Маттео Росси
Я никогда себе этого не прощу.
Ни того вечера. Ни той дороги. Ни той секунды, когда позволил себе отвлечься и потерять её из виду. Селеста лежала в белой палате уже третий день, и врачи повторяли одно и то же: «Состояние стабильное. Она должна проснуться. Дайте время.»
Но для меня время остановилось.
Я не сомкнул глаз первые двое суток. Даже когда веки падали от усталости, я сидел рядом с её кроватью и слушал, как работает аппарат, выравнивая её дыхание. Каждый вдох и выдох — будто ниточка, которая удерживала меня от безумия. Я не уходил ни на секунду, только позволял охране приносить отчёты о том, что происходит снаружи. Бизнес. Контракты. Новый проект, который я собирался запускать. Вражеский клан, что шевелился, как крысы в тени.
Мне всё это было плевать. Пока она не открывала глаза — мир мог гореть дотла.
Я смотрел на её лицо и не узнавал его. Такой бледной я её никогда не видел. Она не шептала свои язвительные реплики. Её руки, обычно такие живые, сейчас лежали вдоль тела, как хрупкие кукольные. Она казалась нереальной, будто статуя.
Моя маленькая девочка.
И я ненавидел себя за то, что случилось.
Это точно кто-то подстроил. Я думаю, это тот идиот — Габриэль. Как же он меня бесит. Я его убью.
Я хочу видеть, как он захлёбывается собственной кровью, как его кости трещат под моими руками. Хочу слышать этот последний хрип, полный ужаса и отчаяния, и знать, что именно я подарил ему его последний ад.
Мне было мало выстрела. Мало ножа. Мало любого оружия. Я хотел разорвать его голыми руками, как блять зверь какой-то, вырвать сердце из груди и швырнуть его в грязь. Хотел, чтобы он понял каждую секунду моей боли, чтобы умолял меня остановиться.
Я не просто убью его. Я сотру его с лица земли так, что даже земля не примет это гнильё.
Чёртов мальчишка. Двадцать четыре года — и уже успел заработать себе репутацию. Вроде добрый, улыбчивый, умеет понравиться. Но я знал, что под этим фасадом скрывается что-то не то. Разбалованный, слишком самоуверенный. Я не доверял с начала, и сейчас моё чутьё только крепло.
Иногда я позволял себе касаться её руки. Осторожно, кончиками пальцев, будто боялся сломать. Её кожа была холодной, но в этом холоде я находил странное утешение — значит, она ещё здесь. Значит, ещё борется. Я шептал ей на ухо, хотя понимал: вряд ли она слышит. Но мне было плевать.
Я говорил всё, что держал в себе. Проклятия, мольбы, обещания.
Что никогда больше не позволю ей оказаться в опасности.
Что вырву сердце у каждого, кто посмеет дотронуться до неё.
Что я отдам за неё всё, даже собственную жизнь.
На третью ночь я впервые позволил себе закрыть глаза — прямо у её изножья, сидя в кресле. И проснулся от тихого звука. Она шевельнулась. Палец под моей рукой шевельнулся. Всего лишь лёгкий вздох, движение ресниц. Но для меня это было, как выстрел в сердце.
Голубые глаза. Такие усталые, затуманенные, но живые.
Я почти потерял их, а теперь снова видел.
Прошёл ещё день. Потом второй. Она открывалась всё больше. Ела по чуть-чуть, снова засыпала, читала, смотрела что-то в телефоне. Я кормил её с рук, как ребёнка, хотя она морщилась, будто хотела послать меня к чёрту за эту заботу, ведь говорила, что сама может. Но я видел — ей нужна моя рука. И я не собирался отпускать. Иногда, когда скука давила особенно сильно, Селеста начинала рассказывать разные истории. Я сидел рядом, слушая каждое слово. В её голосе больше не было ледяной отстранённости. Там было что-то тёплое, живое, доверчивое, едва заметная искра, которую раньше я видел только мельком, в редкие минуты.
— Ты представляешь, — сказала она однажды, улыбаясь, будто стеснялась самой себя, — я была на вечеринке у друзей из университета. Всё шло нормально, пока я не ударилась прямо лбом в дерево. Я тогда видео выкладывала и не заметила его. Не знаю, как я могла не увидеть огромное старое дерево, но всё же. А потом снова шла с подругой уже к машине, поскользнулась на плитке возле бассейна и упала прямо в воду. Сколько людей это видели, и думаешь что? Я встала, промокла насквозь, мокрая полностью, пытаюсь успокоиться и встать к подруге — и снова спотыкаюсь. Все смеялись, но помогли мне. Я тоже, но всё же было неловко.
Она смеялась тихо, чуть пряча лицо в подушку. Я видел, как её губы дрожат, глаза сияют. И впервые за долгое время внутри меня что-то таяло. Это была не её привычная броня, не холодная игра, а настоящая она — хрупкая, но смелая, способная смеяться над собой.
В другой раз она рассказывала о семинарах. Как она однажды так увлеклась спором с преподавателем по философии, что едва заметила, как вся аудитория следит только за ней. Как иногда оставалась в библиотеке до поздней ночи, готовясь к экзаменам, и случайно засыпала на столе, с головой в учебниках.
Я слушал её, внимал каждой детали, ловил каждое дыхание. Смотрел, как она морщит нос, как смущается, как улыбается и появляются ямочки на щеках. Какая же она красивая. Для меня это было всё. В этих её рассказах была жизнь, и она доверяла мне её, пусть и частично, пусть осторожно.
Так прошли дни. Полторы недели растворились в её голосе, её взгляде, в её смехе, который возвращался к ней медленно, осторожно, но возвращался.
И вот настал день, когда врачи сказали: «Выписываем.»
Селеста оперлась на мою руку, когда мы шли по коридору больницы. Она ещё слабая, но держалась прямо, с характерной для неё решимостью. И в её глазах я увидел не только упрямство, но и доверие — тихое, но настоящее.
На улице нас встретило солнце. Его свет падал на её волосы, делал их золотистыми. Она задержала шаг, посмотрела на меня.
Моя машина стояла у входа. Я открыл дверь для неё, и она села внутрь, не колеблясь.
Мы ехали по узким улицам Рима, и в машине было тихо. Я держал руль крепко, но спокойно, сосредоточившись на дороге. Она сидела рядом, молчаливая, с руками, сложенными на коленях. Её взгляд был направлен куда-то в сторону, но время от времени мелькал на меня — осторожно, как будто проверяла, что я всё ещё рядом.
Телефон зазвонил. Она дернулась, слегка хмурясь. Я мельком взглянул на экран — там было написано: «сестра». Она замерла, как будто пыталась решить, отвечать или нет. Но она всё же подняла трубку.
— Привет... — её голос был тихий, ровный, но с лёгкой ноткой напряжения.
Я слушал, держа руки на руле, не вмешиваясь. Она говорила сначала коротко, отвечала на вопросы, потом добавила:
— Я сейчас не в отеле, я у знакомого... — её голос был ровный, но заметно напрягся, когда она объясняла ситуацию.
Её лицо оставалось хмурым, я видел, как сжались губы, как на лбу появилась лёгкая морщина. Но она говорила спокойно, без раздражения. Слушал каждое слово, оценивая её реакцию, понимал: ей неудобно, но она старается держать себя в руках.
— Я сейчас у него спрошу, если что, и перезвоню тебе, — добавила она, и в голосе слышалось облегчение, как будто она только что решила внутренний спор.
Её пальцы слегка дрожали, когда она поправляла телефон в руках. Я видел, как она контролирует себя, как пытается оставаться уверенной, несмотря на то, что звонок явно вызвал у неё смешанные эмоции.
— Моя сестра приехала в Рим, — сказала она чуть позже, спокойно, но с едва заметным напряжением. — Она спрашивает, может ли заехать на чай.
Я продолжал вести, не отрываясь от дороги. Она слегка прищурилась, когда произносила слова, её взгляд снова стал сосредоточенным, деловым. В этот момент я понял: у них не очень хорошие отношения, если на её лице даже не появилась улыбка после новости о том, что приехала сестра.
— Да, ладно, — произнёс я после паузы. — Мои люди могут выехать за ней, только скажи, где она сейчас.
Она кивнула и позвонила ей. Её сестра сейчас в центре. Мой водитель с легкостью её привезёт к нам. Познакомлюсь с родственницей моего ангелочка. Из всей информации, что мои люди могли найти, то Селеста сейчас не общается с родителями, с сестрой тоже не особо. Причина — неизвестно. Её семья довольно-таки богата. Долларовые миллионеры. Конечно, до меня им ещё далеко, это как земля и небо, но всё же моя Селеста не бедная девочка.
Мы ехали дальше. Она держала телефон чуть ближе к себе, иногда глядела на экран, проверяя, не пришло ли новое сообщение. Я видел, как её пальцы слегка дрожат, как она глубоко вздыхает между словами. Мы подъехали к дому, и я первым вышел, открывая двери машины. Селеста следовала за мной тихо, шаги осторожные, но уверенные. Внутри дома было тихо, и я остался в зале, наблюдая за входной дверью, прислушиваясь к её шагам, когда она поднялась в свою комнату.
Минуты тянулись медленно. Я сидел, держа руки на коленях, погружённый в мысли. Когда Селеста спустилась, она была в коротких шортах и нежно-розовой майке — простая, но элегантная, подчёркивающая её фигуру. Я заметил, как аккуратно она движется, держится, и мысленно фиксировал каждую деталь.
Только она спустилась вниз, как я услышал звук подъезжающей машины. Я сразу понял — водитель привёз её. Селеста напряглась, но не выглядела испуганной, просто сосредоточилась.
Дверь открылась, и в комнату вошла её сестра. Шатенка, зелёные глаза, чуть полнее Селесты, рост примерно метр семьдесят. На ней широкие джинсы и топ с глубоким декольте, подчёркивающий пышную грудь. Лёгкая, наигранная уверенность в её движениях сразу бросилась в глаза. Я почти почувствовал раздражение: лицемерная, слишком яркая, поверхностная, — подумал я, оценивая каждый её жест.
— Ой, приветик, сестричка, — произнесла она слишком звонко, слишком нарочито дружелюбно. — Я так рада наконец увидеть тебя.
Селеста помахала рукой, тихо сказала «привет». Я заметил осторожность в её взгляде — маленькая пауза, едва заметная тень напряжения. Она улыбнулась, словно стараясь подчеркнуть дружелюбие, но я видел насквозь эту маску... притворство и лицемерие. Каждое движение просчитано, — думал я.
— Какой красивый мужчина, — говорит она, разглядывая меня. — Я Гвенет, а вы? — игриво улыбается она.
— Маттео, — холодно отвечаю я.
Мы прошли и сели за стол. Через минуту подали напитки: чай для Селесты и Гвенет, кофе для меня. Я наблюдал, как Гвенет аккуратно держит чашку, взгляд постоянно скользит по комнате, по Селесте, по мне.
— А где вы познакомились? — сразу спросила она, обращаясь к Селесте.
— В клубе, — коротко ответила Селеста. — Мы просто общаемся.
— Просто общаетесь... и вы живёте вместе?
— Да, просто живём вместе, — ровно сказала Селеста, не давая повода углубляться.
Я наблюдал, как Гвенет оценивает каждое слово, каждое движение. Её взгляд пытался выведать больше, чем ей позволяли слова.
— А вы, Маттео, чем занимаетесь? Сколько вам лет?
— Бизнес, — ответил я сухо. — 32.
Её брови слегка приподнялись, глаза изучали меня, пытаясь поймать эмоции. Я оставался холодным, ровным, наблюдая за её реакцией. Хочешь меня вывести на эмоции? Не получится.
— А раньше с Селестой вы были знакомы? То есть вы недавно познакомились?
— Нет. Этим летом.
— И у вас что-то серьёзное? — не отставала она.
— Оно достаточно для доверия.
Она пыталась улыбаться, но я видел, как раздражение мелькнуло в её глазах.
Разговор шёл дальше, вопросы шли один за другим, и я отвечал коротко, сухо, внимательно наблюдая. Внутри я оценивал каждое слово Гвенет, её попытки казаться дружелюбной, её желание узнать обо мне и о нас с Селестой ближе.
Разговор постепенно утихал. Гвенет, слегка успокоившись после серии холодных ответов, поднялась и поправила волосы, как бы проверяя себя в зеркале комнаты.
— Мне, наверное, пора, — сказала она едва слышно, с лёгкой улыбкой, которая пыталась скрыть внутреннее раздражение.
Селеста тихо встала и пошла проводить сестру к двери. Я остался сидеть в зале, не двигаясь, наблюдая за каждой их фигурой. Селеста шла, направляя её к выходу, а Гвенет позади.
Я видел, как Гвенет ещё раз бросила взгляд в мою сторону — короткий, оценивающий — но я оставался холодным, неподвижным.
Селеста проводила её до выхода, дверь закрылась за ними, и тишина снова наполнила комнату.