Селеста Риверс
Не знаю, почему и зачем Гвенет приходила сюда, но одно я знала точно — это не просто так. Никогда ещё не бывало, чтобы она приходила ко мне с хорошими намерениями. Если Гвенет появлялась, значит, ей что-то нужно. На этот раз она приехала будто бы ко мне, но всё её внимание было направлено на него. Она смотрела на Матео слишком настойчиво, задавала лишние вопросы, словно искала повод задержаться, а мне бросала лишь дежурные фразы.
Я сидела рядом и чувствовала себя лишней. Нет, я не ревновала. Это слово звучало бы слишком громко. Мне просто было неприятно. Слишком показное любопытство, слишком сладкие улыбки — всё это витало в воздухе липким, чужим. И сейчас её интерес к Матео был не исключением. Это была не симпатия, а привычная игра, которую я знала слишком хорошо.
Она всегда делала так. Ещё тогда, в детстве.
⸻
15 лет назад
Всё началось, когда мне было примерно шесть. Мама и папа всегда любили Гвенет больше, чем меня. Она была такой же противной змеёй, как и они — хитрой, уверенной, с глазами, которые будто знали, чего хотят, и всегда получали это без вопросов. Казалось, её улыбка могла открывать двери, которые для меня оставались закрытыми, а голос звучал так, будто весь мир обязан был слушать только её.
В тот день мы сидели за маленьким столиком в нашей комнате. Краски, кисточки, бумага — всё было разложено, и я чувствовала, как радость разливается внутри, когда подбираю цвета и осторожно делаю штрихи. Я рисовала нашу семью: мама, папа, я и Гвенет. Старалась, чтобы каждый штрих был аккуратным, чтобы лица на рисунке светились теплом. Я улыбалась, глядя на готовую работу. Сердце наполнялось каким-то странным счастьем — казалось, что этот рисунок, этот маленький мир, может быть только моим, и больше никто не сможет его испортить.
Гвенет тоже что-то рисовала. Сначала я не обратила внимания, но потом взглянула на её бумагу — и холодок пробежал по спине. На ней был котик... с кровью. Я моргнула, не понимая, зачем она это рисует. Мне стало неприятно, но я старалась не смотреть на её рисунок, продолжала аккуратно наносить краску на свой лист, убеждая себя, что это просто её игра, её причуда.
Когда я гордо показала Гвенет свой рисунок, она подошла ближе. Её глаза сузились в узкие полоски, губы изогнулись в тонкую линию.
— Что за глупость? — сказала она тихо, но так, что моё сердце замерло.
Я даже не успела ответить, как она схватила рисунок и разорвала его на мелкие кусочки. Краски разлетелись по столу, вода пролилась на ковёр, клочки бумаги взметнулись в воздух, словно в комнате поднялся шторм.
Я пыталась остановить её, забрать рисунок обратно, но она уже бросилась к маме.
— Это Селеста всё устроила! — заявила она так уверенно, будто произнесла истину века.
Я открыла рот, хотела объяснить, что это не я, что я рисовала аккуратно, но мама уже повернулась ко мне. Её глаза были холодными и строгими.
— Селеста, блять! — прозвучало, как удар прямо по сердцу. Мама отвела меня в другую комнату. Там было темно, лишь слабый свет пробивался сквозь занавески. Она остановилась передо мной, лицо сжалось в строгой маске, а в руке её появился ремень. Моё сердце забилось сильнее, грудь сжалась от страха.
— Это ты сделала, да? — её голос был холодным, но с каплей яда.
— Нет! — закричала я, слёзы катились по щекам. — Это не я, мамочка, правда!
Ремень ударил. Больно, резко, сердце будто сжалось в комок. Я зажмурилась, дрожа, голос сорвался:
— Пожалуйста, мамочка... я больше так не буду...
Но мама не слушала. Её глаза сверкали, полные гнева.
— Ах, значит, это ты... — выдохнула она, и ремень снова ударил по моей спине.
Каждое слово, каждый удар оставляли внутри меня пустоту, страх и боль, смешанные вместе. Я пыталась извиняться, умолять, объяснять, что это не я, что Гвенет лгала, но слова тонули в её ярости.
— Мамочка, пожалуйста... — шептала я, слёзы лились, руки тряслись. — Только не бей... Это я, всё я...
— Ах ты, сволочь! — крикнула она, и ремень ударил снова, сильнее, чем раньше.
— Почему ты не можешь быть как Гвенет? Она идеальная дочь, а ты... зачем я тебя родила?
Меня резко оттолкнули. Я упала на пол, боль пронзала всё тело, слёзы застилали глаза. Мама стояла надо мной, её лицо искажено гневом, словами, которых я боялась:
— Никогда я тебя не хотела! — кричала она.
Я лежала на холодном полу, пытаясь спрятаться, тихо плакала и дрожала. Всё, что я могла, — это молча слушать, чувствовать удары и слова, которые резали сердце больше, чем любая боль.
Я не понимала, как можно любить кого-то меньше и почему правда не имеет значения. После всего, что случилось, я несколько дней лежала в комнате и едва могла пошевелиться. Всё тело болело, каждая попытка подняться или повернуться давалась с резкой болью. На руках и спине остались ссадины и синяки, будто кто-то оставил на мне карту страдания. Мне казалось, что внутри что-то сломано, будто часть меня навсегда осталась на холодном полу той комнаты.
Гвенет в это время даже не заглядывала ко мне. Сначала мне было обидно, что она не пришла, будто предала меня, но через несколько дней она появилась. В руках у неё были красивые, дорогие конфеты. «Для тебя», — сказала она с такой невинной улыбкой, что я поверила. Я взяла их — вкус был сладким, и в тот момент я простила её.
Но это было лишь начало. Эти конфеты были редкими и очень дорогими, предназначенными для мэра, и Гвенет прекрасно это знала. А я нет. Она принесла их мне намеренно, понимая, что мама рано или поздно увидит. И, конечно, когда мама вошла в комнату и увидела конфеты, разразилась яростью. Всё повторилось — крики, обвинения, наказания и новые ссадины.
Со временем я поняла, что мама никогда не любила меня по-настоящему. Её любовь была непостоянной, жесткой и скрытой за бесконечной критикой. Она не контролировала свои вспышки: её гнев вспыхивал внезапно и без причины. Любая мелочь могла стать поводом для наказания, а все ссоры и неудачи сразу перекладывались на меня. Я была виновата во всём — и в разрушенных рисунках, и в словах, которые кто-то сказал неправильно, и в любой слезинке, что случайно упала.
Папа был спокойнее, но тоже никогда не любил меня. Он редко вмешивался, когда мама срывалась на меня, и часто присоединялся к ней. Он был мягче, чем мама, но в глубине чувствовалось то же самое: ожидание идеального ребёнка, такого, как Гвенет, и терпимость только к тому, кто может соответствовать этим стандартам.
Гвенет же была их любимицей с рождения. Она могла делать всё, что угодно: её шалости и выходки всегда прощались, её слова воспринимались как истина. А я? Я училась молчать, прятать свои чувства, стараться быть незаметной, потому что любая ошибка могла стать поводом для наказания.
⸻
7 лет назад
Мне было четырнадцать. Я стояла в прихожей и нервно поправляла воротник платья. Сердце билось слишком громко — казалось, что его слышат даже на улице.
— Куда собралась? — голос Гвенет раздался за спиной. Она вышла из комнаты, скрестив руки на груди.
— Погулять, — ответила я коротко, надеясь, что этого будет достаточно.
— С кем? — её губы тронула лёгкая усмешка.
— С подругой.
— Интересно, с какой? Я всех твоих подруг знаю, — она прищурилась, будто проверяла, не дрогнет ли моё лицо.
— Ты её не знаешь, — тихо бросила я и потянулась к двери.
— А может, всё-таки расскажешь? Я знаю всех твоих подруг. А тут, ты не хочешь ничего говорить. Ну же, я ведь твоя сестра, — её голос стал мягким, почти ласковым. — Я умею хранить секреты.
Я закусила губу. Врать дальше не было сил.
— Ладно... Просто друг. Мы вместе учимся.
Гвенет сделала шаг к окну, и я почувствовала, как всё внутри оборвалось. У ворот стоял Дерек, переминаясь с ноги на ногу. Его русые волосы трепал ветер, а в руках он вертел книгу.
Глаза Гвенет вспыхнули.
— Так вот оно что, — протянула она. — Значит, мальчик.
— Пожалуйста, только не говори родителям, — взмолилась я, чувствуя, как щёки заливает жар. — Ты же знаешь, что они...
— Конечно, не скажу, — перебила она. — Я же обещала хранить твои тайны.
Она улыбнулась слишком спокойно. Я почти поверила, что могу ей доверять.
Встреча с Дереком стала для меня глотком воздуха. Мы прошлись по улочкам, смеялись, делились историями. Он рассказывал, что мечтает стать архитектором, а я призналась, что люблю рисовать. Мне он действительно нравился. Он был из небогатой семьи, но, как человек был очень хорошим. Всё казалось простым и чистым. Я возвращалась домой с лёгким сердцем.
Но дома меня ждал холод. В гостиной, при включённой лампе, сидели родители. Лица у них были каменными, взгляд — тяжёлым.
— С кем ты гуляла? — спросила мать, даже не поприветствовав.
— С друзьями, — ответила я, стараясь не дрожать.
Отец нахмурился.
— Друзьями? Какими? Мы их знаем?
— Н-нет... — выдохнула я.
Мама резко поднялась, её шаги были быстрыми, словно удары хлыста. Она схватила меня за плечо.
— Ты врёшь. Ты была с тем пацаном. Нам твоя сестра всё рассказал.
Я застыла, сердце ухнуло вниз.
— Нет! Это не так! — поспешно возразила я.
Первый удар разрезал воздух и опалил кожу. Я вскрикнула, но мать не остановилась.
— Маленькая дрянь! — кричала она. — Ты хочешь опозорить нашу семью?! В четырнадцать лет бегать с мальчишками, как последняя шлюха?!
— Я не такая! — сорвалось у меня. — Он просто одноклассник!
Отец подошёл ближе. Его голос был ниже, но не менее страшен.
— Друзья у девочек должны быть приличные. И соответствовать статусу. Девочки должны слушаться. А ты... позоришь нас.
Мама ударила снова. Боль сжигала спину и руки. Я упала на колени, но она не дала мне подняться.
— Встань! — её крик был как удар.
Я попыталась подняться, но очередной хлёсткий удар отбросил меня в сторону. Слёзы застилали глаза.
— Мамочка, пожалуйста! Я больше не буду! — умоляла я.
— Так значит, признаёшь, что была?! — прорычала она, снова занося руку.
Я уже не знала, что отвечать. Любое слово оборачивалось против меня.
— Ах ты, тварь неблагодарная! — кричала она. — Я столько на тебя потратила, а ты... Ты даже человеком быть не умеешь!
Отец держал меня за волосы, заставляя смотреть в глаза матери.
— Смотри, — произнёс он холодно. — Запомни этот день. Тебя никто никогда не полюбит, если ты не научишься подчиняться.
Ещё удар. И ещё. Мир плыл, тело горело.
Я слышала свой крик, но он будто не принадлежал мне.
В какой-то момент мама с силой толкнула меня к стене. Я ударилась головой и скатилась на пол.
— Гвенет — наша гордость, — сказала она, тяжело дыша. — Умная, послушная, красивая. А ты... зачем ты вообще родилась? Блять шлюху родила! Ещё и уродина тупая.
Я закрыла лицо руками, но слёзы всё равно текли. Боль пронизывала каждую клеточку тела.
Я долго пыталась верить, что всё изменится. Что Гвенет когда-нибудь станет той сестрой, о которой я мечтала: которая обнимет, поддержит, хотя бы раз скажет «я рядом». Но с каждым годом её холод только крепчал. Она никогда меня не любила. Никогда не поддерживала. Никогда не смотрела на меня как на часть семьи.
Я прощала её снова и снова. За слёзы. За удары. За ложь. Но чем больше я прощала, тем сильнее чувствовала: Гвенет ненавидела меня больше всех. Больше даже, чем наши родители.
И таких историй, как та с рисунком, как та с Дереком, было не одна и не две. Их было сотни. Каждая по-своему уродливая. Каждая оставляла шрам.
В какой-то момент я поняла: надежды больше нет. Я не могу доверять ни Гвенет, ни матери, ни отцу. Они были одной командой — против меня.
Как только я окончила школу, я уехала. Я мечтала дышать. Мечтала жить без вечного страха, без криков и ударов, без лжи. Я разорвала все контакты, заблокировала их номера и перестала отвечать. Словно вырезала из своей жизни целый пласт прошлого.
С Гвенет я тоже не связывалась. Она была символом боли, которая шла за мной с самого детства.
Но когда мне исполнилось девятнадцать, я всё же дрогнула. Разблокировала её. Наверное, где-то глубоко я всё ещё надеялась. Ждала, что она напишет, позвонит, спросит хоть что-то.
Она не сделала ничего. Ни одного сообщения. Ни одного звонка. Ничего.
Я снова убедилась: я для неё пустое место.
А теперь... теперь она вдруг объявилась. Снова стояла передо мной, улыбалась, говорила, будто ничего не произошло. Будто все те годы, всё то детство не существовало вовсе.
⸻
Сейчас
Я проводила Гвенет до ворот. Она ещё раз улыбнулась — слишком натянуто, чтобы поверить.
Я ответила сухим «пока» и быстро развернулась, будто за спиной шёл не родной человек, а чужая тень.
В доме было тихо. Я вошла в зал и увидела Маттео. Его взгляд скользнул по мне, цепкий и внимательный.
— У вас с сестрой... не самые тёплые отношения, — сказал он спокойно, без осуждения. Но в голосе чувствовался интерес, будто он хотел услышать больше, чем я готова была дать.
Я прошла мимо, делая вид, что не услышала.
— Селеста, — он произнёс моё имя мягко, но с той твёрдостью, от которой невозможно спрятаться. — Я заметил...
Я остановилась у камина, положила ладонь на холодный мрамор.
— Замечать несложно, — перебила его я. — Но это не твоё дело.
На мгновение воцарилась тишина. Я чувствовала его взгляд в спину, словно он пытался пробиться сквозь стены, которые я строила годами.
— Может быть, — наконец сказал он. — Но иногда чужие раны говорят громче, чем слова.
Я усмехнулась, даже не оборачиваясь.
— Тогда перестань их слушать.
Я ожидала, что он уйдёт. Но вместо этого услышала его шаги — медленные, уверенные. Он подошёл ближе, настолько, что я почувствовала запах его парфюма — терпкий, но сладкий по-своему - его запах.
— Я не собираюсь давить, — сказал он. — Просто хочу, чтобы ты знала: я всегда рядом.
Я повернулась к нему. Его лицо было близко, слишком близко. И в этом спокойном взгляде было что-то, что заставляло сердце биться быстрее.
— Маттео, тебе не надо это знать. Я устала, — сказала я тише.
— Устала? Я могу это исправить, — он наклонился к моей шее, и его дыхание прожигало мою кожу. Моё сердце забилось быстрее.