Зверь

Варна
Дана Пачаманова

Не могу сказать, что не чувствую тревогу, когда эта совершенно незнакомая мне женщина заставляет меня садиться в такси, а затем даёт водителю неизвестный адрес. Но, кажется, я пока не могу полностью прийти в себя. Картина – я, копающаяся в каком-то контейнере – отпечаталась в моей голове, и я не могу от неё избавиться. Хотя в салоне тепло, моё тело всё ещё дрожит. На всём пути она просто держит меня за руку и молчит, но даже её тёплые пальцы не помогают мне расслабиться. Я сижу на иголках, без пути и направления, и понятия не имею, куда меня ведёт этот путь.

Такси подъезжает к указанному адресу, она расплачивается и мы выходим из машины. Мы оказываемся перед пятиэтажным жилым кооперативом, недалеко от того места, где меня когда-то нашли. Впереди я вижу «Морской сад». Она смотрит на меня и улыбается, а я не знаю, как реагировать. За последние девять дней это уже третий человек, каким-то образом направляющий мою судьбу, и мне немного страшно, что, может быть, в этот раз мне не повезёт. Она словно читает моё лицо и широко улыбается.

«– Не отпускай! Давай!» – хватает она мою руку и тянет за собой.

Она открывает входную дверь, заходит внутрь и нажимает кнопку включения света. Поднимается по трём ступенькам, резко останавливается и оборачивается ко мне. Её волосы снова падают, как занавес, но теперь я чётко вижу её черты, даже красивые зелёные глаза. У неё красивое лицо, которое каким-то образом напоминает мне мою мать.

«– Ты ведь не какой-нибудь серьёзный убийца?» – одна из её бровей приподнимается, а я качаю головой.

«– Супер! Я – Катя!»

Ассансьора нет, поэтому я осторожно следую за ней по лестнице. Странно, но сейчас я не чувствую угрозы, и начинаю постепенно расслабляться, напряжение постепенно уходит. В ней есть что-то странное, что заставляет меня просто следовать за ней. Она выглядит абсолютно доброжелательной и, кажется, не представляет никакой опасности. Может быть, я воспринимаю её как тот самый спасательный круг, от которого мне так нужно вырваться, прежде чем утону в собственном саможалении. Я осознаю, что могу совершить огромную ошибку, но сейчас я уже слишком измучена, переохлаждена и подавлена.

Она открывает старую деревянную дверь, на которой висит табличка «Образцовый дом», и перед тем как открыть её, наклоняет голову к ступеньке, на которую наступила. На мгновение закрыв глаза, затем нажимает на дверь и входит в коридор. Внутри пахнет затхлостью, как будто здесь давно никто не входил, а белые простыни, которыми покрыта мебель, только подтверждают мои подозрения. Она смотрит на меня и чешет голову, затем нервно поправляет прядь волос.

«– Я бы с радостью угостила тебя чаем, но здесь, похоже, ничего нет», – пожимает плечами она.

«– Я уйду», – слышу я, как говорю сама себе, а её глаза блестят в моём направлении, и она качает головой отрицательно.

«– А есть ли, где тебе можно пойти?»

Она оглядывает меня с головы до пят, а я переводя взгляд на какие-то чашки, аккуратно расставленные на антикварном шкафу в комнате, примыкающей к коридору.

«– Давай так: внизу есть магазин – я пойду за чаем и чем-нибудь перекусить, а ты подождёшь меня, не забирая ничего из дома моей бабушки.

– Я не воровала! – говорю я, обиженно, но потом жалею об этом.

Что может подумать человек, видящий меня впервые – мои вещи уже грязные и изношенные; я сама такая. Эти семь дней я провела, в основном, скитаясь и вешаясь на скамейках. Никогда мне не было так холодно, и я ужасно хочу чашку горячего чая. Катя хлопает в ладоши и встряхивает меня.

– Значит, я иду в магазин!»

***

Никогда раньше я не пила чай из пакетика и не имела ни малейшего представления, что он так хорош. На самом деле, за девять дней я впервые делаю довольно много вещей, но старательно избегаю этих мыслей, чтобы меня снова не сломали.

Как только Катя возвращается из магазина, она готовит чай и сэндвичи, затем включает какую-то антикварную (как и само место) печку, на которой выгравировано имя «Раховец». Помещение так прогревается, что я снимаю с себя шапку, шарф и пальто. Она смотрит на меня своими озабоченными зелёными глазами, пока я ем и согреваю руки горячей чашкой, но ни слова не говорит. В конце концов, она встаёт, берёт тарелку, в которой уже не осталось крошек, ставит её в раковину и обращается ко мне:

– Ты можешь остаться здесь.

Я внимательно смотрю на неё – мне не нравится, когда бездомные женщины собираются у случайных зданий и впадают в слёзы. Неужели отец мой не отправил её? Нет. Эта мысль быстро теряет силу. Отец мой не любит женщин, и уж тем более не любит работать с ними. По его мнению, женщины – слабые и безхарактерные создания, единственное предназначение которых – рожать детей и покорно кивать на каждое слово. Катя – не та, кого одобрил бы мой отец, но кто она такая? Почему она так заботится обо мне? Каким бы ни был мой удача – никто не любит меня настолько.

– Почему? – спрашиваю я после целой вечности, а она смотрит на меня невозмутимо.

Сначала мой вопрос, кажется, напрягает её, но потом она расслабляется. Я снимаю резинку для волос с руки и завязываю их; затем сажусь на стул напротив неё. Её лицо становится предельно серьёзным, и оно заставляет моё сердце биться учащённо. Она приподнимает подбородок, ласково гладя край чашки перед собой.

– Почему бы и нет? – вижу я, что тебе нужен приют. Даже слепой бы это увидел.

– Это не так.

– Скажешь ли ты мне, откуда ты?

Я осознаю, что, возможно, ошиблась, решив уйти с ней. Единственное, что я делаю последние дни, когда кто-то задаёт мне вопрос – молчу. Я не могу ответить ни на один её вопрос, ни на какой-либо другой. У меня нет понятия, не разместил ли отец какую-нибудь мою фотографию для национального розыска, хотя этот сценарий вызывает у меня серьёзные сомнения – ведь у него есть люди на всё, а полиция – последнее место, куда он пойдёт. К тому же – побег дочери означает лишние драмы и ненужный скандал. В конце концов, как будто меня никогда и не было – похищенная, а он объявляет награду, изображая заботливого и страдающего отца. Мое тело сжимается при одной только этой мысли, до которой я даже не доходила ранее. Если так, то она не только даст мне тёплый чай и еду. В голове ко мне пробираются самообвинения, но я быстро решаю, что сейчас не время. Медленно перевожу взгляд на её телефон, который спокойно лежит на плитке у раковины. Однако Катя не обращает внимания на мой взгляд.

– Не скажешь ли ты хотя бы что-нибудь о себе? – задаёт она следующий вопрос, а я качаю головой.

Проходит больше минуты, и мы просто смотрим друг на друга. Я оцениваю свои шансы на побег, но возможности против меня. Дверь уже близко, и я уже не чувствую ни голода, ни столь сильного переохлаждения, но я устала. И не могу я уйти, не надев пуловер. Моя воля, кажется, вот-вот сломится. Тот воздух, насыщенный свободой, которым я дышала на вокзале во Враце, выжат и заменён обычным, ледяным страхом, пробирающимся по моей крови.

Катя наклоняет голову набок, открывает рот, чтобы что-то сказать, и её указательный палец тянется к потолку, но, видимо, она отказывается, просто опираясь головой на свою руку. Она закрывает глаза так долго, что снова мелькает мысль о побеге, но затем она их открывает и пристально вглядывается в меня. Невероятно, но её глаза так похожи на зелёные глаза женщины из галереи, которая говорила мне бежать оттуда.

– Не убегай, Дана, – говорит она серьёзно и вздыхает.

Как только она произносит моё имя, через меня проходят столько эмоций, что комната начинает кружиться. Всё, что я успеваю осознать – это парализующий страх. И в этот раз Стамат Пачаманов меня удивляет. Я сжимаю губы, чтобы остановить дрожь, а она закатывает глаза.

– И без того ты серьёзно затруднила меня, исчезнув почти на два дня.

Она говорит слишком спокойно и медленно, словно пытаясь заставить меня понять что-то, но мои мысли сталкиваются и вызывают цепную катастрофу в моей голове.

«– Успокойся, я не имею ничего общего с этим уродом – твоим отцом!» – из её тона я понимаю, что она его ненавидит, может быть, не так сильно, как меня, но всё же ненавидит.

Это сбивает меня с толку. Она не работает на него, а наоборот, против него... и она меня знает... Но я её никогда не видела, понятия не имею, кто она.

«– Тогда откуда...» – я даже не довожу вопрос до конца.

«– Твоя мать», – просто объясняет она, а я продолжаю не понимать. Затем она нежно улыбается, выпрямляется и протягивает руку через стол.

«– Приятно познакомиться – я Катя Арабаджиева, твоя первая двоюродная сестра.»

Я уверена, что вид, который я сейчас представляю, заслуживает быть увековечённым на фотографии. Двоюродная сестра, которую я не знаю и о которой никогда не слышала. Может, моя мать причастна к моему бегству? Моя мать?! Мне напряженно смотреть на Катю, и после целой вечности я, наконец, беру протянутую руку. Как только она отпускает меня, возвращается в исходное положение. Я не могу поверить её словам – они кажутся мне невероятными: моя мать никогда не говорила о брате или сестре, никогда не упоминала даже о своих родителях. Мы ведь никогда не были так близки. Кажется, она всегда считала себя больше похожей на мою старшую сестру Иванину, а я всегда оставалась в стороне от её влияния. Моя мать?! Сколько бы я ни повторяла это, всё кажется невозможным.

«– Я племянница Лидии Пачамановой», – спокойно говорит Катя. – «У твоей матери есть сестра, и это та женщина, которую ты встретила в галерее – Тонка Арабаджиева. Но что-то пошло не так – она ушла раньше запланированного, иначе ты сейчас не оказалась бы в этом положении», – указывает она на меня и закручивает пальцы.

Снова я вспоминаю ту женщину, которая была чрезмерно накрашена. Лицо её я помню смутно, и не могу обнаружить сходства с лицом моей матери. Я пытаюсь осмыслить услышанную информацию, но всё кажется нереальным. Как будто я попала в какой-то фильм, единственное, чего в нём не хватает – это счастливого финала. Катя видит моё растерянное выражение и усмехается безрадостно, её брови поднимаются.

«– Должно быть, я ждалa тебя снаружи на машине, но я пришла именно тогда, когда ты вышла и убежала в противоположном направлении. Полагаю, твоя мать как-то забыла рассказать тебе обо мне», – размахивает она руками, словно начинает злиться. – «Я была вынуждена следовать за тобой, пока ты не спряталась на той улице, прямо за баром у самого неподходящего человека, – сводит плечи, – я собиралась подойти к тебе, но появился тот «самарянин» – делает воздушные кавычки – и вытащил тебя из-под моего носа.»

Мои губы расширяются всё больше, и я чувствую, что скоро они коснутся пола. Я совершенно не могу поверить её словам, но в то же время понимаю, что они правдивы, ведь иначе ей не откуда было бы знать о синеоких, о моей матери и о женщине из туалета – ей нет откуда об этом знать. Мне остаётся только довериться ей. В конце концов, это не первая незнакомая, которой я доверяю.

«– Два дня! Она ушла из его апартаментов спустя целых два дня, во время которых ты, по сути, сошла с ума», – сводит она брови.

«– Я не детектив и не преследователь, для меня «Ренегат» – это просто сериал. И если я могу, значит, и люди твоего отца смогут тебя найти. Наверное, им не хватало только элемента неожиданности. Если подумать, возможно, он сделал и правильно, но я всё равно не могу простить ему за то, что я провела время в машине», – качает головой Катя.

Я слышу каждое её слово и не могу поверить. Как будто я переступила грань всего нормального и оказалась в мире с незнакомыми родственниками, преследованиями, и я не удивлюсь, если откуда-нибудь выскочит ниндзя в чёрном. Я подозрительно оглядываюсь в сторону окна, напрягаю глаза, пытаясь различить чей-то силуэт. Это кажется мне настолько невероятным.

«– Не могу передать, как я обрадовалась, что ты оказалась именно в Варне!» – ненадолго закрывает глаза Катя. – «Я здесь, чтобы помочь тебе. И я серьёзно устала тебя преследовать.»

«– Если ты просто за мной следила, – я дрожащим голосом произношу мысль о том, как легко ей было, – почему же ты не представилась мне всю эту неделю?»

Я пытаюсь не думать, что она следила за мной так долго, ведь я даже не замечала её.

«– Потому что, пока я добиралась до тебя, ты исчезала. Говорила же, у меня нет опыта в преследовании. Забудь об этом!» – откидывает она голову назад и небрежно машет рукой. – «А теперь, лучше скажи мне – кто был тот мужчина?» 

Я качаю головой отрицательно.

«– Нет.»

«– В таком случае – полагаю, ты уцелела единственное богатое подонок-филантропа!» – смеётся она.

Я не считаю его филантропом, но, видимо, что-то заставило его помочь мне. Может быть, слишком дорогое платье, которое совсем не сочеталось с моими босыми ногами в разгар ноября. Он стал единственной случайностью в этом сложном кашеобразном хаосе. Я кладу сумку на стол, и моя голова падает устало в мои руки. Мои глаза сами закрываются. Я уже не знаю, что думать.

«– Значит, всё это дело из-за моей матери?» – всё ещё не могу поверить.

«– Да!» – отвечает она, глядя в сторону окна. – «Твоя мать действительно не пожалела усилий.»

Я вспоминаю тысячи неприятных случаев между мной и отцом. Моя мать никогда не вмешивалась между нами – ни когда я была ребёнком, ни когда подросла. Она никогда не занимала сторону, не приходила проверить, как я, не пыталась меня защитить; от моей сестры знаю, что она пыталась, но я была слишком мала, чтобы это запомнить. Правда, спорить с отцом невозможно, как и пытаться вмешаться в его дела, даже если попытаться снять ремень с его руки – ведь именно тогда наказывают того, кто влезает в его дело. Но она действовала за его спиной в довольно масштабном плане.

«– Наверное, ты очень устала? Я, по крайней мере, точно устала,» – говорит Катя многозначительно. – «Тебе надо искупаться и поспать, потому что у нас будет много, что доразобрать.»

Да, я согласна с ней. У меня кипит масса вопросов, особенно касательно моей матери. Моя мать оказалась совсем иной, чем я о ней думала. Алкоголичка, которая нисколько не интересуется своими детьми и живёт лишь для того, чтобы угождать своему садистскому мужу – она вовсе не так небрежна, как представляется. Я только надеюсь, что он тоже настолько заблуждается, как и я... но сильно сомневаюсь. Стамат Пачаманов – много чего, но глупость... не входит в этот список. Я задрожала.

«– Чувствуй себя свободной, используй ванную, но не забывай, что я целую неделю ходила по твоим пяткам, так что мне тоже нужен душ», – добавляет она.