Селеста Риверс
Когда он снял наручники, я удивилась. Я была уверена, что он принципиально не станет этого делать... но моё удивление стало ещё сильнее, когда я увидела, как он начал обрабатывать мои ссадины. Они были совсем небольшими, и я даже не думала, что он обратит на них внимание... но он делал это так нежно, так трогательно, что я просто смотрела на него и на его руки.
Я не думала, что он способен на такое. Когда он закончил, то поднял глаза на меня. От этого взгляда по коже побежали мурашки... и это были не просто мурашки от страха, как обычно. Нет, они были от какой-то странной заботы и тепла.
«Селеста, соберись. Какая забота может быть от этого человека? Не поддавайся на это.»
Я немного пришла в себя и сказала:
— Спасибо, — уже прохладнее добавила я. — И долго я буду здесь? Просвети-ка меня.
Он нахмурился и поднялся.
— Будешь долго. А теперь пошли. — Он взял меня за руку, но удивительно мягко, словно боялся причинить боль.
Я встала и пошла за ним.
— Эй, куда мы? — спросила я.
— Сейчас увидишь, — коротко ответил он, ведя меня вниз.
Дом был огромным и дорогим — я никогда не бывала в таких. Через несколько секунд я уловила аромат... настолько приятный, что у меня в животе заурчало. Я подняла взгляд и увидела просторную комнату, в центре которой стоял огромный стол, буквально заваленный едой: от супов до роллов и десертов. Даже шоколадный фонтан был — а рядом аккуратно разложенные фрукты.
Он подвёл меня к стулу, медленно и неторопливо отодвинул его, освобождая место. Я села. Передо мной уже стояли тарелки с аккуратно сервированной едой, а мягкий свет лампы отражался на блеске приборов.
— Это что?.. — спросила я.
— Еда, Селеста, — он чуть ухмыльнулся и сел напротив. — Ешь, — уже более приказным тоном добавил он.
Я молчала, но всё же взяла ложку и начала есть суп. Я чувствовала его взгляд. Через несколько секунд я подняла глаза и встретилась с ним взглядом, но тут же опустила их обратно в тарелку. Он тоже начал есть, и в комнате слышался только тихий звон посуды.
Когда я доела суп, взяла роллы — уж очень я их люблю. Настроение чуть поднялось. После того, как я отпила немного сока, я отложила приборы — съела меньше трети того, что было на столе, но уже наелась.
Я оглядела комнату. Столовая была воплощением сдержанной роскоши и абсолютного контроля. Длинный стол из тёмного дерева блестел, отражая свет массивной люстры из хрусталя и чёрного металла. Высокие стулья в тёмной коже, строгие панели на стенах с серебристыми вставками, встроенный сервант с фарфором и коллекционным вином... всё говорило о власти и вкусе хозяина.
— Почему не ешь? Что-то не нравится? — вдруг спросил он.
— Я уже поела, — ответила я.
— Уже? Ты почти ничего не съела. Сядь и нормально поешь, — в его голосе стало больше строгости.
— Но я правда наелась. Я много съела.
— Тогда хотя бы фрукты в шоколаде или тирамису. Я же знаю, что ты его любишь. Или этот чизкейк, — снова настаивал он.
— Ладно... ещё съем фрукты и тирамису, — сдалась я.
Он встал, двигаясь медленно, словно растягивая момент. Его взгляд был пронзительным, а тишина между нами — тяжёлой.
Передо мной поставили тарелку с фруктами, идеально нарезанными и разложенными вокруг шоколадного фонтана: кусочки арбуза, клубники, манго, банана — всё выглядело слишком красиво, чтобы есть.
Я взяла кусочек арбуза. Сладкая прохлада мгновенно разлилась по языку, смешиваясь с мягким молочным шоколадом. Пальцы чуть коснулись шоколада, и я машинально провела рукой по губам, пытаясь стереть след.
Он подошёл почти бесшумно. Его палец лёг на уголок моих губ, стирая шоколад — нежно, но властно. Я чуть откинула голову назад, встретившись с ним взглядом. Тогда он заметил шоколад на кончиках моих пальцев.
Он взял мою руку, держа её так бережно, будто она хрупкая. Его взгляд потемнел, и в нём вспыхнуло что-то опасное. Он наклонился ближе, кончиком языка провёл по моим пальцам, а затем губами коснулся кончика, облизав его.
— Вкусно, — тихо произнёс он, в его голосе звучала мягкость, перемешанная с собственностью.
Тепло от его губ разлилось по коже, и я невольно вздрогнула. Он странный. Очень. Я не видела ещё таких мужчин. Он отодвинулся и ухмыльнулся. И вдруг...
Тишину разрезал едва уловимый звук. Я даже не сразу поняла, что это. Он был приглушённый, и я сначала подумала, что мне показалось, если бы не последовавший за ним другой — более явный, глубокий, с глухим эхом по деревянному полу.
Шаги.
Медленные, тяжёлые, как будто идущий не спешил, но и не собирался останавливаться. Я замерла, вслушиваясь, и в груди стало тесно. Каждый новый звук приближал их сюда. Сначала — лишь далёкое, почти безобидное постукивание, затем всё громче, отчётливее, вплоть до того, что я начала различать ритм.
Маттео не шелохнулся. Он смотрел на меня и стоял. Он немного хмурился будто знал что идёт кто-то не очень приятный.
Где-то в холле раздался низкий голос. Мужской. Он говорил по-итальянски, слова сливались в мягкий поток, но тон... тон был слишком уверенным, с лёгкой насмешкой.
И вот... В проёме двери показался высокий мужчина, но ниже чем Маттео — смуглый, с лёгкой улыбкой на губах, взглядом, в котором читалось что-то высокомерное и уверенное. За ним пошли ещё некоторые люди похожие на охрану.
— Cugino, — лениво произнёс Маттео, смотря на него, но не подходя. (Кузен)
Я нахмурилась. Тот мужчина что-то начал говорить Маттео и подошёл к нам. Он увидел меня почти сразу. И этот взгляд... он ударил, как грязная капля на чистое стекло. Слишком прямой, слишком жадный. Он даже не пытался скрыть, что рассматривает меня именно так, как мужчина рассматривает женщину в своей постели. Будто раздевает меня.
Я почувствовала, как внутри всё сжалось. Это не был интерес, не было в этом ни искры уважения. Только откровенная похоть, тяжёлая, гнилая, как густой, приторный запах дешёвых духов, который тянется за кем-то и остаётся в воздухе ещё долго после того, как человек ушёл.
Он задержал взгляд на моих губах, потом медленно скользнул вниз — так, что мне захотелось отвернуться, но я не смогла. На лице — ленивая, самодовольная полуулыбка. В глазах — нескрываемое удовлетворение.
Я почувствовала, как в груди нарастает неприятное тепло — не стеснение, а раздражение, отвращение, от которого хочется стереть с себя этот взгляд.
Он перевёл глаза на Маттео, и уголок его рта приподнялся чуть выше, в откровенно мерзкой ухмылке:
— Che bella ragazza... non la condividi? (Какая красивая девушка... не поделишься?) — протянул он с фальшивым восхищением, будто обсуждал новую машину или дорогие часы. — Con una così... ti capisco, fratello. Io me la sarei già presa. (С такой... понимаю тебя, брат. Я бы её уже забрал себе.) — говорит он ему и мерзко улыбается.
Я не понимала, что он говорит, но явно — что-то нехорошее. Я откинула голову назад и посмотрела на Маттео. Он всё ещё стоял так же расслабленно, но глаза... Они потемнели, заострились, словно вырезанные из стекла. Взгляд перестал быть спокойным — в нём появилась та опасная неподвижность, за которой прячется буря.
Я заметила, как напряжённо сжались его челюсти — так сильно, что на скулах выступили резкие линии. Он молчал, но в этом молчании было больше угрозы, чем в самых громких словах. Вдруг он резко схватил меня за талию — крепко, словно хотел вцепиться во мне всем телом, не отпуская ни на секунду. Я почувствовала каждую косточку, каждое напряжение в его руках — это было одновременно и власть, и требование, и обещание.
Его пальцы сжимали меня так сильно, что холодок прошёл по спине, а сердце начало биться быстрее, будто пытаясь вырваться из груди. Тепло его прикосновения словно горело, но в этом огне был и вызов, и запрет.
Тот мужчина, видимо, почувствовал перемену, потому что его ухмылка чуть дрогнула. Он хотел что-то сказать, но рука Маттео медленно опустилась к карману пиджака, и в груди у меня защемило.
Вдруг в комнате раздался металлический, приглушённый звук — как скрежет стали. Маттео резким движением выхватил пистолет из-за пояса и без предупреждения направил его прямо в колено того наглого мужчины.
Выстрел рванулся, словно раскат грома, и эхо долго звенело в ушах. Я сжала кулаки так сильно, что побелели костяшки — эта вспышка ярости и власти пробивала меня насквозь.
Кузен упал на пол, стонущий и сжимая раненую ногу. Его взгляд, который раньше был полон высокомерия и наглости, превратился в смесь ужаса и боли. Он пытался что-то сказать, но слова застряли в горле.
— Che diavolo stai facendo?! — выдавил он сквозь зубы, рыдая от боли. — Non puoi trattarmi così! (Что, чёрт возьми, ты делаешь?! Ты не можешь так со мной обращаться!)
Маттео не шелохнулся, смотрел на него холодно и беспощадно, словно воздух вокруг стал плотнее. Его голос был низким, но каждое слово звучало как приговор:
— Sparisci da qui. Voglio che ti tolga dai piedi e che non ti veda mai più. Mai. Se ti permetterai anche solo uno sguardo verso di lei, giuro che ti spezzo qui e ora. Capito? Sei avvisato. (Убирайся отсюда. Забудь дорогу сюда и чтобы я больше никогда тебя не видел здесь. Никогда. Если осмелишься хоть одним взглядом посмотреть на неё - клянусь, убью тебя прямо здесь. Понятно объясняю? Я
предупредил.)
Мужчина судорожно кивнул, глаза блестели от слёз, боли и страха. Я ощущала, как в комнате воцарилась дикая тишина — словно перед грозой.
Пальцы Маттео всё ещё крепко сжимали мою талию — сильные, властные, как будто он хотел не просто защитить меня, но оставить навсегда свой след на моей коже и в душе.
Потом он что-то сказал охране, и того мужчину увели сразу же.
Я посмотрела вверх на Маттео:
— Что это только что было?.. — спросила я.
— Мой кузен.
— Кузен? Почему ты ему в колено выстрелил? — спросила я уже резче.
— Потому что захотел. Он не должен был так смотреть на тебя. Не должен был такое про тебя говорить. Пусть сдохнет. Ты моя. — Он сказал это с порывом и резко поднял меня на руки.
Маттео резко подхватил меня — без предупреждения, без тени сомнения. Хотя в жизни между нами была большая разница в росте, сейчас, когда он поднял меня, я оказалась почти на одном уровне с ним.
Я ненавидела его всем сердцем. Каждое движение его тела под моим весом казалось оковами, что душили меня изнутри. Его руки сжимали меня крепко, словно не желая отпускать, а в его взгляде горела одержимость, которая прожигала меня насквозь.
Я пыталась сначала вырваться, но мои ноги, словно по своей воле, обвились вокруг его талии, усиливая чувство беспомощности и злости. Это был капкан, из которого я не могла выбраться.
— Маттео, пусти! Что ты делаешь?! — кричала я на него.
Он понёс меня вперёд, и я отчётливо чувствовала тяжёлое дыхание у своего затылка, слышала, как его сердце громко билось рядом с моим. В этот момент мир вокруг перестал существовать — была только наша напряжённая близость, переплетённая страхом, ненавистью и какой-то болезненной зависимостью.