Жемчужина Султана

Юнги соглашается на охоту моментально. Чонгук даже не успевает закончить предложение, когда тот уже раздаёт указания слугам и даже просит поставить в известность Намджуна.

— Когда ты будешь готовиться к свадьбе с Тэхён-хатун, поймешь меня, — это всё, что говорит Юнги, пытаясь объясниться, — когда это важная для тебя омега, имеют значение даже те мелочи, которые, казалось бы, несущественные.

Чонгук только качает головой. Находясь в заботах, он не замечает, что время до охоты проходит слишком быстро, даже не успевает заглянуть к Тэхёну, что уж говорить о других наложницах. О беременной Лисе и вовсе напоминает запыхавшийся Хосок. Он вежливо просит разрешение на вход, но когда говорит, то немного задерживает слова, контролируя дыхание.
— Лиса-хатун в покоях с повитухой, Повелитель, — Чонгук непонимающе хмурится, и ага немного неловко дополняет: — Она рожает и просит вас.

— Вот как? — Чонгук расплывается в довольной улыбке, поправляя кафтан. — Значит, на свет вот-вот появится член великой правящей династии османов. Когда я вернусь с охоты, доложи, кто родился, Хосок-ага.

— На всё ваша воля, Повелитель, — Хосок склоняется в поклоне и немного мнётся, на что Чонгук повелительно вскидывает бровь: — Я должен предупредить, Повелитель, что роды Лисы-хатун идут тяжело. Она не подпускает никого, кроме повитухи, просит вас.

— Приведите лекарей, пустите к ней подруг из гарема, наверняка они есть, — Чонгук пытается найти где-то внутри себя трепет, желание поддержать омегу, вынашивающую его дитя, но не находит его. Он с искренней любовью относится ко всем своим детям, но не к их матерям. Тем более, когда его истинная омега при всех попытках держать незаинтересованное лицо оказалась поразительно ревнивой. Он властно бросает: — Обеспечьте хатун лучший уход, она может родить наследника. И передайте Тэхёну-хатун те сундуки, которые я велел приготовить.

— Будет исполнено, мой падишах, — Хосок склоняется в глубоком поклоне и мелко пятится, не разгибаясь, когда Чонгук решительно проходит мимо него.

В гареме настоящий переполох: он слышит омежий гомон, слышит взволнованные голоса и отдалённые крики. При его появлении гарем на мгновение замирает, склонившись в глубоких поклонах, но, как только он повелительно кивает, все снова начинают метаться.

Чонгук слышит крик Лисы. Надрывный, громкий, нехарактерно грубый для неё. На мгновение его сердце сжимается. Даже если он ничего не чувствует к ней, даже если и он сам, и его душа, и его тело принадлежат другой омеге — альфа внутри просто неспособен молча слушать, как беззащитная омега кричит от боли, пусть даже она и рожает на свет кровь его крови.

Чонгук заминается. Он неуверенно смотрит наверх, не решаясь уйти. Как альфа и как Султан, он привык бесстрашно бросаться в бой, привык защищать слабых. И сейчас всё его существо изнывало от того, что пришлось проходить невинной душе, но…

Он встряхивается. Даже если он придёт к ней, это не повлечет за собой ничего, кроме разбитых надежд трепетного омежьего сердечка, новых пересуд и ссор в гареме, и, не приведи Аллах, ещё и Тэхёна от него отвратит. Чонгук стискивает зубы и распрямляет плечи, когда заставляет себя уйти.

Омеги из гарема наверняка расскажут Лисе-хатун, что султан ушёл — впрочем, этот же слух дойдёт и до ушей Тэхёна-хатун. Чонгук двигается в сторону выхода из дворца решительно, прогоняя от себя проблемы и мысленно убеждая, что это не побег. Возможно, тактическое отступление. У него всегда найдётся тысяча и одна причина быть в другом месте, а не при родах.

— Повелитель, — Юнги и Намджун уважительно склоняют головы, когда Чонгук, буквально распространяющий вокруг себя потрескивающий от нервной злости феромон, молча седлает лошадь. Ему надо немного успокоиться, ощутить ветер на лице, тяжесть лука в руке, почувствовать разгоняющую альфью кровь радость охоты.

Юнги с Намджуном благоразумно молчат, легко скача следом, как и вся услужливая свита. Пока Повелитель не заговорит — никто не посмеет открыть рта. И это кажется правильным, разумным. Отчего Лиса-хатун решила, что она достойна присутствия альфы на таинстве родов? Было ли это попыткой унижения с её стороны?

— Намджун-паша, — Чонгук, нисколько не успокоившись, замедляет ход Мглы, потянув на себя поводья, и рыкает: — Когда мой брат рожал, ты присутствовал при этом?

— Конечно, — контрастно спокойный Намджун отвечает именно так, как Чонгук и предполагал. И это парадоксальным образом злит его ещё больше. — Моя прелестная жена принесла мне детей спустя восемь невыносимо долгих часов, — он говорит мечтательно, и Чонгук невольно оборачивается: Намджун мягко улыбается, прищурив глаза, словно вспоминая тот миг, когда взял на руки младенца, — они были до того маленькими, что я боялся раздавить их своими ладонями, но Джин, несмотря на свою усталость, всё равно утешал меня.

— Вот как, — Чонгук поджимает губы, чуть нахмурившись, — а ты, Юнги-паша, будешь присутствовать на родах Чимини?

— Конечно, — Юнги говорит легкомысленно, словно не подвергает это и капли сомнения, — и я уверен, что, когда дворец будет содрогаться от криков Тэхёна-хатун, вы тоже не решитесь сбежать на охоту, мой падишах.

Чонгук чувствует, как злость медленно отпускает его, и надувается, сдерживаясь, чтобы не запыхтеть. Самые близкие к нему паши знали его слишком хорошо, чтобы купиться на попытку сохранить лицо. Ну сбежал. Ну и что?

— Лиса рожает, — Чонгук пускает Мглу чуть быстрее, повелительно кивнув страже, и те отступают, давая ему и пашам хотя бы призрачное ощущение приватности. Он неохотно признается: — Просила меня, а я… не пошёл.

— Наши обычаи не предполагают присутствия альфы на родах, мой Повелитель, — Намджун слегка склоняет голову к плечу, мудро прищуривая по-змеиному резные внимательные глаза, и мягко добавляет: — И альфа может нарушить традиции только от большой любви.

Чонгук задумчиво опускает голову. Глубоко внутри он прекрасно понимает, что сделал бы, будь на месте Лисы Тэхён, и не сомневался в своём решении ни мгновения. Он вздыхает, негромко проворчав:

— Я думаю о том, чтобы просто распустить гарем к шайтану.

— И кто же будет услаждать ваш взор, мой Султан? — Юнги тонко улыбается, блеснув изумрудными глазами. Чонгук невольно чувствует, как успокаивается от одних только звуков его голоса — Великий Визирь, знающий его с самого детства, всегда имел на него поразительно сильное влияние, за что не раз становился объектом покушений. Другое дело, что обычно это гораздо хуже заканчивалось для тех, кто пытался на него напасть.

— Тэхён-хатун? — Намджун мягко посмеивается с другой стороны, и Чонгук окончательно приходит обратно в благонравное настроение. В конце концов, что такого в том, что он влюблён только в одну омегу, пусть и проводил до этого ночи любви с другими? Так ведь страна нуждается в уверенности, что род будет продолжаться. Намджун ухмыляется. — Если он, конечно, согласится.

— И вас тоже распущу, — Чонгук совершенно беззлобно ворчит, весело блеснув тёмными глазами, — вместе с гаремом.

***

«Мои сердце и жизнь — в твоих руках, в твоей власти.
Я лишь книга, в которую ты можешь вписать всё, что захочешь.
Я неогранённый камень, которому ты можешь придать любую форму»

Пальцы, держащие письмо, вздрагивают и роняют лист бумаги на разворошенную постель. Ослабевшие, словно державшие на себе вес всей Империи, они даже не тянутся, чтобы подобрать послание султана и перечитать его.

Тэхён боится открывать шкатулку, боится увидеть, что в ней хранится, боится почувствовать, как сердце бьётся сильнее из-за внимания истинного альфы. Ему сложно отказывать в ухаживаниях и обманываться дальше, особенно теперь, когда он видит, как именно Чонгук относится к другим. Как потакает маленьким прихотям своего брата-омеги, как ласков с лошадьми, как воркует со своими детьми и властно, умело управляет страной.
•
Это не та судьба, которой Тэхён желает — быть подле султана; но та судьба, что его настигла. И принять её необратимый рок — то же самое, что добровольно войти в покои Чонгука, отдать ему себя и понести для него детей.

Тэхён неловко скользит ладонью вдоль тела, прикасаясь к низу живота. Уже несколько дней его температура выше обычного, а феромоны словно сходят с ума, забивая собой все углы комнаты. Тэхёну приходилось слушать рассказы о течках: не только обязательные, но и случающиеся между омегами. Даже тут он несколько раз подслушал, как обсуждались ночи, проведённые именно под властью страсти. Тэхён не хочет этого.

Не хочет, но понимает, что не сможет избежать.

Встав с постели, Тэхён начинает мерить комнату маленькими аккуратными шагами. Чонгук не остановится, и следом за даром последует приглашение в покои, которое невозможно не принять. И маленькая омега внутри урчит только от одной мысли, что они останутся наедине, без шума свидетелей, но Тэхён боится.

Прерывисто выдохнув, он резко поворачивается к шкатулке и тянется к ней дрожащими пальцами, чтобы открыть. С его губ слетает вздох. Резной, обитый внутри бархатом сундук наполнен неогранёнными драгоценными камнями доверху — Тэхён невольно прижимает пальцы к губам, глядя на рубины и изумруды широко распахнутыми глазами. В его руках целое состояние.

Он не сразу замечает тяжелую книгу, лежащую на них — с тиснёным золотом узором, ручным переплетом и тяжёлой золотой кисточкой. Тэхён бережно открывает её, невесомо скользя пальцами по веленевым страницам тончайшей выделки. Проклятие.

— Альфа… — он невольно шепчет, чувствуя тепло внутри живота. Как Тэхён ни старается оградиться от этого, омега внутри него приходит в восторг — перед течкой им свойственно гнездиться, собирать вокруг себя вещи, которые нравятся. Тэхён любит блестящие вещи. Он краснеет, опуская голову и бережно опуская книгу обратно в шкатулку. Чонгук не сможет купить его. Даже такими, такими…

Не удержавшись, Тэхён все же тянется к одному из камушков: крупный неогранённый изумруд так и примагничивает его взгляд. Он непроизвольно прикасается пальчиками к броши у себя на груди, уже подаренной однажды Чонгуком. Тэхён не может не думать о том, каким прекрасным было бы украшение из этого камня, сделай его султан снова…

Он слышит мягкий звук распахивающихся дверей и испуганно оборачивается, распахнув глазки. В проём плавно заходит Чонгук — он двигается неторопливо, словно перетекая из одного движения в другое, и довольно щурится, когда видит Тэхёна у шкатулки и зажатый у него в ладони камень. Тэхён ярко краснеет, неохотно опустив голову.

— Султан.

— Тэхён-хатун, — голос Чонгука бархатный, обволакивающий и тёплый, заставляющий Тэхёна внутри сладко затрепетать. Он сжимает в пальцах подол своего упрямо скромного платья, пытаясь сдержать себя. — Вам понравился подарок?

— Он… приемлемый, — Тэхён поджимает губы, стараясь сделать свой тон незаинтересованным, и отворачивается, пряча красное лицо.

— Однажды я смогу угодить вам, — Чонгук бархатно смеётся, и Тэхён ненавидит и любит этот звук всем своим существом одновременно, — вы хорошо себя чувствуете? Мне сообщили, что вы предпочитаете оставаться в своих покоях, Тэхён-хатун.

Тэхён скользит ладонью, в которой до сих пор сжимает камушек, по телу, до низа живота, и поджимает губы. Он не может сказать, что ему плохо, потому что тогда обеспокоенный султан, прикажет лекарю проверить омегу и тот найдёт у него все симптомы предстоящей течки. Тэхён не может этого позволить.

— У меня не так много дел и друзей, чтобы проводить время за пределами моих комнат, — Тэхён старается контролировать и тело, и голос, когда разворачивается к Чонгуку, — компанию мне составляют только ваши подарки и книги.

— Её могу составить вам я, — Чонгук довольно щурится и делает несколько шагов вперёд. Он останавливается около сундука с камушками и без интереса берёт один из них, прокручивая на свету. Когда Тэхён продолжает молчать, он добавляет: — Или вы мне. Я неплохо рисую, Тэхён-хатун, а в этом сундучке достаточно камней, чтобы сделать из них симпатичное украшение. Что вам нравится больше: серьги, кольца, подвески или, быть может, — он бросает выразительный взгляд на прошлый подарок, — брошки?

Тэхён тихонечко сглатывает. Он пропустил мимо ушей большую часть слов султана, потому что насыщенный, желанный запах альфы забивается глубоко в глотку, дурманя разум. Поспешно вернув приглянувшийся камень в сундук, Тэхён делает несколько шагов назад, буквально прячась за постелью.

— Вы молчите, потому что не знаете, как отказать или согласиться? — Чонгук лукаво ухмыляется и демонстративно берёт изумруд. Он подносит камень к лицу, вдыхая оставшийся запах омеги, и оставляет на нём невесомый поцелуй. От одного вида этого у Тэхёна дрожат бёдра — он мог бы быть этим камнем.

— Только рисунки и ваша компания? — Тэхён находится с ответом. Он не двигается с места, с опаской поглядывая на альфу. — Этого мало, чтобы у меня был повод согласиться. Вы ведь даже будете рисовать не меня, а всего лишь набросок для украшения по моей прихоти.

— Значит, всё-таки хотите украшение? — Чонгук тонко лукаво улыбается, и Тэхён заливается краской, понимая, что альфа поймал его. Он независимо отворачивается, чувствуя, как от негромкого бархатного смеха загораются кончики ушей. — Думаю, у меня есть ещё кое-что, что я могу предложить. Вы как-то упоминали, что вам нравится пахлава. Мои повара приготовили лучшую, и она уже ждёт вас в моих покоях. Если вы, конечно, согласитесь.

Чонгук мягко протягивает ладонь с поблескивающими на длинных красивых пальцах крупными кольцами, и Тэхён на мгновение заминается. Может быть, не довлей над ним томительный жар приближающейся течки, он смог бы отказаться, но… Он медленно тянет ладошку, чтобы вложить в большую ладонь свои подрагивающие нежные пальчики.

Кажется, что по всему его существу приходятся крупные мурашки от одного только прикосновения альфы. Тэхён чувствует, как на щёчках вспыхивает приятный жар, как сладко что-то сжимается внизу живота, и с трудом выдыхает:

— Я просто надеюсь, что она будет неплоха на вкус.

Он сам поражается тому, как сладко, как мягко звучит его голос, тут же краснея от этого ещё ярче. Альфа с величейшей осторожностью сжимает его ладошку в своей и мягко утягивает за собой. Тэхён чувствует что-то странное и трепещущее внутри, когда Султан медленно ведёт его через весь гарем — ошеломлённые омеги и калфы заминаются, тут же склоняя головы в глубоком поклоне, а Тэхён смущённо отворачивается, давя желание спрятаться за надёжной спиной альфы, скрытой красным кафтаном.

— Не надо смущаться, Тэхён-хатун. Пусть они полюбуются вашей красотой, — негромкий бархатный шёпот Чонгука обволакивает ушки приятной патокой, и Тэхён буквально останавливает себя на половине движения, чтобы не уткнуться лицом ему в плечо.

Султану бы это понравилось. Тэхёну несложно предсказать, что Чонгук довольно улыбнулся бы, прижал бы к себе омегу перед всеми, кто тут собрался, и повёл бы его в свои покои именно так. Но он не может позволить себе такой дерзкой вольности, не сейчас. Поэтому вместо того, чтобы продолжать прятаться за сильной и крепкой спиной султана, Тэхён отходит чуть в сторону и выпрямляет плечи.

Сегодня на нём не особо открытый наряд, но обнажённая кожа всё равно мелькает под тканью скромного для гарема платья. Чонгук кидает на него внимательный, немного удивлённый, немного впечатлённый взгляд и замедляет шаг. Они идут плавно и величественно. Тэхён находит это привлекательным. То, как все расходятся перед их парой, как кидают завистливые и уничижающие взгляды. Омега внутри трепещет от внимания, от того, что впереди альфа, а он — чуть позади, за плечом.

Под охраной.

— Именно так, мой свет, — Чонгук говорит это с нотками самодовольства, но голос у него мягкий, глубокий. — Вы прекрасны, и не стоит смущаться. Пользуйтесь и положением, и красотой.

Тэхён поджимает губы и кидает, как ему кажется, недовольный взгляд из-под опущенных ресниц. Чонгук только улыбается. Он кивает нескольким встретившимся им на пути альфам, склонившимся в почтительных поклонах, а уже перед покоями останавливается, вновь подавая руку. Слуги распахивают перед ними двери, и Чонгук заводит Тэхёна, удерживая за ладонь. Жар от прикосновения растекается по всему телу, вынуждая контролировать дыхание: воздуха словно не хватает, и Тэхёну хочется дышать часто-часто, так, чтобы туго стянутая грудь приподнималась на каждый вдох.

— Всё подготовили, — Тэхён осматривает покои и осторожно усаживается в подушках, откидываясь на них немного демонстративно. Ему не хочется — это выходит совершенно случайно, под напором ситуации и накрывающей волнами течки. — Вы не ожидали, что я вам откажу?

— Я лишь надеялся, — Чонгук усаживается рядом на бок, сгибая одну ногу в колене, — откажите вы мне, я вернулся бы сюда в одиночестве, и это разбило бы моё сердце. Надеюсь, эта мысль вас потешит.

— Вы исключительно сладкоречивы, — Тэхён слегка задирает кончик носа, пытаясь скрыть, как сильно от этих слов затрепетало его омежье сердечко. Он не может удержаться, когда немного лукаво склоняет голову к плечу. — Должно быть, и стихи пишете.

— Истинно так, — Чонгук в ответ приподнимает в улыбке самые уголки красиво очерченных губ, блеснув нечитаемыми чёрными глазами. Он придвигается чуть ближе, глядя невольно замершему Тэхёну прямо в лицо, и начинает мягко говорить: — Великолепие светил бледнеет пред твоей красой, я никого бы не сравнил с моей прелестной госпожой. И если в пламенной любви меня когда-то обвинят, ты сердцем ведаешь моим, а я ни в чём не виноват.

Тэхён прерывисто выдыхает, прижимая ладонь к часто бьющемуся сердцу — мягкий, словно любовный взгляд Чонгука оглаживает его лицо, вызывая сладкий румянец на щеках и трепет в груди. Он хочет опустить ресницы, чтобы почти застенчиво спрятаться от взгляда альфы, но не может отвести взгляда от колдовских чёрных глаз.

— Желанный, я слезы лью, и им не видно берегов, за верность и любовь твою я море выплакать готов, — Чонгук осторожно протягивает руку, чтобы сжать в своей ладони изящную омежью ладонь и с болезненной нежностью огладить большим пальцем тыльную сторону. Он звучит и мягко, и невероятно страстно одновременно. — Алмазы слёз в глазах крупны, как камни на моём кафтане, я господин большой страны и раб прекрасного создания. Мухибби пал к твоим ногам в надежде получить награду, царица грёз, моим глазам волшебней божества не надо.

Тэхён молчит ещё некоторе время, когда султан перестаёт говорить — он медленно, словно неохотно вытягивает свои пальчики из чужой ладони, непривычно нежно скользнув мягкими подушечками по ней, и едва слышно признается:

— Очень красивые… мой Повелитель.

Атмосфера между ними невероятно интимная, тихая. Такая, какую Тэхён совершенно не ожидал ощутить наедине с султаном. Он не может отвести глаз от блестящего, совершенно искренне влюблённого взгляда Чонгука, не может сдвинуться с места и нормально вздохнуть. Хочется, чтобы случилось что-то, что толкнуло бы их в объятья друг друга, и Тэхён мог потом вечность обвинять всех вокруг, но не себя. Потому что он не должен хотеть наклониться и подарить первый невинный поцелуй этому альфе.

Мысли о том, что его, госпожу, похитили, держат в плену и не дают увидеться с дядей, теперь не вызывают прежней бури злости. Тэхёну кажется это очаровательным: лишь благодаря стечению обстоятельств он смог встретить своего предначертанного. Не это ли знак? Сердечко в груди бьётся так, что его наверняка слышно на том конце великолепного замка, что уж говорить об альфе. Султан наверняка читает его лицо как раскрытую книгу, но если это так, то отчего же он медлит?

— Вы столь прекрасны, что я ненавижу одну мысль о необходимости моргать, — Чонгук поднимает ладонь и подцепляет скатившуюся по плечу ленточку, поправляя и возвращая её обратно, чувственно заглядывая в глаза, — потому что даже на мгновение не хочу прекращать смотреть на вас, Тэхён-хатун.

Тэхён задерживает дыхание, когда ловкие пальцы Чонгука не соскальзывают с оголённой кожи, а поднимаются выше. Мягкие подушечки оглаживают шею, ласкают место за ушком, поднимаясь к выбившемуся кругленькому локону. Тэхён дрожит от этого невесомого прикосновения, совершенно не зная, как быть: податься навстречу или же отпрянуть? Чонгук пользуется замешательством на невыносимо красивом лице и заканчивает своё преступное дело, осторожно убирая прядку в прическу.

— Теперь вы выглядите собранно, — Чонгук говорит это низким голосом с очевидной бархатной хрипотцой. — Могу ли я угостить вас с рук, омега?

Тэхён слишком откровенно чувствует, что если он сейчас попытается заговорить, то с губ сорвётся какой-нибудь совершенно омежий слабый звук. Он кажется самому себе поплывшим, размягчившимся, когда немного робко, но послушно открывает дрогнувший рот, так и не отведя взгляда.

Глаза Чонгука чернеют. Альфа не глядя берёт со стола что-то из сладостей и медленно подносит к трепетно приоткрытым губам. Тэхён дрожит, когда чувствует языком подушечки чужих пальцев, и осторожно берёт сладость в рот, жуя.

Пахлава буквально тает во рту — невероятно сочная, медовая, но сейчас он совсем не ощущает вкус под тяжёлым альфьим взглядом. Тэхён знает, что так альфы заявляют свои права на то, чтобы приносить омеге еду, посвящать ей свою охоту. Тэхён чувствует, как что-то внутри него сладко сжимается, когда он принимает это, принимает ухаживания настолько откровенно.

Он чувствует себя очень робко, уязвимо, когда тянется подрагивающими пальцами за другим кусочком и подносит его к губам альфы в ответ. Чонгук издаёт едва слышное, клокочущее в груди, довольное, низкое рычание.

Тэхён едва слышно прерывисто выдыхает, когда альфа нежно, невероятно осторожно берет сладость с его рук. Он чувствует остроту едва коснувшихся кожи крупных клыков. От этого под ней проходит вязкая и жаркая волна.

Тэхён хочет, чтобы альфа поцеловал его. Чтобы жарко подмял под себя, вминая в мягкие подушки, чтобы навис всем своим телом, всем своим жаром. Чтобы сделал то, о чём Тэхён не думал даже в самых смелых, самых стыдливых своих омежьих мечтах. Но Чонгук лишь снова подносит к его губам кусочек пахлавы.

— Сладость, — он звучит хрипло, будто завороженно и невероятно соблазнительно, а затем… Тэхён откровенно начинает дрожать, когда альфа медленно проводит большим пальцем по красиво очерченной нижней губе, стирая остатки сиропа. — Мой медовый нектар.

Тэхён боится говорить. И чтобы не позволять себе, он обхватывает подушечку большого пальца губами, осторожно слизывая языком крошки сладости. Они тают во рту, совершенно не оставляя вкуса, потому что единственное, что сейчас имеет для Тэхёна значение, — это альфа. Его взгляд, огненный, но совершенно не обжигающий; его запах, терпкий, тяжёлый, но не приторно горький; его руки… Тэхён чуть двигает головой вперёд, вбирая палец глубже, и слышит утробное урчание альфы.

— Ты станешь моей погибелью, — Чонгук говорит это с рычащими нотками. Его клыки, способные распороть кожу врага, удлиняются ещё больше, но не причиняют омеге и капли боли. Тэхён плавится. Он чувствует, как между ног намокает, а течка, такая пугающая по рассказам, лишь мягко подталкивает к верному решению.

Тэхён подползает немного ближе. Его коленка касается бока Чонгука, а их лица настолько близко, что можно испить чужого дыхания. Тэхён робко приоткрывает рот, выпуская палец из захвата губ, и тихо просит:

— Ещё, альфа.

Мурчание, мелодичное, очаровательное омежье мурчание, вырывается из тэхёнового горла, и он не в силах его остановить. До этого момента он мурлыкал лишь матери, когда та ласково целовала его на ночь и желала сладких снов. Теперь он мурлычет для своего истинного. Тонкая невидимая нить, натянутая между ними, ослабевает, словно ей больше не надо притягивать к себе двух возлюбленных, потому что теперь они могут сделать это сами.

— Ешь, — Чонгук рычит и порывисто протягивает ещё сладостей, — ешь, моя возлюбленная омега, ешь для меня.

Тэхён покорно открывает рот. Это правильно. Это то, что должно быть между ними. Дурман в голове толкает ещё дальше, и Тэхён, обхватив губами кусочек пахлавы, подаётся вперёд, предлагая Чонгуку разделить еду. Альфа темнеет. Это невозможно описать — ощущение густого темного вожделения, которое накрывает всю статную фигуру Чонгука, когда тот, чуть склонив голову набок, обхватывает губами предложенное лакомство. Тэхён чувствует, как их губы соприкасаются.

Крошечная искра, бесконечно томительное мгновение, которое длится, не кончаясь, прежде чем Чонгук откусывает угощение, предложенное омегой. Тэхён готов умереть.

Он не осознаёт, когда обмякает перед альфой окончательно. Слегка подрагивая от волнения, чувствуя себя уязвимым и маленьким, охваченный влиянием течки, Тэхён прикрывает дрогнувшие ресницы и просто приподнимает подбородок, смягчая линию губ. Попросить альфу поцеловать его стыдно, а так… Тэхён надеется, что он просто догадается сам.

— Любовь моя, — голос Чонгука шелестит, как жаркий, порывистый хамсин, обжигая залившиеся персиковым румянцем щёки. Его ладони осторожно придерживают омежье лицо, скользнув пальцами по скулам, заставляя Тэхёна затрепетать, как тонкую ивовую ветвь под порывом ветра. Он чувствует, как горячее дыхание касается его губ. — Моя омега.

Тэхён выдыхает, когда их губы соприкасаются, нежно округляя их. Он непроизвольно, уязвимо прижимается к широкой, размеренно вздымающейся груди, положив на неё подрагивающие ладони.

Под пальцами скользит роскошный исшитый атлас, скрывающий мощь тренированного тела, и Тэхён чувствует, что сердце альфы, большое, смелое сердце, бьется так же быстро, как и сердечко у него в груди. Он чувствует, как медленно, как трепетно и в то же время невыносимо жарко целует его альфа.

Тэхён никогда не делал этого раньше, никогда не испытывал ничего такого. Но он послушно открывает рот, когда губы Чонгука нежно сминают его нижнюю, ласкают верхнюю. Омега выдыхает прерывисто и слегка испуганно и невыносимо сладко одновременно, когда соприкасаются их языки.

И альфа, о, Аллах, альфа опускает одну из своих ладоней на омежью талию, плавно, но невероятно властно притягивая к себе. Тэхён дрожит. Дрожит. Дрожит. Одно такое прикосновение заставляет его тело сойти с ума.

— Тебе хорошо? — Чонгук сдвигает их так, чтобы Тэхён оседлал его бёдра. От этого стыдного положения, когда ноги разведены и нет возможности скрыть то, насколько он внизу промок, насколько омега открыт и готов продолжить, хочется закрыться. Сбежать и спрятаться в самом тёмном уголке дворца. Чонгук звучит очень мягко: — Я не сделаю ничего против твоей воли, любовь моя.

Альфа так нежен и добр. Тэхён пытается сдержать дрожь в теле от низкого голоса, от ласковых рук, поддерживающих его за хрупкую талию, но не может. Он льнёт ближе, скуля, не зная, что делать, чего от него ждут. И течка! Тэхён готов её вознести за то, что разум совершенно плавится из-за жара в теле, и возненавидеть за это же.

— Я не знаю, какова моя воля, альфа, — Тэхён трепетно прикрывает глаза, чувствуя, как длинные ресницы щекочут кожу, — быть с тобой, чтобы подарить тебе детей, или это всего лишь природа, которая заставляет меня так думать?

— Ты хочешь сбежать? — Чонгук оглаживает его лицо, оставляет маленький поцелуй на кончике носа. Его рука никуда не девается с талии, продолжая удерживать и прижимать к сильному горячему телу. Тэхёну нравится этот момент, он хочет раствориться в нём, остаться так долго, как только можно, чтобы никогда не наступало завтра, чтобы не надо было принимать решения.

— Поцелуй меня, альфа, — Тэхён тянется за очередным поцелуем. Ему нравится, как ласково губы Чонгука касаются его собственных, как смешивается их дыхание, как смертоносные клыки не причиняют ему вреда. Тэхён целует с чувствами, которые сам до конца не может понять: это любовь или это толкающий его на постыдные действия жар течки?

Единственное, в чём он уверен, — это то, что поцелуи, ласковые и нежные, горячие, с пылкой порывистостью альфы, с его руками на нежной коже, нравятся и ему, и его внутренней омеге.

Тэхён не замечает, как начинает издавать слабые беспокойные звуки, ёрзая у альфы на коленях. Он округляет губки, когда большая ладонь медленно, нежно соскальзывает с талии ниже, прямо на… Омега прячет красное лицо в надёжной шее, заскулив.

— Тише, маленький, мой сладкий медовый янтарь, — Чонгук нежно целует его куда-то в висок, медленно, обещающе поглаживая по ягодице. Тэхён дрожит на каждое движение. На каждое сжатие. — Ты хочешь, чтобы альфа позаботился о тебе, любовь моя? Хочешь разделить со мной моё ложе, пройти по золотому пути?

— Д-да… д-да, хочу, альфа, — Тэхён сдаётся, скуля и сжимая в пальцах надёжные плечи. Он не думает о дяде, не думает о своей стране, не думает о своей гордости. Всё его маленькое омежье существо полностью сосредотачивается только на альфе, на его горячем дыхании, на его горячих руках, на его прикосновениях.

Он сжимается внутри сладко-сладко, когда Чонгук поднимается с подушек, держа его на руках, словно невесомо оперённую птицу. Тэхён трепещет ресницами, когда альфа мягко опускает его на султанское ложе — шёлк и атлас щекочут нежную кожу, а щёки трогает горячий румянец, когда альфа медленно, невероятно томно расстёгивает пуговку за пуговкой на скромном гаремном платье.

Тэхён отворачивается, зажмурившись, когда альфа замирает, постыдно обнажив его грудь — она часто вздымается из-за судорожного дыхания, и Тэхён особенно отчётливо чувствует на ней жадный, чёрный взгляд. Он не может сдержать дрожи, когда чуткие пальцы медленно ведут от ключиц и ниже по нежной коже, между омежьих небольших грудей, чтобы расстегнуть платье окончательно и…

Омега попискивает, сводя коленки и подтягивая их к груди, чтобы спрятаться. Показываться альфе стыдно и сладко, особенно когда он мягко надавливает на коленки, вынуждая развести их в стороны и прижать бёдра к постели, так бесстыдно, так жадно, так…

Возбуждающе.

— Не закрывайся, жемчужинка моя, — Чонгук мягко проводит ладонями по ногам — прикосновение мурашками расходится по коже. Тэхён чувствует, как у него между ножек постыдно сжимается, а смазка, влажная и вязкая, пачкает собой постель султана. — Ты прекрасен, лучше любого драгоценного камня, красивее восходящего и заходящего солнца, с тобой не сравнится ни одна омега, и моё сердце принадлежит тебе без остатка.

Тэхён прикрывает глаза ладонью, всхлипывая. Он верит словам альфы, не может не верить, когда они звучат так искренне, а тепло от голоса растекается по всему телу, оседая между ног. Тэхён видит, что Чонгук колеблется, не торопится раздеваться сам, и это смущает ещё больше, потому что султан просто смотрит и трогает. Он оглаживает голое тело, сминает талию, надавливая на бока, обводит подушечкой большого пальца аккуратные грудки.

— Вот так, моя омега, — Чонгук успокаивающе урчит, склоняясь ниже и даря очередной сладкий поцелуй, — пусть ты и согласился разделить со мной эту ночь, но я не буду делать ничего из того, что может тебе не понравиться. Останови меня, когда захочешь, хорошо?

— Да, мой Повелитель, — слова патокой растекаются по языку. В ином случае Тэхён не скоро признал бы в Чонгуке повелителя своего сердца и души, но сейчас, лёжа обнажённым под жарким чёрным взглядом, он не может назвать его иначе.

Тэхён тлеет, как уголёк, распадается на маленькие осколки от нежных, чутких прикосновений. Чонгук нежен. Он покрывает поцелуями мягкие бёдра, не давит, не наваливается сверху, но сам осторожно и медленно опускается между ножек. Тэхён пищит, когда слышит шумный вдох, понимая, что альфа его обнюхивает в самом постыдном, самом тайном местечке, но не может ничего сказать против. Ему нравится, когда лицо султана прижимается к тёплой коже, нравится, когда он чувствует влажное прикосновение языка к нежному местечку на бедре, нравится выгибаться и плавиться в сильных руках.

— С-султан… Ч-чонгук, — Тэхён издаёт высокий тоненький писк, когда альфа ведёт языком вдоль всей его щёлочки влажно и горячо. Он непроизвольно сжимает голову султана между своими ножками и скулит: — Что вы… зачем там… языком…

— Разве твоя маленькая жемчужинка не заслуживает этого, любовь моя? — Чонгук чуть склоняет голову к могучему плечу и снова опускает, жарко и шумно вдыхая. Он удовлетворённо рокочет: — Ты пахнешь так сладко, омега, так дурманяще, словно у тебя между ножек спелый персик.

— Н-не называйте так моё м-местечко, — Тэхён откровенно заикается, прикрывая красное лицо узкими ладонями. Он всхлипывает высоко, когда длинные и властные пальцы альфы медленно и сладко ведут вдоль всей щёлочки, между нежных пухленьких половинок, не проникая внутрь, но собирая вязкую смазку. Тэхён давится вздохом. — О, Аллах…

Альфа подносит испачканные пальцы к своей шее, втирая влагу прямо поверх своей пахучей железы, оставляя терпкий и сладкий омежий запах на себе, словно драгоценный триумф. Тэхён пищит, отвернувшись, и даже пытается перевернуться на животик, чтобы спрятаться, но нежно смеющийся альфа мягко удерживает его, заурчав:

— Куда ты, моя маленькая омега?

— Мне стыдно, — Тэхён отчаянно стонет, чувствуя, как горят щёки и уши, как сладко сжимается низ животика от одного только вида на маслянисто поблескивающую кожу на крепкой шее. Он хнычет. — Альфа меня смущает.

— Не надо стесняться меня, любовь моя, — Чонгук нависает над ним, нежно заворковав, и целует в лоб. Он мягко отводит ладошки от красного лица и говорит негромко и ласково: — Я просто хочу сделать тебе приятно, луна моя ясноликая. Я сделаю это языком, хорошо? Ты можешь закрыть глазки, если тебе стыдно.

— Язы… ах!

Тэхён чувствует, как язык скользит по его промежности, как раздвигает чувствительные губки, как осторожно, плавно и нежно скользит внутрь. Ему стыдно, ужасно стыдно смотреть вниз, видеть, как голова альфы исчезает между ног, ритмично поднимаясь и опускаясь. Но ещё стыднее то, что эти развратные действия, сладкие прикосновения языка приносят ему невыносимое удовольствие. Тэхён, обнажённый не только телом, но и душой, слабо елозит по простыням, издавая непривычные маленькие смущённые звуки, выдающие то, насколько ему хорошо.

Он не понимает, что именно делает альфа, не понимает, как в таком местечке, грешном и маленьком, может быть настолько приятно. Тэхён собирает пальцами простыни, ёрзает ногами по постели и выгибается — он чувствует, как поясница отрывается от мягкой ткани, и между ним и кроватью скользит прохладный воздух. Тэхёну совсем не холодно. То, как горячий влажный язык скользит внутри, делает его слабым, размякшим, податливым и охочим до ласк альфы.

Чонгук не только вжимается лицом в его промежность, с громкими влажными звуками лаская его жемчужинку, но и удерживает ладонями плюшевые бёдра, вжимая их в постель. Тэхён кусает вишнёвые губы, тихонечко постанывая, когда чувствует странное, мягкое прикосновение не только языка, но и чего-то ещё. Он неловко приподнимается на локтях, ощущая слабость во всём теле, но ему интересно.

— Альфа, что это? Ах, — Тэхён, краснея всем телом, смотрит, как Чонгук полностью поглощён тем-что-у-него-между-ножек. Длинный ловкий язык скользит между пухлых губ, то исчезая внутри, то показываясь снаружи, чтобы обласкать его жемчужинку. Теперь Тэхён видит, что к языку присоединились длинные и сильные пальцы: они оглаживают его местечко снаружи, не толкаясь внутрь, как язык, а только осматриваются, смущая прикосновениями.

— Тише, мой медовый лукум, — альфа низко, нежно мурлычет и плавно, очень мягко вводит палец внутрь — Тэхён изгибается, растерянно ахнув и невольно раздвинув ножки пошире. Чувство наполненности кажется ему таким непривычным, таким потрясающе порочным, что по всему телу проходит сладкая дрожь. Чонгук нежно чмокает его прямо в чувствительную бусинку и ласково урчит: — Приятно, маленький? Нравится?

— Н-нравится, — Тэхён сладко стонет, сводя брови и прогибаясь в спинке — он чувствует, как палец медленно двигается в нём, то толкаясь глубже, то почти выскальзывая. Его так много, так сладко, что омега совсем не представляет, как сможет принять что-то ещё больше в своё маленькое, тугое лоно. — Нравится, альфа…

— Посмотри, как покраснела твоя маленькая киска, — Чонгук нежно ведёт длинным языком вдоль всей промежности, и Тэхён немного растерянно округляет губки. Киска? Султан называет его жемчужинку киской? Он сладко подрагивает, сжимая простыни в пальцах. Ему нравится это слово. Альфа практически урчит, медленно и плавно толкая рядом с первым пальцем второй. — Славная, сладкая, нежная омега.

Омега внутри Тэхёна в ответ на это скулит сладко и дрожит, машинально раздвигая ножки чуть шире. Ему хочется подставиться, показать альфе, насколько хорошо его маленькая киска может понести его щенков, его семя. Тэхёну хочется слабо перевернуться, чтобы встать на колени, подставиться — инстинкт подсказывает ему, что так омега должна преклоняться перед альфой, так должна подставляться ему.

И сейчас Тэхён не видит ничего постыдного, ничего неправильного в том, чтобы подчиниться своему альфе.

Он слабо скулит, пытаясь было приподняться, но альфа вжимает его бёдра в постель сильнее, недовольно рыкнув, и толкается пальцами, срывая очередной сладкий стон.

— Не нужно столько беспокойства, моя жемчужинка, — Тэхён скулит, трепыхаясь на постели, пока Чонгук продолжает исследовать его тело, урча, — я буду с тобой исключительно ласков и нежен. Потому что ты этого достоин.

Жар, не такой, как от течки, не толкающий ластиться и приставать к альфе, другой, более глубокий, охватывает Тэхёна. Ему непривычно чувствовать в себе пальцы, ощущать, как язык продолжает исследовать его лоно, понимать, что он для султана — открытая книга. Невольно Тэхён вспоминает подарок. Если султан дарит ему всего себя, то что же он может отдать в ответ? Только ещё больше, ещё честнее, ещё смелее.

Тэхён слабо скулит, комкая простыни, чувствуя совершенно новое, непривычное предвкушение. Дрожь зарождается где-то глубоко внутри, омывая волнами несчастную, перегруженную омегу, вынуждая её слабо двигаться на пальцах и раскрываться для языка. Тэхён плачет, но это не те горькие слёзы, которые он лил в первые дни во дворце, это совершенно другие, более сладкие, в какой-то степени даже желанные слёзы.

— Ты мой драгоценный дар, — Чонгук поднимается к нему, шепчет слова в распахнутый рот и утягивает в сладкий томный поцелуй, — моё сокровище, моя жемчужина.

Чонгук говорит так много ласковых и нежных слов, продолжая ласкать его пальцами изнутри. Тэхён не вслушивается в значение, ему важно лишь звучание голоса: мягкое, волшебно-бархатное, по-настоящему любовное. Так говорила ему мать; иногда, даря скупую ласку, отец. Теперь так говорит Чонгук, покрывая маленькими поцелуями его лицо, плечи, росчерк ключиц. Тэхёну становится так много того, что даёт ему султан, что он вскрикивает, чувствуя, что томление, рассредоточенное по всему телу, собирается в одном месте.

Это напоминает взрыв, после которого и без того слабое тело становится ещё слабее, отказывается подчиняться. Тэхён издаёт крошечные, слабые звуки, не зная, как попросить о помощи, не зная, нужна ли ему помощь.

Его ноги дрожат, низ живота сладко поджимается, а бусинка, которую так долго, так упорно и нежно ласкал султан, судорожно пульсирует. На мгновение Тэхёну кажется, что удовольствие возносит его до небесных врат перед тем, как опустить на невесомый шёлк простыней. Если таково проходить по золотому пути — Тэхён никогда больше не осмелится отказаться от хальвета.

— Моя нежная омега, — султан нежно урчит, поглаживая его по дрожащим бёдрам своими большими ладонями и покрывая их невесомыми сладкими поцелуями. Он плавно поднимается выше, кладёт ладонь на омежью талию, прижимая подрагивающего Тэхёна к своей широкой груди, и прижимается губами уже к красным щёчкам. — Любовь моя, сокровище моё. Я держу тебя.

Тэхён невнятно хнычет, утыкаясь лицом в крепкую шею — здесь запах альфы особенно силён, особенно крепок и терпок. Омега чувствует в нём желание, чувствует тёмное, до сладкого опасное, жаркое возбуждение.

Он инстинктивно прижимается к альфе, всё ещё дрожа и положив ладошки на широкую грудь — альфа отвечает умильным глубоким рокотанием, нежно гладя его по спине и по попе. Тэхён едва уловимо краснеет от этого, но Чонгук не сжимает пальцы, не пытается смять его так крепко и властно, как омеге отчасти постыдно хочется где-то глубоко внутри.

Тэхён ёрзает, чуть приподнимая бёдра, и замирает: к его киске, всё ещё трепетно сжимающейся и пульсирующей, прижимается что-то горячее и твёрдое даже сквозь дорогую плотную ткань султанских одежд. Омежьи щёки ярче заливаются краской, когда Тэхён понимает, что это — ещё ни разу он не видел вживую… альфье естество.

Он смущённо прикусывает губу, пытаясь немного отстраниться, чтобы посмотреть вниз. Султан был так ласков с ним, это значит… значит, что ему тоже нужно его приласкать, правда? Сделать приятно? Тэхён не совсем уверен, как это нужно делать. У него ведь не получится так же делать языком, как альфа, правильно? Это значит, что ему просто нужно впустить в себя… то самое?

— Как ты себя чувствуешь? — Чонгук осторожно укладывает их рядом и нежно проводит ладонью по боку. — Хочешь ли ты пить или есть? Может быть, спать? Я отнёс бы тебя в твои покои, моя жемчужина, но оставлять омегу в течку без альфы… мне не хотелось бы, чтобы ты страдал в одиночестве.

Тэхён краснеет, зарываясь лицом в сгиб шеи Чонгука. Он прячет лицо из-за охватившего его смущения и жара. Течка и правда никуда не ушла, но словно отступила, давая возможность дышать. Тэхён отстранённо понимает, что он голый в объятьях альфы и его только что обласкали так, что нет сил даже встать. Голода нет, но вот горло поразительно сушит, так что, слабо кивнув, он просит:

— Воды, если… если можно.

— Конечно, — Чонгук целует его в лоб и осторожно отстраняется, чтобы встать и принести кувшин. Тэхён пользуется моментом, чтобы подтянуть к себе шелка и скрыть, хотя бы частично, смущающую наготу. Ткань приятно холодит разгорячённое тело, и Тэхён решает не закрываться полностью — всё же альфа касался его в тех местах, которые омега не показывал никому и даже сам трогал редко. — Ты прекрасен.

Тэхён вскидывает голову и видит, как Чонгук замирает посреди покоев с кувшином в руках. Его жадный, чёрный взгляд исследует изгибы омежьего тела, особенно сильно задерживаясь на оголённых участках — плечи, ноги и частично открытое бедро. Тэхён прижимает ткань между ножек, там, где совсем недавно были пальцы и язык султана, и к груди. Он чувствует, как жар окрашивает его тело розовыми оттенками смущения.

— Не закрывайся, драгоценность моего сердца, — Чонгук неторопливо подходит ближе, протягивая кувшин. Тэхён невольно соскальзывает взглядом альфе между ног, понимая, что так и не задал вопрос про… это. — Ты заслуживаешь того, чтобы тебя рисовали лучшие художники — твоя красота заслуживает того, чтобы остаться в веках, но мне совершенно не хочется оказывать такую милость, чтобы позволить видеть тебя другим.

Тэхён смущённо опускает взгляд, прячась от ласковых, но невероятно жадных, восхищённых глаз, и робко сжимает в ладонях стакан, пока альфа бережно наполняет его водой. Он делает несколько глотков, с наслаждением чувствуя, как прохладная влага снимает сухость с языка.

Он немного неловко поводит плечами, кутаясь в шёлк, и робко бормочет, отвернувшись:

— Если султан пожелает, я… я соглашусь позировать.

— Ты окажешь мне этим величайшую милость, душа моя, — Чонгук подхватывает изящную омежью ладонь и прижимается губами к тыльной её стороне, нежно заглядывая в лицо. Тэхён глотает смущённое пищание, чувствуя, как у него вдоль спины бегут сладкие мурашки. Так сладко чувствовать настолько почтительный жест от Повелителя целого мира. — Позволишь мне заняться этим прямо сейчас, луна моя ясная?

Тэхён, зардевшись, кивает. Что-то у него внутри невероятно приятно сжимается от всех этих ласковых слов, слетающих с медовых губ султана. Тэхёну нравится, когда его называют луной или жемчужинкой, когда альфа говорит, что он его душа, его сокровище. Ему хочется как-то ответить, и… Тэхён робеет, когда едва слышно бормочет:

— Мой султан, солнце моё.

Он слышит короткий прерывистый вздох. Альфа смотрит на него широко распахнувшимся чёрными глазами, и этот его ошеломлённый, тут же переполнившийся невыносимой нежностью взгляд смущает Тэхёна просто до неприличия. Омега снова отворачивается, пытаясь спрятаться, и тонко пищит, когда альфа вдруг нависает, мягко, но неуловимо жарко сминая и вжимая сверху.

Он краснеет ярко-ярко, глядя на широкую счастливую улыбку, и жмурится, обмякая, когда его глубоко, невероятно сладко целуют.

Чонгук не давит, но неизменно крепко прижимает его к постели, накрывая сверху. Это ощущается как защита, как ракушка, в которую Тэхёну позволили спрятаться. Он отвечает на поцелуй уже более умело, подхватывая нежный ритм чужих губ, и недовольно скулит, когда султан отстраняется.

— Тогда позволь мне всё приготовить, — Чонгук светится счастьем и энтузиазмом, напоминая восторженного мальчишку, а не повелителя мира. Тэхён сладко хихикает, но султан не замечает и этого: торопливо подтаскивает омеге столик с едой, а потом устраивает для себя место.

Тэхён подхватывает угощение, не боясь испачкать в меду пальчики, и неторопливо ест. Он всё ещё не голоден, но за мельтешением альфы хочется наблюдать с чем-то во рту. Чонгук придирчиво перебирает бумагу, прикрепляет её к плотной доске и осматривает уголь. Хочется спросить, отчего же султан так долго готовится, но Тэхён ловит себя на мысли, что не хочет ничего говорить. Ему нравится смотреть за работой альфы. За тем, как его длинные, изящные пальцы трепетно подхватывают приспособления для рисования, как подушечкой он проверяет плотность и мягко, довольно улыбается.

— Устраивайся так, как тебе удобно, моя жемчужинка, — Чонгук укладывается на постель, сгибая ногу в колене, и кивает Тэхёну, — мне ты нравишься в любом виде, поэтому выбирай ту позу, в которой тебе будет комфортно.

— У Повелителя совсем нет пожеланий? — Тэхён непривычно для себя кокетливо трепещет ресницами и, когда в ответ ловит немного ошарашенный взгляд Чонгука, стеснительно добавляет: — Быть может, вам по душе видеть меня полностью обнажённым?

— Всё, что пожелает твоя душа, — Чонгук, не сдержавшись, мягко наклоняется для сладкого поцелуя, смакуя вкус сладости на губах, — я готов рисовать тебя в одеждах, без них, восседающим на мне и лежащим подо мной. Твой лик приносит мне столько радости, луна моя ясная, что я не понимаю, как смог прожить столько лет без тебя.

Тэхён краснеет от удовольствия, пронизывающего каждую клеточку его тела в ответ на невозможно нежные, восхваляющие его слова. Когда альфа с явной неохотой отстраняется от него, невесомо скользнув по округлому плечу самыми кончиками пальцев, чтобы сесть на край кровати, ведя по гибкому телу внимательным взглядом, он слабо ёрзает.

Омега немного робко спускает мягкий шёлк с плеч пониже, обнажая себя чуть сильнее, чуть развратнее, и плавно откидывается на спинку, заманчиво вытягивая соблазнительную шею. Тяжёлый от желания, внимательный взгляд альфы скользит по ней жадно и пристально, легко выдавая желание…

Тэхён прерывисто выдыхает. Альфа хочет пометить его? Хочет сделать своим, хочет, чтобы его крупные клыки вошли в нежную омежью кожу, клеймя собой, своим именем. Своей властью.

Он не привык подчиняться кому-то, кроме старших альф своего рода, но Чонгук… Чонгук вызывает в нём желание подчиниться. Склонить голову, обнажая для альфы красивую шею так невозможно сладко, невозможно покорно. Так, как это следует делать омеге.

Тэхён изгибается мягко, скорее инстинктивно, чем действительно зная, как правильно, как для альфы будет наиболее соблазнительно. Ткань с мягким шелестом сползает, обнажая опасно много нежной медовой кожи бёдер, и взгляд, которым Чонгук провожает шёлк, абсолютно примагниченный. Жадный.

Омега сладко краснеет, когда медленно, осторожно ведёт подушечками пальцев по своей бархатной коже, оглаживая красивое округлое бедро и деликатно подцепляя шёлк, чтобы потянуть его наверх, прикрывая. Неловко вести себя так откровенно под чужим жадным взглядом, так несоответственно своей высокой крови, но всё ещё остающееся внутри, хотя и временно стихнувшее ощущение течки толкает Тэхёна на непривычные поступки.

Ему хочется покрасоваться, хочется показать альфе, что он воистину лучшая для него омега, хочется, чтобы никто из гарема больше не привлекал его взора. Тэхён знает, что он на голову, а то и две выше любого, что его «да» перевешивает «да» любого, что… Что Чонгук-султан, Повелитель мира, его истинный, всё равно будет выбирать его — в этом нет причин сомневаться. Однако Тэхёну мало.

Мало того, как Чонгук жадно скользит взглядом по изгибам идеального тела, мало того, как ловкие пальцы зарисовывают каждый прелестный дюйм, мало ласки, мало стихов, мало времени быть вместе. Тэхён не может точно понять, откуда в нём столько жажды, может, виновата течка, может, виновато отсутствие метки, может, ему просто хочется додразнить до того, чтобы клыки проткнули его тонкую кожу, оставили свой несмываемый след.

Чонгук рисует, и скрип угля по бумаге заполняет тишину покоев. Тэхёну кажется это лучшей музыкой для них, для их пары, и он мягко выкручивается позволяя, словно случайно, соскользнуть шёлку на постель и оголить очаровательно спрятанное между ножками местечко. Это должно быть стыдно — так откровенно соблазнять, но омега внутри лишь довольно урчит и толкает дальше: повернуться сначала на животик, чтобы предоставить альфе вид на поясницу, перекрутиться на другой бочок и поджать к груди ножку, чувствуя, как слабый ветерок скользит по коже.

Альфа лишь продолжает рисовать — его движения рук становятся резче, порывистее. Тэхёну этого мало. Он совершенно не знает, как предлагать себя, как показать — телом, не словами — что он хочет обратно ощутить в себя язык, пальцы, альфье естество. Поэтому он может только выкручиваться на постели, обласкивать себя собственными пальчиками, проводя тыльной стороной ладони по бокам. Раздвинуть ноги и постыдно, пошло предложить — он не в силах. Это кажется низким и грешным, но вот выгнуться, извернуться и зарыться лицом в подушки, а бёдра приподнять чуть выше — это кажется почти правильным.

Тэхён следит за реакцией Чонгука, тихонечко подглядывая из-за плеча. Шёлк соскользнул с его тела, и он невыносимо сладко прогибается в пояснице, припадая грудью к постели так, чтобы плюшевые бёдра оказались почти напротив альфы.

Чонгук смотрит. Тяжёлый, жаркий взгляд скользит вдоль его позвоночника шёлковой лентой, с особенной жадностью останавливаясь на… Тэхён зарывается лицом в подушки, чувствуя пульсацию между ног. Альфа смотрит туда так жадно.

Он ничего не может поделать с тем, как его тело машинально изгибается в пояснице, приподнимая попу чуть круче, скользя стопами по шёлку простыней. Так, чтобы альфа мог увидеть… Он подрагивает, когда слышит едва уловимое, рокочущее в груди альфы рычание.

Тэхён ждёт, и ожидание это невероятно томительно — жаркое, постыдное в своей развратности. Напряжённый, как туго натянутая струнка, как тетива лука, он отчётливо слышит негромкий звук угля, отложенного в сторону, слышит шелест одежды. Внутри сжимается предвкушение.
•

Омега приоткрывает губы в едва слышном, сладком вздохе, когда крупные костяшки медленно и дурманяще проходятся вдоль его позвоночника, от загривка и до поясницы. По всему его телу проходится трепетная, судорожная дрожь, щёки наливаются румянцем и сладостью.

Тэхён едва слышно хнычет, когда чувствует, как на его бедра ложатся большие ладони. Они оглаживают его так трепетно и нежно, а потом… Он едва слышно взвизгивает, когда они вдруг сжимаются крепко и властно. Чонгук низко, хрипло рычит от возбуждения, опускаясь на колени перед собственной кроватью и рывком подтягивая омегу к краю.

Тэхён пищит. Горячий язык проходится по всей его промежности властно и мокро, пока альфа буквально набрасывается на его киску, вылизывая жадно и вкусно, гораздо грубее, гораздо более возбуждающе, чем в первый, нежный, стеснительный раз. Омега закрывает лицо ладонями, чувствуя, как широкая и удобная спинка носа альфы давит прямо на… Он всхлипывает.

— Всё хорошо, искорка моя? — Чонгук отстраняется, чтобы спросить, и Тэхён, чувствуя себя лишённым желаемого внимания, недовольно хнычет и возится. Он переставляет коленки, ёрзает и требовательно виляет бёдрами, внутри умирая от собственной развратности. Чонгук тепло и совершенно беззлобно смеётся. — Хорошо, моя любовь, моя омега, я дам тебе всё, что пожелаешь.

Язык, ловкий и горячий, возвращается во влажное лоно, а кончик носа упирается так метко и правильно, что Тэхён постыдно громко стонет. Он никогда не привыкнет к этому ощущению, для него не станет обыденностью то, с какой любовью альфа может прикасаться к своей омеге. Нежные, чуткие прикосновения ладоней оглаживают его бёдра, пока рот жадно ласкает промежность. Тэхён крупно вздрагивает, отчаянно наслаждаясь жаром, охватывающим всё его маленькое естество.

Течка, пульсирующая во всём теле, вынуждающая быть смелее и раскованнее, словно ведёт его по не самому осторожному пути. Тэхён, смущаясь, не зная, правильно ли он делает, заводит ладошку между ножек, проскальзывая пальчиками по влажному местечку, пока не касается подушечками двигающегося гибкого языка альфы. Это кажется странным, но, стесняясь опускать взгляд и видеть, что делает Чонгук, Тэхёну всё равно хочется знать. Он чувствует, как его пальцы тоже облизывают, уделяя должное внимание всей промежности.

Между ног странно. Мягко, жарко, влажно. Тэхён перебирает пальчиками, вздрагивая от того, как сам себе делает хорошо. Раньше он никогда не касался себя там, никогда не думал, что может быть так. Омега настолько увлекается изучением, что от её внимания ускользает главное — альфа отстраняется.

— Тебе нравится твоя киска, омега? — Чонгук не насмехается, но в его голосе проскальзывают нотки умиления. — Покажи мне, как именно тебе нравится твоя драгоценная жемчужинка.

Тэхён застенчиво хныкает. Что-то в нежном голосе альфы сейчас кажется ему невероятно грешным и развратным, но… Он чувствует, как инстинкты ведут его, притупляя стыд жарким и довлеющим влиянием течки.

Омега подрагивает, осторожно надавливая двумя пальцами на края своей щёлочки, обнажая… Открывая… Он трепещет, когда слышит снизу низкое, жаркое рычание альфы.

— О, Аллах, любовь моя. Ты просишь меня о грехе.

Тэхён попискивает, когда большие ладони жадно сгребают его бёдра, дёргая на себя, и султан совершенно бесцеремонно зарывается лицом… прямо туда. Омега растерянно хватается пальчиками за простыни, опять распищавшись — альфа лижет ритмично и быстро, словно пытаясь опять довести его до грани. Он дрожит.

Не так, не так Тэхён представлял себе хальвет, когда постыдно думал о нём: зная о жаре, нетерпеливости альфы, он мог думать только о том, как властно Султан может… взять. Захватить, заставить принадлежать себе, подчинить.

Но Чонгук даже не обнажил себя до сих пор — вместо этого он ласкает омегу так греховно, так сладко… так невыносимо нежно. Тэхён чувствует, как что-то странное начинает сжиматься внизу его живота и панически заикается сквозь стоны:

— Повелитель… ах, П-повелитель, султан, Ч-чонгук… ах, п-подождите, П-повелитель!

Ему хочется остановиться, потому что, кажется, ему прямо сейчас нужно… Но Султан не слушает его, продолжая ритмично и влажно двигать языком, и Тэхён начинает отчаянно содрогаться всем телом, крупно дрожа и беспомощно разводя ножки. Он жалобно всхлипывает.

— П-повелитель!

Даже это не останавливает ритмичные движения чонгукового языка. Он словно поставил себе цель довести Тэхёна до потери сознания, до жаркого, томительного чувства наслаждения. Дрожь не утихает, но она словно добирается до самого своего пика, прежде чем дать осесть ослабевшему телу на шелковистые простыни. Чонгук мягко целует его в самый центр его местечка, прежде чем лечь рядом.

— Моя сладкая жемчужина, моя любовь, — Чонгук покрывает поцелуями обнажённые плечи, покусывает место, где могла бы остаться его метка, зарывается носом в волосы и сладко заполошно дышит, — ты причина, по которой я готов проживать каждый день. Ты мой смысл бытия, моя радость, моя печаль. Я хочу провести с тобой всю ночь, ласкать и нежить твоё тело, но я не могу воспользоваться тем, насколько ты беспомощен сейчас.

— Я, ах, — Тэхён ворочается, переворачивается так, чтобы оказаться лицом к лицу с Чонгуком, — я не беспомощен сейчас, Повелитель, я рад быть тут, с вами, получать дары, прикосновения, ласку. Я готов разделить с вами ложе этой ночью, я…

— Ты не можешь, свет моего дня, — Чонгук наклоняется для сладкого долгого поцелуя. На его губах Тэхён ощущает собственный, немного кислый, пряный, такой грешный вкус. От этого смущение растекается по телу, а жар течки возвращается, словно он и не уходил. — Но я не могу тебя оставить в такой миг, когда ты больше всего нуждаешься во мне.

— Не оставляйте, Повелитель, Чонгук, — Тэхён утыкается носом в шею альфы, робко касаясь пахучей железы, — мне так страшно быть одному, прошу вас… пожалуйста.

— Я буду рядом с тобой, любовь моя, — надёжные руки султана крепко прижимают Тэхёна к широкой груди, заставляя тереться чувствительными грудками о дорогой исшитый атлас. — Я буду ласкать тебя, буду любить тебя. Но я хочу разделить с тобой ложе, когда пройдёт довлеющий над тобой жар. Когда ты захочешь этого сам, моё солнце и звёзды.

— Поцелуйте меня, — Тэхён слабо хнычет, цепляясь пальцами за широкие крепкие плечи и отчаянно тычаясь в надёжную шею, одуряюще пахнущую сильным альфой. — Останьтесь со мной. Пожалуйста, мой Повелитель.

— О, мой драгоценный янтарь, — Чонгук хрипло выдыхает, мягко переворачивая их и нависая над омегой снова. Он склоняет голову, оставляя невесомые нежные поцелуи на беззащитной шее и часто вздымающихся персях. — Моя нежная яшма. Мой яркий изумруд.

Тэхён извивается, беспомощный, слабый и чувствительный. Он издаёт маленькие беспорядочные звуки, хныканье и слабо вплетается в спутанные тёмные волосы альфы, когда тот медленно склоняет голову к его груди.

Омега изгибается, роняя очередной густой, громкий стон.

Продолжение следует...