глава 3
Утро ворвалось в спальню нагло-яркими лучами солнца, залившими комнату золотом. Хёнджин лежал неподвижно, притворяясь спящим, веки сомкнуты, но сознание – раскаленная наковальня, по которой молот вины бил без остановки. Он чувствовал каждое движение Феликса рядом – легкое потягивание, сонное хмыканье, теплое дыхание на своей коже. И ждал. Ждал ледяного молчания, пустого взгляда, отстраненности. Ждал расплаты.
— Ммм… доброе утро, любимый, — прозвучал над его ухом голос, хрипловатый от сна, но невероятно теплый. Теплый, как плед в ту самую первую зиму. Теплый, как кофе в постель. Теплый, как… доверие.
Хёнджин чуть не дернулся. Любимый. Слово обожгло сильнее пощечины. Он медленно открыл глаза, приготовившись к ледяной пустоте.
Но в глазах Феликса не было пустоты. Там было солнце. Немного сонное, но настоящее. Он улыбался, его рыжие волосы торчали забавными прядями, а щеки были розовыми от сна. Он выглядел… счастливым. Беззаботным. Прежним.
— Выспался? — Феликс потянулся и обнял его. Нежно, но крепко. Прижался всем телом, уткнувшись носом в его грудь. Хёнджин замер. Каждый нерв в его теле взвыл от тревоги. Он вдыхает. Чует? Чует ли он еще ту вонь под слоем мыла? — Ты такой теплый, — пробормотал Феликс, его голос был бархатным от удовольствия, пальцы нежно провели по спине Хёнджина.
Прикосновение, которое раньше вызывало блаженство, теперь было пыткой. Каждое касание пальцев Феликса оставляло на его коже невидимый ожог стыда. Ему хотелось отшатнуться, закричать: «Не трогай меня! Я грязный!» Но он лежал неподвижно, превратившись в статую, высеченную из льда вины. Его собственные руки, обычно так стремившиеся обнять Феликса первыми, лежали как плети по бокам.
— Я… да, — выдавил он сквозь пересохшее горло. — А ты?
— Как сурок! — Феликс рассмеялся, его смех, чистый и звонкий, как колокольчики, прозвучал в комнате. Звук, который Хёнджин обожал, теперь резал слух, как ножовка по стеклу. — Хотя ждал тебя долго, заснул на диване. Ты меня, кажется, унес? Спасибо, герой. — Он поднял голову и поцеловал Хёнджина в уголок губ. Легко, нежно, по-домашнему. Поцелуй был медом, но для Хёнджина он стал ядом.Он почувствовал, как его желудок сжался в тугой болезненный узел.
Феликс вскочил с кровати, потянулся, демонстрируя гибкую линию спины под тонкой майкой. — Голодный? Я что-нибудь быстренько сделаю! Омлет? Или кашу? — Он обернулся, и его глаза сияли той самой, убийственной беззаботностью. Ни тени подозрения. Ни капли боли. Как будто той ночи не было. Как будто его мир не треснул по швам из-за предательства альфы.
— Омлет… — прошептал Хёнджин, с трудом отрываясь от подушки. Его тело казалось свинцовым. — Спасибо.
— Не за что, любимый! — Феликс скрылся за дверью, напевая какую-то веселую мелодию.
Хёнджин остался лежать, глядя в потолок. В ушах звенело. *"Любимый". "Герой". "Спасибо".* Каждое слово Феликса было ножом, медленно и методично вскрывающим его душу. Как он может? Как он может так легко улыбаться, болтать, обнимать его, целовать? Неужели он ничего не почувствовал? Неужели его инстинкты молчат? Или… Или это было настолько незначительным для Феликса, что он даже не заподозрил? Эта мысль была еще ужаснее. Значит, его измена была настолько мелкой, ничтожной, что даже не потревожила его омегу? Он был настолько неважен? Гнев, грязный и жалкий, кольнул его, тут же утонув в море стыда. Нет. Он не имел права на гнев. Ни на что. Только на самоуничтожение.
***
На кухне царила иллюзия нормальности. Пахло кофе и поджаривающимся маслом. Феликс стоял у плиты, ловко переворачивая омлет на сковороде. Он был одет в свои старые, растянутые треники и огромную футболку Хёнджина. Его футболку. На ней, на груди, там, где сейчас билось сердце Феликса, был отпечаток чужого парфюма? Чужой ладони?
— …и представляешь, Чанбин вчера такой… — Феликс тараторил без остановки, рассказывая какую-то смешную историю про их друга. Он жестикулировал лопаткой, смеялся, бросал Хёнджину сияющие взгляды. — …а потом он говорит… Ой, смотри не пролей кофе! — Он вдруг прервался, заметив, как рука Хёнджина дрогнула, и кофе едва не хлынул через край кружки.
Хёнджин судорожно поставил кружку на стол. Его ладони были влажными. Каждое слово Феликса, каждый его смех, каждый взгляд – все это было невыносимо. Он чувствовал себя величайшим обманщиком в истории. Он сидел за их кухонным столом, пил кофе, который приготовил Феликс, и слушал его болтовню, зная, что за его спиной – грязь, ложь, предательство. Он был чужим в своем же доме. Призраком за столом.
— Ты… сегодня какой-то тихий, — заметил наконец Феликс, ставя перед ним тарелку с идеальным омлетом. Он наклонился, положил руку ему на лоб. — Не заболел? Температуры вроде нет… — Его касание было нежным, заботливым. И от этого Хёнджину захотелось провалиться сквозь землю. Его лоб горел под ладонью Феликса – горел от стыда.
— Нет, нет, — поспешно отстранился он, слишком резко. Феликс слегка нахмурился. — Просто… не выспался. На студии задержались, голова гудит. — Старая, гнилая ложь снова выскользнула наружу.
— Ах, эти твои музыканты! — Феликс покачал головой, но нахмуренные брови разгладились. Он сел напротив, принялся за свой омлет. — Тогда после завтрака ложись досыпать! Я тихонечко. Может, массаж сделаю? Помогает же обычно. — Он подмигнул.
Массаж. Его руки на его коже. На той самой коже, которую трогали чужие руки. Хёнджин почувствовал, как по спине пробежали ледяные мурашки. Его тошнило.
— Не надо, спасибо, — выдавил он. — Просто… посижу.
— Ладно, — Феликс легко согласился, снова погружаясь в болтовню о планах на день, о новой песне, которую услышал, о смешном видео с котами. Его голос лился, как ручей – чистый, живой. Для Хёнджина это был водопад камней, обрушивающийся на его голову. Он ковырял вилкой омлет, не в силах сделать ни одного кусочка. Комок стыда стоял в горле, не пуская пищу.
Он наблюдал за Феликсом. За тем, как он оживленно рассказывает, как его глаза горят, как он надувает щеки, когда смеется. Его Феликс. Весь, без остатка. Открытый, доверчивый, любящий. И этот вид был невыносим. Потому что Хёнджин знал: он этого не заслуживает. Он разрушил это доверие. Он осквернил эту любовь. Он был вором, пьющим из источника, который отравил.
Когда Феликс, закончив завтрак, встал, чтобы помыть посуду, он снова подошел к Хёнджину. Обнял его сзади за плечи, прижался щекой к его голове.
— Не перетруждайся сегодня, ладно? — прошептал он, его дыхание было теплым на коже Хёнджина. — Я люблю тебя.
Эти три слова. Снова. Они ударили Хёнджина с новой силой. Он зажмурился, чувствуя, как предательские слезы подступают к глазам. Его рука сама потянулась прикрыть ладонь Феликса на своем плече, но он остановил ее. Его прикосновение осквернило бы эту чистоту.
— Я тоже, — прошептал он в ответ, и это была самая горькая ложь из всех. Он любил. Боже, как он любил этого человека! Но его любовь была теперь отравлена, пропитана гнилью его поступка. Разве можно любить, будучи предателем?
Феликс поцеловал его в макушку и отошел к раковине, насвистывая ту же веселую мелодию.
Хёнджин сидел за столом, глядя на остывший омлет. Вокруг него кипела жизнь – звучал голос любимого, звенела посуда, светило солнце. Но внутри него была мертвая тишина. Тишина опустошения. Он был в аду. В самом его центре. И ад этот был соткан из солнечных лучей, смеха Феликса и его собственной, невыносимой вины. Каждое "люблю", каждый поцелуй, каждая улыбка – все это было каплей расплавленного свинца, падающей в его душу. Он не знал, сколько сможет выдержать этот фасад. Сколько сможет терпеть эти объятия, которые жгли его, как раскаленное железо. Рано или поздно трещина пойдет. Рано или поздно он рухнет и признается. Или сойдет с ума. Но пока... пока он был заложником собственного предательства и слепой, доверчивой любви Феликса. Его личный ад только начинался. И хуже всего было то, что его палачом был он сам, а стражем – его же бесконечно любящая жертва.
—————————
Мой тгк: hyunlixhavenn