, все еще смеясь, и посмотрел в ту сторону, куда исчез Феликс. В его взгляде не было злости. Было нечто совершенно новое – азарт, удивление и жгучий, неудержимый интерес.
— Он мне нравится, — прошептал Хёнджин в тишину переулка, и в его голосе звучало нечто большее, чем просто признание поражения. Звучало начало игры. Опасной и непредсказуемой. — Охренительно нравится.